СОЛОВКИ
Ради красного словца не пожалеет и отца.
Врать как на мёртвого.
Пословицы
Я не сильный человек, просто в силу некоторых обстоятельств жизни пригодилось моё упрямство. Которое, конечно, от мамы, потому что я его помню от всех наших, бабы Поли, дяди Толи, мамы, такая въедливость до ехидства.
Папу я совсем не помню, по некоторым данным, пришедшим окольными путями, от Александра Македонского, Гаутамы Будды, святого Алексия, Самуилыча, Седуксеныча, Демидролыча, Соловьёва, Саваофыча, Котофейкина, которых я в детстве, зрелости и старости с папой путал. Эту другую черту можно было бы назвать так, красноречиво: расположиться пожить на небе.
На Соловках много пап было. Община, которая строилась едва ли не всем государством. 20 лет зоны, 60 лет после зоны, 500 лет перед зоной, что-то мы должны были увидеть такое, чтобы остановилось летоисчисленье и повернулось вспять: до зоны и после зоны. И жить так. Это важно. Слово и дело.
Соловки были интересны тем, что 3 слоя собрались там, чтобы увидеть. Все слои собрались там, чтобы увидеть. Простые: мореходы, военные, рыбаки, крестьяне, сезонники, гастарбайтеры. Сложные: интеллигенция, москвичи. Дно: спившиеся, опустившиеся, нищие. Потом их сменили аббревиатуры: посёлок, музей, монастырь.
Музей стал проигрывать монастырю, потерял свою силу, интеллигенцию и слился с посёлком. Началось сражение за деньги. Нам это не очень интересно, но это общий пейзаж.
Нельзя не охарактеризовать слои. Простые сложнее сложных, потому что за свою жопу трясутся гораздо больше сложных. У них не так много настоящих вещей осталось: деньги, вино, государство, женщина, дети. Сложные, я писал лет 20 назад в эссе "Про Гоголя", нужны для закланий.
"Гоголь более русский тип, чем Пушкин. Ведь быть уморенну гораздо менее народно, чем уморить самого себя. Недаром в 2937 году части народа, подлежащей убиению от имени другой его части была инкриминирована именно чуждость. В этой казённой неправде по вечной печальной русской иронии есть большая правда. Тут ведь дело не в интеллигентности перед неинтеллигентностью, тёмностью. Тут другое. Здесь скорее из темноты судьбы интимный выбор на самоуморение, а всякое просветление, отстранение от сплошного с потайным делается заложником, жертвой самоуморения, умаривается тоже. Почему так? От неразрешимости выбора между историей и природой, сказали бы мы. От провидения, сказал бы православный христианин. От предназначения всякого народа в истории, сказал бы умудрённый западникославянофил, какой-то кентавр Хомяков - Чаадаев...
А Гоголь ничего не сказал, кроме того, что ему хорошо лежать лицом к стене. Наконец-то. И чтобы все отстали. Сладко, благодатно и единственно. Зачем водка, зачем мат, зачем блуд".
Ни в чём не отступлюсь до сих пор, это было абсолютное попадание. С дном сложнее всего. Соловки показали, что на высоте положения оказывается только дно. Простые ломаются на благА. Сложные - на страх оказаться дном. Потому что главное достижение сложных - дистанция.
Только дно не боится зоны, но оно не может рассказать, что там за галлюцинации, потому что нет дистанции. Одно из двух, или дно не может спасти, потому что в той вести нет спасения, и поэтому не рассказывает. Или не хочет.
Нет, я понимаю, жизнь с природой, дом в деревне, место силы, звезда и кукла в одном человеке, лабиринт одиночества смерти я. Я знаю все эти откровенья, я их видел вот так. И вы стучите собеседника по плечу нечувствительно сильно.
Как к одному во всём виноватому 100000007 закланных в жертву и 100000007 рожениц с двух сторон жизни сгруппировались в тайге и тундре, а у него припадок, что он во всём виноват.
Всё это хорошо. Всё это я знал ещё до Соловков. Когда писал эссе. Что 2 поколения уже прошло после вести. В чём же весть? Что надо спасать? Но по порядку. После Соловков я стал писать прозу, как заведённый, 10 лет. Меня не интересовала слава, у меня были слова. Слава убивает слова. Вводит инъекцию в вену, и они становятся только словами.
Вот про что знает дно, понял я на Соловках. Я это знал от папы, нет ничего такого, что бы ты узнал, если не знал. Про папу страшная история. Действительно, страшная. Как калечат ещё неродившихся. Это история про дно.
Папа и мама познакомились на танцах в роскошном южном парке. Всю ночь проговорили. Утром расписались. Он её повёл не к матери после загса, а в медучилище, в котором доучивался после армии, к директору, сказал, она как мать.
Она сказала, тебе такая подходит, из деревни. Через 10 лет, когда умер отец, заснул и не проснулся в одинокой квартире в западной группе войск. Ввёл в вену смертельную дозу, потому что понял, что не выздоровеет. Мама метнулась к ней. Чем болел Гарик? Она сказала, ты так ничего и не поняла? Он кололся.
Мелитополь и Соловки сомкнулись для меня только через 30 лет. Врождённое юродство опускаем. Ренессансный город Мелитополь тоже. Дно молчит, потому что видело весть вот так, и вы стучите собеседнику костяшками пальцев по голове. Весть страшна тем, что на небе нельзя жить, на небе можно только спасать.
Если вы прибавите к этому, что земля часть неба, и поймёте, что не справляетесь с заданием, то вы получите отчаяние дна. Оно в некотором роде светлее отчаяния простых и сложных, что нет людей, и что нет меня.
И последнее. Если вы сделаете слову инъекцию славы, и оно выживет даже после травли, то во время регенерации вы увидите весть. Как слово превращается в дело прямо у вас на глазах. И вы стучите собеседника по глазам и плачете.
Что ещё добавить на добивку? Вы сидите перед зеркалом. Мало кто выдерживает весть. Поэтому дно - дно.
Следующее эссе...
Последнее искусство Марии - Оглавление
© Никита Янев, 2010-2024.
© Марина Янева, иллюстрация, 2010-2024.
© Сетевая Словесность, 2010-2024.
| НОВИНКИ "СЕТЕВОЙ СЛОВЕСНОСТИ" |
|
 |
| Айдар Сахибзадинов. Жена [Мы прожили вместе 26 лет при разнице в возрасте 23 года. Было тяжело отвыкать. Я был убит горем. Ничего подобного не ожидал. Я верил ей, она была всегда...] Владимир Алейников. Пуговица [Воспоминания о Михаиле Шемякине. / ... тогда, много лет назад, в коммунальной шемякинской комнате, я смотрел на Мишу внимательно – и понимал...] Татьяна Горохова. "Один язык останется со мною..." ["Я – человек, зачарованный языком" – так однажды сказал о себе поэт, прозаик и переводчик, ученый-лингвист, доктор философии, преподаватель, человек пишущий...] Андрей Высокосов. Любимая женщина механика Гаврилы Принципа [я был когда-то пионер-герой / но умер в прошлой жизни навсегда / портрет мой кое-где у нас порой / ещё висит я там как фарада...] Елена Севрюгина. На совсем другой стороне реки [где-то там на совсем другой стороне реки / в глубине холодной чужой планеты / ходят всеми забытые лодки и моряки / управляют ветрами бросают на...] Джон Бердетт. Поехавший на Восток. [Теперь даже мои враги говорят, что я более таец, чем сами тайцы, и, если в среднем возрасте я страдаю от отвращения к себе... – что ж, у меня все еще...] Вячеслав Харченко. Ни о чём и обо всём [В детстве папа наказывал, ставя в угол. Угол был страшный, угол был в кладовке, там не было окна, но был диван. В углу можно было поспать на диване, поэтому...] Владимир Спектор. Четыре рецензии [О пьесе Леонида Подольского "Четырехугольник" и книгах стихотворений Валентина Нервина, Светланы Паниной и Елены Чёрной.] Анастасия Фомичёва. Будем знакомы! [Вечер, организованный арт-проектом "Бегемот Внутри" и посвященный творчеству поэта Ильи Бокштейна (1937-1999), прошел в Культурном центре академика Д...] Светлана Максимова. Между дыханьем ребёнка и Бога... [Не отзывайся... Смейся... Безответствуй... / Мне всё равно, как это отзовётся... / Ведь я люблю таким глубинным детством, / Какими были на Руси...] Анна Аликевич. Тайный сад [Порой я думаю ты где все так же как всегда / Здесь время медленно идет цветенье холода / То время кислого вина то горечи хлебов / И Ариадна и луна...] |
| X |
Титульная страница
Публикации: | Специальные проекты:Авторские проекты: |
