СУЕТА СУЕТ
повесть
I
Кое-что о нижнем белье и природном газе
Летом сон по обыкновению короток: чуть проступили за окном очертания кроны абрикоса - и Фомич уже на ногах. Жена еще посапывает под простынею, лицом к ковру на стене, и что-то бормочет про себя.
Августовская пора теплая и неподвижная, и во двор Фомич выскальзывает в одних трусах и тапочках. В усладу ему первым нарушать чуткую дремотную тишину, звякая ключом в висячем замке на калитке.
- А, спите... - Снисходительно бегают его глазки по темным окнам соседних домов. - Ну и спите, спите. Хоть на часок, а я раньше...
Потом, отперев летнюю кухню, со связкой ключей он спешит к хозяйственным постройкам. Отсюда замечает в доме своего крестника, через три огорода, вспыхнувший вдруг яркий свет. Свет бьет из всех окон и сквозь деревья крестникового сада образует размытое желтое облако. Фомич останавливается в подозрительном недоумении: "И чего баламуту не спится? Говорил, ремонт затеял - дня мало, утро прихватить хочет... Брешет! Наверно, с перепою в голове чертенята завелись..."
Фомичу под семьдесят, но по своему подворью он носится как молодец поджарый, довольно шустро: то с охапками травы или ведром зерна, то с двумя ведрами воды или запаренной дерти. Прочное ведро, без течи, с надежной дужкой, без оржавленных по верхнему ободу заусениц, что рвут штанины, - ведро такое в хозяйстве, разумей, полдела главного дела. Только у Фомича... Неожиданно одно ведро, лязгнув обо что-то, вывернулось из руки, больно чиркнуло Фомича по бедру, и впопыхах шмякнулся он задницей на землю, в вывалившуюся из ведра липкую дерть. Ах, мать твою!.. Рельс проклятый! Уже и временной изгороди нет, что была тут лет пятнадцать назад для гусей, а чертов рельс так и торчит без толку вкопанным. И молчал же, бестия, по сей день!
Раздражительность разбирает Фомича.
- Вырою! - рычит он, сгребая ладонями дерть и бросая ее в ведро вместе с землей. - Сегодня же!
А посудина уже того: с одного боку дужка обломилась вместе с ушком. Чертыхаясь, липкими руками Фомич прижимает наполненное ведро к груди и в липких же трусах неуклюже тащит его в свинарник...
Никакого терпения не хватает у него на все непредвиденное; взявшись за привычное дело, его он видит уже завершенным: все одно к одному должно идти без перекосов, безо всяких там выкрутасов. Если бы жена или, допустим, сын невзначай в чем-нибудь оплошали, то с чистой совестью хозяина он бы целый день ел их поедом, а сам бы при этом расхаживал гоголем. Если бы... Но сегодня - не с себя же шкуру драть!
В сарае, вытерев руки о чистые спереди трусы, Фомич включает свет и долго роется в одном из ящичков. Наконец-то он выуживает ржавый гвоздь, на глаз прикидывает его размеры и, с хрипнувшим в горле "р-р-а-а", всаживает его молотком в ведро, пониже верхнего обода; но дыра образовалась все равно узка - крючок оторванной дужки не впихнуть. Ничто подобное толще гвоздя не отыскивается, и Фомич, с досады сплевывая, выходит из сарая...
За летней кухней у Фомича есть душ.
Искупавшись, он появляется во дворе уже в других, чистых, трусах. Присаживается на низкий табурет, под которым стоит чашка с грецкими орехами, и закуривает вонючую "примку". Пятками он тарахтит чашкой и нетерпеливо ждет, когда из кухни жена Галина позовет за стол. Солнце уже взошло. Прошелестел листьями винограда на беседке ветерок; досыта накормлено и напоено хозяйство, лишь старый пес Боцман скулит - давать ему не к спеху.
- Ну, что! - кричит Фомич в который раз. - Скоро?
- Скоро! - кричит и жена, пресытившись его упреками. - Ты, что, встал не с той ноги?
- С той не с той, какая разница!
- А трусы где? Я тебе вчера новые давала, после бани.
- Там... - Притихает Фомич. - На проволоке, возле душа.
- Что еще?
- Так, ничего...
Не желает Фомич отвести душу, даже с близкими. Не по нему, особенно в старости, выставлять себя напоказ своими проступками. И потому до сих пор в его голове войной воюют: чертов рельс и сломанное ведро, зудящая на ноге царапина и необъяснимый ранний свет в окнах крестника...
- Лучше не нашел? - шипит Галина. - Напялил задрипанные - дыра на дыре. Чего штаны не оденешь? Крестник который год над тобой потешается: ходишь как бомж.
"Началось в деревне утро... - размышляет Фомич про себя. - А что произошло? Помылся, трусы сполоснул. Был бы в штанах, все штаны были бы в дерти, порвал бы еще. Галке - стирать, зашивать... От лишней работы бабу избавил. Зачем ей все это объяснять? А она крестником укоряет, вспомнила баламута".
Но и Фомич ничего не забыл...
Лет десять назад к Малой Гавани подведена была труба с природным газом. Жители городка объединялись в кооперативы и уже на собственные деньги газопровод разводили по улицам и в свои дома и квартиры. Фомич и его крестник проживают на разных улицах, но вошли с природным газом одновременно в одну зиму. Фомич не пожелал изменить привычный уклад своей жизни: отопительный котел поставил в доме, где нет удобств, и где семья только ночевала, и котел - в летней кухне. В кухне во все времена года обедают, отдыхают у телевизора, тут есть и ванная, и все такое... Так сложилось с годами, что тут принимают гостей и отмечают всякие праздники. Крестник же свою летнюю кухню преобразовал в сарай, а дом расширил и напихал его всякой бытовой всячиной, что вышел он сродни благоустроенной городской квартире.
И вот однажды, будучи с пустым делом у крестника, Фомич высмотрел в простенках тонкие трубы и, рассуждая о достоинствах газа, недвусмысленно подпустил шпильку: мол, малость кто-то просчитался - сэкономил на трубах, теперь и газ для него не газ, и в доме прохладненько. А у Фомича в трусах можно валяться на диване: жара такая, потому что по всему дому проведены трубы толстые... В ответ крестник повел заумную речь, что в трубах нет эстетики: в комнате создается атмосфера этакого подвала, где переплетены все хозяйственные коммуникации. Более красивы компактные чугунные батареи. (Крестник раздвинул шторы, и под окном Фомич увидел то, о чем ему, как ребенку, втолковывали.) И температура воздуха - восемнадцать градусов - вполне нормальная: можно и повысить, но для чего дом превращать в баню? То, что крестный в трусах, так он и летом в трусах - ему просто-напросто нечего одеть. Если не с пенсии, то продайте пару кроликов или гуся - купите домашний спортивный костюмчик, что все мужики носят. Ан, нет: лучше пережаренную гусятину - на стол, сами - за стол, в трусах, в окружении толстых труб и спертого воздуха. Прямо - как бомж в подвале...
По дороге домой Фомич сознавал, что над ним посмеялись, однако пребывал в некотором недоумении: как ловко так крестник вывернулся и с отопления перескочил на какого-то гуся? Еще и пережаренного... Все рассказал Фомич своей жене; но для себя, как на лбу, зарубил: трубы лучше батарей, а крестник - обыкновенный баламут...
В соседних дворах пробуждается жизнь. Были среди соседей и приятели Фомича, но одни умерли, другие годами болеют на кровати. Зайти их проведать Фомичу все недосуг. Дворища приятелей обживают их дети с семьями. "А, проснулись, сони... - посмеивается Фомич над этим поколением. - Я уже на завтрак, а они только впрягаются. Могли бы еще подрыхнуть: полторы курицы на человека - разве это у них хозяйство?"
Выбросив окурок, Фомич наклоняется, притягивает из-под табуретки к ногам чашку с грецкими орехами и снова кричит:
- Ну, что, готово?
- Да сейчас уже, - доносится из кухни.
Кирпичным обломком Фомич колет орехи; ядра бросает в чашку, а скорлупки - под табуретку. Сквозь решетку железного забора замечает быстро проходящего крестника и недоуменно-радостно его окликает:
- О! Э! Васька, легок на помине!
Помятый, с похмельным лицом крестник заходит в калитку. Присаживается рядом на корточки и здоровается отчего-то шепотом.
- Сбегал? - спрашивает смекалистый Фомич. - А я думаю, чего это в такую рань у Гармоники свет горит? А то у тебя не свет - то душа у тебя горит. - Похохатывая, Фомич оглядывает крестника. - Где же она?
- Ох, вчера и перебрал... - Из-за спины Гармоника вытаскивает пластиковую пол-литровую бутылку, отхлебывает и закусывает орехами. Фомичу захотелось вдруг тоже выпить, но он пересиливает себя и от водки отказывается. Гармоника продолжает все так же шепотом. - У вас утром замок на калитке, вот - в долг взял.
- Что так? Шабашишь-шабашишь, а денег ноль? А в школе еще сторожишь?
- Ушел.
- Выгнали?
- Сам.
- Так я тебе и поверил. - Фомич бьет обломком по ореху. - А бутылки не хватит, придешь же? Приходи после обеда, мне надо на форточку стекло вырезать.
- Если отклыгаю, - шепчет Гармоника, - приду.
- Чего говоришь шепотом?
- А чего вы так громко орехи колете?
- А как мне их еще?
- Барину мешаете последний сон досмотреть, - язвит крестник и кивает на окна дома, где спит сын Фомича. - Ненароком проснется, не выспавшийся, злой, спустит с вас трусы - и всыплет, как следует, ремня.
- Баламут! - Фомич вскакивает с чашкой в руках. - Мне жрать пора.
Встал с корточек и Гармоника, обещая подойти ближе к вечеру.
- А, брешешь. Нажрешься и забудешь.
- Сказал, значит, вырежу, - говорит Гармоника, закрывая за собой калитку.
...После завтрака, обмякнув, Фомич располагается в трусах на том же табурете и с наслаждением посасывает ту же "примку".
В высокой синеве застыли два перистых облачка, легкий ветерок внизу, как теплое дыхание, обдувает черные гроздья винограда на беседке. Славным обещается быть денек!
Фомич наново перетасовывает расклад утренних проблем, вдруг оживляется и наставительно кричит в кухню жене, чтобы лодырь Андрюха, когда проснется, глянул в сарае на ведро - по метке догадается, что надо; и выкопал рельс... Сам же Фомич махнет на рыбалку; да и развеяться - воскресенье!
II
Наживка для бычка
На рыболовецкой базе у моря, в сторожке-вагончике, за столом у окна сидит бондарь Иван Барабулька и с ленцой перебирает камни домино. Есть люди, которым неуютно от доставшегося им наследственного обличья: то морда рябая, то нога хромая. У Ивана Барабульки, наоборот, чего ни коснись, во всем разлито довольство: в дородном рыхлом теле и в растяжечку произносимых словах, в мясистом багрово-синем носе, а уж из губастой улыбки так и выпирает, если кто, не ломая языка, выговаривает правильно его отчество - Пантелеймонович. Его дальний родственник по жене, Лука Фомич Куроцапов, считает, что Барабулька из той породы людей, которых хлебом не корми, дай о себе услышать доброе слово.
- Пантелеймонович, - говорят ему молодые рабочие, - тебе на винзаводе в белом халате работать. А ты всю жизнь тут, на бочках с вонючей камсой просидел.
- Я бы там спился, - улыбается он, задирая свой символичный нос. - Меня б оттуда быстренько турнули.
- А тут? - смеются молодые.
- Тут... Я уже пятый год пенсионерю, а поди найди мне замену? Из вас всех, молодых, кто пойдет в бондари за копейки? То-то же... В наше время вам сторожами в самый раз: переночевали - оклад стабильный; а днем - шабашка. Гармоника деньгами не обижает? Я его знаю: нормальный. И не пьет совсем, прямо как я... - И из толстых губ бондаря вылетает глухое раскатистое подобие смеха: - Гу-гу-гу-гу-у-у...
В окно ему виден широкий асфальтированный двор, кирпичные цехи по переработке рыбы, пришвартованный к причалу арендованный сейнер, похожий на огромное ржавое корыто, - тишина кругом по случаю выходного дня. Тихо и у холодильника снуют молодые рабочие с картонными коробками: загружают автомобиль-фургон копченой рыбой. Рабочие - четыре сторожа: двое отдежурили и теперь днем вкалывают по просьбе начальства, остальные - утром заступили на смену, тоже подрабатывают. То, что молодые рвутся в сверхурочную, умиляет бондаря; но, не будучи навязчивым, намеками он поучает, чтобы не надеялись они на бумагу-наряд: то запамятует начальник, то бухгалтерия бросит в корзину. За дополнительную работу есть своя оплата: или наличными, или товаром. Но ребята, кажется, не промах... А вот по двору наискосок, от проходной к сторожке, тарахтит в окружении лающей своры старенький "Минск". В скукоженной фигурке мотоциклиста, в натянутой по самые глаза белой кепке, Барабулька узнает своего родственника Луку Куроцапова.
Утренняя неустроенность давно схлынула с души Фомича. На топчан он садится, как падают в мягкое кресло, вольно раскинув в стороны руки. И, вместо приветствия, бодро говорит то, что всю дорогу вынашивал: мол, с утра жена выгнала его на рыбалку - захотелось ей жареных бычков. Но Барабулька знает своего родственника рыбачка и больше чем уверен в том, что Фомич - как и две недели назад, как и месяц, как и всегда - даже червей не накопал, а женой прикрывается в угоду себе же.
- Давай сюда, - пухлыми пальцами вращает Барабулька по столу камень домино. - Дальше моря Галкины бычки не убегут.
- Вдвоем? Та-а-а... - отмахивается Фомич, подергивая свою кепку за козырек. - А ты чего, никак прихватил еще ставку сторожа?
- Сторожа рыбу грузят, - охотно поясняет Барабулька. - Что-то срочно понадобилось. Меня вызвали - должны бочки старые привезти. Кому же их сортировать? А то свалят в кучу, разгребай потом: что под камсу, что в ремонт. Ну, давай пока вдвоем? Ребята вот-вот подойдут.
- А что за рыба? - живо интересуется Фомич.
- Скумбрия копченая, - интригует бондарь, потирая пальцы. - Вот такая вся, жирнющая...
- А есть кто? - кивает Фомич в потолок.
- Ну, этот же... Ты еще с ним на короткой ноге. Но пока не ходи, там люди. При людях он... сам знаешь.
- Гм, ладно, - с улыбочкой Фомич подскочил к столу, сел на табуретку. - Давай... Говоришь, еще и бочки подвезут?
Игра не клеится вдвоем. Они больше разговаривают, чем отбрасывают костяшки на больших бухгалтерских счетах. Оказывается, Барабулька уже выкопал картошку; огород он поливал, и урожай выдался отменным. Фомич еще не начинал: жара, а копать по утренней или вечерней прохладе он не приучен; ему надо так: впрягся - и чтоб на весь день.
- Как твои оптовики из Анапы? - лениво интересуется Барабулька. - Продал поросят?
Фомич настораживается и переваривает в голове: что в свой предыдущий приезд он мог сболтнуть Барабульке, и почему тот запомнил, и с какой долей открытости ему отвечать. О хозяйстве можно толковать только с теми, кто сам хозяйствует, а с посторонним - нет, еще сглазит.
- Да, ну... - бормочет Фомич уклончиво, принимая вид, что весь в игре. - А я вот, пятачок запишу. - И щелкает костяшкой на счетах.
В этом году Фомич откормил на продажу всего шесть кабанов. Молодые анапские закупщики-оптовики оглядели товар и протянули ему две пачки денег в банковской упаковке: "Бери, дед, - сказали твердо, - и радуйся. Никто больше не даст. Краснодар рекомендовал не вывозить мясную скотину за пределы края. Мяса навалом - цены упали". Всегда бегающие цепкие глазки Фомича остеклененно застыли. Он сравнил эту сумму с той, на которую по своим подсчетам рассчитывал, - и вдруг захрипел, забрызгал слюной: "Сопляки, проходимцы, дерьма не нюхали - а четырех кабанов из шести, выходит, отдай вам задарма?!" На другой день он позвал мясника (его мутило от вида свежей крови, за всю жизнь он и курицы не зарезал)... Жена закатывала мясо и колбасы, топила смалец и солила сало. Наглые шельмецы наведывались еще, завлекая смешной прибавкой, но упрямый Фомич был ни в какую и валил кабана за кабаном, чтобы не переводить корма, - в сараях похрюкивало еще десять подрастающих рыл. И еще то его бесило, что с базаром у него нелады. Давно, что и год не вспомнить, вывезли они с Галиной на тачке чуток мяса; но непоседливому Фомичу быть за прилавком - каторга: то в его левой ноздре зачешется, то правая пятка засвербит. Промаявшись с полчаса, сбежал он домой, как пацан; лишь к вечеру с пустой тачкой вернулась неразбитная жена... На том и кончился у Куроцаповых первый и последний поход на базар.
- Сколько их у тебя? - спросил бондарь, пряча усмешку. Уж ему ли не знать хозяйство своего родственника. - Штуки два-три есть?
- Да, так... - уклоняется Фомич, предположив, что Барабульке ничего не известно. - Порежу в зиму.
- И то верно, - соглашается Барабулька. - Будешь с колбасой. Тебе хорошо: есть земля в поле - есть и зерно. А я уже не держу, корма дорогие. Сын пробовал - бросил, накладно. То с земельного пая хоть чуток зерна ему перепадало, но пай пришлось продать: газ провели. Внуки уже не знают, что такое домашняя колбаса, а вырастут - и навыка к хозяйству нет. Они уже живых курей называют окорочками... А на что тебе деньги? - вдруг спросил Барабулька. - Старику нужен покой, тепло, уважение...
Не-ет, такими словами Фомича не купить, не из тех он, кто развешивает уши на сладкие увещания.
- Ты хитрый, Пантелеймонович! Я же старше тебя всего-то года на три-четыре... С тобой сын с невесткой живут, жена - хозяйка, а сам-то еще пыхтишь...
- Так и у тебя сын здоровенный какой, Галка еще бегает, - улыбается бондарь. - А я больше по привычке. Замены мне нету, да и к людям привык. А работе моей цена копейка.
- А лишняя копейка карман не тянет, - колет Фомич со смешком и так поправляет кепку, что она оказывается у него почти на затылке. - Знаю я тебя, хитреца.
В это время в вагончик вваливается веселая толпа молодых ребят с картонными коробками. Один из них, с вьющейся черной шевелюрой, быстро распорядился, чтобы коробки запихнули под топчан, и говорит:
- Пантелеймонович, это - на пятерых, за погрузку и вперед за бочки. Вроде бы нормально, а? Он звонил, КАМАЗ с бочками будет часа через полтора.
- Освободился, - шепнул бондарь живо приподнявшемуся Фомичу. - Сходи, спроси.
- Он уже в город поехал. - Чернявый тычет пальцем в окно на проезжающие "джип" и "Газель". - Ему что-то в конторе надо, бухгалтеру звонил...
Фомич как-то весь сник, как курица под дождем.
- Тогда партейку? Садись, Фомич, не расстраивайся. Твои бычки в Турцию не уплывут. Давай, молодежь против стариков.
В хитрой игре домино, как в иных жизненных ситуациях, Фомич проявляет всю свою изобретательную натуру.У него нет той части, что не была бы занята в игре: двинув плечом, широко взмахивает он рукой и с гортанным "р-р-а-а" бьет камнем по столу, в восторге топочет ногами и, откинув голову, в ту же секунду зорко считывает выражение лица и очки на камнях зазевавшегося соседа. Рыхлому, медлительному Ивану Барабульке в охотку быть в паре с вертлявым родственником. Они выиграли одну партию, вторую - уже у других партнеров, и, когда к столу подсели вновь первые, чернявый и светловолосый, Пантелеймонович витает уже на вершине довольства и, как оракул, пророчески молвит:
- Сейчас проигрываете и идёте трусить мои верши. - И подмигивает не менее довольному Фомичу. - Как мы их, а? Будут твоей Галке бычки!
- Все три? - спрашивает чернявый, ехидно усмехаясь.
- Можешь и свои в придачу.
- Пантелеймонович! - вскинулся вдруг чернявый, а глаза между тем вылупил на Фомича. - Я на базе с весны, его вижу в четвертый раз. Бьюсь об заклад, у него в сумке, на руле мотоцикла, как в прошлые разы, банки с червями нет, крючки обломаны. Кто ж так на рыбалку собирается? Он хотя бы раз полторашку вина привез! Как тихий рэкет: камешками за компанию постучал, дань рыбой собрал - и будь здоров.
Летая в облаках двукратной победы, Фомич опешил от такого поворота разговора. Вначале он подумал о чернявом: не можешь работать головой - мешай руками домино за проигравших. Потом, нервно закурив "примку", пробормотал что-то о знойном лете, растрескавшейся земле и невесть куда подевавшимся червям. Наконец с облаков спустился в напирающую на него реальность: не отстанут от него эти выпученные желтые глаза.
- С нового урожая! - обещает он твердо и потрясает руками над головой, так что кепка нелепо свешивается козырьком над ухом. - На беседке еще висит.
- До нового еще дожить... - не угомоняется чернявый. - Пантелеймонович, я не верю, чтобы у него прошлогоднего не осталось. Жмот он! А, точно! Молодое вино пойдет - как раз начинается путина. Частные охранники его к базе и близко не подпустят. Вон оно как. Все рассчитал, хитрец: с нового урожая...
Пухлыми ладонями Пантелеймонович мешает и мешает домино и, как на что-то обыденное, даже бровью не ведет на взбесившегося парня; тот вскоре остывает, взмахом руки завершая разговор: ну и фиг с вами, бычки-то не мои...
Потеряв было голову от пустых своих обещаний, Фомич вновь приободрился.
Предсказание оракула сбывается. Намутивший воду сторож уходит с напарником "трусить верши".
Но уже четвертая партия не заладилась на руку старикам. Всю игру Фомич силился вспомнить, что уже где-то, где-то в городке, он встречал этого водомута: именно его дико вытаращенные глаза и черная шевелюра - чуть зарябят и тут же размываются в памяти...
КАМАЗ с бочками подъехал, когда Фомич, приладив увесистую сумку с бычками на руль, тщетно пытался завести мотоцикл. Все четыре сторожа отправились на разгрузку, вместе с ними и бондарь. Родственнику бондарю Фомич напоследок шепнул: "Заходи вечерком". - И показал прижатый к груди кулак с оттопыренными двумя пальцами, большим и мизинцем.
Оставшись один, с задумчивым видом Фомич несколько раз обошел мотоцикл. Он заглядывал в топливный бак, сжимал пальцами спицы на колесах, не поленился опуститься на колени и ковырнул палочкой в выхлопной трубе, даже подул туда - подвоха никакого, чего ожидал он почему-то от чернявого. На земле перед мотоциклом он небрежно разложил ключи и, закурив, сел в тень на порог у открытой двери вагончика. Вся беда в свече, а если нет, то в карбюраторе или, черт его знает, в чем еще... Если бы было у Фомича рыл пятьдесят поросят, то ни за что бы не уставал он таскать им с утра до вечера ведра с дертью. Но возиться с этими винтиками, гаечками и тому подобной дребеденью - уже от мыслей только об этом потела лысина под кепкой.
Пришедший спустя время чернявый сторож не выказал познаний в технике; но сразу заглянул в вагончик и придирчиво пересмотрел под топчаном коробки с рыбой. Потом, с разрешения шофера подъехавшего КАМАЗА, помог Фомичу загрузить мотоцикл в кузов. Когда Фомич, подгоняемый шофером (тот торопился), влезал в кабину, то чернявый подал ему позабытый инструмент и напомнил: "Смотри, дедуля, магарыч за тобой!"
III
Тот проклятый рельс
Избегая того, что всегда можно предусмотреть, на базу Лука Куроцапов трясся по ухабистой окружной грунтовке, потому что никогда не было у него корочки на право управления техникой, а у мотоцикла - номерного знака. Обратно в город КАМАЗ мягко мчал его по асфальту. Слева тянулись зеленые ряды виноградников; справа поля были черные, тянуло гарью, - перед тем, как поднимать зябь, сожгли никому не нужную солому.
Куроцапов ожидал, что незнакомый ему шофер, как всякий нормальный человек при встрече с рыбаком, будет неустанно надоедать дотошными: что? как? на что?.. Но шофер, не глядя на него, всего лишь сказал:
- Натягал бычка, Лука Фомич, что драндулет не тянет? - И даже не улыбнулся.
Куроцапов спросил, откуда шофер его знает. Без всякого интереса тот ответил, что знает и его сына, и замужнюю его дочь, что живет в Краснодаре, и все сорок два года - сколько ему есть, столько помнит и Фомича и его драндулет. Потом шофер назвал свою фамилию; оказалось, что Фомич слыхал о его родителях, и что КАМАЗ их собственность. Упрямо молчал шофер о своих доходах, как ни выпытывал Куроцапов, но обмолвился, что работает по найму и удачными бывают дальние рейсы, и ему хватает...
При въезде в город их пути расходились.
Вдвоем кое-как они стащили на землю мотоцикл. С брезгливостью прикасался шофер к покрытому ржавчиной древнему "Минску".
- Ну и рухлядь, - говорил он. - Дома взаперти такую держать стыдно, не то чтобы еще по улицам... Купи, Фомич, себе новый. Неужели не накопил за жизнь? А этот покрась, поставь как памятник. Сейчас мода на памятники: то каким-то рыбам, то всяким шлюхам из кино... Лишней бронзы в стране до фига. А у нас будет натурально мотоциклистам. Целому поколению. Звучит!
Шутил шофер или вправду был так устроен, но промолчал Фомич и толкнул мотоцикл с асфальта в незаметную боковую улочку. А было ему что сказать: расплодилось советчиков - хоть пруд пруди! Взять, к примеру, не такого уж и простака, этого Барабульку: подначивает на печи лежать, а самого помани пальцем - и дома все бросит, побежит за дешевым наваром. Или те, желторотые проходимцы, им только кабанов и продай и не надейся, что закупочные цены вырастут. А шофер этот? Скажи ему: свой собственный КАМАЗ ты водрузи как памятник! Известно, какими-такими словами он ответит... И каждый норовит сбить тебя с толку, пошатнуть, и если не по природной своей глупости, ради смеха, то чтобы из этого что-нибудь поиметь. Как тот, шельмец чернявый, указывать он будет, кому причитается магарыч...
Стоп!.. Вот здесь, вспомнил Куроцапов, у нового необжитого дома, впервые ему и встретился тот неприятный сторож. Тогда, месяца четыре назад, он проезжал по этой улице, и его остановили очень уж интересные кирпичики: все стороны, как обычно, гладкие, лицевая же - выступает затейливыми ромбиками. Чудные кирпичики два молодых человека ловко шлепали на раствор в цоколь дома. Фомич исподволь затеял разговор с молодыми о том, о сём и невзначай спросил для себя десятка три. Один шабашник, тот самый чернявый сегодняшний сторож, деловито отрезал: "Иди отсюда, дед. Социализм был вчера. Мы на хозяина работаем..." Фомич, как бы в шутку, продолжал настаивать. Тогда другой, светловолосый, развязно посоветовал: "Дедуля, в магазине все есть". За деньги - что надо, где надо - и дурак найдет, рассудил Фомич здраво и посулил ребятам магарыч. Тут чернявый вскинул голову и, вылупив глаза, послал куда подальше Фомича вместе с его магарычом... Оскорбленным уехал Фомич; но не столько напутствие его оскорбило, сколько то, что эти два сопляка ему не поддались...
Сейчас, натужно толкая сломанный мотоцикл мимо этого дома, Фомич злится и негодует, нимало уже не сомневаясь, что напакостил ему на базе именно чернявый...
В своем дворе Фомич видит привычную картину: очень полный, с лысым черепом и пушистой косичкой, схваченной на затылке резинкой, его сорокапятилетний сын стоит в трусах босиком на коврике и усердно занимается гимнастикой. Сцепив пальцы вытянутых рук над головой, виртуозно колышет он из стороны в сторону громоздким, как двадцативедерный бочонок, туловищем. На появившегося с мотоциклом без звука Фомича так округляет глаза, будто дома тот не ночевал. Потом молча открывает калитку, снимает с руля сумку и, заглянув в нее, похвально причмокивает: "Ого! М-м-м..."
Незаметно откуда-то выскальзывает Галина, принимает из рук сына сумку и тоже не скрывает удивления: "Ого!"
- С утра хорошо бралось, - говорит Фомич небрежно. - Потом как оборвало. Зажаришь на вечер. Сейчас - давай, что есть. Жрать хочу.
О сломавшемся мотоцикле Фомич ни полслова, ни вздоха; толкает его через двор и себе под нос бубнит: "А травы в обед давали кому? Конечно, не давали. Тогда я сам дам".
В сарае, на столе, с утра валяется то самое ведро, с оторванной дужкой, ржавый гвоздь и молоток. Из сарая Фомич выходит с мешком, чтобы в него нарвать травы, и за углом натыкается на торчащий из земли рельс - и тут его обуревает: отлучился на несколько часов, и хозяйство, как гладь мелководья после шторма, затягивается неподвижной гадкой тиной. Никому ни до чего нет дела!
- Андрюха! - кричит он раздраженно. - Почему рельс не выкопал? А ведро!..
Сын пыхтит, попеременно наклоняется то к одной, то к другой ноге, касаясь земли ладонями. Поворачивает неторопливо к отцу голову, и в его покривившихся губах Фомич видит недоумение.
- Тебе мать говорила? Давай копай - будет тебе зарядка!
- То не зарядка, - бурчит сын.
- А что, по-твоему?
- Работа. - Кривится Андрей уже всем лицом. - А зарядка - это зарядка.
- Ишь ты, грамотный... Чтоб сегодня выкопал!
- На сегодня у меня другие планы.
- Да у тебя планы: поспать да пожрать!
Терпение Фомича лопнуло. Нервно бегает он по заросшему сорняками огороду, пока не набивает полный мешок травой. В сараях, клетках и под навесами разбрасывает ее по кормушкам или просто на землю. Мимо сына, его не замечая, пробегает в кухню. Там раздевается до трусов и, усевшись за стол, выкладывает жене все, что он думает о лодыре сыне. Жена к этому привыкла и выслушивает молча.
Посторонние, видавшие случаем Фомича за едой, всякий раз невольно про себя отмечали: "Экая прорва!" - С поразительной быстротой, словно непрожеванные, в его рту исчезают невообразимо большие куски сала и вареного мяса, ломти хлеба, миски супов и салатов... Он есть без вкуса и разбора; кажется, еда для него, как бензин для мотоцикла, - топливо и только. Но что более удивительно: как может все это враз поместиться в плоском животе худющего лысого сморчка? Однажды кто-то пошутил: "Фомич, а не глисты ли у тебя?" - "Кто что работает, тот то и ест", - с тех пор сопит в такие минуты Фомич, пришедшего подталкивая за дверь. Обед! Святое дело. Никто не смеет его прерывать: ни враг, ни приятель, ни зашедший по некоей надобности знакомый. Жена тоже встает, гремя посудой, - они уже закончили; если только приступили или не начинали - уходит в другую комнату и включает телевизор...
Пообедав, чем бог послал, Фомич хватает со стола ложку и в спешке наталкивается в дверях на сыновний отвислый живот. Андрей деликатно посторонился и снисходительно набок склонил голову.
- Зарядился? - рычит Фомич. - Теперь жрать захотелось?!
От Андрея к отцу никакого внимания. Проходя в ванную комнату, он поводит носом на благоухающие на газовой плите кастрюльки и, к удовольствию матери, сладко нараспев произносит: "Ах, какие запахи... Что это тут у нас такое вкусненькое?..." Он долго плескается теплой водой под краном. Болтает головой, фыркает...
Тем часом Фомич вернулся с огорода и, плюхнувшись на свой излюбленный табурет под беседкой, ложкой делит на две части принесенный арбуз. Ложкой же вычерпывает арбузную мякоть и, давясь соком и сплевывая семечки, пытается пробиться к разуму сына.
- Выкормил, выучил... Старикам за шестьдесят, те еще бочки клепают. Молодые по воскресеньям пузо с девками на море не греют - копейку зашибают. И шофера не отсыпаются: есть дело - за баранку. Летом деньгу не срубишь - зимой лапу соси. Да, все работают! Ну, а этот, ну, слов просто нету. Долго ты у меня на шее сидеть будешь?
Разум сына как в броне.
Жена выглянула в дверь и зашипела:
- Ну, чего ты? Выходной день. Соседи дома, люди по улице ходят. Заладил одно и то же. Утихни!
Только этого Фомичу и не хватало.
-Ты еще покрываешь! - Вскакивая, что табурет переворачивается, он отшвыривает пустые арбузные чаши. Потрясая ложкой, бегает взад и вперед по двору в трусах и орет: - Пусть все слышат! Пятнадцать лет как институт кончил - и ни хрена нигде не работает! Долго я его буду кормить? Я понимаю наше время: агрономы идут в сторожа! Механики - в таксисты! Учителя - в торгаши! Он, что, исключение? Даже дома ни хрена ничего ничегошеньки ни на чуть-чуть не делает! Это уже что за наглость? Батя попросил рельс выкопать - нет, у него, хрена, планы не те, у него - зарядка!
Слышали или не слышали соседи праведный гнев Фомича - мы не знаем; но в себя пришел он уже молчаливо стоящим с лопатой у проклятого рельса. (Соседям, впрочем, не привыкать: если вспыхивает во дворе Куроцаповых гвалт, значит, взялись они за какое-либо дело всей семьей: или приколачивают оторвавшуюся доску к сараю, или пилят ненужную ветвь на дереве.)
Не хитрое дело копать, если грунт мягок да глубина известна. А тут, в без единого дождичка за все лето жару да за давностью лет - все не так. Фомич вспотел и запыхался, пока углубился в твердую, как камень, землю на два штыка. Рельс шатается, но вытянуть его - никак. Рыть еще глубже - значит, и яму расширять. Сколько лишней земли надо перелопатить! Но шатается же, как дряхлый зуб, паразит!..
Фомич принес табуретку, сигареты. Уселся и дымит, без мыслей глядя в яму. Пот щекотливыми капельками стекает по спине, и плечами Фомич так передергивает, как прогоняют назойливых мух.
- Воды плесни, - советует Андрей, проходя мимо в огород. - Пусть раскиснет. - И почесал живот с достоинством только что пообедавшего человека.
- Раскиснет? - На сына Фомич не смотрит. - Еще один советчик выискался. Закиснет!
Когда Андрей возвращается с арбузом, то на обильно залитой водой земле уже валяется поверженный рельс рядом с перевернутым пустым ведром. По колено и выше Фомич вымазан грязью, грязью заляпаны и трусы. Но главное: сидя на табуретке, свою "примку" лоснящийся от пота Фомич потягивает с гордым выражением победителя. Мокрой землей он стер на рельсе ржавчину, и ясно проступили некоторые знаки: "...1940... KRUPP..." Ему вспомнилось детство, оккупация, немцы и наши пленные, прокладывавшие к Малой Гавани узкоколейную железную дорогу, и захотелось об этом рассказать сыну, но...
- Я же говорил... - произносит Андрей насмешливо.
- Он говорил... - с ехидцей сопит Фомич. - Мало болтать. Делать надо!
- А ты сделал - это, что, арбузы? Орехи крупнее. Поливать надо...
- А ты на что? - вскипает Фомич. - Только языком молоть! Я сдохну, у тебя и такие не вырастут!
- У меня - вырастут!
"Вырастут... - бормочет Фомич себе в нос. - Только и ждешь, чтобы я копыта отбросил, да уж потом не увижу, как ты на пустом дворище гоп-гопака запляшешь..."
Напустив на лицо скуку, потому что не в его пользу складывается разговор, Андрей идет дальше, с ладони на ладонь перекидывая арбуз. В такт движениям рук колышется его голова, заметает широкую загорелую спину распушенная черная косичка.
"Ни хрена у него ничего не вырастет, - вслед ему думает Фомич. - Вообще у него ни хрена ничего не выросло. Косичка да брюхо... За бок ущипни - захихикает, чего доброго, как баба..."
Помня, что в свои под семьдесят он жив и еще крепок, Фомич потянулся к лопате, встал, опираясь на нее, и принялся наводить порядок на месте, где пятнадцать лет проклятый рельс проторчал бестолково.
IV
Вечнозеленый арбуз или кочевое животноводство
Истекающую соком прозрачную дольку Андрей отрезает от арбуза и кончиком ножа сковыривает на блюдце семена-бяки. Для его тучного тела движения губ и кистей рук несообразно суетливы: он словно не ест, а быстро объясняется жестами, как глухонемой. Между тем он еще и разговаривает, и уже через пять минут от арбуза нет и половины.
- Какой замечательный полосатик, - причмокивает он ежесекундно. - Маленький, а как мед. Мам, попробуй. Изобрели бы еще, чтобы без этих заморочек. Ей-ей, как здорово бы! Это же сенсация мирового уровня - арбуз без семечек!
- Как же? - отзывается мать, перемывая после обеда посуду над раковиной. - У всякого плода есть семечки. Как же размножать?
- Обыкновенно. Как и любое другое растение, плоды которого изначально лишены семян. Большинство людей наделено односторонностью мышления. Им бы до отвала набить брюхо салом да мясом - этими камнями. Вот и сосредоточили свое внимание на разведение там... быков, поросят. И всё такое... А есть вещи довольно тонкие, к ним особенный подход нужен. Будем развивать мысль логически: арбуз и клубника относятся к ягодным культурам. Почему растение арбуз не может быть вечнозеленым как растение клубника? Почему ягода арбуз не может быть без этих грубых семян как ягода клубника? Галина знает, что, вымыв и сложив посуду в шкаф, она пойдет поить птицу. После ляжет отдыхать. Фантазии взрослого сына ее не забавляют, но и не отвлекают.
- Ну, не знаю, - произносит она равнодушно. - Может, уже и есть.
- Нет! - восклицает Андрей, помахивая ножичком, как дирижер палочкой. - Наше сельское хозяйство - это неизлечимая головная боль для всех. Но никому не приходит в голову, что сельское хозяйство - это примитивный двухколесный велосипед. Пока крутишь педали - едет, не крутишь - даже на месте не стоит, падает. А надо-то всего придумать, чтобы хозяйство само крутило педали, чтобы если падало, само и подымалось, двигалось дальше. Как дикая трава в поле, которую никто не сеет, а она растет и дает урожай семенами. Как дикие животные, за которыми никто не ухаживает, а они размножаются, плодятся, наращивают мясо... Над этим стоит задуматься. Сортов арбуза чрезвычайно много. Разных размеров, тонкокорые, разных сроков созревания... Но никто из этих... как их? Селекционистов?.. Никто из них не откроет свои подслеповатые глазки шире, не всмотрится в проблему глубже: вечнозеленый многолетний куст с ягодами бессемянного арбуза! Вот над чем надо работать. Есть идея, и надо на ее основе создавать новейшую технологию производства. А у нас... У нас полное отсутствие мысли, даже на бытовом уровне... Конкретный пример. Фомич тот рельс целый день бы выкапывал. Я ему между делом подсказал, и он за пять минут управился... И я же остался виноватым. Вот как у нас!
- Так не лезь к нему. Видишь, с утра мечется, как угорелый.
- Что на сей раз с ним? - Причмокивает Андрюша, недовольно сплевывая семечко. - Тьфу, гадость!
Мать молча сушит полотенцем тарелку, не сразу поясняет:
- А то не знаешь. Всегда такой - перед запоем. Сегодня-завтра жди - сорвется.
- Гм-м-м... - Чуть было не поперхнулся Андрей и, прокашлявшись, с легкостью торопливо заговорил: - Это, значит, недельки на две-три. А я как раз в Краснодар собирался. Отдохну от него. Позвонить надо, пусть вечером меня встречают.
Галина на минуту замирает и с недоумением косится на сына. В его словах и поведении чудится ей что-то далекое, наивно-потребительское. Ну, чисто дитя неразумное. Не буньку же в своем городке проведать - Краснодар в двухстах километрах. И с чего это вдруг? Ну, заявится он к своей сестре и ее мужу: здравствуйте, устал от бати, приехал отдохнуть...
- Куда ты с пустыми руками? Уток порублю, кроликов еще... Мясо за ночь остынет - и утром поедешь. А сегодня к буньке сходи, яблок еще нарвешь. Скажешь, чтобы подвал держала под замком и Фомичу, если сорвется, ни под каким предлогом не...
Галина замолчала на полуслове. В дверях появился дышащий свежестью Фомич. После душа на его теле блестят капельки воды; он опять в других трусах - тех, что утром прополаскивал и вывешивал сушиться.
- Модник, - говорит ему Галина, усмехаясь, и объявляет: - Андрей к Светке поедет.
- Весной же был?
- А они у нас с Нового года не были.
- Пусть катится хоть ко всем чертям. - Фомич проходит в комнату, где есть диван и телевизор. И спокойно рассуждает: - Что он там забыл? Дома спит да жрет... Он же за раз съедает больше, чем я за весь день. Мяса сколько навернул в обед, а? С полкило, не меньше. А сам: мясо для желудка - камни... А в чай сколько сахара положил? Ложек десять? Что, не слышишь? И уши, наверно, от сахара слиплись?
- Я с повидлом, - неохотно отзывается Андрей, смакуя арбузик.
- А повидло, по-твоему, варят без сахара?
- Естественно, - произносит Андрей с подчеркнутой твердостью.
- Во как! И там так будет с умной рожей людей обжирать! Сосисочки, колбаска, повидло... А за все надо платить! Даже за ту колбасу из аргентинской дохлятины. Не понимаю: сорок пять лет - и ни стыда, ни совести! Ну и катись, чтоб глаза мои не мозолить. А денег - не дам! И ты не давай!
- Ну, что ты на него взъелся! - защищает сына Галина.
- Я и не прав? Пару кроликов разделай - мясо зятю... А этому, даже на автобус, - шиш, а не деньги! Пусть на карачках ползет в тот Краснодар. Все, хватит болтать. Я отдыхаю...
Фомич доволен свершенными за полдня делами (если не подведет после обеда Гармоника, придет и вырежет стекло, тогда можно считать, что и полный день воскресенья даром не пропал), его уставшее тело просит отдыха. Для кого-то, взять того же сына, время - так себе, тягостное вращение стрелок на циферблате часов. Для Фомича время - это осязаемая реальность. Как приятно сознавать, что не время над тобой властвует, а ты, в свой отмеренный жизненный срок, сжимаешь время своими заботами и делами. Если бы еще это понял сын... Фомич включает телевизор и, в надежде отдохнуть минуток двадцать, разваливается на диване.
Галина никак не сыщет подходящую под яблоки сумку.
Доев арбуз с тем спокойствием, будто не отец, а сквознячок пролетел из двери в дверь, Андрей старательно комкает мокрыми пальцами полотенце. Вздыхает, как вздыхают мужики в перекур между тяжелыми работами, и стягивает с холодильника триковые штанишки и какую-то рубашонку. Одевается и выходит во двор. Но вскоре возвращается и врывается в комнату к Фомичу. Голоском ломким, как в переходном возрасте, пытается перекричать телевизор:
- Что ты с мотоциклом сделал?
- Не мешай. Я по городам уже не разъезжаю, дай хоть в телевизор посмотрю.
Теперь Андрей наседает на отца. Тому же этот известный наперед пустопорожний разговор в усладу: пусть сынулька позабавит! Для удобства Фомич подбивает подушку и сладко потягивается на диване.
- Свеча вся за... - орет, как пищит, Андрей. - Зачем лез в зажигание и карбюратор? Не соображает, а - туда же! Думать надо, прежде чем за что-то браться!
- Вот подумай и возьмись, - спокойно отвечает Фомич.
- Там работы на день!
- Ты же грамотный, - советует Фомич снисходительно, - сделай за час.
Смешно слышать ему, как взрослый неглупый человек, его сын, пытается отлынивать от необходимой для него же работы, да еще с гонорком попискивает и бьет по бокам локтями, как петушок крыльями. Эх, разошелся...
- На чем я к буньке поеду?!
- На велосипеде, - хмыкает Фомич.
- Камера пробита!
- Заклей.
- Клея нет!
- Купи.
- А деньги?
- Агу! Агу!.. - захохотал вдруг на всю кухню Фомич, сунув руку в трусы и там почесывая. - Поди заработай!
Изнервничавшийся Андрей выхватывает из рук матери сумку. Во дворе слышен его писк: балбес, маразматик старый, дуролом... Потом скрипит заржавленными навесами калитка, и на прощание лязгает щеколда.
О сыне Фомич забыл тут же. Но мять диван боками молча ему уже невмоготу. Его захватывает передача, и от бытовых проблем он улетает мыслью за стены своей летней кухни.
- А, во!.. Опять этот Паук сейчас что-то наплетет. Слышишь, Гала? Не так давно заливал: если мы хотим жить по-американски, то водку нельзя продавать тем, кому нет двадцати одного года. В Америке так заведено. Это недавно он специально в Америку ездил, чтоб узнать, а нам тут рассказать. Ладно, водка водкой - не в том главное. Главное в том, почему он за меня думает, что я хочу жить по-американски? Хрущев догонял Америку - не догнал, а эти птенчики уже сразу жить хотят по-ихнему. Ты, балда, лучше конкретным делом займись. А то в прошлом году заставил поднять цены на корма - люди не стали держать скотину, а в этом году запретил мясо вывозить из края - люди последнее задарма продали, вообще обнищали. Пан Вотруба хренов! А-а-а... Слушай, слушай... Говорит, что у нас скотины мало, а земли много - и людям надо адаптироваться к новым условиям, развивать надо кочевое животноводство. Во как! Все, что было на земле, разломали, выкорчевали, забросили. Саму землю себе к рукам прибирают и продают черт знает кому: степь голимая аж за горизонтом - и он со своего вертолета уже видит, что я кочую по этой степи как монгол или калмык! А я оседлый человек, как все мои предки жить хочу - на одном месте! Слышишь, Гала? Смотрю я на этого Паука: вроде фамилия наша, словами щебечет нашими. А вникнуть в суть... У-у-у... Гала, что такое ксенофобия? Не знаешь? Ишь ты, из Москвы недавно вернулся, умных слов набрался... Говорит, нам надо ее преодолевать. Я для него должен переродиться в американца, монгола, немца... да черт-те в кого...
- Ты уже против власти бунтуешь? - отозвалась Галина.
- Я не Солженицын, чтобы с государством тягаться. Мне любая власть терпима. Я против конкретного человека. Во чешет языком, как наш грамотей Андрюха... Интересно, а сколько у него земли? И, наверно, не то, что наш солончак... А скотины, недвижимости?.. Да ему, наверно, и на свой миллионный оклад наплевать - экая мелочь...
- Ты-то чего переживаешь? - Галина вошла к нему в комнату и присела рядом на диван. - Смотри. Молодой, а лоб весь в дугах. Наверно, умный.
- Умный... Обезьяна умней: у той вообще вся морда в дугах. Он очки носит, а сейчас без - щурится. Он близорукий.
- Может, Андрею еще повезет.
- Ему? - Фомичу даже противно такое слушать. Он морщится, кривится. - Под лежачий камень вода не течет. Васька Гармоника, тот тоже с высшим образованием. Работал же где-то под Рязанью прорабом. А вернулся в Малую Гавань: тык-мык, ни места ни кресла - взял мастерок и пошел в работяги. Днем деньгу зашибает, а ночью в школе сторожем - стаж идет. Бригаду шабашников сколотил. Живет. Хату бабкину перестроил. А сам же - пьянь пьянью... А у нашего приборостроителя: ни паяльника, ни припоя... Да лучше бы он пил, курил... Но он же - стыдоба! - лопату от тяпки не отличит. Это все ты...
- Чего это я? - вскинулась Галина. Уж чего-то Фомич совсем разошелся, и она принюхалась к нему: нет, изо рта ничем знакомым не попахивает. - Что я?
- А ты со школы: учителя хвалят, значит, с такой башкой он далеко пойдет. Нечего ему ковыряться в огороде, в навозе... Вот и вырос: ни нашим, ни вашим...
- А ты сам что: "Мой сын в Севастополе! - Орал на всю Малую Гавань. - Закончит институт - будет проектировать космические корабли!"
"Допроектировался... - сопит Фомич, но молчит. - Иной раз чего спьяну не брякнешь".
- Пока жива, я его прокормлю.
- Так и я кормлю. Но я же не вечно буду жить... - Фомич свешивает ноги с дивана. - Ложись, отдыхай. С утра вроде нормально - ветерок, а сейчас - пекло пеклом. Что делать?
- Может, покажут какое-нибудь кино?
- Да ну его. Брехня одна. Вот то, что тот говорил, - это правда. Кряхтеть будет, потеть, но все равно будет выжимать нас в калмыка! Без ничего оставит. А всё - себе, себе.... Когда они уже нажрутся? Нет, это же надо: уже не говорят, мол, держи скотину в стойле, уже требуют от тебя - иди в кочевники! А и идти-то некому: уже ни у кого коров не осталось. Уже кабана откормить трудно... Уже не в кочевники - в бродяги надо идти... Сталин раскулачивал, а эти вообще раскрестьянивают... Ни хрена ничего не понимаю...
Фомич нервно зашагал по комнате. Он - заряженное ружье, он - курок на взводе, и собачку спускает жена.
- Тогда пойди воды птице налей, - говорит она, поправляя на диване подушку.
В том сарае, где хранятся запасы домашнего сухого вина, из полной десятилитровой бутыли Фомич отливает в дежурную пол-литровую банку и выпивает залпом. Его тут же бросает в освежающий пот. Он наполняет две трехлитровые банки, хлопает пластмассовыми крышками - и с этим добром бегом в соседний сарай.
Почуяв позабытые запахи, с глухим "га-у-ав" за ним потянулся старый облезлый пес. "Цыц, Боцман! - Толкает его Фомич ногой. - Дорогу капитану!"
Часть пола в этом сарае застелена брезентом - подготовлено под картофель, что наметили на завтра, в понедельник, копать. На широких полках вдоль стены просыхает лук и чеснок. У другой стены, напротив: мотоцикл "Минск", с пробитой камерой велосипед, на столе валяется с оторванной дужкой ведро. В дальнем углу укрыт брезентом мотоблок. Фомич, на корточках, приподымает брезент и запихивает банки между колесами мотоблока. На столе отыскиваются сигареты и спички, и Фомич, расслабленный вином, присаживается на табуретку и с наслаждением закуривает...
V
Высэ высэ, ходэ ходэ
На стуле перед Гармоникой стоит пластмассовая поллитровка и тарелка с персиками. Водки в бутылке больше половины, ни один персик не тронут. Сам он, слегка похмеленный, сидит на диване с баяном на коленях и задумчиво постукивает пальцами по кнопкам...
Вчера приехала из Питера хозяйка дачи, которую строит Гармоника со своими шабашниками, и привезла им деньги - зарплата за два месяца. У Гармоники посидели так хорошо, что на утро он не мог вспомнить, куда сунул деньги и мобильный телефон. Все перевернул вверх дном в доме - нет. Потерять не мог. Но могло и так быть, что его ребята, работавшие сторожами на рыболовецкой базе, предусмотрительно взяли деньги на сохранность. Но - телефон?
Не лето - сплошная черная полоса: жарища, пыль, море не освежает, вода из крана течет тонкой теплой струйкой... Выполнять отделку комнат дачи - все равно, что с веником дышать духом парилки в бане. И еще, о чем догадался утром смекалистый Фомич, - выперли-таки его из школы с должности сторожа...
С бывшим директором школы у Гармоники сложились отношения - душа в душу. Отстоит свою смену и, если надо, еще днем выручит: по электрической части или по плотницкой. За это директор платил ему сразу наличными. То было время, когда у Гармоники не было бригады шабашников, и не чурался он подряжаться даже на подворье к директору: колол дрова, копал огород, загружал и привозил мешками тонны зерна, что имел директор с собственной земли... А как разогрелся Гармоника, когда пошли строительные работы: подвели природный газ - и директор задумал пристроить к дому котельную и баню; засверкала серебром у директора шикарная иномарка - и понадобился для нее шикарный гараж, и чтобы стены внутри и яма смотровая были под кафель; неуютны сараи и сарайчики - и сложил Гармоника из кирпича вместилище для свиней и птицы под одной крышей. Хозяйственным был директор, и по-хозяйски, чтобы для себя сэкономить, занижал расценки: "Гармоника, - говорил он шутливо-отеческим голоском, расплачиваясь по пятницам, - все равно пропьешь же... Я, можно сказать, о твоем здоровье думаю... Ты же и за такие деньги, что я тебе даю, нигде работы не сыщешь..." - "Я знаю, - хмуро отвечал Гармоника, засовывая деньги в карман. - Но вы бы мне и этих не дали, если бы я их не заработал". Из своих школьных лет он помнил, что и тогда директор скупился на оценки по математике, которую преподавал; но с середины учебного года для выпускников образовывал платные подготовительные занятия - для тех, у кого были мысли поступать в институт.
У Гармоники в десятом классе проснулось желание стать строителем. Закончив строительный факультет института в Краснодаре, с удовольствием поехал он по распределению в Рязанскую область. Там он женился, но семейная жизнь не сложилась. Он пил безбожно, с каким-то самозабвением. Жена ему сказала: "Хочешь жить с людьми - живи. Я вижу, тебе семья не нужна". И уехала с дочкой к родителям, проживавшим в соседней области. Вскоре из прорабов его понизили до мастера, бригадира, рабочего... в конце концов на него плюнули: выгнали вовсе из организации и отобрали ведомственную квартиру. Он загрузил контейнер оставшимся барахлом и поехал к жене. Жена приняла контейнер, потому что Гармонике он был не нужен, а мужа нет. С одним чемоданом он вернулся в Малую Гавань. Думал передохнуть годик-два, собраться с мыслями. Но оказалось... Что удивительно, они не были в разводе и все это время переписывались с той откровенностью, которая бывает между близкими людьми в разлуке. Васька радовался, что его дочери передались его природные способности, и она, выучившись, уже преподает класс фортепьяно в музыкальной школе. Жена радовалась, что радуется муж, и все просила его бросить пить. Такая у них была странная, иного не подобрать выражения, - очно-заочная семья. Васька отсылал им деньги, приезжал к ним с подарками в гости, как гость. И в который раз рассказывал дочери памятный случай из своего детства... Однажды дома его отец отдыхал с компанией, и кто-то вызвался сыграть на баяне. Васька принес инструмент и долго слушал пьяные песни. Потом отец заставил Ваську взять баян и изобразить свою любимую "Отговорила роща золотая..." Тот, кто играл первым, вскочил вдруг из-за стола и метнулся в дверь. "А, заполучил, фашист, гранату! - заорал пьяный отец, дико вылупив глаза. - Жаба задавила!" - "Ты чего, папа?" - испугался Васька, прекратив играть. - "Получил-получил! - Отец отбивал ритм кулаками, хохотал, и на столе звенела посуда. - Он возомнил, что лучше его никто не играет... А ты, зеленый, ему нос утер. Учись дальше, Гармоника, денег не пожалею..." И вот это "денег не пожалею" Васька помнил всегда и, порой оставаясь без копейки, отсылал регулярно переводы семье...
Поразительным чутьем Васька улавливал и запоминал мелодии на слух, а пальцы, казалось, сами собою бегали по кнопочкам. Мелодию ловил он и в стихах, которые читал на уроках литературы, чем приводил учительницу в откровенное бешенство: "Так попы в церкви проповедуют, - поднимала она его на смех перед классом. - Надо читать твердо, уверенно рубить рифмы... Ты полено колол топором? Вот так и в стихах: раз-раз, раз-раз... Ритм надо чувствовать..." Но у Васьки было свое - свое особенное врожденное понимание ритма... Отец его наигрывал иногда на гитаре. Он умер больно молодым: с похмелья перепутал бутылки и вместо вонючей чачи хватил с горла растворителя. И прозвище дал ему отец, когда годовалый сынок, едва вникая в смысл слов, с любопытством протягивая ручонки то к дудочке, то к гитаре, внятно говорил: "Гармоника, гармоника..." У матери Васьки, был он еще школяром, обнаружилось вдруг слабоумие. Его забрала к себе и воспитала бабка по отцу, проживавшая рядом в своей хате...
После безудержных пьянок, продолжавшихся неделями, Гармонику охватывала жуткая слабость; такое затруднение испытывал он в ориентировании, что совал в рот спичку вместо сигареты, а сигаретой с тупым упрямством чиркал по коробку... Он садился на диван, запрокидывал трясущуюся голову, и в темноте под закрытыми его веками вращались, сталкивались, рикошетили друг от друга бесноватые радужные огоньки. Сейчас, немедленно надо глотнуть из бутылки - взывал весь организм, иначе сознание потонет в этой бездне на долгие минуты. Так уже бывало. Сначала один целебный глоток, спустя время - три... если сразу пять - вырвет. Только тогда он начинал задумываться о здоровье, одиночестве и своей жизни в этом огромном море неприкаянных человеческих судеб и, постепенно уменьшая дозу, выходил из запоя. Он очень боялся двух слов, нервно вздрагивал, если говорили даже не о нем: дурная наследственность...
За директором школы водились тайные грешки - куда большие, чем принижение оценок способным ученикам или урезывание платы работающим на его подворье. В прокуратуру попали бумаги, в которых сообщалось о не целевом использовании государственных средств, поступавших за последние десять лет на ремонт здания школы. По углам учителя шептались открыто: действительно, из каких средств зажил вдруг он на широкую ногу?.. Откуда у его незамужней дочери, школьной библиотекарши, взялись деньги на покупку благоустроенной трехкомнатной квартиры?.. На какие доходы его сын, ни чем не примечательный сельский механик, построил коттедж?.. Математическим умом директор предупредил все ожидаемые последствия и за продолжительные летние каникулы быстро перевелся в другую школу обычным учителем. Его правая рука по финансовым делам, молодившаяся красителями ветхая завхозша, едва передвигавшая ноги и рабочие дни проводившая за игрой в карты на компьютере, тут же уволилась следом.
Для всех все так и закончилось шептанием да разговорами, только не для Гармоники - дополнительные доходы уже не текли в его кошелек.
Новая директриса, еще в свою бытность завучем прозванная Крлевой, восприняла Гармонику таким, каким наблюдала его все эти годы. (Много лет назад, начиная свой первый урок немецкого языка, она услышала восхищенный шепот в классе: королева, королева... Так ее, белокурую студенточку, называли в институте, и было ей это очень приятно... Дети же проглатывали гласные звуки, но она им прощала; позже, слыша за глаза среди педагогов режущее слух "Крлева" или чаще всего "Крлва", она бледнела, и горделивое выражение ее лица становилось презрительно-снисходительным.) Сразу же она предложила Гармонике отремонтировать школьный буфет, ей принадлежавший. Гармоника с охотою сделал все, что требовалось; но расплатились с ним тем, что позволили ему выбрать в буфете: чай, кофе, пирожное... "Ты же постарался для детей", - сказала Крлева, выделяя последнее слово. Недовольно скривившись, Гармоника взял из рук буфетчицы коробок с отвратительным чаем в пакетиках: в магазине тот чай в три раза дешевле, на оптовой базе и более...
Приглашала она его и к себе: то цоколь дома отштукатурить, то отремонтировать водопровод или канализацию... - словом, выполнить ту мужскую работу, без которой в доме нельзя благополучно жить. "Какая-то чертовщина", - думал Гармоника, в очередной раз выходя из буфета с пачкой чая. Потом... потом он начал понимать, что его, как дурачка, оседлали деликатно и властно: директриса ему платит из кассы своего буфета и эти же деньги, не притрагиваясь к ним, он обязан оставлять в ее же кассе, довольствуясь чаем. Обираловка! Экономический закон развития капитализма, двести лет назад открытый Карлом Марксом. Прибыль. Сверхприбыль... "Она пойдет дальше, чем ее предшественник, - поговаривали и высказывали предположения. - К буфету и все здание школы не помешало бы в собственность прибрать..."
Когда среди учителей прошелестели разговоры, что Крлева задумала построить в фойе первого этажа для себя отдельный кабинет, с санузлом и гостевой комнатой, Гармоника всякий раз после ночной смены избегал попадаться ей на глаза...
Однажды, будучи слегка навеселе в день зарплаты, он весь излился перед буфетчицей. Мол, Крлева уволила штатного плотника - брата бывшего директора, на его место оформила своего зятя, но и этот плотник, как и раньше тот, появляется в школе лишь в день зарплаты. Вся техническая работа в этом огромном трехэтажном здании, где обитают восемьсот учеников и восемьдесят учителей, висит по-прежнему на стороже Гармонике и двух уборщицах. Где те "мертвые души", - слесари, сантехники, электрики... - на ставки которых исправно начисляются деньги? Однако директор-мужик все же доплачивал наличными, а директриса...засунуть бы ей этот чай! "Может быть, Крлева хочет, чтобы ты бросил пить, - шепнула буфетчица, оглядываясь по сторонам. - Ты видный, работящий.... А ей только под пятьдесят, без мужа, дом ее ты видел..." - "Чего? - Гармоника расхохотался на весь буфет. Но ответил шепотом. - У нее же на лице все написано. Посмотри на ее губы... Она переступила уже то, что в один час переступают все женщины, безвозвратно". - Молодая буфетчица высунула язык и медленно облизала свои полные губы. - "Не бойся, - сказал Гармоника, улыбнувшись, и указательным пальцем погладил ее высокую грудь. - Тебе до этого еще далеко".
В буфете было людно. За столиком, в углу, приближенные к директрисе учителя, желавшие встретиться с ней здесь, в неофициальной обстановке, и тем лишний раз выделиться среди других, пили кофе из пластиковых стаканчиков. Толкались ученики, расплескивая лимонад и роняя крошки пирожного. Царственно вошла в свой буфет директриса и подала буфетчице свою чашку для кофе. Кофе был обычный, растворимый с соевыми добавками, но директриса громко похвалила и рекомендовала пить только этот, с орлом на пакетике. И когда учителя уже чутко ей внимали, подчеркнуто она заметила, что не все еще сдали по двадцать рублей - благотворительная помощь пострадавшим от наводнения в каком-то районе, какой-то области...
"Я и не буду сдавать", - сразу отозвался Гармоника. - "Какой горячий с утра у нас Василий Петрович!" - своей усмешечкой Крлева указала тему для словоизвержений. - "Крайний! - назвала Гармонику по фамилии учительница литературы, которая некогда обучала его правилам чтения стихов. - Ты же больше пропиваешь, а на помощь обездоленным жадничаешь. Ты как тот последний жмот!" - "Не хорошо, Вася, - упрекнула школьная профсоюзша, молоденькая учительница химии. - Чисто по-человечески не хорошо".- "Да он такой и есть, - шептались за столом. - С высшим образованием, а... связался с какими-то алкашами. Мелочный до ужаса, над копейкой трясется..." - "Двадцать рублей - это, примерно, три и три десятых процента от моего оклада сторожа, - заявил Гармоника, стараясь говорить спокойнее и не выхлестывать изо рта перегар. - Округляю, три процента. Пусть все отчисляют по три процента от своих окладов, а то получается: кто меньше зарабатывает, с того и взнос больше". - Даже учителя, с которыми Гармоника сложил добрые отношения, неожиданно заволновались: - "Вот дает! - наперебой возмущались они, приводя учеников в восторг своим представлением. - Это за что же нам выкладывать по двести-триста рублей? Это еще неизвестно, куда эти деньги пойдут и дойдут ли?.. Шутка ли, выбросить и из семейного бюджета такие деньги!" - "Тогда подумайте, каково мне - жить на эти двадцать рублей! - воскликнул Гармоника, ретируясь к двери и прикрывая ладонью рот. - Тогда вы платите по двадцать, а я, согласно соразмерности наших зарплат, заплачу два рубля. Дело не в мелочности, а в элементарной справедливости". - "Можешь вообще не платить, - сказала Крлева, подводя итог незапланированным прениям, и поднесла чашечку с кофе к улыбнувшимся губам. - Можешь даже уволиться, если тебя не устраивает зарплата и общественное мнение... А я еще думала тебя завхозом поставить..." - "А, вон куда она меня метила... - усмехнулся Гармоника про себя уже в дверях. - В штатные воры записать..."
Но на этом не кончилось. Спустя месяц, тоже в день зарплаты, черт дернул Гармонику глянуть в ведомость пристальнее - не содрали ли с него втихую ту двадцатку, что частенько практиковалось в школе. Оказалось, нет; но обомлел он от другого - с него взыскивали профсоюзный процент в пользу работников образования. "Это уже вообще... - выговаривал он молоденькой председательше профсоюза. - Я рабочий человек, никакого отношения к вашему профсоюзу не имею. Я даже не вступал, у вас нет моего заявления..." - "Ах, я забыла про тебя, - вспомнила молоденькая учительница. - Ничего. Пиши задним числом. Ты с какого года у нас?" - "Не буду я ничего писать. А то, что незаконно высчитывали годами из моей зарплаты, пусть мне вернут!" - "Заболеешь, вдруг случится... Тебе профсоюз будет оплачивать больничный". - "Если я не в профсоюзе, то оплачивать будет школа. По закону!" - "Иди к Крлеве!" - отмахнулась растерявшаяся председательша. Директрисе он объяснил подробнее: из профсоюза он вышел еще в конце восьмидесятых прошлого века, лет шестнадцать назад, и с тех пор его не интересуют никакие общественные, политические даже мировые организации и секты. Он обыкновенный работяга, добывающий себе кусок хлеба, и не намерен податями кормить всякую чиновничью братию... "Жить и работать в обществе и быть свободным от него - нельзя", - полным достоинства голосом продекламировала директриса. - "Лицемерка, - подумал Гармоника. - На лице маска из благородных слов, а нутро - акулья жажда поживы и пресыщения. Действительно, она пойдет дальше своего предшественника..."
Это кем-то хорошо продуманная система обогащения одних и обнищания других. Так, поделили землю в совхозе на паи, и Гармоника был владельцем пая - достался в наследство от умершей бабки. Но подвели к городу газ - и люди вынуждены были продать эти паи, чтобы на вырученные деньги развести газопровод по городу и газифицировать свои дома. Были нищими и топили печи хреновым ростовским углем, теперь сидят при водяном отоплении, без земли, а расклад прежний - отрывают копейку от еды-питья, чтобы наскрести на оплату коммунальных услуг. Абсолютно ничего не изменилось и не будет меняться: раньше отстегивал всяким деятелям из общества охраны природы, невидимым борцам за трезвость и охрану порядка, ДОСААФу и "Трудовым резервам", комсомолу и черт знает кому еще... и ныне - тем же, но стоящим на страже в дверях платного сортира, или тандему - директор-профсоюз, на твои деньги устраивающих банкетик ко дню учителя... Это какая-то извечная порода пустых людей, которые не способны созидать, но в силу различных условий пристраиваются неплохо жить. Не меняется человек, меняется среда его обитания. А возрази принципиально! Не захоти жить по их правилам! Найдут зацепку, уволят из своего общества? Да, пожалуйста... Заявление об увольнении по собственному желанию Гармоника строчил охотно и рассуждал так: "Жить и работать в обществе я буду, но я буду свободен от этого общества лицемеров: только свободный труд шабашника делает человека по-настоящему свободным. Пол-России всегда жило отхожим промыслом. Мастера-строители тем более".
Внутри было муторно - никак много лет отработал в школе, свыкся. Но быстро и без шва затягиваются душевные раны, и не то испытывалось в жизни. Ум же делает выводы, накапливает опыт - умом и жить. Такую философию труда внушал Гармоника и молодым своим товарищам по шабашке: меняются социальные условия, но не человек - низкий и гнусный раб этих условий. Презри раба и увидишь, что ты - свободен...
...Знакомая мелодия наполнила дом. Гармоника отложил баян, потянулся к бутылке на стуле и сделал пять глотков. В коридоре, на широкой полке над вешалкой, куда он заглядывал только зимой, бросая туда шапку, Гармоника нашарил свой мобильный телефон в ворохе денежных бумажек. Звонили его ребята-шабашники с рыболовецкой базы. Интересовались здоровьем, обещались вечером зайти с отличнейшим гостинцем - копченой скумбрией... Гармоника все правильно понял и только спросил, сколько бутылок брать...
Загадала Гармонике в детстве бабка загадку-притчу: "Высэ высэ, ходэ ходэ. Высэ впало, ходэ здило". И пояснила, переведя ее с мягкого южнорусского говорка на доступный язык: "Есть красивая груша, что висит на высоком дереве, и есть свинья, что ходит у дерева, но неба не видит. Упала груша, и свинья ее сожрала". А в чем тут смысл, думает Гармоника, бабка не объяснила. Отхлебнув из бутылки, он садится на диван, нежно, как женщину, к себе притягивает и обнимает баян и пытается пальцами поймать звуки на слова: "Высэ высэ, ходэ ходэ..."
VI
То и другое
За отличную учебу в пятом классе Андрюша Куроцапов получил от отца подарок - механические наручные часы. Вытянет он левую руку вперед, согнет ее в локте перед лицом - и выползает из-под рукава на запястье тикающее сверкающее солнышко; опустит руку - и не видать часиков. Красота! "В школу не носи", - предупредил отец; но сын ослушался и после пожалел. Немыслимой роскошью были в те годы часы для школяра даже в мечтах. Вдрызг так задергали Андрюшу на переменках: "Дай посмотреть!" и на уроках: "Сколько до конца?" - что от этого приставания мутило его светлую голову. Со временем стали появляться у него и другие интересные вещицы, но о них уже не догадывались даже близкие приятели...
Однажды заглянул он к однокласснику Ваське Гармонике и, между прочим, поинтересовался: "Чем ты смазываешь свой баян?" - Тот недоуменно хмыкнул и пожал плечами. - "А чем твоя бабка смазывает швейную машинку?" - Гармоника пошарил в комоде и вытащил флакон с маслом для бытовой техники: "Тебе для чего?" - "М-м-м... - пробормотал Андрей и сунул флакон в карман. Через пару месяцев, вспомнив об этом, Гармоника пришел к Андрею и попросил: "Отдавай масло". - "А я думал, ты забыл..." - "Ничего себе, забыл!" - "Жалко... - потупился Куроцапов-младший. - На что оно тебе? Вот скажи, на что?" - "Знаешь, что, отлей себе, сколько надо, остальное отдавай. - И тут, за письменным столом, в углу, Гармоника случайно заметил магнитофон. - Ух ты, вещь! Давай, на Восьмое марта девчата праздник в школе устраивают!" - "Старье, ему уже три года, - заныл Андрей. - И тяжелый... Может, у кого есть переносной, кассетник. Ты поспрашивай. А этот скрипит, ленту тянет, ролики надо смазывать. И записи плохенькие. Ты спроси: может, у кого есть "Машина Времени", или еще что?.." На том и кончен был разговор. Действительно, неважнецкие получались записи Пугачевой и Лещенки от телевизора и радиоприемника. Зато удавались на славу импровизированные домашние концерты. Тихо запоминала магнитная лента пьяные выступления отца, а день спустя всей семьей, прослушивая тайную запись, дружно под потолок хохотали. Громче всех Фомич: не признавал он в матерном бульканье свой голос.
Как орешки щелкал Андрей задачи по предметам, где мысль была отлита в формулу. На занятиях же, где мысль, словно живой человек с оттенками хорошего и дурного, не укладывалась в законченную формулу, и где требовалось высказать свое отношение, - он терялся, приходилось зубрить учебник.
Это были годы, когда школьников посылали на совхозные виноградники: в начале учебного года - на уборку, и перед весенними каникулами - на сухую подвязку. Уборка! Ни одно растение на земле, человеком возделываемое, не просит себе такого простого и такого неустанного внимания как виноград. Ни один плод в мире не достоин такого почитания и такого величия как виноградная ягода. В ней все: пища и питие, радость и печаль, соки земли и лучи солнца, в ней - сокровенная сущность человеческого бытия! Уборка... Запустишь утром руки в густые листья куста, а они брызгают в лицо холодными каплями ночью прошедшего дождя или осевшего тумана. Лезвие ножа вмиг вспыхивает кровавым налетом - следы ядохимикатов, которыми опрыскивают виноградники. Подошвы ботинок утолщаются от налипшей земли, и ноги с каждым шагом тяжелеют. С каждым шагом тяжелеет и ведро, куда бросаешь срезанные гроздья, и тащишь его потом вываливать в большой ковш. "Но почему я? - присаживаясь на пустое ведро под кустом, рассуждал Андрей. - Просят помочь носить продукты на второй этаж в столовую. Кто срывается с уроков? Троечники-двоечники. Мероприятие какое-нибудь: таскать столы, стулья... Кто? Те самые. Или - просто, без причины, прогулять урок? Опять те же. Еще и хвалятся, посмеиваются потом, что они умнее, дальновиднее: пирожок в столовке им дали. На самом деле их ум - элементарная хитрость, дальновидность - да дальше своего носа не видят! Ну, если нравится им то, то мне нравится другое. И чтобы я им давал списывать, помогал задачи решать? Да черта с два! Пусть таскают столы, вкалывают на винограднике! Это - настоящая и будущая их жизнь. А таких, как я, зачем отрывать от знаний?" - Вслух же он говорил тому, с кем работал в паре: "Гармоника, не спеши. Класс без нас с поля не уедет. Закончат, придут помогать. Деньги все равно на всех поровну. Береги свои пальцы. Может, ты станешь известным музыкантом. Кобзон будет петь, а ты ему подыгрывать". - "Я не хочу быть музыкантом. Ты давай вставай, режь виноград. Перед ребятами неудобно, - отвечал Гармоника, сковыривая ножом с ботинка глину. - Это батя говорил, что если из меня в жизни ничего путного не выйдет, то хоть музыкой на свадьбах себе кусок заработаю". - "А кем ты хочешь быть?" - "Бабка говорит, что у меня всегда под ногтями чернозем, значит, буду агроном... Сосед хочет, чтобы я стал ветеринаром: он меня научил кроликов кастрировать. Вообще, не знаю..." - "Плоско мыслишь. Вот я... Я - буду!.." - провозглашал Куроцапов-младший, не договаривая. И Гармоника у него не интересовался - бесполезно, не ответит. Многие ребята, кроме Андрея, на летних каникулах самостоятельно работали на виноградниках. Самыми ценными подарками - тот же фотоаппарат - одаривали себя сами на свои заработанные. А по окончании зеленой подвязки, в июле, совхоз выделял для всех, без исключения, автобус - и путешествия, порой на несколько дней, были самыми разнообразными: Аджимушкайские каменоломни и Севастополь, Волгоград и Домбай... Но и в этих поездках Андрей не нуждался. Каждый год на зимних каникулах школа организовывала по тем же местам экскурсии для лучших учеников, и Андрей был среди них. Ко всему отец позволял ему увидеть мир дальше и шире. Именно в те годы Лука Куроцапов, неожиданно даже для самого себя, продвинулся по должностям. Невдомек было всем, как это, никогда не уходивший с работы, не прихватив с собой пару досок или десяток гвоздей, молодой плотник Лука вдруг поднялся до заведующего складом строительных материалов. Но и там, в собственном кабинете, недолго он протирал штаны. Стал вскоре бегать с бумажками по коридорам конторы, и уже величали его уважительно Фомичом, а он новую свою должность неопределенно: "Да так, по снабжению". Жизнь крупного совхоза посылала Фомича в дальние командировки по промышленным центрам Союза, и всякое лето в дороге вертелся при нем смышленый сынишка с часиками и фотоаппаратом...
Для Андрея это был первый серьезный удар. Фомич, списываясь с разными учреждениями, через много лет отыскал могилу своего отца, погибшего при покорении Берлина. Андрею сказал: "Поступай в свой Приборостроительный - буду оформлять документы и на тебя". Отец так и говорил "свой Приборостроительный", то есть - бери без церемоний то, что тебе принадлежит, и махнем в Германию. И вот как же так? Из-за нехватки одного балла по итогам вступительных экзаменов Андрей не вошел равным в общество избранных. Сдуру он сунул документы в какое-то подвернувшееся по объявлению ПТУ, на какого-то токаря-фрезеровщика. Просто надо было закрепиться в городе, перегодить армию и получить свободное оплачиваемое (стипендия) время для более усиленной подготовки. Но в училище засоряли голову какими-то фрезами и резцами, а в общежитии переходящие изо дня в ночь дебоширские пьянки и громкая музыка мешали сосредоточиться на главном. И он часто просиживал в городской библиотеке. Однажды, задумавшись, он увидел вдруг в очертаниях формул и значков насмешливое лицо отца на фоне Бранденбургских ворот. И его охватила тупая тоска по той незнаемой стране, увидеть которую ему отказал отец... В первый же день практики, когда он искрошил фрезу и запорол простую деталь, станочник-наставник разразился: "Ты, шпиндель хренов! Ты соображаешь, что ты делаешь?" - "Ум-м-м..." - пожевал губами Андрей, растерявшись. Но тут же начал мямлить о том, что он делает. - "Ладно, вижу, мозги вроде бы на месте. Но руки у тебя растут из ж... - Мастер вручил ему метлу и совок. - На, шпиндель, практикуйся!"
"Переходный этап, - заключил Андрей философически, снисходительно глядя на работягу-наставника. - Чего тут не может быть?"
Переходный этап растянулся на многие годы.
После, обучаясь уже в институте, он поразился внезапно открывшейся ему мысли, что жизнь в сущности - средневековая долговая яма. Его не отпустили из училища поступать в ВУЗ: он должен был сперва закончить никчемное ПТУ. Потом должен был отрабатывать там, куда послали. Но там вскорости отловило его другое ведомство - и должен был он три бесцельных года отдать государству на военном флоте. Должен, кругом должен... Почему? Это ему должны помогать развиваться! Уже с кашей в голове, растеряв и школьные знания, он записался на годичные подготовительные курсы при институте. Уже самое желание поступить свернулось для него в некую маниакальную самоцель: самому себе свои возможности должен доказать сам!
Да, долог и тяжел был путь, и, наконец, взят этот бастион науки!
Андрея и его сестру Светку, поступившую тем же летом в институт в Краснодаре, Фомич вознаградил достойно - взял с собой в очередную поездку в Германию. Сладко было на душе Андрея, как в те далекие годы, когда цену своим знаниям он измерял часами, фотоаппаратом...
И вот уже потекли приятные студенческие семестры: лекции, зачеты, экзамены. Андрей ожидал, что в институте все обучающиеся будут схожи с ним. Однако и сюда - в элитарный вуз?! - затесались такие, кто беспечно прогуливал занятия и наслаждался пивом, до утра хохотал с девчонками и потом отсыпался на лекциях. И тут, как в школе, если просили его помочь, он отвечал: "Думай, думай сам. Ты, чудак, за каким чертом сюда поступал?" Уже с изрядной лысиной, наливающимся брюшком, с высоты своего возраста он так глядел на однокурсников, как студенты старших курсов, порой, лет на несколько его моложе, глядели на него с высоты своих знаний. Он всячески старался не попасть в резонанс ритма жизни молодежи: как же в семестре они разбазаривают себя! как из сил выбиваются, напрягаясь ночами перед сессией! "Не надо себя насиловать, - говаривал он. - Надо уметь правильно планировать работу". Он увлекся чтивом о биоритмах человека и рефлексотерапии; справлялся с прогнозами гороскопов и магнитных бурь... Не имея склонности к беллетристике, открыл вдруг для себя детективы - и просто впал в детский восторг: какое поразительное сходство со сборниками задач! И так получалось, что все эти книги, брошюрки, учебники, блуждающие по общежитию, под конец оседали в тумбочке Андрея: покупать книгу, о которой все говорили, для него было пустым расточительством. Собиралась компания на пиво или в кино - "День неподходящий для восприятия", - морщился Андрей, ворочаясь в трусах на кровати днем. "Чтобы постигать мудрость гороскопов, - насмехались над ним, - стоит ли учиться в этом институте?" А он развивал назидательную мысль, что лимонад и мороженое полезнее пива, а дорогие джинсы и модный батник не прибавляют ума, ну а современные девушки... Что девушки!.. Что девушки? За Андрея о них скажем так: даже кожей сердца он чувствовал, что девушки находятся близко, но почему-то в упор не замечали они его треволнений...
С третьего курса программа наполнилась предметами по специальности, и неожиданно Андрей разглядел, что его окружают далеко не все праздно-шатающиеся. Как бы особняком держатся отдельные студенты, приближенные к кафедрам, все время занятые чем-то своим... Таким после защиты диплома светит престижное распределение или, более того, место при кафедре. Андрея осенило: аспирантура! Это именно то, к чему его ум подсознательно стремился: поиск, эксперимент, своя тема в науке! Как же он просмотрел, что молодые его опережают! Но не может быть, чтобы он не оказался одним из тех, мыслями которых творятся новейшие технологии и развиваются производства!
Об этом он поведал отцу, когда гостил дома на зимних каникулах. Фомич остался доволен собой, что растит такого сына, но тут же из тепла кухни потащил его в промозглость февральского дня. По своему обыкновению он собирался слепить новый сарай из полусгнивших досок и битого кирпича - и этот хлам надо было пересортировать. Приунывшему сыну, ехидно, на свой манер, похихикивая, он толковал: "Знаю я этих... Есть у нас в совхозе главный инженер. Ходит чистеньким. Руки как у бухгалтера. Трактористов бесит: инженер - и без пятнышка масла на пиджаке. А умный же, паразит! Ему говорят, мол, трактор не тянет, глохнет. Мужику хочется, чтобы инженер сам потоптался в грязи, покрутил гайки, вымазался. А тот послушает, на звук определяет: у тебя, говорит, во втором и четвертом цилиндрах кольца менять надо - и пошел дальше. А хитрющий же! Закончил аспирантуру, работал за границей, много чему там набрался. Наш Ванька-тракторист переделает плуг или культиватор - и забыл, лишь бы лучше заводского работало. А тот сразу на карандаш. Рационализация, изобретение - втихаря оформляет на себя. За это же деньги дают! Иван Барабулька рассказывал про своего сына. Так сын кулак показал, и тот взял его в соавторы. Во как! Все наоборот. Так и ты смотри в оба. Ты головастый, а характером слаб. Сделают в аспирантуре из тебя лошадь, а ехать будет другой. - Рассказав эту историю, с той же ехидцей Фомич набросился на сына: - Чего скукожился, рот раззявил?" - "Холодно". - "Таскай кирпичи. Грейся". - "Ум-м-м... - бурчит Андрей. - Пошли в кухню". - "Эх ты, лодырь! Да что ж из тебя выйдет, если на себя сам работать не хочешь?" - "Какая же это работа - в дерьме ковыряться! Ты же из командировок навез, и зря лежит: кирпич, шифер, доски... Полдвора в штабелях. Ферму можно отгрохать. Хороший склад. А ты над ржавым гвоздем трясешься. Чего тебе дался этот мусор?" - "Ого-го, разошелся.... Лежит, пусть лежит, - сопит Фомич недовольно. - Для свинарника и это сойдет. На какие шиши тебя и Светку учить? На мясо. Хорошо: зерно теперь есть".
Какое начиналось время!
В совхозе пахотную землю поделили на паи - почти по два гектара в собственность каждому работающему. О, что тут поднялось! Почему поровну? Почему комбайнера и виноградаря уравняли с пастухом и сторожем? Как быть с теми, кто всю жизнь в совхозе, и теми, кто без году неделя? А где историческая справедливость? До Хрущева совхоз был колхозом, а при Сталине колхозы-то образовывались... Силой! Отбирали-то землю у казаков: казак был главным собственником этой земли. С чего бы это прямым наследникам делиться землей с иногородними?!.. Но и ряженых казаков быстро поставили на место; и так много чего они вернули себе: и форму, и право маршировать на демонстрациях, и участвовать в карательных нарядах с органами правопорядка... Подумать только - это каким бы боком вывернулось властям Америки, если бы индейцы, обрядившись в свои разноцветные перья, затребовали бы вдруг себе в собственность свои исконные территории? Есть закон сегодняшнего дня - и его исполнять. Всем - поровну! Пай можно было вынуть из совхозных земель и обрабатывать самому, можно было продать или отдать совхозу в аренду и получать на него зерно - поросенка не откормить, но на десятка два курочек хватит. Куроцапову, что и большинству, ближе было третье - вроде бы как вернули натурой тринадцатую зарплату.
Однако не вся земля была раздроблена на паи. Желаешь поступить в фермеры - бери и пять, и десять, и больше гектаров. Тут народ с удвоенной силой открыто пошел уже на попятную: да не нужна эта земля! Что с ней делать? Чем обрабатывать? Чем засевать? Куроцапов изволновался: в фермеры записываются конторские, агрономы, механики - словом, кто ближе к учету и контролю над техникой, удобрениями, топливом, семенами... А он? Он, снабженец, как бы от всего этого в стороне... Да и на земле он не практичен: часто носится по командировкам, а десять соток при доме - обслужить тяпкой и лопатой одной жене под силу. Но когда хлынули в фермеры людишки из администрации города и милиции, врачи, учителя и все те, кто может без труда отличить помидор от огурца только на столе, - враз Фомичом что-то обуяло, и подал он заявление на десять гектаров. Как потом он пожалел, что не на двадцать, не на... Многое умел он предвидеть: в завсклады продвинулся, как только учуял лазейку и толкнул молодому прорабу мысль, как один вагон леса на дрова превратить в вагон дров и вагон левой деловой древесины; черта, если б случилось, обхитрил. Как же тут недокумекал? Но - оформился и стал ждать, что же будет дальше. А дальше все пошло по накатанной колее, как с паями. Получив бесплатно сотни гектаров совхозной земли, новоявленные собственники вернули ее обратно в совхоз. Совхоз принял землю на правах аренды, и в закрома обезумевших от радости рантье бесплатно потекло зерно. ("Мы не будем сеять и пахать, пусть другие кормят нас с тобою. Рождены мы ложками махать и плевать-плевать на все иное..." - иногда можно было услышать под гармонику возрождавшуюся частушку.) Но не будешь одним зерном сыт: не голодный год, не послевоенная разруха... На пороге XXI века уж как хочется отмыться от социалистического средневековья и построить благоустроенный дом, приобрести импортный автомобиль, познать чудеса современной электротехники... Всё - и сразу! Землю начали выталкивать из-под себя ногами на торги. Богатые стали еще богаче, бедные - беднее...
Куроцапов ничего не продал. Капитально строить, что-либо покупать он не задумывал. Рассуждал по-своему своим умом: от земли стабильно идет хоть какое-никакое зерно, можно откармливать поросят. Нужна живая копейка, чтобы выучить детей. Особенно - сыну помочь, если тот думает пойти дальше по научной части...
Тем временем, пристальнее вглядываясь вокруг себя в учебный процесс, Куроцапов-младший пытался сориентироваться: что из всего многообразия более его занимает? Оказалось, и то, и другое, и третье... Везде он преуспевает. Почему же его не привечают? Пересиливая возрастной апломб, он ближе познакомился со студентами и аспирантами, колдующими над чем-то своим. Но на свои вопросы все чаще получал ответ: "Ты, чудак, для чего сюда поступал? Учиться? Молодец, учись!" Среди молодой ученой элиты нехороший прокатился о нем слушок: мол, отирается вокруг да около лысый мужичок, смышленый, держится независимо и чего-то все вынюхивает - никак намылился стащить идею или набивается в соавторы. Тогда Андрей изменил тактику и осторожно прощупал тропинки к кафедрам. Кафедр было много, а мысль одна: нужна тема для разработки. Только введите в курс. А уж я!.. Какое сердце преподавателя, какое бы ни имел он ученое звание, не дрогнет при виде студента, проявляющего повышенный интерес к его предмету? Но витиеватая речь и общие рассуждения Куроцапова-младшего воспринимались преподавателями иначе. Казалось, что по предмету студент-переросток кое-чего недопонимает, и начатый разговор обыкновенно сужался до уровня программы. Как же так? В школе Андрей самостоятельно решал все, что давали (учеба в ПТУ, служба на флоте - это зыбкие непродуктивные годы); ныне не последний среди студентов; но за границами учебной программы его мысли рассеиваются. Без предложений и подталкивания извне он не в состоянии самостоятельно собраться и двигать по-ступенчато свои мысли вперед; он просто засыпает. Неужели ему всю жизнь и выполнять только то, что подсовывают под нос? Он - типичный исполнитель, как те же виноградари и токари, рядовые инженеры и всяко-разно подобные им... Это был второй удар, и принял его Андрей болезненно: пропадал сон, тупые головные боли обволакивали туманом сознание, тело покрывалось большими красными пятнами, чесалось... Подошло время диплома. Но на полпути к завершению выяснилось, что этот проект был дежурным, и научный руководитель подбрасывал его своим дипломникам из года в год. С учетом неумолимого технического прогресса что-то из проекта выбрасывалось и заменялось известным новшеством. Необходимо было лишь увязать стыки математическими расчетами. "Это же полная чушь! - поражался Андрей, но уже не теряя самообладания. - Это все равно как на старый дерюжный мешок лепить заплаты из дорогих тканей. И это - научная разработка? Бред!"
Так, никем непонятый, никем не поддержанный, и был он заброшен на отработку в какой-то городок. Надо сказать, что ему понравилось находиться там в обществе себе подобных, изысканно изъяснявшихся мечтателей, но, в отличие от него, уже усвоивших поговорку о синице и журавле. Там, спустя год, и застало его время великих государственных перемен, и он, разменявший сороковой десяток вчерашний студент, без семьи, жилья и опыта работы, не перенес третий удар судьбы, нокаутирующий, - сокращение. Не помогли ни гороскопы, ни рефлексотерапия, и совершенно разбитым он приполз обратно в захолустные родные края...
Гармонику при встрече он спросил: "Ты как планируешь свои визиты?" - "Какие еще визиты? - удивился Гармоника столь непривычному слову. - Когда болею, а дома ничего нет, тогда и иду в гости.... Или к твоему Фомичу. А ты, что же, насовсем в Малую Гавань?" - "Не исключен процесс и обратного направления", - ответил Андрей заумно. - "Ага, - догадался Гармоника. - Стоило ли полжизни потратить на тот институт, чтобы вот так снова оказаться в нашей дыре. Дурака ты свалял..."
Фомич воспринял возвращение Андрея со сдержанной радостью. В его голове сверкнула надежда: вовремя к разросшемуся хозяйству прибились молодые крепкие руки. Как в давние годы он поощрял сына часами и всякими другими вещами, так и сейчас - для сына же разорился, но купил тяжелый мотоцикл "Днепр" с коляской, новый велосипед... Потом, уже перед пенсией, в последнюю свою командировку лихо провернул дело: для совхоза привез тракторные двигатели, а мотоблок с набором сельхозорудий для своего хозяйства; по деловым бумагам прошли только двигатели, и уложился он копейка в копейку...
VII
Терние
- Здрасти, - сказал Андрей, озабоченно теребя левой рукой косичку. В правой у него был пленочный пакет. - Мамка ни с того ни с сего меня в Краснодар посылает. Уток режет. А Фомич с утра не в духе... Мамка просила, чтобы ты ему - ни капли...
Эту удивительную способность врать ради вранья Андрей унаследовал от отца: Фомич всякий раз в своих мелочных потребительских делах прикрывался женой, как было на рыболовецкой базе в разговоре с Барабулькой; Андрей, наметив развлекательную поездку в город, тоже выпячивает себя перед старушкой с другой стороны, словно он при делах и исполняет желание матери...
- Ага, - проворчала бунька, бабушка по матери. Весь стол перед ней усыпан краснобокими яблоками, и эти яблоки она резала на дольки - высушенные, зимой сгодятся на компот. - Прямо расстаралась...
Дворик сдавлен домом и сараями, тяжело нависает виноградная беседка - и в этом закутке, мрачноватом от густой тени и малого пространства, Андрей уловил отчетливую схожесть буньки со своей матерью. "Ага", - только и услыхал Андрей, как тут же с живостью представил: бунька, подобно матери, выхватывает из рук Фомича банку и выливает вино ему на голову. А он дергается по двору, словно изображает некий африканский танец с приподнятыми руками, и орет - и в этом пьяном бульканье различимы лишь матерные слова.
- Яблок еще надо, - добавил Андрей, бросив пакет на стол. - А в Краснодар завтра. - Ну, я эти порежу, падалица. Ты свежих нарвешь.
Он выбрал наиболее понравившееся яблоко, сел на лавку спиной к столу и принялся со вкусом жевать. Бросив огрызок под ноги, снял рубашку; задумчиво потрепал рукой косичку, стянул трико; еще раз потрепал косичку, скинул тапочки - и так, босиком и в трусах, со вздохом поднялся.
- Сегодня я должен усиленно поработать, - сказал он, старательно закатывая трусы по бедрам под отвислый живот. - Жара жарой, но дело делом.
Это перед отцом он срывался в голосе; перед матерью любил блеснуть изощренным словечком; буньку же подкупал берущейся вдруг откуда-то у него хозяйственной рассудительностью.
Он взял еще одно яблоко и пошел в огород.
- Ты бы деркач тот состриг, - усмехнулась бунька, прищурив глаза на его косичку. - Уже даже бабы не носят.
- Это не деркач. - Андрей не спеша почесал в затылке. - Это признак индивидуальности.
В углу своего огорода бунька отвела внуку небольшой участок. Железными кольями и капроновой веревкой Андрей ограничил участок и про себя называл его "Зоной эксперимента - 2". Перед поездкой в Краснодар он решил осмотреть заложенный в мае месяце главный опыт, на теоретическое осмысление которого были затрачены долгие годы.
Несколько ранее была "Зона эксперимента - 1", расположенная в огороде при своем доме. То были известные девяностые годы - годы, когда даже маститые ученые, принудив свой изобретательный ум, взялись учить в одночасье обедневший народ, как из консервной банки смастерить керогаз или примус, а копоть керосиновой лампы возносили выше света электрической лампочки... Тогда и Андрей, по возвращении домой, ощутил вдруг могучесть своего умственного потенциала. Его прямо-таки захватила, окрылила жажда эксперимента! Он бросился изобретать какой-то особенный квас, выращивал на соломенном мате вешенки... Искал связь между однолетним стеблем травы и многолетним стволом дерева, стволом дерева и, черт знает, с чем еще... Отец попробовал бледную, как сыворотка, кислятину, скривился и с язвительным смешком выплюнул... Мать боялась грибов и выбрасывала их курам...
Из какого-то зыбкого прошлого Андрей вынес, что новые сорта фруктовых деревьев и овощных культур выводятся прививкой. Однако мысль свою он развивал глубже; он подумывал совместить в одно целое такие культуры как яблоня и абрикос, баклажан и кабачок... чтобы явились миру совершенно диковинные плоды! Проконсультироваться у знакомого агронома или любителя-знатока Гармоники он остерегался - это значило бы поделиться идеей и заполучить соавтора, того обиднее - распорядиться его идеей могут корыстно. Из изорванных пожелтевших газетенок на тему "сад-огород", что некогда выписывала мать, кое-какие сведения он все же составил по технике копулировки и окулировки. Однако им привитые черенки ссыхались; заокулированные почки чернели, не приживаясь. Неудачи преследовали Андрея год за годом...
"Примитивные дедовские методы не имеют перспективы, - заключил он после долгих раздумий. - Надо разрабатывать новейшие технологии".
Отдельные опыты он проводил с сорными растениями. Именно сорняки, был он уверен, могут помочь человеку в борьбе с почвенной засухой и вредителями культурных растений. Летом в "Зоне-1" он собирал в баночку созревшие семена щирицы, а весной рассеивал их по всему огороду тайно от отца. По его мнению, медведка, съев эти колкие семена, непременно забьет себе желудок и погибнет. Сорняк паслен тоже весьма полезное растение, ибо, благодаря своему длинному стержневому корню, может работать как насос, вытягивая воду с нижних слоев почвы к верхним, где обитают корни большинства культурных овощей...
Но случилось непредвиденное. Старый ретроград Фомич, поначалу глядевший на сыновни занятия косо и снисходительно подсмеивающийся, явил вдруг себя деспотом и прикрыл "зону": от этого клочка земли по всему огороду разлетаются семена сорняков! Плодовые деревья, которых и так мало, из-за неудачных прививок выглядят жалкими: сплошь сучья да жировики!
- Есть земля в поле. - Махал руками взвинченный Фомич куда-то вдаль. - Бери хоть гектар для своих экспериментов! Оставь только огород в покое!
Но поле далеко, долго добираться, нет воды для полива и мало ли кто может туда вмешаться...
Уже был Фомич на пенсии, имел новый "Днепр", мотоблок, взял из совхоза земельный пай, чтобы выращивать самостоятельно овощи, - и, чуть за палку не хватаясь, понукал Андрея отказаться от баловства и заняться д е л о м!
Через неприятную тяжесть в душе Андрей освоил двухцилиндровый мотоцикл и несложный в эксплуатации мотоблок и с дотошной назидательностью обучил Фомича обращению с техникой.
- Вот и делай теперь то, что хочешь, - сказал Андрей, чеканя слова. - И не мешай мне делать то, что я хочу.
- А работать? - не понял отец.
- Я уже выполнил свою задачу.
- Так, ну и что ты сделал?
- Я тебя чему учил? Я на тебя сколько времени потратил?
- Ты смотри... перетрудился... Может, тебе за это еще заплатить?
- Может быть.
- Ты что?! - вскричал отец.
- А то! - прикрикнул сын.
Тут Фомич вообще обалдел.
- Гала! Гала! - С криком, с неуемно растревоженным нутром, засеменил он в кухню. - Ты слышала такое? За то, что у меня глаза слабые, а Андрюха за меня инструкцию прочитал, я ему за то еще заплатить должен! Или я с ума сошел, или я чего-то недопонимаю!
"Энергия из него так и прет, - рассуждал Андрей об отце. Он присел на коляску мотоцикла и в раздумье оглядывал хозяйственный двор. - Только результат от этой энергии - пшик. Работал снабженцем - и заставил весь двор стройматериалами. Сарайки же лепил из гнилья. Что теперь? Сарайки валятся, а весь добротный материал сгнил да покололся. Кто с такой энергией и так хозяйствует? За землю вцепился... Взял бы кредит в банке. Построил бы настоящую свиноферму, нанял бы рабочих по уходу за поросятами, там, глядишь, и мясной магазин бы свой открыл...Нет, туго до него доходит... Туго доходит, что вся его энергия непутевая, и что я - мозг над этой энергией. Я - рабочий мозг, он - рабочая энергия. А вообще... Вообще землю лучше продать. Деньги - в акции, в банк... Дивиденды будут во много раз больше, чем от тех пшеничных крох... И жить нормальной содержательной жизнью. Неплохо бы снова махнуть в Германию. Да мало ли куда еще..."
Фомич помыкался с дремучей для него техникой и, ни разу не выехав со двора, опустил руки. Но неожиданно одно за другим последовали события: подвели к городку природный газ, собралась за краснодарца замуж дочь. Без жалости продал Фомич два гектара земельного пая, мотоцикл "Днепр" и вложил деньги в газ, в богатую свадьбу и приданое. "Сделано главное, - итожил события Фомич. - Определена дочь. Оболтус сын пусть сам оперяется".
В то время и Андрей, скрепя сердце, перенес свои опыты в огород буньки. Так образовалась "Зона эксперимента - 2".
Как-то зять, преуспевающий коммерсант, показал Андрею занимательную книгу. Андрей поморщился. Прочитать и усвоить краткое содержание задачи, требующей математического расчета, и после, лежа или на ногах, перебирать варианты решений - это одно; но совсем другое - листать сотни страниц, мозолить глаза о слова, буквы, запятые... и где тут суть? Зять в двух словах пересказал содержание. Автор книги развивал мысль, что вторую мировую войну начал Сталин; обобщить мысль - Советский Союз. Автор не оперирует секретными архивными материалами. Его доказательства лежат у всех на виду: рядовые статьи в печати, сообщения ТАСС и радио, сводки, причесанные воспоминания полководцев... Андрей был поражен; поразило не содержание книги, а выбранный автором метод исследования... "Действительно, - думал он в автобусе всю обратную дорогу из Краснодара домой, - мы мыслим стандартно, глупо... Сомневаться надо во всем, что носит косную маску официальности или дедовского примитива. Только так, критически оценивая окружающую действительность, и, сопоставив, казалось бы, несопоставимое, можно выйти на новый качественный уровень жизни. И я иду этим путем..."
...Несколько лет назад Андрей приобрел у Гармоники саженец инжира и посадил его у буньки в "Зоне-2". Каждую осень он выкапывал и рассаживал корневую поросль; вскоре "зона", участок не более десяти квадратных метров, превратилась в молодой садик. Нынешней весной, вооружившись пилой и иным столярным инструментом, Андрей был уже готов реализовать свою новейшую технологию на практике. Спилив стволик инжира чуть выше земли, равнодушно отбросил он ненужную часть с кроной. А в пеньке высверлил коловоротом отверстия и расковырял их ножом и стамеской. Получилась этакая деревянная кружечка, вросшая в землю корнями. Кружку он наполнил на две трети влажным перегноем, смешанным с землей, опустил туда три семени арбуза, подсыпал еще питательной смеси и окучил землей. Поверх всего водрузил перевернутое ведро без дна и обильно полил. Подобное он проделал и с остальными деревцами.
Суть новой технологии сводилась к следующему. Инжир имеет мощную корневую систему, в очень редкие жуткие зимы вымерзает, однако весной легко восстанавливается из корней, как феникс из пепла. Следовательно, арбузное семя, прорастая и запуская корни в тело инжира, обязательно должно развиться в совершенно новое растение. Это растение унаследует от инжира, питаясь его соками, способности рождать бессемянный плод и самовосстанавливаться после случайного вымерзания. Образуют ведь мягкие металлы олово и медь при слиянии друг с другом абсолютно иной и более крепкий металл бронзу? Почему же не быть удивительному дереву с плодами бессемянного арбуза?!
Первыми, как и должно быть, из инжировых кружек выметнулись семядольные листочки арбуза. Потом настоящие листики, поползли плети.... В течение всего лета Андрей формировал растения. Одни он оставил вольно стелиться по земле. Другие -прищипывал, подвязывал вертикально к колышкам... Словом, каждый опытный образец испытывал не себе индивидуальный подход. Однако ни одно растение не образовывало древесный ствол, развивались только плети - что ж, пусть будет куст... В этом есть и свои преимущества: отпадает надобность в подпорках при высоком урожае. Еще смущала Андрея одна неопределенность: очень медленно развивались плети, скручивались и желтели листья. Казалось, достигнув вершинной точки роста, растения начинают угасать, еще неделя, и... Себе Андрей объяснил это тем, что корни арбуза уже проникли в древесное тело инжира, и происходит трудный процесс адаптации... Он оборвал все завязи, чтобы растение не ослабевало и затрачивало всю силу на прочное укоренение. И увеличил дозу подкормок разведенным в воде куриным пометом.
"Все гениальное просто, - бормотал он, под жгучим солнцем елозя вокруг каждого своего питомца на корточках, а то и на коленях, на животе. - Пусть один, но выживет... И будет положено скромное начало великому будущему!"
- Устал, устал, как я устал, - вяло бормотал он, присаживаясь в тени рядом с бунькой. Она все резала яблоки, а он глубоко вдыхал чуть прохладный воздух и не мог надышаться. Отдувался и отирал рубашкой раскрасневшееся потное тело. - Ну и жарища. Что за август!..
- Ага, - подтвердила бунька. Ей было непонятно, для чего внук так изводит себя, занимаясь каким-то баштаном. - Баклажаны и перец сохнут, помидоры уже пропали...А бурьян, зараза, так и прет... Откуда он берется? Никогда так огород не зарастал, как в последние годы... Может, вечером поможешь баклажаны поливать? Ты б только ведра носил, а я сама, из кружечки...
- Не знаю. Как получится. Сейчас бы мороженого, пломбирчика...
- Там, в доме, деньги на столе. Соседка принесла за яблоки. Сходи.
Андрей закрывает глаза, безвольно опускает голову, руки... Он действительно перегрелся на солнце и устал. Он всегда быстро растрачивал силы от непривычных для него физических движений, если они не укладывались в его гимнастическую программу. Под его глазами вспухли желтые мешки, дряблая кожа на животе и боках обвисает складками, как у старика, при каждом вдохе ему кажется, что легкие не в меру наполняются живительным воздухом...
- Отдохну, чуть позже. - Ему невмоготу даже пошевелиться. - На море пойду, потом... Яблок вечером нарву.
Андрей любит море. Оно окружало его всегда: в Севастополе, где он учился, и на Балтике, где служил, и в том месте, где он отрабатывал после института и, конечно же, дома... Его природную атлетическую фигуру в молодости украшали тугие бицепсы и прямоугольники мышц на животе, и он предпочитал людные песчаные отмели. Теперь, видя, что сюда отдыхающие приходят не купаться, а, как в баню, мыться с шампунем и мылом, он полюбил места каменистые и поросшие водорослями. По дороге он покупает пломбирчик и с наслаждением обсасывает его на безлюдном берегу, жмурясь на играющую перед ним серебристую зыбь. Потом, смотав косичку в клубок, на долго, часа на два, уплывает вдаль, с удовольствием погружается в освежающие нижние потоки и пытается достать дна или просто отдыхает на спине, разбросав руки и ноги в истоме. Вода колышет невесомое тело, слегка плещет, накатывает, предзакатное солнце приятно щекочет закрытые веки, и умиротворенный Андрей думает о том, что за все ненастные осенние и зимние месяцы, за годы раздумий, поисков и кропотливого труда всего так мало выпадает дней для блаженства.
VIII
Ариус Бузикус
Что еще? Что взять с собой в дорогу?
В Краснодаре надо бы рассказать сестре и зятю, как поживает Влада, и передать от нее привет. Впрочем... Влада однажды намекнула вежливо, чтобы к ним он не приходил так часто, потому что ее муж ревнив. Но что здесь такого, если сразу после моря заглянуть на минутку: Влада школьная подруга сестры, Влада сестра его друга, и между собой они кумовья; с другом возводили они и этот дом, в котором по счастливой случайности теперь проживает Влада...
1
Друг детства, Виктор Сливчиков, вернулся из Абхазии спустя несколько месяцев после возвращения Андрея из Украины. С женой Альбиной, дочкой и кое-какими пожитками Виктор бежал из пекла, что между собой разожгли грузины и абхазы. Он устроился в совхоз сварщиком; сразу же на пригородном участке, что числился за родителями как огород, взялся лепить небольшой домик. В дело шло все подручное: саман от разрушившейся где-то старой хаты, доски, бревна...
- Главное - закрепиться, - говорил он с жаром. - Потом для своей Альбины я построю двухэтажный дом. Ух, какой участок - тридцать соток! Картошку мешками буду собирать.
На бескорыстную помощь он рассчитывал от родственников и товарищей детства, с некоторыми из которых не виделся, порой, больше десяти лет. Андрей помогал тем, что, отойдя на расстояние и прищурив глаз, тенорком поправлял: слева угол чуть завалился! туды! сюды! ага! Альбина Сливчикова просто млела, что у ее мужа такой умный, деловитый друг. От мужа же она знала, что Куроцаповы владеют землей, и в Малой Гавани они не последние среди зажиточных. Помогал и Васька Гармоника, но редко: то была смена в школе, то шабашка, то нырял в стакан и после, выйдя из запоя, рьяно переустраивал бабкину саманную развалюху, в которой жил. Когда Гармоника брался за мастерок и уровень, тут же отпадала надобность в стороннем прищуренном глазе, и Андрей с неохотой принимал в руки лопату и мешал раствор в виноградном ковше.
Сливчиков не узнавал Гармонику, покладистого тихоню из детства, нервничал и понукал:
- У тебя и так два дома, у матери и бабкин. А мне вообще жить негде! Давай мне по-быстрому построим, потом я тебе помогу. Андрея подключим... Еще друг, еще строитель-профессионал...
- Так то у матери и бабки, - сердился Гармоника. - У твоих родителей, между прочим, тоже неплохая трехкомнатная квартира. И со всеми удобствами.
- Как разместиться? У меня семья!
Уж да, как разместиться? Его младшая сестра Влада имела двоих малышей-погодков от разных мужчин, но никак не получалось ей выйти замуж; в средней школе она преподавала рисование и называла себя натурой то творческой, то импровизаторской. К тому же отец и мать, видевшие невестку всего один раз на свадьбе в Ульяновске, в душе не приняли ее. Оглядев в кухне горы немытой посуды и зажиренную газовую плиту, чистюля Альбина заявила: "На вас всех я не буду готовить, у меня есть муж и дочь". Потом, наслышанная о любвеобильной золовке, очень внимательно разглядывала чернявых мальчуганов и, наконец, с ухмылочкой произнесла: "А, вот как выглядят крымские татары". - "Метисы", - поправил Виктор и понял окончательно, что его Альбине не ужиться с его родней под одной крышей.
Он подыскал пустую хату, за которую не просили денег, но по договоренности надо было обслуживать хозяйство, и перевез в нее свою семью.
Зарплату задерживали на месяцы, и Виктор бросил совхоз, приобрел в долг сварочный аппарат и перешел на вольные шабашки. Но все равно не хватало денег, и мало времени оставалось на строительство дома.
Дочь вскоре определили в школу. Альбина нигде не работала, пребывая в трансе: как она, коренная городская женщина, дочь офицера, оказалась вдруг в этой грязи! Эта нелепая саманная хата без удобств, огород, какие-то курочки, уточки - за всем надо следить, и все чужое. Еще раз в неделю приезжает на иномарке молодой хозяин вотчины - и направляет, наставляет, указывает... Альбину вначале удивило, что просторная летняя кухня с дубовым полом и не имеет окон; но, оказалось, что лет тридцать назад старые хозяева держали здесь коров. Это - хлев! Как богато жили еще недавно здесь крестьяне, если даже для скотины выстраивали такие хоромы! В пригороде Сухуми поросята по улицам бродят, люди из окон выбрасывают им свои объедки... Отец подумывал закончить службу в Ульяновске, и загодя родители обзавелись кооперативной двухкомнатной квартирой; но в начале восьмидесятых отца неожиданно перевели в Абхазию. Альбина училась в техникуме на технолога по холодной обработке металлов, осталась в квартире одна. В техникуме с ней познакомился Виктор, тоже там обучающийся, и они быстро поженились. Чего не жить молодой семье в областном русском городе?.. Виктор уже работал на заводе сварщиком, оставив низкооплачиваемую должность технолога, Альбина оставила завод, пристроившись продавцом в магазин. Но нет же, обменяли двухкомнатную на однокомнатную в Сухуми, поближе к родителям. Все Виктор настаивал: климат, чистый воздух, горы - жить там до ста сорока лет. Кавказское долголетие! Потом началась война. Отец, уже отставник, обивал пороги Министерства и требовал для себя квартиру в Москве, как беженец. У военных и крупных государственных чиновников, вставших вдруг перед выбором, такие места, как Сухуми, приравниваются по жительству к Москве. Но ему предложили лишь провинциальный Серпухов: такими, как он, Москва забита до отказа. На двоих с мамой одна комната. И это - полковнику! А ее Витя потащил сюда, на свою родину, к черту на кулички...
- Пусть он строит хоть в два этажа дом, в три, но не могу я здесь! - жаловалась Альбина Андрею Куроцапову. - Тут все знают друг друга, как в деревне. Пройдешь улицей, за твоей спиной уже шепчутся. Тут и не принято просто выйти погулять. И некуда. Разве что летом - море. А так - скука! Вы тут родились, вам привычнее... А я не могу, не могу ни жить, ни дышать!
- Это период адаптации, - успокаивал ее Андрей, думая о том, что и его место тоже не здесь. - Процесс болезненный, но естественный. Ты же здесь только второй год...
Еще он отметил для себя, что чем-то Альбина его привлекает. Наряду с обычной женской плаксивостью в манере ее мышления и поведения явственно проступает что-то деловитое: твердость и уверенность в себе, не обидная снисходительность к окружающим. Она умела говорить не только на "съедобные" темы, и когда о чем-нибудь рассуждала, то волей или неволей всем приходилось ее слушать и считаться с ее мнением. Сливчиковы быстро сходились с разными людьми, и в снимаемом ими доме всегда кто-нибудь да был. Однажды Андрей принес помятую газету с интересной статьей об инопланетянах и попал в шумную компанию. Вино уже закончилось, но Альбина ввела невиданный обычай: никто не смеет расходиться после застолья, пока не выпьет чаю. Андрей вошел, когда она ставила чайник на плиту, и сказал, что в газете и для нее есть нечто интересное - объявления по обмену и продаже жилплощади. Он развернул газету и попытался прочитать.
- Дай, я сама, - решительно потянулась Альбина.
Андрей увернулся.
Альбина вдруг бросилась к нему со спины, и на миг он окунулся в запах вина и почувствовал прилипшее к нему жаркое женское тело, упругие груди, обвившие его гибкие руки. Кровь в его жилах тут же вскипела и хлынула в лицо; он задохнулся. Но случайное объятие закончилось так быстро, что из сидевших за столом никто на это не обратил внимания.
- Ты в каком сортире ее стащил? - фыркнула Альбина, небрежно отбрасывая газетку. - Она за прошлый год...
Ее слова не остудили Андрея; он забыл о статье и весь вечер провел в приятном возбуждении...
Дом построили. Угольная печь, расположенная в кухне-коридоре, обогревала и две смежные комнаты.
- А что, может, создадим свою бригаду? - Ликовал Виктор Сливчиков. За эти три года он еще больше похудел, осунулся, но по-прежнему в нем кипела энергия и живою была мечта о двухэтажном доме. О картошке и огороде он больше не говорил. - Опыт есть. Будем шабашить. Можем еще попрактиковаться на двухэтажке, я прикинул новую конструкцию стен из бетона и шлакоблока... Я буду арматуру варить, ты кладкой займешься... А ты у нас будешь голова. - Смотрел Виктор с восхищением на большой лысый череп Куроцапова. - Мыслитель!
- Что же ты будешь мыслить, голова? - спрашивал Гармоника с усмешечкой.
- Как что? - изумлялся Андрей. - Трудовые ресурсы, порядок работ, объем...
- А ну, посчитай, - настаивал Гармоника, - сколько надо штук шлакоблока, чтобы возвести дом шесть на восемь?
- М-м-м... Называй размеры этого... м-м-м... блока, толщину стен, высоту...
- Все равно ошибешься.
- Это почему?
- Толщину раствора не учтешь.
- А какую надо?
- С тобой все ясно. Если я знаю размеры, почему бы мне самому не посчитать? Для чего мне в бригаде бухгалтер? Ты как тот Каин, который колхоз создавал. Мне бабка моя рассказывала. Притча. Приехал Каин, агитирует: "Иван, пошли работать в колхоз. Ты будешь пахать, я буду считать. Твоя Евдокия - копать, моя Сарра - писать". Этак тебе надо будет в одну руку плетку, чтоб народ исправно трудился, в другую наган - на случай, если народ на тебя попрет. Иначе без зарплаты останешься...
- Ты, Васька, всегда так: говоришь, говоришь - заслушаешься, - вмешалась Альбина. - А когда подводишь черту, то у тебя все какие-то не такие, один ты, хорошенький, в стороне. Колхоз, плетка - к чему вся эта чушь?.. Завтра у нас шашлыки по поводу новоселья.
- Я не могу, - сказал Гармоника. - У меня шабашка. А в ночь на смену.
- Да брось ты! - зашумел Андрей. - Пустое. Обойдутся без тебя. А на дежурстве кто тебя контролирует? Кто знать будет, где ты? Альбина, знаешь, как он умеет на баяне? Заслушаешься! Попроси его...
- Надо было заранее предупреждать. Я бы договорился. А сейчас поздно.
2
И в новом доме часто бывали гости. Завсегдатаем был Андрей Куроцапов. Случалось - не отказывался от обеда, но ужинал всякий раз, и место ему было до тех пор, пока хозяева не укладывались на ночь. Приятным открытием для него было то, что кофе, оказывается, пьют не из стакана или кружки, а из маленькой чашечки; под чашечку - обязательное блюдце. И совсем он терялся, когда Альбина наливала ему суп, и полная тарелка ставилась перед ним тоже на широкое блюдце. Поначалу в такие минуты ему казалось, что он и не так сидит, и не так держит ложку... "Ты бы знал, - шептал ему Виктор наедине. - Когда мы только начали встречаться, жили вместе до свадьбы, она заставляла меня мыть ноги перед тем, как в постель... Ладно бы летом: пот, пыль... А то зимой! Привык. И ничего".
С видимостью знатока Андрей просиживал часы или похаживал вокруг Виктора, когда тот что-либо во дворе варил из железок на заказ. Чужому глазу казалось, будто бы хозяин здесь Куроцапов, и он делает дельные замечания сварщику. Днями он развлекал Альбину, если Виктор загружал сварочный агрегат на мотороллер (тоже в долг приобретенный) и уезжал на шабашку вне дома, и она, суетясь у плиты, охотно подливала ему то чаю, то кофе. Каждое ее слово служило для новой темы разговора: она - о чашке, он - о посуде вообще; она - о жарком лете, он - о всемирном потеплении... Он не замечал, что Альбину это немного раздражает: какая-то занудная игра в вопросы и ответы. Она пролила из чайника. И тут же он развил глубокую мысль об экономии мировых ресурсов питьевой воды...
- Утонуть боишься? - усмехнулась она. - Жениться тебе надо. Вот что! Тогда поймешь, что такое экономия, что такое потепление... Влада, чем тебе не пара? Тоже любит поговорить о высоком вообще... Вы как бы чем-то друг друга дополняете. Ты внимательнее присмотрись к ней. Правда, у нее дети...
- Теоретически такой процесс неизбежен. - Андрей заволновался от этого разговора и как-то странно стал извиваться за столом. - Но эта закономерность предопределяет...
- Довольно! - Захохотала Альбина. - Ты можешь просто мне помочь - взять тряпку и вытереть лужу на полу?
- Естественно!
С изобретательным проворством, толстый и неуклюжий, слетал он со стула, отыскивал половую тряпку, опускался на корточки и ожидал, как преданная собачонка, одного - похвалы Альбины.
Андрей уже знал, где находятся в доме кастрюли или постельные принадлежности, нижнее белье или крем со щеткой для обуви. Казалось, из друга он превратился в члена семьи. Альбина запросто советовалась с ним, какого цвета и фасона плавки купить мужу, и как будет выглядеть она, если сделает прическу несколько короче... Виктору же она говорила, какой замечательный у него друг, что у него мысли как полет птицы, вот только... Только после его посещений исчезают трехдневные запасы продуктов и кофе.
- На то и продукты, чтобы исчезать. - Улыбался Виктор, довольный тем, что на новом месте его городская жена обживается, и в доме складывается тесный круг друзей и знакомых. - Знаешь, почему он такой умный? Еще в школе он вычитал, что девяносто процентов от всей энергии, что человек потребляет с пищей, необходимы для умственной работы мозга. А физический труд эту энергию отнимает у мозга. Кто я? Кто такой Гармоника? Мы работяги... Мы научились каждый своему физическому делу и лепим по шаблону. А Андрей, он все осмысливает, обдумывает... Он свой мозг питает энергией полноценно. Вот бы его с Владой потеснее свести...
- Я как-то тоже об этом думала.
- Что-то у них есть такое, общее во взглядах.
- Да. Но, по-моему, ей больше нравится Гармоника, хоть он и пьет... А Андрей какой-то расчетливый, слишком уж о себе заботится. Влада таких презирает... Помнишь, шли на море. Владе вишен захотелось. Андрей посмотрел на дерево: "О, как высоко..." А Гармоника залез, целую ветку сломал. Хозяйка выбежала со двора: "Зачем с гилкой?! Я бы вам ведро дала, нарвали бы..." Потом Влада на Андрея ноль внимания, а в Гармонику стреляла косточками от вишен и смеялась.... Да он и жадненький. Я сегодня шла на рынок, а он навстречу. У него в прозрачном пакетике бананы. Ты знаешь, я люблю бананы. И он знает: сколько их у нас переел. А тут даже не предложил. Набросился на меня, расспрашивает о здоровье, как мы с тобой поживаем, пишут ли мои родители, будто бы вчера у нас не был... Кругом люди, он неестественно вокруг меня бегает, лепечет... Я уж подумала, зубы заговаривает, чтобы я банан не попросила...
- Ты его еще плохо знаешь. Он весь в себе... Просто он шел, думал о своем. А тут ты, он растерялся, не сообразил, о чем говорить... Знаешь, чем сейчас занята его голова? Правда, он просил молчать до поры до времени. Ему зять подбросил злободневную тему. Все интеллектуальное общество Краснодара только это и обсуждает. Оказывается, язык, на котором говорят коренные южане, нельзя причислить ни к одному сходному языку. Ни к украинскому, ни к русскому... Самостоятельный это язык - мова. В институтах надо открывать новые факультеты и готовить учителей для преподавания этого языка в школах. Дать этому языку надо международный статус. Андрей тоже взялся за дело: составляет словарь, придумывает новые полезные слова, чтобы обогатить мову. Например, яблокос - это сок яблочно-абрикосовый... Или каблажан - кабачково-баклажанная икра... Он еще что-то очень серьезное изобретает, но молчит. Пройдет время - его имя загремит. А мы будем всем говорить: он у нас бывает в доме. Мы дружим.
- И ты во все это веришь? Какие-то детские забавы... По мне, так я вообще бы уехала от этой мовы и этих каблажанов. К маме, в Серпухов, - сказала Альбина и вздохнула. - Хватит с меня Сухуми. А тут - черт знает, что еще...
- Я же для тебя стараюсь. Чтобы тебе не было скучно. Я с утра до ночи по шабашкам, а ты все одна и одна...
- Знаешь, о чем я сейчас подумала? Помнишь, Светка Куроцапова приезжала из Краснодара... Я все забываю, какая у нее сейчас фамилия по мужу?.. Она рассказывала тогда, как муж знакомил ее со своей квартирой, учил пользоваться унитазом... А мы уже здесь сколько лет, но я никак не могу привыкнуть в дождь или в мороз ходить в тот домик в огороде, сидеть там на корточках...
3
В уютном домике Сливчиковых всегда была атмосфера доброжелательности. Незнакомые здесь быстро осваивались и в другой раз уже были приятными гостями. Влада, натура творческая и непредсказуемая, не приняв сначала Альбину, вдруг влюбилась в нее и стала перенимать ее манеры. Ходила - отбрасывала далеко за спину руки; отказывалась от кофе - если не было блюдечка; говорила - протягивала с ленивой брезгливостью гласные звуки: "Я-а на-апишу-у тво-ой па-артре-ет ма-асло-ом"...
- Прекрасно Сливчиковы живут, - сказал как-то Андрей Куроцапов Гармонике. - Зря ты у них редко бываешь. Может быть, зайдем?
Гармоника отказался: у него смена. Они случайно встретились на улице. Некоторое время продолжали идти вместе по направлению к школе.
- Живут - хреновее не бывает, - сказал Гармоника, усмехнувшись. - На огород наплевать. С последними деньгами бегут на базар за картошкой. Уж не говорю, чтоб сообразили для дочки грядку клубники.
- Витька не успевает - шабашки. А Альбина городская, не привычная. Мучается, а результат со знаком минус. Я им предлагал определить огород в аренду. Кормились бы на ренту. Или реализовали бы часть огорода. Купили бы акции прибыльного предприятия... Куда им тридцать соток? Много свободного времени оставалось бы для более содержательной жизни. Но они чего-то мнутся...
- Дело даже не в огороде. У них же чемоданное настроение. Двухэтажку Витька уже не мечтает даже строить. Да он и не потянет... А этот дом у них как вокзал: народ не выбывает. Их участок стоит в три раза дороже дома. Поднимутся цены - да, все вмиг продадут и смоются отсюда. Ты посмотри, как запоем они читают объявления о продаже и обмене недвижимости?
- Это чепуха, ради забавы...Ты не знаешь, какие у них бывают интересные люди. Ты все по шабашкам, общаешься с какими-то молодыми алкашами... О чем с ними можно говорить? Ты же с высшим образованием, интеллектуально развит. А не знаешь, что и среди этого молодого поколения есть люди мыслящие, с неординарными взглядами... - Ну и о чем говорят эти мыслящие?
- Ну, обо всем....Например, обсуждают фильмы: сюжет и, так сказать, канву сюжета... Альбина как-то заметила, что в сериале люди очень много пьют кофе, что неправдоподобно, так ведь можно сердце посадить. А Влада опровергла ее мнение, сказала, что кофе не изнашивает, а только дает знать - у кого сердце больное, у кого здоровое... Оригинальная мысль!
- Да, - усмехнулся Гармоника, - более чем оригинальная.
- Или вот, тебя когда-то интересовала история, древние миры... Нахаживает к Сливчиковым один историк, учитель...
- А, знаю по школе... Новый мальчик-фрэнд Владки. Как она любит молодых, темпераментных...
- Причем здесь это?.. Не по годам он здраво рассуждает: "Не зная прошлого, нельзя строить настоящее и глядеть с оптимизмом в будущее". Каково! Устами младенца... Ты такое услышишь среди своих собутыльников? А мы все оптимисты. Мы все понимаем, что прошлое не изменить, и нельзя наобум тащить прошлое в настоящее. Иначе будет бардак. Надо шире смотреть на реальный мир и находить в нем ответы на все вопросы, которые ставит жизнь. Не мы одни распахнули ворота в двадцать первый век, впереди идут Европа, Америка...Только так, вместе с ними и на их опыте, может быть цивилизованное движение вперед, к всеобщему благополучию и процветанию. Я своего зятя как-то приводил, он был поражен... Он не думал, что тут, в захолустье, могут обсуждаться такие темы! Подруга Влады, Марина Адвентистова, та, что поет в церковном хоре, высказала мысль о главенствующей роли Иисуса Христа в создании мирового христианства. Зять заметил, что мысль глубока. Над ней сейчас работает один его знакомый, казачий генерал. Генерал уверен: казачеству надо тесно сотрудничать с церковью, и тогда эта мысль дойдет до каждого казака. А когда мысль дойдет, казачество возродится. Ты представляешь, на каком высоком уровне витают мысли, которые высказывает простая церковная певчая? Ты же интересуешься казаками...
- А чего мне самим собой интересоваться? Я по родословной из казаков, но я не принадлежу к новому обществу казаков. Сейчас в казаки принимают любого по заявлению, как в какую-нибудь партию или в общество спасения на водах... Напишет заявление какой-нибудь тумба-юмба из Верхней Вольты, выдадут ему красную книжечку, вот и в Африке уже появилось казачество... Меня интересует другое. Почитай газеты: хитроумные атаманы принижают казаков. Что те и неграмотные, и на земле не умеют хорошо так работать, как их предки... А возьми "золотого" олигарха... Прииск принадлежит ему, но он не работает старателем. Так и вся земля в границах края должна принадлежать казачьему войску: кто может работать - пусть работает, не может - пусть сдает в аренду... Так же, как и сто и двести лет назад, и винная монополия - в собственность войску. И еще многое другое. Нет президента без государства. Нет олигарха без состояния. Нет учителя без учеников. Не может быть и казачьего войска без общественной собственности. Это что за казак, если он живет и работает по найму на земле, которая ему не принадлежит? Раздробили землю на паи, роздали паи людям, потом довели людей до нищеты, и те из-за нищеты пустили паи на продажу... Кто скупает землю? Богатые новые русские - у них деньги есть, чиновники из администраций разного уровня - те умеют халтурить бумагами, что через их руки проходят... Вот о чем надо говорить, а уж потом, как словоблудит твой генерал, о сотрудничестве с церковью. Ведь сначала надо стать на ноги, а потом задрать голову: что там выше? Есть же поговорка: заставь дурака богу молиться, он лоб расшибет. А почему с церковью, а не с мечетью? Казачество существует на деньги из бюджета края. Бюджет слагается из налогов. Край многонационален. Через одного русского адыгеец или татарин, или еще... Зачем мусульманам, буддистам, иеговистам, католикам или вообще атеистам всех мастей платить налоги на содержание православного казачества? Это дискредитация самой благородной идеи казачества. Войску надо вернуть свою собственность и жить на свои средства. Но казачьи атаманы этим заниматься не будут, потому что они при чинах и должностях, сыты, обласканы властью - словом, они глупы и продажны...
- Ты что-то круто замесил, - сказал Андрей, покривив губами. - Земля уже поделена. Новый передел невозможен. Вернее, возможен, но в рамках закона - через куплю-продажу. Пусть твое войско копит деньги и покупает.
- Как? У кого? У таких, как твой Фомич, кому земля досталась бесплатно? Или у тех, кто скупил уже землю почти задарма, стал этаким барином-помещиком, и просит за нее вдесятеро больше? А то и вовсе не продаст... Наоборот, еще и еще приобретать будет. Вот он - да, он строит свое и для себя настоящее и будущее. Идет на государственную службу в Думу или какое-нибудь Собрание, с круглым животиком и поросячьими глазками. Но - с каким весом? А так скажет, между прочим, что приобрел тридцать тысяч гектаров земельки, на которой пашут тысячи две работников-казачков, так сразу и уважение к нему. А он еще детей своих образумит идти по депутатской стезе, внуков... Будет всячески поддерживать их в их начинаниях... Он уже рисует генеалогическое древо своего столбового депутатства-барства, коим есть он родоначальник. И собственность на землю дает ему на это право, как никакая другая собственность. А оберегать эту собственность будут нищие казаки, которым эта земля не принадлежит, но на которой на этого барина они работают.
- Что-то ты слишком все утрируешь. Ты рассматриваешь какой-то пустой частный случай, а главного не видишь. Не видят и твои собутыльники. Зять однажды сказал...
- Да на черта дался мне твой зять, - рявкнул Гармоника, обидевшись за своих "собутыльников". - Кто твой зять? Коммерсант... Торгаш! Знаю я эту породу! Он считает, сколько у него денег - столько и ума. Сколько людей окрутил вокруг пальца - столько и извилин в голове.
- Зря ты так... Он мыслящий. Вращается среди людей администрации... - Андрей назвал несколько известных фамилий. - Он очень тонкого ума. Книги в интернете читает. О душе своей заботится.
- Угу, а душа тоже в кошельке. Поделился бы немного своей душой с тем историком. Я историку, ему для дома, как-то стекла резал, на приличную сумму. Каждый день вижу его в школе - и каждый день он обещает расплатиться. Уже два года. Мне не по дороге с такими людьми, которые любят рассуждать о высоких материях, а по жизни подличают. Ты-то что нашел среди них? О чем сам говоришь?
- Я... я больше созерцаю мысли других, - осторожно отозвался Андрей. - Накапливаю и изучаю, так сказать, движущееся сознание общества.
- Ага. А Сливчиков всех вас, как обычно, стравливает между собой... Сам сидит после шабашки, отдыхает, как в театре, и посмеивается, как вы комедию ломаете. Тем и развлекается с женой. У нас же для его жены - скука смертная! Вам еще одного комика не хватает?
- Да, права Альбина. Ты деградируешь. Слушать тебя еще можно, но твои выводы принимать нельзя.
- Как знаешь. Я строитель. Если я вижу только фундамент здания, то я вижу уже стены и крышу, и даже людей, которым тут жить. Так я смотрю и на общественное устройство.
У школы они остановились и недолго поговорили ни о чем. Андрей настаивал, чтобы Гармоника не уединялся и, пока еще не пропил до конца свой интеллект, присоединялся к ним - это были пустые слова для Гармоники. Гармоника говорил, что сегодня его смена будет напряженной: в школе какой-то праздник. Значит, все углы будут загажены, быть может, побьют стекла, и завтра с утра ему работы по горло - эта житейская суета ничего не значила для Андрея. Он попрощался и пошел к Сливчиковым.
4
Деньги как вода: никак не умела Альбина ни экономить, ни откладывать, ни растягивать. Гармоника взял было Виктора подсобником, но всякий раз, как выпадали на стороне более денежные сварочные шабашки, Виктор сбегал и подводил всю бригаду; отношения у них не заладились. Случалось, Виктор обрывал по лесополосам грецкие орехи и возил мешками на рынок в Керчь или Краснодар. Пропадал из дому на неделю-две. Однажды, осенью, уехал в Москву: прикупить зимней одежды, чтобы тут на толкучке перепродать, и заодно навестить родителей жены в Серпухове.
Смутное было время. Дожди и слякоть - в природе, зыбкая неустроенность - в домашнем быте...
В один из таких вечеров невестка и золовка пили коньяк, закусывали шоколадными конфетами. Вошедшего запросто, без стука в дверь, Андрея встретили в один голос восторженно:
- А, вот чего нам не хватало! Мужского общества. Ну-ка, присаживайся, Андрюшенька, поухаживай за дамами. А то наш москвич запропастился... Ждали сегодня, а вместо самого - телеграмма: будет аж через неделю. Ну-ка, ну-ка... А, себе рюмочку возьми.
Андрей знал, где взять рюмочку.
За столом витало безудержное веселье, и Андрей легко присоединился к нему. Говорили обо всем и ни о чем, перебивали друг друга и смеялись, если кто-то забывал, с чего начал или чем хотел закончить. Как-то само собой открыли вторую бутылку. После какой-то очередной рюмочки Андрей, быстро пьяневший, заговорил вдруг о науке и непризнанных гениях, о великих достижениях человеческого ума и посмертной славе. Он подвел мысль к тому, что и он занимается кое-чем: развивает новые жизненные формы в растительном мире. Что он уже обосновал теоретически новейшую технологию производства. Дело остается за малым - доказать практическим экспериментом. И как знать? Быть может, уже через шесть лет! Через пять! Его имя! Имя!.. Никогда таким его не видели ни Влада, ни Альбина; с расширенными от удивления глазами, с забитыми шоколадом ртами, окосевшие от выпитого, они просто онемели. Перед ними светился луч диковинно-непонятной мысли в этом маленьком домике, на окраине захолустного городка, в сентябрьской полуночной мгле.
- Что это сейчас было? - пробормотала Влада, очнувшись первой, и попыталась приподняться. - Я натура творческая... Я понимаю сюрреализм как метод... Но как реальность?.. Нет, мне пора. Чего-то я набралась до чертиков.
- А за что пили? - вспомнил Андрей.
- У меня день рождения.
- И сколько?
- Забыла. Завтра в паспорт гляну.
- Почему дома не отмечала?
- А-а-а... Родители, дети - сплошной кавардак...
Влада, наконец, встала и, пошатываясь, направилась к двери.
- Проводи ее домой, - тихо произнесла Альбина, мягко подталкивая Андрея в спину. - Давай, давай...
После ухода гостей Альбина прибрала на столе. В другой комнате посмотрела на спящую дочь и пошла в свою спальню. Но вспомнила, что не заперла дверь, вышла в кухню и увидела Андрея.
- Проводил? - сказала она рассеянно. - Что-то забыл?
Андрей мялся.
Тогда она подошла к нему ближе: "Ты ее хоть поцеловал? - спросила она игриво, и вблизи он увидал, что в ее голубых глазах, оказывается, много насмешливого зеленого. - Давай, признавайся. Или ты, это, только теоретически, а практически будет лет через пять-шесть?" - "М-м-м... Как сказать". - "Вот вы ушли, я думала, вывести новый сорт - это сложно?" - "Да нет... - пробормотал Андрей. - Но я не просто новый сорт хочу вывести, я хочу изменить технологию выведения. Просто..." - "Если просто, почему другие не могут?" - "Не каждому даны такие качества как усидчивость, целеустремленность, умение анализировать и сопоставлять казалось бы несопоставимые величины..." - "Но ты же смог!" - "Да. Теория мной осмыслена, разработана технология. Дело за малым: реализация задуманного на практике". - "И каким же образом?" - "Об этом пока рано говорить". - "Ну, а все же?" - "М-м-м...". - "Ну, пожалуйста, - попросила Альбина плаксиво и погладила его по груди. - Я никому не скажу..." - "Хорошо. Я начну с дедовских методов, чтобы тебе было более понятно то, чем я занимаюсь... Представь себе дерево, ветвь - живая материя... Делается разрез, вправо и влево осторожно отодвигается кора, чтобы получилась продолговатая дырочка..." - "Надо же..." - " В дырочку вставляется палочка..." - "Как интересно: дырочка, палочка... - загорелась вдруг как-то странно Альбина и поторопила жарким шепотом: - А дальше, дальше!" - "Дальше - естественное движение соков..." - "Ах, движение, движение..." - "Потом развивается новая форма жизни". - "Как называется?" - "Что?" - "То, что получится... форма. - Альбина придвинулась к нему вплотную, и он почувствовал ее прерывистое дыхание, ее грудь. Да она совершенно пьяна, подумал он. Глядя с усмешечкой прямо ему в глаза своими зелено-голубыми глазами, она опустила руки ему на плечи и стала трясти: - Колись! Колись, давай!" - "Ариус Бузикус", - выдохнул Андрей, взволнованный ее прикосновением. - "Как? Как? Ка-ак? - прыснула она, и ее голова сама собою упала ему на грудь. - Ари... Бу-бу-бу..." - "Ариус Бузикус, - повторил он шепотом и осторожно взял ее за дрожащие от смеха плечи. - Это я уподобил латыни. А из первых составляющих слагается просто: ар-бузик. Многолетнее дерево с плодами бессемянного арбуза. Все просто". - "Все просто, - прошептала и она, поднимая на него лицо с блестящими глазами и складывая губы в розовый бутончик: - Бу-бу-бузик..." - Тут Андрей прижал всю ее к себе крепче и потянулся своими губами к ее губам...
Ранним утром, в постели, она мяла кулачками его толстый живот, дергала за косичку: "Эй, бузик с хвостиком... - говорила повелительным тоном. - Вставай и топай домой, пока моя дочь не проснулась". Не открывая глаз, с похмелья, он не соображал, где находится, и бормотал, чтобы его не тревожили раньше одиннадцати. "А что после одиннадцати?" - спрашивала она, посмеиваясь. - "Зарядка, водные процедуры..." - ворчал он, натягивая на голову одеяло.
Они начали встречаться наедине.
"Действительно, в ней мужское начало, - думал он, всякий раз уходя от нее полусонным. - Это она влюбила меня в себя и теперь надо мной властвует". Но как сладостно было ему иметь над собой эту власть.
Из Москвы Виктор вернулся с баулами зимней одежды и обуви. Но коммерция у него не заладилась: все за бесценок он спустил по знакомым. Денег хватило только на дрова и уголь. В эту же зиму неожиданно умер отец Альбины, и Сливчиковы поехали на похороны в Серпухов. Андрей Куроцапов жил в их доме как сторож, пока не опустел холодильник. Потом, уставая от своего язвительного Фомича, приходил сюда смотреть телевизор и ночевать. Он научился хитрому делу топить печь и чувствовал себя здесь уже полноправным хозяином. "Приехала бы Альбина одна, - часто думал он перед сном. - А Сливчиков с дочкой задержались бы, что ли, еще на месяц..."
Летом у Сливчиковых родился мальчик.
Осенью были крестины. Кумовьями Сливчиковы взяли Андрея и Владу. Подвыпившая Влада, быть может, чутьем угадывая связь Альбины с Андреем, как в отместку, что та когда-то посмеялась над ее детьми, ядовито бормотала ей: "Ну, прямо маленький Андрюша Куроцапов. Лобик, ушки... Ну, как две капли..." - "Вот еще! - отзывалась Альбина резким шепотом. - Ты думаешь, что говоришь! Ты уже вообще, что ли, допилась... В прадеда он своего. Я маме фото высылала, она подтвердила. Не вздумай еще кому-нибудь ляпнуть..."
Ребенок подрастал, и все отчетливее в нем очерчивался большой нависший лоб, не распрямлялись тонкие, как паутинки, вьющиеся черные волосы - Андрей да и только. Однажды сынишка чем-то помешал Альбине, приготовлявшей ужин, и, рассердившись, она прикрикнула: "Иди к папе!" Ребенок надулся, подошел к Куроцапову, обнял его за ногу и обиженно заплакал. Альбина вдруг вспыхнула, голос ее задрожал: "Я сказала: к папе, к папе Вите! А это - твой крестный, крестный папа Андрюша! Теперь иди к папе! К папе Вите, я сказала!" Виктор, так ни о чем и не догадывавшийся, на всю комнату хохотал. А Куроцапов, отхлебывая кофе, самодовольно улыбался, как сытый кот.
5
"Ты к нам реже приходи... - выговаривала Альбина Андрею наедине. - Или вообще не приходи, когда Виктора нет дома". - "Не понимаю, как же мы будем встречаться? Мы же не дети, чтобы на море под обрывом, или в балке..." - "Придумай что-нибудь... Видишь, ребенок плохо ориентируется". - "Это все кровь, - говорил Андрей, сладко улыбаясь и жмурясь. - Это же мой сын?" - "Это, прежде всего, мой сын. А-а-а, как знаешь... Все равно мы скоро уезжаем. Поедем в Серпухов, к маме". - "Не понял юмора. И давно вы этим озадачились? - спросил Андрей с иронией. - Что-то я от Сливчикова не почерпнул э-э-э... такой информации". - "А что он скажет? Мы это решили, еще когда ездили на похороны папы". - "Это, что же, вы бросите дом, огород и потащитесь, вчетвером, к твоей матери, в однокомнатную квартирку? Не смеши..." - "Нужен мне этот огород! - усмехнулась Альбина презрительно. - Продадим. Вы тут все с рождения до смерти помешаны на огородах... Как ты понять не можешь? Не из этой я жизни. Не могу я так жить: работа - огород, огород - работа. И не хочу, чтобы дети мои жили такой жизнью. Поедем в Серпухов... Мои дети хотя бы по-русски будут правильно разговаривать, не приучатся к этому южному полуязыку, образование в Москве получат. А здесь? Что их ждет здесь? Что? Это я здесь оказалась в силу обстоятельств, теперь я сильнее обстоятельств". - "Не смеши... - повторил Андрей и подумал, как нравится ему сейчас Альбина, вся собранная и целеустремленная. - Это же Московская область... То да сё... Жилплощадь матери, наконец, размерам не соответствует. Будут проблемы с пропиской". - "Эх ты, бу-бу-бузик... Все у тебя теоретически... Люди, чтобы прописаться в Москве, заключают фиктивные браки. Мы же фиктивно разведемся... Меня с детьми к маме пропишут. Потом все само собой уладится. Но мама ставит условие, чтобы Виктор на пятнадцать лет бросил пить и курить, и только потом она его пропишет..." - "Так он же не пьет... - втянулся в ее разговор Андрей и тут понял вдруг, что Альбина не шутит, что она действительно от него уезжает. - Во всяком случае, не так, как Гармоника... А курить - да, я заметил, Сливчиков уже мало курит..." - "В этом и все дело. Мама предусмотрительная. Она уверена, что я вышла замуж за авантюриста. Как бы это мой муж еще в Серпухове чего-нибудь не натворил. Это же надо, как мальчику из захолустного ниоткуда удалось вскружить голову городской девочке с квартирой в Ульяновске? Потом благоустроенные две комнаты обменял на комнатушку в пригороде Сухуми. И там все потерял... А помнишь, когда папа был живой, они приезжали сюда? Мама была в шоке: конечно, приехать на недельку на море - это одно, но тут и так жить - ни в какую бы она не согласилась! Глушь! Скука! И я все эти годы как в шоке". - "Вы еще не научились планировать свое время. Ты посмотри шире: здесь прекрасно! У вас бывают замечательные люди. Какие разговоры, какие мысли..." - "Нет, пустое все это... А родители Виктора, знаешь, что думают обо мне? Что это я ему такая досталась... После Сухуми мы пробовали закрепиться в Краснодаре. Влезли в большие долги... Еще Виктор уговорил своего отца продать "Жигули", мотоцикл и что-то еще из вещей: ужас были нужны нам деньги - дать на лапу за прописку, снять жилье на первое время. Мы дали, нас кинули... мы сюда ни с чем приехали. Я невзлюбила этот Краснодар! Хамство, обман, какое-то патологическое чванство... По сути, мы были беженцы, а с нами так обошлись... И все эти наши беды родители Виктора поставили мне в вину. А тут Виктор переоформил участок родителей на себя, дом построил. Участок был бросовый, заросший бурьяном... А я, видишь ли, ни в земле не копаюсь, ни курочек не развожу! Я не кормлю картошкой ни их, ни их Владу с двумя ее метисами. Вот такая я невестка! А сами они - палец о палец не ударят, только и ждут, чтобы им поднесли. Все, довольно об этом". - "Ну, а все же, - пытался предъявить свои права Андрей, но нерешительно. - Из самых сложных ситуаций, как правило, отыскивается всегда наипростейший выход. Сливчикову обязательно надо прозондировать почву снова в Краснодаре, вы там не с теми людьми сходились... И это ближе, чем какой-то Серпухов. Мы же столько лет с тобой вместе, у нас общий ребенок. Краснодар рядом, я бы к тебе приезжал..." - "Что ты лепечешь? Кто с кем вместе? Ты... Это я, мои дочь, сын, муж - это мы вместе, это наша семья. А ты? Ты только рядом, а не вместе. Ты и по жизни так... Где-то жизнь идет, а ты околачиваешься рядом... - Альбина насмешливо рассмеялась ему в лицо. - Тебе уже под сорок, а кто ты есть? Что ты можешь? Чего достиг? Сидишь на шее обеспеченных родителей. Плывешь как бревно по течению. Да с Фомичом воюешь, когда он тебя заставляет работать. А чем ты сам занимаешься? Тем, чего нет и быть не может... или вообще никому не надо. Арибузиками... Кстати. Гармоника мне однажды рассказывал... Рассказывал и смеялся. Он как-то узнал, ребенком еще, что деревьям и всяким кустам нужны особенные микроскопические удобрения: железо, цинк... И вот он объездил все свалки, тащил домой горы металлолома и зарывал его в огороде. Только спустя время узнал, что это он дурью занимался. Проку от этого нет. Все эти удобрения - это специальные препараты, они продаются в магазине". - "Ты это к чему?" - "К тому, что Гармоника говорит, что, чтобы вывести новый сорт, надо опыливать цветочки разных растений. Получить плод, а уже из семени этого плода может вырасти растение нового сорта. Семя всему главное, а то, чем занимаешься ты, - это дурь самодовольного барина. Это он тебя так называет: самодовольный барин. Сейчас такие новоявленные самодовольные баре Россию губят. Я ему почему-то верю". - "Ну и что же... - произнес Андрей равнодушно, но весь внутри сжался: как мог он свое сокровенное доверить бабе? Растрезвонила, чертовка! - Гармоника плоско мыслит, как большинство ему подобных. Надо усомниться в прошлом, чтобы выйти на новый качественный уровень. А ему недоступна вертикаль мысли, поэтому он все новое отвергает". - "А вот ты... Ты говоришь: вместе. Ты бы взял меня к себе с двумя детьми?" - "М-м-м... - растерялся Андрей: не приучен решать он жизненную задачу, если она не укладывается в четкую математическую формулу.- Я не думал... Но в перспективе такая возможность представляется вполне реальной." - "Ишь, как выразился! - захохотала Альбина язвительно. - Да перестань ты говорить этим вычурным языком. У меня папа был военный, я от него никогда не слышала ни одного солдафонского слова. А ты прямо весь изощряешься... А вдруг, как ты говоришь, случилась такая "реальная возможность". Где мы будем жить? У вас в доме? Но там негде приготовить пищу, помыться, просто выпить воды... Дом стоит как музей. Вы туда только на ночь вползаете, как музейные экспонаты, спать. Вся жизнь проходит в летней кухне. Вы в ней и гостей встречаете, и праздники отмечаете... Не перебивай, я знаю, что здесь у большинства людей такой уклад жизни... Но вот представь, ты спишь до одиннадцати дня. Потом у тебя гимнастика, водные процедуры... А я с твоим Фомичом да тетей Галей выращиваю картошку, откармливаю кабанчиков... Для чего? Всю жизнь потратить на то, чтобы только больше других поесть мяса?.. Это какая-то мясная зависимость, как зависимость алкаша от водки. Тот месяц работает на зарплату, чтобы потом вмиг спустить ее на водку и долги. А тут год надо набивать брюхо кабану, чтобы потом кабаном набить брюхо себе. Потом... А-а, потом у тебя завтрак, потом тебе надо наносить визиты. А куда ты пойдешь? Я же рядом... А мне платье надо новое, а детям... конфетку. Ты хвалился, что у твоей буньки вот такие яблоки! А ни разу не угостил..." - "Хоть сейчас, - буркнул Андрей недовольно и приподнялся. Ему нравилось, когда Альбина разговаривала подобным тоном с другими, но тут напор ее слов приходилось держать ему самому. - Я..." - "Ладно уж. Я пошутила. Мы здесь живем восемь лет. Могу я за восемь лет хоть раз пошутить?" - "Пошутила... - Андрей начинал уставать от затянувшегося разговора с глупыми намеками и ковырянием в его душе. - Я понял, кто ты такая... Почему тебе тут скучно... Сливчикова я хорошо знаю: он с детства такой... Хочет шоколадку, а ему всегда дают карамельку. У тебя и дочь на него ничем не похожа. И с Гармоникой ты, наверно, не только о цветочках шепталась... Ты знаешь, кто ты?" - "А ты не хами. Я знаю, кто ты, и мне этого достаточно. - Она весело захохотала. - И таких как ты, я знаю больше, чем достаточно. Вставай и топай домой, бузик с хвостиком... Воевать с Фомичом... Это у тебя лучше всего получается".
Андрей допил кофе, с облегчением встал и потопал домой.
"Надо же, - думал он дорогой. - Она сама меня влюбила в себя, сама и отвергает. Не понимаю, все так хорошо было... Уедет она, пусть уезжает. Но для чего ей надо было все это мне выговаривать? Чтобы обидеть? Оскорбить? Для чего? За что? Вот дура!.."
Вскоре Сливчиковы уехали.
Влада к этому времени забеременела в третий раз удачно, и появившийся у нее гражданский муж купил в рассрочку дом Сливчиковых. "Я баба простая, - говорила теперь Влада, поглаживая свой круглый живот. - Рожать научилась, научусь и борщ варить". Под расширившуюся крышу к дому прилипли дополнительные комнаты; по двору рассыпались хозяйственные постройки; огород был распахан и засажен большей частью плодовыми деревьями и виноградником. Поначалу Андрей продолжал нахаживать сюда, к куме Владе, так часто, как и раньше к прежним жильцам. Но находил здесь совсем других гостей, не близкие для него темы разговоров. Он пытался развивать отношения с бывшими приятелями Сливчиковых, но, оказалось, приятелями они были только Сливчиковым, а поддерживать отношения с ним, Андреем, у них не было нужды...
Но что же было у него все те годы с женой друга? Любовь? Дружба? Увлечение?.. Ни одно из объяснений не укладывалось в его голове. Впрочем, объяснений он и не искал; вспоминались только приятные минуты и часы, проведенные вместе. А ребенок? Вполне вероятно, что он его. А может быть, и нет - и в это "может быть" ему очень хотелось верить. Мало ли в жизни похожих людей.
Да не все ли равно.
Просто пригрелся неприкаянный Андрей у чужого очага, и вдруг огонь погас; но сохранившийся очаг разожгли другие, и Андрея вновь потянуло по привычке в этот дом. С грустью он замечал, как деликатно отказывает ему Влада то в чае, то в ужине. А ее муж, приезжий молдаванин лет пятидесяти, снисходительно относится к его советам по ведению хозяйства. Пренебрегает общением... В конце концов Влада ему однажды сказала: "Не приходи ты к нам часто. У меня муж ревнивый".
"Эх, что у них за тусклая жизнь... - думал Андрей. - То ли в этом доме было раньше!"
Альбину больше он не видел. Сливчиков с сыном приезжает иногда летом к родителям и вытаскивает Андрея на море. Широким лицом и синими глазами мальчик похож на мать, всем остальным, в особенности пушистыми черными волосами и ранними залысинами над большим лбом, - на Андрея Куроцапова. "Сомневаться надо во всем. Только сомневающийся постигает истину, - общими словами поучает Андрей мальчика. А Виктору жалуется: - Не понимаю я это поколение. Они живут на всем готовом. Без мыслей, без идей. Вот и моя племянница, Светкина дочка..." - "А я понимаю? - прерывая его, смеется на весь пляж Виктор. - Вот мой сын, а я и его понять не могу. В компьютере лучше меня шарит!" Мальчику до взрослых нет дела; он барахтается в море вместе со своими тремя двоюродными братьями.
...Андрей Куроцапов возвращался вечером с моря. Дом Влады оказался на замке. У буньки он нарвал яблок; как само собою разумеющееся принял от нее деньги. Когда он заметил предусмотрительно, что будет гостить у сестры месяц, то бунька отсчитала из узелка еще. "В городе же все дорого, - вздыхала она. - Жаль, темнеет быстро - баклажаны не успели полить..."
"Из всего намеченного, - думал Андрей, подходя к своему дому, - осталось занести данные наблюдений в компьютер. Потом за ночь отлично выспаться, потом подремать полдня в автобусе - и совершенно бодрым проснуться в Краснодаре".
IX
Гайка с левой резьбой
Васька Крайний в юные годы понимал разницу в возрасте так, как внушала ему бабка: слушайся старших, они умнее и дурного не посоветуют. А к кому ему было обращаться, если отец помер, а больная мать сама нуждалась в помощи, - конечно же, к проживающим по-соседству мужикам. Были и приятели в известном почете: за ними сиял невидимый авторитет их отцов. Значат же в детстве слова: а вот мой батя так сказал!..
На отцовском взрослом велосипеде, опустив до упора сидение и руль, носился Васька уже как ветер, хотя пятками едва чуть нащупывал педали. Собравшись как-то на дальние загородные пруды за сазанами, Васька обнаружил, что велосипедная цепь сильно провисла. Подтянуть ее - никак, потому что на одной гайке, которой крепится заднее колесо, слизалась резьба. Гайка оказалась премудрой, с прикрепленной к ней вращающейся шайбой, - не отыскать такую в оставшихся после отца запасниках. Васька подматывал шнурок, мягкую проволочку, фольгу от конфет - все равно гайка проворачивалась.
На улице, вдоль мамкиного и бабкиного домов, толпа мужиков копала канаву. В толпе Васька распознал соседа, но тот, недослушав просьбу пацана, отмахнулся: не до чепухи, людей он нанял, и надо к вечеру проложить новый водопровод. Только тут Васька разглядел, что вдоль канавы по улице, к водопроводному колодцу на перекрестке, тянется тонкая железная труба. Черви в банке, хлебный мякиш с макухой скатан в шар, удочки подготовлены: неужели из-за какой-то гайки сорвется рыбалка?
Васька побежал по приятелям.
Андрей Куроцапов отлеживался после обеда. Сопел и в полусне бормотал, что где-то видел такую в сарае, но вставать не вставал: не отказал, но и не дал...
Сливчикову никогда не везло ни на прудах, ни на море, и он заломил: у него есть гайка, но за нее с Гармоники причитается самый большой сазан с каждого улова, что будет он привозить с рыбалки в течение недели. Васька растерялся и не согласился...
Отец еще одного приятеля, которого не оказалось дома, дядя Федя, притормозил Ваську у калитки и поинтересовался, отчего тот такой запыханный. Потом, пошатнувшись и хитро прижмурив глаз, спросил непонятно о чем:
- А тебе гайка нужна с правой резьбой или с левой?
- С правой... - неуверенно пробормотал Васька и принялся ждать.
- Вот смотри, - сказал вскоре вернувшийся дядя Федя, показывая на ладони две штучки. - Такой, что надо, цельной, у меня нет. Поставишь сначала эту кривую разорванную шайбу, ее затянешь вот этой гайкой. Шайба сожмется и своим внутренним усилием не будет давать гайке раскручиваться. Вместе эта шайба и эта гайка образуют что-то вроде контргайки. То, что тебе надо. Понял?
- Понял, - выдохнул Васька, хотя ничего не понял.
- Точно резьба правая? - снова задал дядя Федя свой каверзный вопрос.
- А если не подойдет, у вас другая есть? - сообразил Васька узнать наперед.
- Подойдет, - заверил дядя Федя и снова пошатнулся. - Но запомни: есть правые резьбы, есть левые. Есть правые навесы на дверях, есть левые... Как и у человека: есть правая рука, есть левая, есть левая нога...
- Я пошел, - сказал Васька. - Мне на рыбалку...
Когда папка был живой, то вместе с дядей Федей они работали в столярке, вместе выпивали и разговаривали; теперь, догадался Васька, дядя Федя выпил один, ему скучно и не с кем поговорить...
- Подожди... Это кто там возле вас улицу перекапывает?
- То сосед воду проводит.
- Это, что ж... Двадцать человек одну канавку роют? Хе-хе-хе... А труба какая?
- Обыкновенная.
- Обыкновенная железная?
- А какая еще?
- Надо ставить пластмассовую. Поставил - и на всю жизнь. Такую ржа не жрет. А железная - это левая; спер, хитрюга, где-то... А за пластмассовой - с деньгами! - надо ехать в Керчь или в Новороссийск. Левая труба, левые мозги... Ладно, бывай здоров. Да, а мамка как?
- Опять в больнице.
- Ясно. - Нахмурился дядя Федя. - А в музыкалку ходишь?
- Не-а. Денег нету.
- А баян?
- Играю.
- Ну, бывай. Заходи, если что...
Васька побежал домой, припрыгивая на радостях.
Сосед и мужики уже опускали трубу в канаву.
- А почему железная? - спросил Васька. - Говорят, пластмассовая лучше.
- Будешь сам проводить, - проворчал сосед, - поставишь, какую захочешь, хоть золотую.
"Скорей бы вырасти, - подумал Васька. - Уж я-то точно не ошибусь".
Вечером Васька вернулся с рыбалки ни с чем, но в приподнятом настроении: гайка и шайба выдержали нагрузки грунтовых дорог, и цепь больше не провисала. Остаток времени до ужина Васька потратил на то, что изучал двери в доме. Оказалось, что дверь вправо на себя в самом деле открывают правые навесы, влево - левые. А если навесы поменять местами, то выйдет - ничего не выйдет, чепуха. Васька сказал бабке, что сосед, проводивший воду, сотворил чепуху: железная труба в земле не пролежит долго, ее сожрет ржа. Бабка, с утра охавшая, что дома нет воды в кране, тут же пошла к соседу. Оказалось, ветхий водопровод, которым пользовались и они, сосед напрочь отрезал, а в новом - в спешке забыл сделать для них отводку...
"Что за люди такие? - причитала бабка, не находя себе места на диване перед сном. - Знают же, что бати у тебя нет, мамка в больнице, я старая... Что за люди?.."
Во дворе остались: сработанный руками отца бассейн с привозной питьевой водой и колодец, с водой соленой...
Прошли годы. Васька, повидав мир и жизнь, вернулся в Малую Гавань. Тот сосед, у которого к тому времени и новый водопровод сгнил, косился с любопытством за действиями Васьки. То Васька облицовывает кирпичом бабкину хату, то поставил железный забор, то с утра до ночи на улице долбит в каменистой земле канаву... Наконец, когда Васька бросил в канаву пластиковую трубу, сосед вылез из своего двора, и его любопытство преобразовалось в деловое наступление.
- Как бы мне удобнее врезаться: на улице или у тебя во дворе? - задушевно-простецки уточнял он у пьяненького Васьки, будто бы на эту тему уже был разговор. - С твоего двора, конечно, ближе. И грунт мягче...
"Э, да ты был умным, когда я был несмышленым, - рассуждал Васька про себя. - Но вот я подрос, а ты, оказывается, всего-навсего лишь мелкий пакостник и хитрюга".
Так, обидевшись, даже разозлившись, сосед и не мог понять, почему это какой-то выпивоха Васька Крайний, который с детства до сих пор откликается на смешное прозвище Гармоника, во врезке ему отказал; но разрешил пользоваться краном во дворе, через водомерный счетчик, - наполнять свой бассейн...
Для чего нужны, спросит взыскательный читатель, все эти развернутые страницы с занудными бытовыми подробностями? Гайки, трубы, прыгающие из главы в главу то флакончики с маслом, то фрезы, то никому неведомые каблажаны... Где здесь реальность, где выдумка? Признаться, автор и сам в затруднении ответить, но уже близок конец повествования. Нам лишь представляется, что характеры людей с детства формируются именно в отношении к этим предметам или к их видимости. И через малые эти предметы складываются настоящие и строятся будущие отношения между самими людьми. Что поделать, если автор не из тех, кто повествует "о доблести, о подвигах, о славе", а рассказывает о невидимой другим глазам самой заурядной жизни с ее казусами?
X
Резка стекла
Ночью случился переполох. Фомич вскочил с кровати, включил свет. Черная тварь с уродливыми крыльями, вслепую тюкаясь то в потолок, то в стены, металась зигзагами над его лысиной. Жена, с перепугу зарывшись в простынь, науськивала: "Задави ее! Задави! Летучие мыши кровь сосут!" Фомич осмотрелся, схватил со стола мухобойку... Но только к утру настиг и размазал мышь под кроватью. У него разболелась голова, в висках стучала кровь. То, что осталось от тварюки, брезгливо поднял он двумя пальцами, швырнул в форточку и сказал в сердцах: "Что это у меня все не как у людей! - И так хлопнул форточкой, что стекло вылетело, ударилось в другое на форточке второй рамы, и все звенящие осколки посыпались во двор. - Тьфу! Накаркал!.."
- И это все этой ночью? - переспрашивает Гармоника, стамеской очищая пазы форточки. Засохшая краска синей крупой сыпется прямо на пол. - А стекло, что, держалось без штапиков? Гвозди сгнили... На одной краске?
- Я же говорю, месяц назад. - Что его задевает, штапики эти, то Куроцапов пропускает мимо ушей. - Утром тебя увидел, вспомнил, а то бы до зимы дотянул без стекла. А как я ее!.. Со всего размаху. Бац! Надо было кота позвать...
Тут следует немножко приоткрыть, что ночное происшествие Куроцапов несколько подсочинил: действительно, одну мышь он прибил, но, оказывается, была и вторая, которая якобы метнулась назад в форточку и поколола стекла... Гармоника слушает и не верит: все равно, как поверить в то, что стекло может выбить тополиный пух. В прошлом году тоже, в кухне, кот крестного прыгнул на подоконник и вытолкнул глиняный цветочник в окно... Гармоника застеклил, от Андрея же узнал: то Фомич, пьяный, не рассчитал расстояние и свои силы, когда швырял на подоконник часы с тяжелым браслетом. Часы, подарок зятя, - да, хорошие были часы...
- Коты не едят летучих мышей, - говорит Гармоника, вынимая из кармана рулетку. - Размеры... Да здесь, что и на наружной форточке...
- Как это не едят? - усмехается Куроцапов.
- Так, не едят.
- Ну да... Ходячую мышу едят, летающую птицу едят. А летающую мышу, по-твоему, не едят?
- Говорят.
- Ну, ты загнул! Тогда и ходячую птицу не должны есть?
Гармоника похохатывает, черкая огрызком карандаша циферки-размеры на сигаретной пачке. В этом, знает Гармоника, весь Куроцапов: прицепится к одному слову и выворачивает весь разговор наизнанку. Пройдет время, и он выдаст, еще на людях, что, мол, Гармоника его уверял, будто бы коты не едят, к примеру, воробьев, прыгающих по земле. И говорить будет с ядовитым смешком, поминутно тыкая: "Ты же сам говорил, твои слова, ты хитрый - отбрехиваешься теперь..." За то и мужики Куроцапова не любят, и никогда не было у него закадычных приятелей, кроме доминошных компаний. "Фомич, - иногда спросят за домино. - Расскажи о загранице. Бывал же в Берлине?" - "Что рассказывать? Нечего... Город, он и у нас город. Люди, они и здесь люди. Язык только не наш, и надписи кругом не по-русски. Смотри телевизор... - Скукожится, сожмется в мыслях, а нутряное самодовольство так и выпирает из глаз, губ, каждой морщинки лица. - Что едят? То, что и все... А ты думаешь, что немцы крокодилов едят, вина не пьют, голышом бегают.... Ну, ты даешь! Тебя послушать, так Германия - это Африка какая-то..." Смеются мужики, да только так, будто их чем-то обидели.
- А почему я режу стекло, - говорит Гармоника, - а ваш Андрюха нет?
- Ты же учился.
- В институте не обучают резке. Просто мне мой интеллект не позволяет быть ниже любого рабочего строительной профессии. Окажись я ниже плотника или каменщика - случай выпадет, засмеют. И я учился сам, у других. А ваш Андрюха свой интеллект ставит очень высоко. А есть ли у него интеллект? То, чему нахватался в институте, давно забыл. Ничего не читает. Даже в компьютере у него нет ни одной книги. Ни одному практическому делу не обучен. Обо всем судит умозрительно. Вместо того, чтобы что-то конкретно делать, он берется это дело объяснять и живет этими объяснениями, а не конкретным делом.
- Попробуй заставь его!
- А зачем заставлять? Он мог бы просто так, стоять рядом и учиться. Где он сейчас? На море, конечно, загорает... Я даже помню, как в школе, на первых уроках труда, он так смотрел на ножовку и молоток, будто они непонятно для чего предназначены. А ведь вы в те годы плотником работали! А Андрея не научили... А почему сами не режете?..
Помнит Гармоника издалека. Посреди двора его крестный, худорослый, с вспотевшей лысиной, как обычно в трусах, ремонтирует табурет. Наживил один гвоздь в сидение, хвать по нему молотком - ищи убежавший гвоздь в палисаднике. "Сквозняк", - серьезно говорит крестный, оглядываясь. Хвать по второму гвоздю - в дугу тот согнулся. "Да откуда ветер?" - озадачивается крестный. Хвать по третьему - вкось вошел. "Дыши в сторону", - говорит он Ваське. Васька затаил дыхание, замер. Следующий гвоздь, наконец, с пятого удара влез в доску по самую шляпку. "Учись, пока я жив". Что есть такие шутки у плотников, быть может, и у живого отца были, не за один год Васька понял, верил крестному, и вгонял сам гвоздь, не дыша и защищая его ладонью от сквозняков. Но Андрей же в те годы это мог знать и, наверное, посмеивался над наивным Гармоникой...
- Я недолго был плотником, - бурчит Куроцапов.
Они отправляются в путешествие, иначе не сказать, по подворью Куроцапова. Подворье - это какой-то стихийный городок, спрятавшийся за домом, с кривыми улочками и перекрестками, переходами и тупиками. Тут - набегают друг на друга и высятся, там - сползают и врастают в землю ветхие сараи и сараишки, кособокие навесы и навесики, клетки и будочки - и все в таком тесном беспорядке, что впору подумать: здесь сам черт ногу сломит. Густо бьет в нос свежим пьянящим навозом, в вязком воздухе колышется тяжелое сопение невидимых кабанов, барахтаются в пыли куры, из огромного корыта с водой, врытого в землю, выталкивают друг друга жирные черные и белые утки, горделиво переминаются, шипят гуси, быстро дышат, дрожа всем телом, вытянувшиеся в душных клетках кролики... Облезлый псина, без цепи, спасаясь от зноя, вырыл под кустом винограда яму и спит, в земную прохладу сунув морду. А в листьях винограда спрятался, нахохлившись, белый индюк с красными соплями. Гармоника рассказывает, как несколько лет назад построил он добротный сарай для животных директору школы. Сарай большой, а по периметру крыша продолжается в навес - для выгула, под сено... Фомич ухмыляется: "Знаю я, у того жулика и дом ого-го! А ты хочешь, чтобы моя скотина жила лучше меня, так что ли?" Действительно, у Фомича не лучше: если он ест борщ из миски-нержавейки, из каких рабочие обедают в поле, то его пес Боцман тоже из такой, но помятой; и кот его лакает из такой же фаянсовой тарелки, что и Фомич, но с отколотым краем...
Они входят в какой-то проем меж сараев. Куроцапов указывает на прислоненную к стене старую оконную раму, рябую от куриного помета, и говорит небрежно:
- С нее можно стекла снять. Ты только вырежи, а вставлю уж я сам.
- Хотя бы помыли, что ли... - Гармоника не брезглив, но принимать противно такое отношение к себе от крестного. - Или вы и сапожнику отдаете в ремонт обувь всю в дерьме?
- Не вымажешься, - заверяет Куроцапов. - Г... сухое.
Плоскогубцами Гармоника выдергивает гвоздики, ладонями осторожно выдавливает большое стекло. Смотрит сквозь него на солнце.
- Жаль, затмения нету.
Они идут назад тем же извилистым путем.
Заходят в винный сарай. Допивают из стеклянной десятки, из которой Куроцапов перед приходом крестника набрал две трехлитровые банки, что спрятал под мотоблоком. Свою поллитровку Гармоника не допил: "Гуща одна", - поморщился и что-то выплюнул. Остатками вина Куроцапов смачивает ветошь и отмывает стекло от помета. Подвала у Куроцапова нет: близко залегают грунтовые воды; все вино, в стеклянной посуде на полу и полках, занавешено брезентом. В окно Гармоника замечает подвешенный на абрикосовом дереве окорок: "Даже окорки за всю жизнь не научился делать, - думает он. - Сало содрал, а мясо без сала жесткое... Высушенная солонина - деревяшка деревяшкой...". Куроцапов перехватывает его взгляд: "За ножом не пойду, - догадывается он. - Жена еще проснется. Топор под столом, поди кусок отхвати". Когда Гармоника возвращается с мясом, Куроцапов из другой полной десятилитровой бутыли наливает в трехлитровую банку: "Гуща ему, гуща... Скажешь потом, что я с тобой гущей расплачивался. Сейчас этого попробуем. Только в другом сарае, там будем резать. Ты мясо на кусочки поруби".
Куроцапов шествует важно: в одной руке банка с вином, в другой - тряпичный узел с мясом. Следом идет Гармоника, со стеклом под мышкой и инструментом в кармане. Ему кажется, что среди этого хаоса строений важничает даже красное винное пятно, взявшееся откуда-то на трусах хозяина сзади.
- Что это за брезент?
- Под картошку. Завтра начну копать. Ничего, топчись, как я...
- Еще не копали? Я месяц назад выкопал. Жара стоит. Она же попечется в земле.
- Потому и не копаю, что жарко.
Выпивку и закуску Куроцапов располагает на углу стола. Со стола небрежно сметает на пол ведро с оторванной дужкой, и все остальное лишнее. Бросает на стол толстый фанерный лист. На лист Гармоника кладет стекло, рядом - инструмент, спички и пачку сигарет. Тут они выпивают по очереди из граненого стакана и закусывают деревяшечным окороком. Рассаживаются на низкие табуретки и закуривают.
- Ты-то чего не женишься?
- Я женат. Вы же знаете. Точнее, не разведен. Дочке уже замуж пора.
- Вспомнил вчерашний день. Прошлый век. Уже у всех жизнь по-другому идет. Там, где ты был?.. В Рязани - давно своя жизнь, тут - своя. Так и сдохнешь бобылем.
- Я уеду. Что меня тут держит? Мамка совсем плохая... Один останусь, все продам и уеду. Пить брошу... Мне уже и пить не хочется, не в радость... Какая-то дурь в голову лезет вместе с вином. Поеду в Рязань.
- Никуда ты не поедешь! Баламут! Два дома, газ, огород, сад - от всего этого куда ты поедешь? Знаю я те края, бывал. Там - голь в те годы была, а сейчас и подавно...
- Я же не брюхо собираюсь ехать набивать. Все-таки там семья... Я же не ваш Андрюха, который считает, что только за то, что он закончил Приборостроительный, все обязаны его задарма поить-кормить...
- Андрюха не пьет. - Фомич встает, бросает окурок под стол, наливает в стакан и выпивает. - Его вообще ничего не интересует: ни вино, ни бабы... Спит да жрет - и вся жизнь...
- Пьет он, еще как пьет. - Гармоника тоже встает, наливает и выпивает. - Коньячок, марочное вино... Да под соответствующую закусочку. Тут он меня перепьет, уж точно. На халяву, конечно, в компании, где никто счет не ведет.
- Да ладно тебе... По большому счету взять, непутевые вы все, всё ваше поколение: Андрюха мой, Сливчиков ваш... и ты тоже. Надо уметь держать натиск жизни, при случае уметь самому ударить, а вы всё норовите куда-то уползти... Мне бы ваши годы, я бы в это время такие дела крутил! Я бы сам всех в кочевники пустил, а сам бы... уж я бы! Но мне уже под семьдесят, - вздыхает Куроцапов и опирается ладонями в стол. - Можно сказать, жизнь прожил, пора итоги подводить...
"Сел на конька, - думает Гармоника, лениво слушая Фомича вполуха. - И в шестьдесят лет тоже итоги подводил... Сейчас будет теребить слова "жизнь", "прожил", "итоги"... Переставлять их будет, как карты тасовать. А что подразумевает он за этими словами? Не скажет. Тьма. Чему итоги? Тому, как окорока приготовлять? Как плотничать? Стекло резать?.. Да вся жизнь большей частью из этих мелочей слагается... Или вон... стоит в углу, под брезентом, мотоблок. Гордость Фомича; его он называет трактором. Можно землю пахать, резать борозды под картошку, культивировать междурядья, окучивать, выкапывать... Можно и косилку подсоединить, зернодробилку, помпу - огород поливать... Чудо техника! Но никак не подняться Фомичу своим умом до нее, а Андрей, и при желании, своим умом до нее не опустится. Как осень, Фомич на Андрея насядет, тот вспашет, как в одолжение, огород - и все! Тужиться будет и за месяц обработает десять соток. Десять соток за тридцать дней - на черепахе вспахать можно! Остальные одиннадцать месяцев трактор под брезентом, как памятник перед открытием. Да так и не открытый. Прижизненный памятник человеку поразительной лености, хитрости, алчности! Вот сидит этот верхогляд, "примку" посасывает, словеса плетет, а мыслей толковых ведь нет! Самодовольством лишь налито лицо, на котором читается: и то у Фомича есть, и это, и без образования состоял на непыльной доходной должности, полстраны своей объездил, Германию повидал... А вот крестник Гармоника, со своим институтским дипломом, стекло для него режет, за стакан..."
- Чего молчишь? Да... Семьдесят, и как-то незаметно.
Они еще выпивают.
- Не пойму, - говорит Гармоника, прожевывая жесткое мясо. - Почему у вас вино всегда такое водянистое?
- Да так получилось. Это ты деньги на сахар жалеешь. Вина мало делаешь. Не хватает даже до весны. Я знаю. Не хватает...
Они начинают спорить. Но это вовсе не спор. Просто у каждого есть неуемное желание высказаться, но с поразительным упорством один другого не слушает. Наконец Гармоника, изумленный до крайности, бьет кулаком по столу и почти кричит нараспев:
- Так это вы, что же, в сусло водичку подливаете? А я-то думаю...
- О, ты как твой покойный батя... Чуть что - сразу кулаком по столу! А ты не добавляешь, что ли?
- Я для себя делаю! На черта мне суррогат?! Я не на продажу.
- И я не продаю.
- Для чего тогда льете?
- Все льют.
- Кто все?
- И ты тоже...
- Тьфу на ваши слова.
- Брехун.
- Кто?
- Но не я же?
Трудно сладить с упрямым Фомичом, если к тому же его упрямство - сплошная изворотливость: не свое доказывает, отстаивает, а перевирает слова собеседника, загоняет его в угол. Но тут он вдруг смеряет пыл, прищуривается и весь тянется к двери, к появившемуся Ивану Барабульке.
- Заходи, Пантелеймонович! Проходи сюда. Пересортировал свои бочки? Молодец, что зашел.
Под мышкой бондарь держит картонную коробку. Лицо его лоснится потом, губастая улыбка кажется измученной. Коробку он поставил на стол, выпил залпом предложенный хозяином стакан.
- Теперь можно жить, - сказал он, вытирая рот пухлыми пальцами. - Запарился, пока дошел... Ну и август! А чего вы так расшумелись? Я только в калитку, сразу понял, куда идти... А, стекло режете? Давай еще, Фомич, фу, жарища. - Все трое выпивают, закусывают окороком. Барабулька продолжает: - Я одного знаю, как-то он стекло наоборот режет. Берет стеклорез и тянет его от себя. Все на себя, а он от себя. И линейка у него хитрая, с резиновыми присосками, чтоб по стеклу не скользила. Чудила! Говорит, привык. А раз довелось видеть... Я все не мог понять, как большие стекла режут? Это же руки не хватит с краю до краю. Может, агрегат какой есть? Ничего подобного... Мужик ложится на стекло, сжимает кулак в кулак стеклорез, а двое сзади тащат его за ноги. Прямо по стеклу, как по льду. Гу-гу-гу-у-у... - хохочет толстый Барабулька своим обычным глухим смехом. - А тот стеклорез по линии ведет, без линейки. Линия прочерчена на верстаке. Я было подумал, ребята перепились, на спор шутят... Нет, говорят, так и режут. Мастера! На стекло не станешь - лопнет, а лежа - да. Тоже сноровка нужна. А вы, что же, из-за стекла шум подняли?
- Да, резать надо, - говорит Гармоника, перекладывая инструменты на столе. На листе фанеры он прочерчивает под рулетку линию. - Так, дядя Ваня? Сейчас и этим манером распишемся, пока еще ум при руках...
Допили остатки. Куроцапов вышел с пустой банкой.
Гармоника, покосившись на нарисованные циферки на пачке сигарет, водит рулетку по стеклу и делает стеклорезом насечки. Неожиданно он вспомнил, как учил его в детстве Фомич забивать гвозди, и его потянуло созорничать. Отколоть уголок - и посетовать на слабое освещение. Оставить по линии реза, после ломки стекла, грубые закраины (Фомич сам вызвался вставлять, пусть потом поработает плоскогубцами) - и свалить на то, что стекло плохо отмыто от куриного помета. Можно сюда приплести и волнистую фанеру, и сквозняк... Но заслуживает ли Фомич, этот самодовольный старичок, не освоивший за всю жизнь ни одного ремесла, такого мелочного к себе отношения? Крестный все же... Жалко его. Жалко и потом будет, когда на каждом углу он растрезвонит, что пригласил Гармонику для дела, а тот нажрался, стекла поколол... В одном все сойдутся: этот Гармоника, хитрый пьяница, работает на богатеев, москвичей да питерцев, а своих, местных, в грош не ставит... даже соседу отказал в воде. И куцым своим умишком будут ковыряться в его наследственности...
- А, молчите! - говорит громко Куроцапов, появляясь в дверях с полной банкой. Его долго не было, словно в уединении он обдумывал какую-то мысль. - Успели сговориться? Вот скажи, Пантелеймонович, для чего в сусло добавляют воду? Я думаю, чтобы убавить кислоту. На винзаводе ведь тоже льют?
Они выпивают, грызут сухое мясо.
- Я не знаю, что на винзаводе... - По задравшемуся багровому носу Барабульки, по всей распрямившейся фигуре видно, что он в затруднении, но все-таки желает ответить. - Там своя мафия. От большинства совхозов камня на камне не осталось, виноградники исчезают... Даже при Горбачеве такого не было. Богатым подавай вино западного розлива, нищий и бормотухе рад. Ну вот, если у нас говяжью колбасу научились делать из испорченной рыбы, то вино... Показывали по телевизору: артиста Джигарханяна накормили свежей клубникой, а она, оказалось, тоже из рыбы. Всюду порошки: на любой запах, на любой вкус. Воду заспиртуют, добавят порошок - и пей, дурак, себе каберне или шардоне... Добавят в рыбный фарш - закусывай, дурак, на выбор клубникой или колбасой. Хрен, кто догадается! Для этого не нужны ни совхозы, ни виноградники...
- Ты меня экономике не учи. Тут ясно: хозяину быстрая прибыль, государству стабильно налоги в бюджет... Ты о кислоте?
- А дома, для себя, зачем воду лить? Сахар - да... А один год, помню, выдался: подавил виноград, пальцы слиплись, кулак разжать не могу - сусло как мед. Даже сахар не добавлял.
- А кислота? - наседает упрямый Куроцапов. - Куда она девается? Я сусло больше чем напополам водой разбавляю. Да, сахара много бросаю...
Барабулька добродушно смеется.
Гармонику тоже разбирает смех. Одно стекло он уже вырезал.
- Брехня все это, - говорит Барабулька. - Воду льют, чтобы пойла больше вышло. Вот как ты: у тебя на беседке два куста винограда, вина хочешь сделать сто литров. Получишь ты ведро сусла и к нему до нормы добавляешь сладенькой водички. Потом оправдываешься: мол, кислоту разбавляю. А чего я для себя буду бурду забраживать? У меня есть виноград. Я делаю по семьсот-восемьсот литров, мне с сыном на год хватает. Чего я буду воду добавлять? Кислота вся выбраживает в осадок, с гущей выбрасываю.
- А почему вино скисает? Из-за кислоты же...
Гармоника уже хохочет. "Сам себя наказал, - думает он о Куроцапове. - Всю жизнь хитрил, юлил, скрытничал... Думал, что живет правильно, и все так живут. А тут вдруг, в семьдесят лет, открыл, что и вино-то делать он не умеет! Вообще - не понимает ничего в его приготовлении".
- Ну, ты уж совсем, Фомич... - устало вздыхает бондарь Барабулька. - Воздух попал, вот и скисло. Спирт разложился на уксус. Рыба на воздухе тоже тухнет. Не знал, что ли? Гу-гу-гу-у-у...
- Нет, что-то тут не так... - легко не соглашается Куроцапов. Как ошпаренный кипятком, семенит он быстро взад и вперед, стреляет по сторонам поглупевшими вдруг глазками. Хватает банку, наполняет, проливая и расплескивая, стакан и выпивает. - Не кислое! В башку бьет! Что - плохое? Хорошее вино! Давай, Гармоника, наливай!
Гармоника и Барабулька выпивают.
Толстый Барабулька осунулся, уменьшился как-то оттого, что так обошелся в гостях с хозяином. Он потянулся к своей коробке, раскупорил и вытащил копченую скумбрию. Покрутил рыбу у своего багрово-синего носа и, сладко причмокивая, принялся сдирать с нее прокопчённую коричневую шкуру. Сам толстый и неповоротливый, пальцы толстые и со стрижеными ногтями, но как-то ловко у него получалось: вжик-вжик - и полетели на стол крученой стружкой две полоски шкурки.
- Попробуем сейчас, - говорит он добродушно. И еще больше вдруг смущается, устыдясь того, что ляпнул: - А то закусываете черт-те чем. Тоже мне окорок... Дерево мягче...
- А чего ты одну? - Оживился Куроцапов и полез рукой в коробку. - Давай всем по одной. Вино есть. Не хватит, принесу... А что это у тебя за пацаны в сторожах? Я вспомнил, где их раньше видел. Хитрые, а наглые до того, что... Особенно тот, чернявый.
У Гармоники рот наполняется слюной при виде того, как по пальцам мужиков течет вкусный рыбий жир; он быстро заканчивает резать второе стекло. Фомич принимает его работу, небрежно замечая, скорей для Барабульки: уж если мелочевка сделана, то главное довершит он завтра сам - застеклит. Барабулька из деликатности молчит: он-то знает, что есть дело, а что мелочевка.
- А чего? Они не мои... Нормальные пацаны... - Очищенной рыбой Барабулька указывает на Гармонику. - Это к нему. Он их лучше знает, его бригада...
- Ага, - подтверждает Гармоника, вгрызаясь зубами в голову скумбрии. - Нормальные пацаны.
- И это ты с такими шабашишь? - изумляется Куроцапов. - Да что они, сопляки, могут?
- Что надо, то могут. Чего не могут, у меня учатся.
- Ты смотри!.. - Куроцапов уже пьян. В его голосе все чаще всплескиваются булькающие звуки. Рыбу очистить он не может. Выдранные кишки неосторожно летят на одно из вырезанных стекол. - Могут они... Они могут только мотоциклы ломать. Магарыч ни за что требовать. А спроси у них гвоздь или огрызок кирпича - хрен поделятся. Еще пошлют... Они могут. Сопли не обсохли, а уже посылают...
Внутри Гармоника весь задрожал от смеха. Тот день он провел в Краснодаре, с хозяйкой дачи, - искали подходящий кафель для ванной комнаты. К вечеру, когда вернулись, ребята шабашники уже закончили облицовывать фигурным кирпичом цоколь дачи. Смеясь, они рассказывали, как глупый мужик, подъехавший на драндулете, пытался выцыганить у них кирпич. Уже тогда Гармоника догадался, кто это был...
Они очистили каждый свою скумбрию, выпили, но чуть закусили - и, как по команде, разом повернули головы на дверь. В дверях стояла жена Куроцапова. Она громко, с брезгливостью, поздоровалась и тут же ушла. Вслед за ней, петляя ногами, побежал Фомич. Женского голоса слышно не было, долетали лишь обрывистые булькающие слова Фомича: "А что?.. Стекло... Каждый день, что ли?.. А бычки... А что картошка? Что там ее копать?.."
Вытерев пальцы о тряпку, Гармоника вытащил сигарету и в ожидании закурил. Барабулька неопределенно сказал: "Да-а-а..." Появился Куроцапов. От двери к столу он добрался с трудом, держась рукой за стену. Скривив лицо и глядя в банку с вином, пробормотал: "Все. По стакану, и расходимся. Пора по хозяйству управляться".
XI
Копка картошки
Весь день над городком кружат тучи. Воздух тих; душно.
Лука Куроцапов, осовевший, в одних трусах сидит на тапочках, брошенных на землю под ствол абрикосового дерева. Из его носа непрерывно течет, и поминутно он шмыгает и трет по лицу ладонью.
Жена копает картошку. Но чего в огороде только нет: вымахал разных сортов паслен, и лопаются на его раскидистых ветвях перезревшие черные и желтые ягодки; сквозь паслен выше пояса пробилась щирица, сбросившая уже свои семена; есть конский щавель и лопух; оранжевыми кострами вспыхивает то тут, то там спутавшаяся в клубки повилика. Вьющаяся во все стороны березка-плетунья, как живая нить без иглы, старательно прошила и связала все сорняки в плотный узорчатый ковер.
Косу бы сюда! Но с эти делом Куроцапов незнаком. В ковре Галина прорывает и расчищает отверстие, находит земляной холмик с засохшей картофельной ботвой и вонзает под него лопату...
И так - с утра.
- Иди, давай! - зовет жена. - Одна мелочь. Ну, хоть одна бы попалась хоть с куриное яйцо... Еще и капустянка поела...
Фомич встает, кряхтит, как погоняемый на тяжелую работу. Чтобы не растерять в траве тапочки, влезает в огород босиком. Перебрасывается с женой двумя-тремя словами, берет ведро с картошкой. Его шатает, заносит, как груженый самосвал в гололед...
Уже четвертый час пополудни, а это только десятое ведро, что вываливает он на брезент в сарае. Оставшееся от вчерашнего застолья вино он выпил еще до обеда. На столе разбросаны огрызки окорока и копченой скумбрии; к одному стеклу, из тех двух, что вырезывал Гармоника, присохли рыбьи кишки. От винного сарая жена предусмотрительно спрятала ключ. И Фомич ныряет в тайное свое хранилище - под мотоблок, где припрятаны две трехлитровые банки с вином...
- Ты или пьешь, что ли? - шипит Галина, изучая его взглядом от лысины до трусов. - Что это?
- Где? - Изумляется Фомич, ставя на зеленый ковер пустое ведро, и тут замечает на своем животе красные потеки. Быстро растирает ладонью винные следы и уводит разговор: - Да то так, где-то что-то... А мелкая картошка, правда. То хорошо, что не спеклась, трава от солнца прячет.
- Дождя не будет, - Галина поднимает лицо и, жмурясь, смотрит на клубящиеся тучи, - дня за три управимся.
- Да что тут той картошки... - соглашается Фомич. И начинает торговаться, как и с самого утра, уже в десятый раз: - Дай ключ, наберу пол-литра. А то муторно...Тогда, может, буду копать...
- У тебя есть! - Галина уверена в том, что говорит. - Оставил небось... Знал же, картошку будем копать, чего вчера нажрался? Уж носи ведра, а то вообще свалишься. Вечером дам...
С притворной обидой Фомич шмыгает и трет ладонью под носом. Пошатываясь, возвращается к абрикосу. Поправляет на земле тапочки и садится на них. Вокруг трава усыпана длинными окурками. Но Фомич вытаскивает из пачки новую "примку", закуривает. Из носа потекло, и Фомич утирается так, что намокает сигарета, и отшвыривает ее. Берет другую...
Неожиданно из-за угла сарая появилась бунька. Она не видит своего зятя и проходит к началу огорода.
- Бог в помощь! - говорит она дочери. - Наконец собрались?
- В самый раз, - отзывается снизу, из-под дерева, Фомич. - И погода подходящая. Пасмурно.
- А ты чего разлегся? - шипит бунька. - Лопаты лишней нету?
"Да... - размышляет Фомич. - Хочешь знать, какой будет жена в старости, присмотрись к своей теще. Теперь у меня две гусыни. Одна дома, другая чуть в калитку - тоже сразу шипеть!"
- Простудился, - сказал он и притворно кашлянул. - Угораздило...
- У тебя всегда: то понос, то золотуха. Андрей уже уехал?
- А чего он вам дался?
- Там, баштан его... Гала, а ну, где телефон? Позвони ему. Пусть хоть скажет, что делать?
- Ему до баштана, что ли? - вспыхнул вдруг Фомич. - Да ему даже до картошки дела нет! Как сажать огород, он - в Краснодар! Как убирать, опять у него на уме Краснодар! А зима придет - подавай ему горяченькую картошечку с мясцом! Еще рожу будет воротить: мол, батя мелкую вырастил. Мол, у египтян надо учиться, у турков...
Подошла Галина.
- Что ты все: Андрей да Андрей! - прикрикнула она. - На себя глянь!.. Ведро полное. Иди забирай. Пошли, мам, в кухню.
Старухи, мать и дочь, о чем-то зашептались.
Проводив их взглядом, Фомич со свистом сморкнулся: из одной ноздри, потом из другой. Липкие пальцы вытер о трусы и понуро побрел в огород. Ему ничего не хочется: ни таскать ведра, ни сидеть, ни курить... Он глядит на небо, затянутое сплошь подвижными сизыми тучами, вздыхает и надеется на божью милость - дождь... Через три огорода он замечает Гармонику, срывающего в своем саду персики. В яркой зеленой листве персики горят празднично, как гирлянда из красных лампочек. Под деревьями и по огороду, где была картошка, земля чистая, от летней засухи белесая... "Брешет Гармоника, - думает Фомич, - что всю траву руками выдергивает кроликам. Два огорода, мамки и бабкин, соток двадцать пять. И все руками? Когда? То пьет, то на шабашках... Брешет! Наверно, химией опрыскивает..."
Фомич вздыхает и хватается за дужку ведра...
В сарае поднимает над мотоблоком брезент, сидя на корточках, вытаскивает банку и припадает жадно к ней губами. Вино течет красными струйками по подбородку, капает на грудь... Напившись вволю, Фомич хлопает на банке крышкой, запихивает ее обратно. Бережно поправляет брезент и, размазывая ладонями потеки вина на теле, идет к столу, где лежат стекла и ошметки закуски. Вставлять сегодня стекла ему тоже не хочется...
В кухне жена сидит одна и ест арбуз. Бунька уже ушла.
- Ну, что? - говорит с порога Фомич.
- Да вот... Пасмурно, а какая-то духота, пить тянет...
- А, а как мне, так...
- На! - Галина наклонилась, откуда-то с полу подняла и поставила на стол литровую банку с вином. - На, не ной только! Но чтобы вечером управлялся сам. Я буду снова те ведра с дертью таскать?
При виде вина Фомич оживился. На столе появляются жареные бычки, хлеб, огурцы... Но пить уже пьяненький Фомич не хочет; его тянет прицепиться к кому-нибудь, поговорить... Но сын, и тот сбежал в Краснодар. Жена устала и пошла в другую комнату отдыхать.
- Звонила Андрею?
- Да.
- Как доехал?
- Нормально доехал.
- А бунька чего?
- Да... Андрей у нее что-то посеял. Арбузы, что ли?.. Соседская коза залезла, все пожрала, а он ругается.
- Барин какой! Посеял... Знаю, что он сеет. Огород весь сорняками зарос. Мало того, что мы, пенсионеры, кормим и поим его, так уже девяностолетняя старуха должна на него горбатиться! Он только распоряжается, ручками размахивает, голоском лепечет... как тот губернатор. А у самого в голове понос. Давала ему на дорогу деньги?
- Да. И бунька тоже.
- Ну и зря! И я дал...
- А на меня чего орешь?
- Я не ору. Просто был выпивши и дал... А он просил?
- Нет. Сказал только, что еще в Пятигорск поедет. К какому-то другу.
- Вот же хлюст! Умеет же! Ничего не просит - все ему дают. Ничего никому не дает - все ему должны. И все у него как-то само собой... Зять вроде бы ему подарил мобильный телефон ("Один мне", - сказала Галина; но слова ее Фомич пропустил мимо ушей.), а платить за разговоры должна ты. Подарил компьютер, опять же ты должна оплачивать тот чертов интернет... Телевизор, проигрыватель, приемник... - что там еще? - это электроэнергия. Пусть копейки, но пусть он сам заработает эти копейки! Да что я, в конце концов! Ему сорок пять лет, а я о нем как о ребенке. Это вы с бунькой все нянчитесь с ним. Разбаловали с детства. А вот отказали бы раз, два... Он бы задумался.
- А ты о чем думаешь? - лениво отозвалась жена и протяжно зевнула. - Сам же и дал ему деньги.
- Я думаю... Что я думаю? Я думаю, что вот росло вроде бы сортовое дерево, а начало родить - дичок дичком. Обманулся! Вот о чем я думаю. Но сын же - не дерево, не выкорчуешь... Ты спишь, что ли?
Жена молчит.
Фомич наливает в стакан, выпивает... С тарелки взял жареный бычок, притянул к носу и недовольно поморщился. Ему показалось, что от рыбы несет затхлой тиной. И тут его нагло обманули: или этот прикидывающийся простачком бондарь или те, хитрые сторожа-шабашники. Верь теперь рассуждениям бондаря о вине, о кислоте!.. И Гармоника такой же, обманул: ведь видел, вчера, что Фомич уже пьян, и мог бы сам вставить стекла... Фомич снова наливает и выпивает... Обманывают зеленые проходимцы, закупщики мяса... Обманывают те, кому сдает в невыгодную для себя аренду землю... Обманом обволакивают и те, кто хочет нажиться на его земле, а самого пустить по свету кочевником... Фомич снова выпивает. Глазки его слипаются; то, что течет из носу, он небрежно размазывает по щекам. А сам? Бежал, суетился с той торопливостью по жизни, словно хотел обогнать и обмануть самое время, и тут понял вдруг в свои под семьдесят, что обманывают все и все хотят быть обманутыми, тешась глупой надеждой, что лучшее будет завтра. И только ему надеяться уже не на что, потому что он обманулся в главном - в сыне. С такими мыслями Фомич засыпает, ткнувшись липкой щекой в стол.
Аминь
© Сергей Ворона, 2012-2024.
© Сетевая Словесность, публикация, 2012-2024.
| НОВИНКИ "СЕТЕВОЙ СЛОВЕСНОСТИ" |
|
 |
| Айдар Сахибзадинов. Жена [Мы прожили вместе 26 лет при разнице в возрасте 23 года. Было тяжело отвыкать. Я был убит горем. Ничего подобного не ожидал. Я верил ей, она была всегда...] Владимир Алейников. Пуговица [Воспоминания о Михаиле Шемякине. / ... тогда, много лет назад, в коммунальной шемякинской комнате, я смотрел на Мишу внимательно – и понимал...] Татьяна Горохова. "Один язык останется со мною..." ["Я – человек, зачарованный языком" – так однажды сказал о себе поэт, прозаик и переводчик, ученый-лингвист, доктор философии, преподаватель, человек пишущий...] Андрей Высокосов. Любимая женщина механика Гаврилы Принципа [я был когда-то пионер-герой / но умер в прошлой жизни навсегда / портрет мой кое-где у нас порой / ещё висит я там как фарада...] Елена Севрюгина. На совсем другой стороне реки [где-то там на совсем другой стороне реки / в глубине холодной чужой планеты / ходят всеми забытые лодки и моряки / управляют ветрами бросают на...] Джон Бердетт. Поехавший на Восток. [Теперь даже мои враги говорят, что я более таец, чем сами тайцы, и, если в среднем возрасте я страдаю от отвращения к себе... – что ж, у меня все еще...] Вячеслав Харченко. Ни о чём и обо всём [В детстве папа наказывал, ставя в угол. Угол был страшный, угол был в кладовке, там не было окна, но был диван. В углу можно было поспать на диване, поэтому...] Владимир Спектор. Четыре рецензии [О пьесе Леонида Подольского "Четырехугольник" и книгах стихотворений Валентина Нервина, Светланы Паниной и Елены Чёрной.] Анастасия Фомичёва. Будем знакомы! [Вечер, организованный арт-проектом "Бегемот Внутри" и посвященный творчеству поэта Ильи Бокштейна (1937-1999), прошел в Культурном центре академика Д...] Светлана Максимова. Между дыханьем ребёнка и Бога... [Не отзывайся... Смейся... Безответствуй... / Мне всё равно, как это отзовётся... / Ведь я люблю таким глубинным детством, / Какими были на Руси...] Анна Аликевич. Тайный сад [Порой я думаю ты где все так же как всегда / Здесь время медленно идет цветенье холода / То время кислого вина то горечи хлебов / И Ариадна и луна...] |
| X |
Титульная страница
Публикации: | Специальные проекты:Авторские проекты: |
