Словесность

[ Оглавление ]








КНИГИ В ИНТЕРНЕТЕ


   
П
О
И
С
К

Словесность



      СТИХОТВОРЕНИЯ

      
      

      БЛЮЗ ПУСТОЙ КОМНАТЫ

      Квартира одинокого инженера ждет прихода одинокого инженера. Беспорядок насторожился, хотя и знает, что поскольку давно никто не убирает, то, очевидно, и сегодня его не будет никто убирать. Но его мудрость ему говорит, что одно дело знать, а другое - предчувствовать, как и лампочка, еще не отличимая от темноты, каждый вечер предчувствует наоборот: вдруг сегодня инженер не придет? Все предметы подбирают свои черты, готовясь к их восприятию человеком и к своему эвентуальному перемещению в пространстве. Из всей квартиры сама на это способна только серая бабочка. Ее не любят и назвали бы молью. Так один раз ее вслух назвал инженер. Какая томительная тишина. Что мы, предметы? В лучшем случае, автоматы. Мы не можем мыслить, потому что не телепаты. Инженер одинок и всегда молчит, а нам неоткуда брать информацию, нам не с кого брать пример. В нашем присутствии он чаще всего спит. Инженер. Остается стихия чувств: ожидание, паралич, любовь, беспомощность, страх, терпение, отчаяние, ипохондрия, боль. Спокойствие, старость, исчезновение. В пустой квартире между всеми сложные отношения. Но неужели в чувствах всей нашей жизни смысл? Так не может быть, ибо именно в чувствах вся наша жизнь, а смысл жизни - вне жизни, и значит, он - не в них, а в чем-то принципиально ином. Разумеется, если и вообще он есть. Один из нас показывает, что уже шесть, а другой показывает январь. Но и без них мы знаем, что уже темно: примат непосредственного восприятия над сопоставлением показаний приборов. Зачем календарь и часы, когда есть окно, а за ним - хлопья снега летят на зажженный фонарь. Ясно и так - шесть часов и январь. Может быть, скоро придет инженер. Мы всё же выкручиваемся, и иногда неплохо: по своему стилю узнаём, какая сейчас эпоха, по своей цене судим об экономике, всем естеством знаем законы термодинамики, магнетизма, акустики, оптики; среди нас - трюмо, холодильник и пылесос. Но разве это снимает проклятый вопрос? Кто-то сказал: смысл нашей жизни, ее полная и высшая мера состоит в ожидании прихода инженера - живого, разумного и высшего существа. Но мы видим, как у него болит голова, как он одинок и как ему на нас наплевать, как он старается поскорее лечь спать и погасить им же зажженный свет. Так что разве это ответ? Ночью мы, бессонные, покорные своей судьбе, остаемся опять в себе, разъединенные, наедине с собой. Квартира одинокого инженера ждет прихода одинокого инженера с замиранием сердца, с отчаянной чувств борьбой. Париж, январь 1997
      _^_
      
      
      
      

      2005-й ГОД

            Памяти лейтенанта Смита "Приедается всё"
                Б.П.
      Море у мыса Канаверал наверное, резко уходит вниз. Секунды тратятся на пробитие облаков. Ракета сейчас прекратит безумное рвение вверх и начнет медленное падение к Марсу. "Так идти космосу,- думал Смит,- Привыкай, привыкай жить в пустоте." Минуту назад двухтонное, тело уже парит. Звезды ярче чертей. Он сейчас - главный человек на Земле, потому что находится вне Земли и дальше теперь от нее, чем ширь полей может позволить кому-нибудь быть вдали от любого другого или любой другой. Ракета падает к Марсу по самой прямой кривой. Четыре года назад беспилотный зонд "Уран-6" повредился в компьютере и ушел за пределы этой единственной, данной нам с детства системы: роковая ошибка, безумие или месть? Джонатан Смит, который любил в школе - школу, а вне школы - людей, Джонатан Смит, который уплыл в Австралию, в летный колледж-лицей, он, прошедший детекторы Си-Ай-Эй, в теченье минуты видит простор морей, одновременно - Вашингтон и Аделаиду, детство и юность, центр своих дней,- и тут же теряет из виду. (Героический период полета закончился, наступает романтика будней.) Смит - лейтенант, в тридцать два года основное занятие - падать. Славы он достиг - уже - в любом случае тем, что хотел, согласился и был признан годным к падению. Падать, падать и падать. Но падать разумно, в награду - красная точка станет бурым огромным шаром, станет бурями, станет миром, станет владением, станет штатом, то есть родиной, федеральным округом со столицей - "Смит". В этом месте раздумий Смита тошнит. Или - выразить личность (пульт управления - перед ним) и на третьей космической, голым солнцем палим, аннулировать разум и пересечь астероидов пояс, посметь - и утечь. Исполнить желание увидеть звезды, на полуторной скорости света живущие, и в единицу времени пережить в полтора раза больше событий, в полтора с лишним раза больше - пустоты, долететь до искривления времени - как пронзило - вернуться в Аделаиду! Джонатан смотрит с абсурдом на бриллиантовый "Ролекс": то, что на нем - навсегда ошибка, хотя механизм безупречен ("Подарю марсианскому Канту"). Долг боролся с чувствами и поборол. Верность присяге - паденье. (Через год) Ракета Смита совершит посадку на Марс. Уже другой президент, но опять демократ, шлет лейтенанту приветствие в четвертый раз и уверен, что он же его встретит назад на мысе Канаверал, над ослепительным морем, под потрясающим небом, об изнанке которого Смиту таки будет что рассказать. Джонатан Смит, по матери - кельт, по отцу - англосакс, (полу-янки, полу-ирлашка) совершает посадку на Марс! "Я опять перестал понимать, где верх и где низ: я сейчас - высоко или низко? Целый год я падал, а теперь полнеба занимает планета, чуть не подумал - Земля, и двигаясь так же и так же вверх по направлению к ней, я в конце концов упаду вниз, на небесную цель стремлений Америки и всего человечества. Гагарин, Армстронг, Смит." Смиту плохо, Смита опять тошнит. Он начинает чувствовать скорость и неизбежность, и неизвестность, а невесомость он чувствовать перестает. Это заканчивается полет. (Эпилог) Конструкторы в НАСА, конечно, евреи, напортачили с тормозными реле, и "Скайуондерер-2" врезался в грунт, в марсианскую красную пыль, оказавшуюся такой же смертельной, как Сахара, Флорида и Байконур. Позади были сто миллионов миль. Кто встречает его у входа в космический рай? Улыбка Гагарина, бьющая через край шлема с надписью Си-Си-Си-Пи, лицо Комарова, упавшего пеплом в степи, Кеннеди с вечно поднятой в привете рукой, лунатик Нейл, ушедший на вечный покой. Кто б его встретил у врат земного Аида? (Единственно верная рифма к слову "Аделаида"). (Envoi) Мы, марсианские постклассические поэты, рассказали для вас историю эту, так как сами бы вы не смогли. Литература в краю телепатов исключает вопрос влияний: нет "я" поэта, есть только "мы" - литературный процесс страны. Зная ваши сокровенные мысли, вам, отважные астронавты Земли, мы посвящаем эти корявые строчки, выведенные пальцем в пыли. Париж, декабрь 1996
      _^_
      
      
      
      

      ПОВЕСТЬ О КОММУНИСТЕ

            questa morte che ci accompagna dal mattina all'sera, insomna, surda, come un vecchio rimorso
                C.Pavese (цит. по пам.)
      В самом начале 50-х годов, сезон? - скорее зимой, чем летом, в один туринский отель поселился человек, в реальности бывший поэтом, но как-то закончившийся: покрой пальто и особая пыльность, присущая лицам бывших людей, говорили об этом. Посидел внизу, в холле, потрогал ворох газет: "Унита", "Реппубблика", "Стампа". Поднялся под самую крышу, в свой номер 440. Дверь закрылась и зажглась лампа. Что произошло до того, как нашли тело, сверили номер и мир узнал имя? Предметы видели всё, но в своем эгоизме каждый предмет говорил: я свидетель, и дальше молчал, не проясняя дела. Начать их допрашивать? Покрывало смято, часы на полу, умывальник и зеркало - кровью, и так далее, могут начаться споры: например, какого цвета глаза на портрете? Итак, он поднялся наверх, в номер 440, и зеркалу в ванной промолвил: "Привет, Чезаре!" Нет, не таким он видел себя каждое утро, склоняясь над своим отраженьем… Что сейчас бросилось, красное, красное море, марево… Хватит истерики, лирики и псевдоисторики. Соотечественники прошлых веков поняли : это рвалась из оков информация, организующая мир, космос большой и малый (в данном случае - малый, но и большой - развалился в пыль). Что составило книгу стихов и два предшествующих романа, в кафетериях рокот слов, космос огромный, малый. Бесчисленное количество информации обо всем, уникальной, гибнущей навсегда из-за того, что в последние года два те глаза на него не смотрели, чтобы прийти сейчас в самый последний раз, как в раковине собравшаяся вода. Мы собираемся давать деньги, миллиарды послевоенных лир, на экспедицию в погибший мир, чтобы что-то восстановить. Но если бы он не умер, нам не пришлось бы платить. Важно все же понять: человек - не хранилище информации, скорее как-то наоборот: пишущая рука или говорящий рот обусловлены абстрактной структурой, которую нельзя отождествлять с культурой, языком-речью и прочей такой мурой. Наша структура представляется принципиально другой. Попытаемся объяснить. Условием обыкновенной человеческой свободы является то, что земные народы весьма многочисленны, а закон - один и к каждому человеку полностью не применим. Тут и там возникает зазор, для каждого человека свой. Сумма зазоров составляет пространство свободы и дает возможность по-человечески жить, хотя и заставляет соображать головой. Трудно понять, хотя легко объяснить дальше: теперь представим, что человек один во Вселенной, и в ней же - один закон, и уж тут - он охватывает субъекта со всех сторон, уничтожает за любой уклон, и бедному парню никуда не уйти: в законе отсутствует идея пути. По нашему представлению, так существует поэт: сто пятьдесят лет назад романтики подсказали этот ответ. Остается второстепенный вопрос. В своей речи товарищ Луиджи Лонго долго говорил о партийном долге, а Чезаре Павезе был коммунист. Как согласуется его поступок с партийной этикой, возможно, глупой, но которую он добровольно решил себе - взять - он - нет, согласовать невозможно, поэтому факт исторический нам говорит: поэт вышел из партии на момент, когда смерть положила конец его дням. Что остается теперь делать нам, в которых кровь еще совершает круги по жилам, еще крутящимся в историческом колесе? Торговля компьютерами и небрежно срифмованные эссе, написанные новым корявым стилем, для которого характерны: нерегулярные перебои ритма, бедность, отсутствие или случайность рифмы, холодная рассудочность, абстрактный философизм, на уровне лексики - эклектизм, на уровне этики - ледяной цинизм, на уровне чувств - абсолютный ноль. Интеллектуальный бандит современности, осваивающий роль сбегающего с Воклюзских холмов Петрарки, делает ошибку забыть невольно, рожденный там, где дни туманны и кратки, что смерть, измена, любовь - это, прежде всего, очень больно. Париж, январь 1997
      _^_
      
      
      
      

      PATRIOTICA

            Как сладостно отчизну ненавидеть И жадно ждать ее уничтоженья
                  И.Печерин
      Генерал Власов сидит на смолистом пне. В течение двух недель Власов думает обо мне: "В лесу была речка, в речке был брод. Я окружен. Меня больше нет. Всё пропало. Вперед." Генерал армии Власов поднимается с пня и начинает действовать за меня. Он убедил солдат, что будущее принадлежит врагу, убедил врага, что солдаты принадлежат ему, пришил ромбик РОА к каждому рукаву, - который при этом не перестал быть врагом, но это - секрет, об этом потом, когда мы вместе с ним вступим в Москву. "C’est foutu, dégueulasse, quelle merde", pensait le maréchal Pétain seulement une année avant se tenant droit devant quelqu'un moustachu et presque nain. "Une perte est toujours une perte, même si l'on en gagne bien." * Генерал по фамилии на букву "В", за которой где-то следовала буква "эль", убеждал себя, что стоит во главе некоторой армии, когда одолевал хмель, был безвылазно перевезен в Берлин, жил по большей части один и мужественно преодолевал сплин. "Вы помните, Fräulein, дороги Смоленщины?" - любил он спрашивать у секретарши Кати, бесцветной усталой женщины, стремясь прижаться к ее груди, и так далее. Таковы кощунство и ложь. Такова версия жизни генерала Власова, принадлежащая британским историкам. Перепишем историю заново пером Иосифа Флавия. Estuvimos entonces con todo el regimento en una selva muy grande. No más teníamos armas, no más teníamos forzas, comida y agua. Qién pues podía decir que nosotros ya venceremos en Europa Central juntos con los alemanos y con nuestro querido y estimado colonel-general Andrey Andreyevich Vlasov, y todos los hombres entremos en la ciudad de Moscú para establecer república rusa trabajadora y populista. En el año quarenta y uno en esta selva oscura nada era para nosotros menos evidente. ** Что он чувствовал во время триумфа в Москве, во время парада РОА, когда стучали их сапоги? Что происходило у него в голове, когда победа перестала быть чудом и снова стали врагами враги, что ощущал генерал? - Вкус мёда во рту. Париж, 1997

      * (фр.) Пиздец, мерзость какая, дерьмо,­ думал маршал Петэн за год до этого, стоя навытяжку перед человечком с усиками. ­ Потеря всегда потеря, даже если с этого хорошо имеешь.
      ** (исп.) Тогда мы очутились в огромном лесу. У нас больше не было ни оружия, ни еды, ни питья. Кто мог бы сказать, что мы еще одержим победу в Центральной Европе, вместе с немцами и с нашим любимым и уважаемым генерал­полковником Андреем Андреевичем Власовым, и все как один войдем в Москву, чтобы установить русскую народно­трудовую республику. В сорок первом году, в том сумрачном лесу, ничто не казалось нам менее очевидным.

      _^_
      
      
      
      

      LOUVRE

          Только тот, кто знает истинную сущность языческих богов, способен это понять.
                    Хагига
      - Зачем ты сюда пришел? - Меня привела страсть. - Страсть понять или страсть взять? - Я хотел посмотреть, как спит в Лувре Гермафродит. - Ты смотрел всего шесть минут, а всего провел тридцать шесть в длинном зале, в котором не счесть Диан и Афродит. Ты был в ужасе или нет? - Я был в гневе и весь открыт, и гнев превозмогал стыд, и клянусь, что все тридцать шесть минут я повторял, что сказал Талмуд: "Если бы ты жил в те времена, ты мчался бы им служить." - Если бы ты на него смотрел не шесть минут, а восемь минут, ты жил бы в те времена. 1997
      _^_

      © Анатолий Величко, 1999-2024.
      © Сетевая Словесность, 1999-2024.

      Обсуждение





Словесность