ПРАЗДНИК ТОПОРА
ЧАСТЬ ВТОРАЯ
Глава девятая. Спящий красавец
Уже два дня подряд Соня практически ни на секунду не выходила у Раскольникова из головы. После той прогулки по Неве, когда, обнимая её, он обрёл новые силы и излечился от мучавшей его тревоги, она возникала перед его мысленным взором не иначе как окружённая каким-то магическим сиянием, в лучах которого ему отчаянно хотелось вновь обрести свет и тепло. Но, с другой стороны, Раскольников ощущал, что чувства, которые он совершенно очевидно питал к Сонечке, ущемляют его самолюбие. Ведь не было никаких сомнений в том, что он попал в зависимость от этой девочки и, хотела Соня того или нет, в её руках оказалась теперь верёвочка, привязанная другим концом к центру его души. Сонечке даже не надо было специально дёргать за эту верёвочку: желания и мысли Родиона сами послушно тянулись за ней, будто она являлась их единственной и полноправной хозяйкой.
Особенно ясно ощутил он это, когда Соня на следующий день после той знаменитой прогулки не явилась, вопреки договорённости, к месту назначенной встречи. Раскольников готов был разрыдаться от разочарования и обиды. Но сколько ни злился он на Сонечку, желание вновь и как можно скорее увидеть её было сильнее. Поэтому, борясь с собственной досадой и уязвлённой гордостью, Раскольников в тот же вечер позвонил ей, однако никого не смог застать. Он не сомкнул глаз всю ночь, и днём уже почти ежечасно выходил из дома, чтобы, отстояв в очереди в телефонную будку, набрать Сонечкин номер, каждый раз, впрочем, совершенно безуспешно. Лишь утром следующего дня ему удалось застать старуху-соседку, которая заспанным голосом сообщила ему:
- Сони нет и не будет в ближайшее время. У неё отец умер, она сейчас похоронами занимается.
- Как умер? - испугался Раскольников.
- Под машину попал, - объяснила старушка. - Такое вот несчастье.
Раскольников швырнул трубку на рычаг и, придерживая рукой сердце, подпрыгивающее как акробат на батуте, вышел из телефонной будки. У него кружилась голова при мысли, что над залитой солнцем лужайкой, на которой Сонечке, благодаря ангельскому терпению и неисчерпаемому оптимизму, до сих пор удавалось спасаться от бушующих вокруг безжалостных жизненных бурь, повисла теперь огромная туча непоправимой беды, окончательно заслонившая солнечный свет от этого кроткого создания.
Могла ли Сонечка остаться прежней после того страшного удара, который только что нанесла ей безжалостная судьба? Нет, эта последняя капля страдания заставила бы даже самое тихое озеро выйти из берегов и превратиться в раздираемый ветрами океан. Так рассуждал про себя Раскольников, ускоряя шаг по направлению к своей парадной и с горечью осознавая, что единственное деревце, под которым он нашёл тень в раскалённой пустыне существования, неизбежно должно засохнуть и потерять свои нежные зелёные листочки. Теперь ему необходимо было бежать как можно дальше от этого погибающего деревца, если он не хотел сам обжечься об испепеляемый изнуряющей жарой растрескавшийся ствол.
Но, видимо, ниточка, которая связывала его с Соней, была слишком уж крепкой, потому что ноги как-то сами привели Раскольникова не домой, куда он направлялся, а к автобусной остановке.
"Нет! - испуганно воскликнул про себя Раскольников. - Я туда не поеду! Подготовка к похоронам - что за удовольствие? У меня и своих проблем полно".
Но именно мысль о собственных проблемах заставила Раскольникова в конце концов вскочить в подоспевший через пару минут автобус, следующий к станции метро.
"Лучше уж посмотреть на чужие проблемы, как бы больно это ни было, чем сходить с ума от своих", - решил он, протискиваясь на заднюю площадку.
Раскольников боялся, что не найдёт дом Мармеладовых, и потому всю дорогу на трамвае от станции метро Василеостровская напряжённо глядел в окно, стараясь не пропустить нужную ему остановку. Но вот трамвай пересёк крошечную речку Смоленку и вдоль дороги потянулись унылые здания заброшенных фабрик с заколоченными фанерой окнами и покрытые слоем копоти невысокие дома.
"Где-то здесь, - подумал Раскольников и тут же увидел дом, который в отличии от других, выкрашенных в желтоватую краску, имел какой-то малиновый оттенок. -Да, это он!" - Родион поспешил выйти из лениво раскрывшего свои дверцы трамвая.
Ему показалось, что малиновый цвет на облупившихся стенах дома выглядит теперь более ярким и насыщенным, чем прежде.
"Кровь, здесь пролилась кровь", - в ужасе подумал Раскольников и зашагал быстрее, чтобы перегнать пытавшиеся забежать вперёд тревожные мысли.
Поднявшись на пятый этаж и с трудом разобрав в темноте фамилию Мармеладовых на косяке обитой разодранной клеёнкой двери, Родион нажал на кнопку звонка. Почти мгновенно дверь отворилась. Перед ним возникла сама Сонечка. На ней были уже знакомые ему фиолетовые бархатные брюки и какая-то новая, расшитая крестиком и украшенная блёстками блузка. В выражении её лица он не заметил ничего необычного: всё то же тихое, уравновешенное спокойствие, которое, казалось, только в эту секунду было слегка нарушено его появлением.
- Как ты меня здесь нашёл? - Соня удивлённо, но в то же время как-то радостно вскинула на него глаза. - Ага, понимаю, - продолжала она, потому что Родион замялся с ответом, - через справочное бюро: я ведь до сих пор тут прописана... Ну заходи.
Она пропустила его в квартиру. В длинном коридоре двое из детей Катерины Ивановны - старший мальчик и девочка - пинали ногами консервную банку, пытаясь отбить её друг у друга. Раскольников уже было подумал, что старуха, с которой он разговаривал по телефону, что-то перепутала и никто из членов этого семейства не попадал под машину, а тем более не умирал. Но тут же ему пришлось вздрогнуть, потому что через приоткрытую дверь, ведущую в комнату Мармеладовых, он разглядел краешек гроба.
- Послушай, - сказала Соня, немного взволнованно беря его за руку и заслоняя собой дверную щель, - извини, что я тогда не пришла и вообще исчезла, не предупредив тебя. Но у меня в семье произошло одно событие...
- Твой отец... - выдавил из себя Раскольников, чтобы помочь ей сообщить ему тяжёлую новость.
- Так ты уже знаешь? - Соня облегчённо вздохнула, будто самое трудное в сложившейся ситуации заключалось именно в том, чтобы донести её до сведенья Раскольникова.
- Соня! - позвал из комнаты женский голос.
- Подожди тут, - бросила ему Соня и скрылась за дверью.
Консервная банка, которую гоняли по коридору дети, с пронзительным звоном ударилась о соседскую дверь. Амалия Фёдоровна Липпевехзель высунулась из своей комнаты.
- С ума спятили, что ли? - закричала она на детей. - Отчим мёртвый в квартире лежит, а они тут футбол устроили!
- Он не мёртвый, - с опаской сказал мальчик, подбирая банку, всё ещё крутившуюся вокруг своей оси у порога Амалии Фёдоровны, - он просто заснул, как спящая красавица из сказки, нам Соня объяснила.
- Соня вам ещё и не то наплетёт, слушайте её побольше, - Амалия Фёдоровна подтянула съехавшую бретельку бюстгальтера и, проверяя всё ли в порядке, на всякий случай ощупала свои пышные груди под ярко-фиолетовым платьем. - Тоже мне - "спящий красавец". Вы большие уже детки и должны понимать - окочурился человек и всё тут, - она поковырялась ногтём в зубах, пытаясь выудить застрявший там кусочек пищи.
Девочка заплакала.
- Не умер он, ведь не умер? - повторяла она сквозь слёзы, обращаясь к брату.
Мальчик, видимо чувствуя ответственность за младшую сестру, взял её за руку и потянул в сторону кухни:
- Пойдём, посидим там, Анюта. В комнату пока нельзя: Соня не велела заходить. Она сказала: когда начнётся праздник, нас позовут...
Услышав про праздник, Раскольников удивлённо посмотрел вслед удаляющимся на кухню детям.
- Вы чего, на похороны пришли? - спросила Амалия Фёдоровна, приближаясь к нему и, видимо, вспоминая, что однажды уже видела его тут. - Друг семьи что ли?
- А когда хоронить будут? - не отвечая на её вопрос, нерешительно поинтересовался Раскольников.
- Это вы уж у Сони спросите. Она этими делами занимается. Сама всё по своему вкусу организовывает, мы тут вообще ничего понять не можем. Доставила вот к нам сегодня покойника прямо из морга. Ну кому такое безобразие нужно? Пусть бы он там уже до похорон лежал. Так нет: говорит, надо с ним по-человечески попрощаться, в кругу семьи. А я считаю: если уж он жил не по-человечески, а, наоборот, свинья-свиньёй, то человеческое прощание тут абсолютно неуместно. Подумать только, грохнулся пьяный под машину, ни о жене, ни о дочке, ни о жениных детках не подумал. Хотя им без него, наверное, лучше будет - одной обузой меньше.
Она зевнула и удалилась назад в свою комнату. Несколько минут Раскольников топтался один в коридоре, не зная, куда податься. К Мармеладовым он заходить не решался: во-первых, перспектива увидеть вблизи тело покойного не приводила его в особый восторг, а во-вторых, за дверью слышался приглушённый плач младшего ребёнка, прерываемый глубокими всхлипываниями Катерины Ивановны, и Раскольникову не хотелось вторгаться в самый центр чужого горя. Он всё ждал, что Соня снова выйдет к нему, но она почему-то не выходила: видимо, совсем раскисшая перед гробом мужа Катерина Ивановна нуждалась в срочной порции утешений.
Из уборной донёсся звук спускаемой воды и в коридоре показался пребывавший, по-видимому, всё это время в туалете второй сосед - Лебезятников, про которого Родион слышал ещё от Мармеладова. В руках Лебезятников почему-то сжимал крошечный блокнотик и такой же крошечный карандашик. Проходя мимо Раскольникова, он немного опасливо задержал на нём взгляд, затем тихо, едва слышно поздоровался и собирался уже исчезнуть в своей комнате, но вдруг остановился и, снова развернувшись к Родиону, осторожно спросил:
- Вы не знаете случайно рифму к слову "ботинок"?
- "Ботинок"? - удивлённо переспросил Раскольников. - Ну "рынок", "инок", "новинок"...
Лебезятников почесал карандашиком затылок и сосредоточенно уставился в свой блокнотик.
- Нет, не подходит, - вздохнул он наконец.
- Стихи пишете? - поинтересовался Раскольников.
- Поэму, - не без гордости объяснил Лебезятников. - Совсем недавно на литературное поприще, так сказать, вступил и вот увлёкся. Идеи так в голову и лезут: так что я с бумагой и карандашом теперь ни на секунду не расстаюсь... Хотите посмотреть? - застенчиво потупив глаза, он протянул Родиону свой блокнотик. - Буквально пару минут назад набросал.
Раскольников нехотя принял блокнот у него из рук и, невольно зевнув в предвкушении обычного в таких случаях рифмованного занудства, пробежал глазами первые четыре строчки, после чего рот его снова раскрылся сам собой, но уже не для очередного зевка, а от неподдельного изумления, ибо на бумаге значилось следующее:
Таракан залез в гондон,
Таракан усатый.
Я такой же, как и он,
Только волосатый.
Лебезятников, довольный тем, как подействовал на Раскольникова этот стишок, подбодрил его:
- Вы дальше, дальше смотрите...
Раскольников послушно перешёл к следующей строфе:
Таракан залез мне в зад,
Слышит - там симфония.
Нет теперь пути назад:
У него агония.
- Боже, - глаза Раскольникова окончательно округлились.
- Дальше, дальше, - Лебезятников потирал руки от удовольствия, что его стихи не оставляют читателя равнодушным.
Раскольников, придерживая блокнотик на всякий случай подальше от глаз, словно из него могло выскочить какое-нибудь чудовище, прочитал третий куплет:
Таракан кричал "ой-ой",
Вскоре смолк, зараза.
Это я его струёй
По стене размазал.
- Какой струёй? - вырвалось у Раскольникова.
- Ну тут по-разному можно интерпретировать, - ответил Лебезятников, лукаво улыбаясь.
- Ага, - Раскольников, всё ещё не до конца оправившийся от соприкосновения с подобной литературой, протянул блокнот назад законному хозяину.
- Понравилось? - спросил Лебезятников и, не дожидаясь ответа, самодовольно продолжал: - Я тут ещё одну строфу начал, про то, как таракана вырвало в ботинок, но вот к "ботинку" пока рифмы подобрать не могу... Вот так вот, строчка к строчке - глядишь и поэма готова.
- Вы её... издавать собираетесь, - осторожно поинтересовался Раскольников, - или просто так в кругу друзей читать?
- В кругу друзей? - Лебезятников задумался. - Да нет. Откуда у меня друзья-то? Но вы правы: зачем таким стихам пропадать? Знаете что? Я их на радиостанцию "Свобода" пошлю.
- "Свобода"? - переспросил Раскольников.
- Ну да. Стихи-то смелые, не в "Правду" же мне с ними идти, как вы считаете? А "Свобода" - орган демократических сил, они там просто обязаны внять голосу нового русского поэта, обращающегося в своих стихах к самым рискованным темам. Ну а когда перестройка у нас окончательно победит и мы, отбросив ложную стыдливость, наконец-то создадим передовое общество по образу и подобию западных цивилизаций, то моя книжка и в России сможет появиться, - размечтался Лебезятников.
В этот момент в квартиру несколько раз настойчиво позвонили. Лебезятников поспешно скрылся в своей комнате. Соня выскочила в коридор и побежала открывать.
- Это мои друзья пришли! - успела бросить она Раскольникову на ходу.
Едва Соня отворила дверь, в квартиру ворвались ритмичные переливы бубенчиков, и Родион на мгновение представил себе, что в коридор сейчас въедет тройка, погоняемая удалым ямщиком. Однако его ожидания не оправдались: вместо тройки внутрь влетела, вернее не влетела, а элегантно влилась, подобно гибкому ручейку, довольно внушительная группа кришнаитов с колокольчиками и тамбуринами в руках. Несмотря на то, что прибывшие довольно активно ударяли в свои тамбурины и энергично переминались с ноги на ногу, будто срочно хотели в туалет, их лица выражали полное отсутствие каких-либо эмоций, словно кто-то завладел дистанционным управлением, координирующим процессы в их голове и нажал на кнопку с надписью "Pause". Поверх одежды на кришнаитов были наброшены цветные простыни, немного кокетливо собранные в складки и закреплённые узелками на плечах по античному образцу, из-за чего пёстрые гости походили на статистов, задействованных в массовых сценах голливудского фильма из древнеримской жизни.
Услышав бодрые звуки тамбуринов, дети Катерины Ивановны выскочили из кухни и с криками "Праздник пришёл! Праздник пришёл!" присоединились к процессии, направлявшейся теперь прямиком в комнату Мармеладовых.
- Зачем ты их впустила? - почти с ужасом шепнул Раскольников Соне, которая с неподдельным вдохновением сложила руки под подбородком, как для молитвы, и, раскачиваясь в такт звона бубенчиков, следовала за кришнаитами.
- Да я же сама их и пригласила, - объяснила она Родиону тоже шёпотом. - Это ритуал такой, что-то вроде панихиды, но по нашей, по индуистской религии. Если не провести эту процедуру по всем правилам, то душа умершего не сможет успокоиться на том свете.
Раскольников нерешительно переступил вместе со всем порог комнаты, где лежал усопший, и остался стоять у двери, чтобы иметь в любой момент возможность незаметно выскользнуть вон. Между тем кришнаиты плотно обступили гроб, так что Мармеладова к облегчению Родиона стало почти не видно и, сменив ритм шумовых эффектов, начали дружно раскачиваться из стороны в сторону, как перепившие пива немцы на празднике баварского фольклора, затянув при этом: "Хари Рама, Хари Кришна". Дети радостно прыгали рядом. Соня старательно подпевала своим собратьям по религии, но на её лице не было и следа той непроницаемой безучастности, которая делала гостей-кришнаитов похожими на роботов, с механическим равнодушием повторяющих одно и то же движение. Напротив, Сонечкины глаза светились целой палитрой различных чувств и переживаний: восторг смешивался в них с печалью, боль с выражением робкой надежды. Она то умиротворённо улыбалась, то смахивала с ресниц вырвавшиеся наружу слёзы.
Родион устремил свой взгляд в противоположный конец комнаты, где облокотившись одной рукой на подоконник, а другой придерживая на коленях младшего ребёнка, сидела Катерина Ивановна. Она была одета в длинную чёрную бархатную юбку и тщательно накрахмаленную белую блузку с воланами: видимо, эти элегантные, отлично сшитые и безупречно сидевшие на ней вещи остались у неё ещё со старых театральных времён. Тёмно-каштановые волосы Катерины Ивановны были закреплены в аккуратный узел на затылке. Родиону пришло в голову, что именно такие причёски носят обычно балерины на сцене. Трудно было понять, употребила Катерина Ивановна в этот день макияж, чтобы украсить своё и без того изумительно привлекательное лицо, или это просто естественный румянец особенно отчётливо обозначился теперь на её щеках и кровь, прилившая к губам, придала им необычно яркий оттенок. Так или иначе, Раскольников отметил, что, несмотря на обрушившееся на неё горе, выглядит она сегодня особенно прекрасной, хоть это и была тревожная красота лилии, чей стебелёк сломан пополам безжалостным сапогом и которая, склонив к земле нежный венчик, всё-таки продолжает очаровывать наблюдателя своей обречённой на скорую гибель хрупкой прелестью. И действительно, Катерина Ивановна, подобно той лилии, с которой мысленно сравнил её Раскольников, сидела, наклонив голову вниз, видимо не желая наблюдать за разыгрывающимся в комнате ритуальным спектаклем. Родиона она даже не заметила или не захотела замечать.
Дверь в комнату Мармеладовых осталась распахнутой настежь, и нет ничего удивительного в том, что не прошло и нескольких минут, как на пороге со свойственной ей соседской непосредственностью появилась Амалия Фёдоровна, привлечённая пением и ритмичным позвякиванием тамбуринов. Однако несмотря на всю свою обычную решимость и непоколебимость даже в самых трудных ситуациях, увидев, что происходит в комнате её соседей, она с неподдельным изумлением и испугом отпрянула назад. Но тут же взяв себя в руки и набрав в лёгкие побольше воздуху, чтобы перекричать ритуальную музыку, гражданка Липпевехзель подала голос:
- Сонька, ты что творишь-то, ненормальная?! Отец мёртвый в гробу лежит, а ты тут карнавал устроила! Психбольная! А ты-то, Катерина, чего расселась? Не можешь что ли выставить за дверь этих хулиганов?
Катерина Ивановна с усилием приподняла на неё глаза, но тут же снова устремила их в пол, не проронив ни слова.
- Успокойтесь, Амалия Фёдоровна, - обратилась Соня к разъярённой соседке, поглаживая при этом по головам детей, испугавшихся ругани и жмущихся теперь в поисках защиты к сводной сестре. - Я понимаю, что для вас это непривычно, но в индуистской религии смерть - совсем не повод убиваться и проливать слёзы отчаянья. Наоборот, мы радуемся тому, что человек, завершив одну из своих жизней, вступил на новую ступень существования и цепочка его перерождений пополнится вскоре ещё одним звеном. Мы молимся за то, чтобы его душа вселилась в будущем в как можно более достойное тело, и славим Кришну за его доброту и божественное совершенство. Ну посудите сами, разве это не праздник?
- Свинство это, я не праздник! - рассудила Амалия Фёдоровна и демонстративно вышла вон.
Между тем, кришнаиты невозмутимо продолжали свой ритуал. Протесты Амалии Фёдоровны не только не внесли никакого беспокойства в их ряды, но и заставили убеждённых последователей Кришны петь ещё громче и раскачиваться ещё более интенсивно. Вскоре, правда, церемония несколько изменила свой характер, войдя, видимо, в новую фазу: кришнаиты несколько расступились перед гробом, пропустив вперёд высокого худощавого парня, завёрнутого в красную простыню, который, достав откуда-то маленький колокольчик, начал позвякивать им прямо перед лицом усопшего. Его собратья по религии, переминаясь с ноги на ногу, крутились вокруг своей оси, ритмично ударяя при этом в ладоши.
"Прямо упражнение на координацию движений", - немного рассеянно подумал Раскольников, не в силах объяснить себе по-другому смысл этого действа.
Амалия Фёдоровна снова возникла на пороге комнаты, на этот раз с рюмкой водки и газетным свёртком в руках.
- Бедная ты моя! - почти до писка исказив голос, запричитала она, приближаясь к Катерине Ивановне. - Мучает тебя Сонька, да? Ну вот возьми хоть выпей водочки по русскому обычаю, помяни покойничка по-нашему, по-православному.
Катерина Ивановна медленно и безвольно, как в полусне, протянула руку к рюмке.
- Не надо, не берите! - воскликнула Соня. - Катерина Ивановна, вы же не привыкли!..
- Молчи! - прикрикнула на неё Амалия Фёдоровна. - Твой отец эту водку литрами лакал, а мачехе и рюмочку с горя нельзя? Сколько она от него натерпелась, пусть теперь хоть немножко душу отведёт!
- Оставьте это! - ещё раз воззвала Соня к Катерине Ивановне.
Но та уже сжала ножку рюмки своими тонкими длинными пальцами и, впившись ярко-малиновыми губами в обрамлённый золотистой каёмочкой край, одним залпом опрокинула всё до последней капли себе в рот.
- Вот так-то лучше! - похвалила её Амалия Фёдоровна. - Заешь теперь вот рыбкой, - она развернула запакованную в газетный обрывок воблу и разложила её на подоконнике перед Катериной Ивановной.
Та немного задумчиво посмотрела на рыбу, погладила её вдоль вяленых плавников, будто желая утешить, затем осторожно приподняла пальцами за хвост и медленно покрутила ею в воздухе.
- Красавица, да? - не без гордости заметила Амалия Фёдоровна, имея в виду рыбу.
Но Катерина Ивановна смотрела уже совсем не на рыбу, её взгляд приковала к себе лежавшая на подоконнике газета, с которой она только что приподняла воблу.
- Красавица, - рассеянно проговорила Катерина Ивановна, будто вторя Амалии Фёдоровне. - Спящая красавица! - воскликнула она громче и, внезапно откинув воблу в сторону, зарыдала, склонив голову на пропитанный жирными пятнами газетный обрывок.
Рука, придерживавшая сидящего у неё на коленях трёхлетнего ребёнка, сама собой разомкнулась, испуганный малыш сполз вниз и приземлился на полу.
- Вот видите, что вы натворили! Зачем? Зачем? - печально проговорила Соня, повернувшись к соседке, но обращаясь со своим упрёком как будто и не к Амалии Фёдоровне, а к некой абстрактной высшей инстанции, быть может даже к индуистским божествам во главе с самим Кришной.
Она помогла хнычущему на полу ребёнку снова подняться на ножки и отвела его в сторону, так как всё ещё безутешно рыдающая Катерина Ивановна не обращала на своего малыша никакого внимания.
- Будто я виновата, что её от одной рюмки так развезло, - пожимая плечами, оправдывалась Амалия Фёдоровна.
Кришнаиты, продолжавшие всё это время совершать ритуальные вращения вокруг своей оси, внезапно замерли на одном месте и замычали. Даже Катерина Ивановна, будто внезапно протрезвев от такой неожиданности, оторвала заплаканное лицо от подоконника и устремила внимательный взгляд на приверженцев экзотических обрядов. Но, как оказалось, беспокоиться не было причин: кришнаитов вовсе не одолел массовый приступ зубной боли, просто-напросто наступил новый этап праздничной церемонии. Одна из девушек отделилась от мычащих братьев и сестёр по убеждениям и поднесла парню в красной простыне, колдовавшему до сих пор с колокольчиком над Мармеладовым, венок из искусственных жёлтых и голубых цветков, которым тут же была торжественно увенчана голова усопшего.
Но тут даже самые стойкие и выносливые кришнаиты вынуждены были прекратить мычание и вообще прервать таинственный ритуал, так как Катерина Ивановна вдруг издала почти нечеловеческий, полный страдания крик, схватила с подоконника газетный обрывок, в котором Амалия Фёдоровна принесла ей воблу, и устремилась прочь из комнаты. Стоявший у выхода Раскольников не успел вовремя отступить в сторону, и, столкнувшись с ним в дверях, Катерина Ивановна злобно оттолкнула его, в бессильной ярости швырнув газету ему в лицо. Родион машинально подхватил рукой пропитанный жиром обрывок и хотел уже было отбросить от себя досадную бумажку, но вдруг его взгляд остановился на фотографии, красовавшейся в самом центре газетной страницы. На фотографии был изображён танцор в балетном трико, изящно поднявший назад ножку и с чувством простёрший вперёд обе руки, между которыми он ловко удерживал тонкий стан гибкой балерины, обратившей к фотографу своё сияющее театральным восторгом личико. Подпись под фотографией гласила следующее: "Звезда мирового балета Борис Астафьев 15 и 16 августа снова на сцене родного Кировского театра в отрывках из "Спящей красавицы" и других балетов."
В прихожей хлопнула входная дверь: это Катерина Ивановна выбежала из квартиры. Перепрыгивая одним махом через несколько ступенек, понеслась она вниз по лестнице. Оказавшись во дворе, Катерина Ивановна, не раздумывая ни секунды, стремительно, как выпущенная из лука стрела, понеслась к остановке. Казалось, она имеет перед собой совершенно определённую цель и боится куда-то опоздать. Попадавшиеся ей на пути люди думали, что женщина просто спешит на показавшийся где-то вдалеке трамвай. Однако не по-повседневному решительное, почти самозабвенное лицо, с которым Катерина Ивановна летела им навстречу, несколько сбивало их с толку, заставляя подозревать за обыденной на первой взгляд ситуацией некую леденящую душу тайну.
Но вот каблук её туфельки зацепился за валявшийся на дороге булыжник. Ещё секунда, и не удержавшая равновесия бывшая балерина приземлилась на четвереньки в ближайшей луже. Юбка мгновенно пропиталась мутной жижей, к ладоням прилипли комки грязи, несколько капель брызнуло даже на накрахмаленную блузку. Но Катерина Ивановна вовсе не намерена была терять время, сокрушаясь по поводу подпорченного гардероба. Она тут же вскочила на ноги и, сохраняя ту же скорость, что и до падения, преодолела последние пятьдесят метров, отделявшие её от остановки.
Вытянув шею, беспокойно пробежала она глазами вдоль уходящей к горизонту трамвайной линии, выглядевшей такой пустой и безжизненной, будто здесь уже несколько лет ничего не проезжало. Однако Катерина Ивановна и не подумала смириться со своей участью: покорное ожидание следующего трамвая, видимо, совсем не подходило к её теперешнему настроению. Всё в ней рвалось к действию, и, завидев проезжавшую мимо легковую машину, она выскочила на проезжую часть и энергично замахала руками. Голубые Жигули, резко притормозив, объехали возникшую на дороге женщину. Человек за рулём, высунув голову из окна, пробурчал какое-то ругательство и, дав газу, умчался прочь. Но Катерина Ивановна не сдавалась. Ту же процедуру повторила она ещё с парой машин, пока наконец пыльный оранжевый Москвич не остановился на её отчаянный призыв. Приоткрыв дверцу, водитель немного подозрительно оглядел с ног до головы стоявшую перед ним женщину. Катерина Ивановна, словно сообразив, что от этого зависит успех её предприятия, глубоко вздохнула и попыталась придать себе как можно более спокойный и внушающий доверие вид, что, в принципе, не представляло особой проблемы, ведь в конце концов, в общем и целом она выглядела довольно-таки прилично: причёска растрепалась совсем чуть-чуть, на блузке виднелись всего два или три пятнышка, на чёрной юбке вообще ничего нельзя было разглядеть, только влажный бархат прилипал к колготкам, то и дело забиваясь между её стройных ног. Она оправила юбку, спрятала за спиной запачканные ладони и, изобразив на лице улыбку, проговорила:
- Вы в центр едете?
- Да, - ответил водитель, продолжая вопросительно смотреть на неё.
- Мне к Кировскому театру надо. Очень срочно. Опаздываю на спектакль. Не подбросите?
- Подброшу, - согласился водитель. - Десять рублей.
- Хорошо, - кивнула Катерина Ивановна, улыбнувшись ещё слаще.
Когда машина тронулась с места, Катерина Ивановна, разместившаяся на заднем сидение, бросила из окна внимательный взгляд на уплывающий назад грязно-малиновый фасад дома, в котором она четыре года прожила с Мармеладовым, и не смогла удержаться от того, чтобы рассмеяться вслух какой-то своей мысли. Человек за рулём удивлённо оглянулся на неё, но не нашёлся, что сказать, и молча поехал дальше.
Не прошло и получаса, как они оказались на Театральной площади. У Кировского театра стояли многочисленные автобусы с надписью "Интурист", и припарковаться прямо у входа не было никакой возможности. Оранжевый Москвич остановился у тротуара на противоположной стороне площади. Катерина Ивановна собралась было выходить.
- А деньги? - напомнил ей водитель. - Десять рублей, как договаривались.
- Ой, - встрепенулась вдруг Катерина Ивановна, выражая на лице крайнюю озабоченность. - Вы уж простите, я свой кошелёк дома забыла. Но мы с моим мужем прямо в театре договорились встретиться. Он меня в вестибюле с билетами ждёт. Давайте я к нему быстренько сбегаю и деньги принесу. Да что там десять рублей, я вам пятнадцать заплачу за такое неудобство.
Последний аргумент, казалось, почти убедил шофёра.
- А у мужа-то точно деньги есть? - спросил он всё-таки на всякий случай.
- У моего мужа? - Катерина Ивановна кивнула в сторону театра и рассмеялась, будто подобный вопрос представляется ей абсолютно абсурдным. - Не волнуйтесь, у моего мужа денег предостаточно! Предостаточно! - повторила она и, проворно выскочив из машины, легко, как антилопа, ринулась бегом к театральному подъезду.
В первый раз за последние четыре года переступила Катерина порог своего театра и потому, оказавшись в вестибюле, она зажмурилась, ощутив всегда царивший здесь характерный, едва уловимый для посторонних, но до боли знакомый ей запах, навевающий столько приятных и столько же ужасных воспоминаний. Однако Катерина Ивановна быстро опомнилась: предаваться ностальгии по бывшему месту работы совсем не входило в её планы. Решительным шагом направилась она к бабушкам-билетёршам, сидевшим у стеклянной двери, ведущей в фойе.
- Куда вы, девушка? - всплеснула руками одна из кругленьких старушек, одетых в зелёную униформу. - Представление давно началось.
- И какое представление! - присоединилась к ней другая. - Ведь не кто-нибудь - Борис Астафьев приехал! Я на вчерашнем спектакле в зале дежурила: прелесть, прелесть! Ни минуты нельзя пропустить! А вы вот ко второму акту, да и то с опозданием...
- Постойте, - сказала вдруг первая старушка, заглядывая в лицо запоздавшей зрительнице. - Вы же Екатерина Астафьева? У нас работали?
- Астафьева? - подоспевшая к ним третья старушка округлила глаза.
- Ну да. Супруга нашей звезды, то есть... - она откашлялась, - бывшая супруга, насколько я знаю.
- Ах, - воскликнула вторая старушка, видимо тоже признав бывшую артистку кордебалета. - Как у вас дела, Екатерина Ивановна? Как детишки?
- Хорошо, спасибо, - пробормотала Катерина.
- У вас контрамарка, да?
- Да-да, - Катерина Ивановна поспешно закивала. - Только... только... я её, кажется, дома забыла.
- Ничего-ничего, детка, - утешила её одна из билетёрш. - Не волнуйся, заходи. Поднимись наверх, там Галина Павловна в третье ярусе у гардероба сидит. Помнишь её, да? Ну вот, она тебя на какое-нибудь свободное место проводит. Хорошо?
- Хорошо, спасибо.
Катерина Ивановна уже собиралась пройти через стеклянные двери, но вдруг одна из старушек, будто внезапно что-то заподозрив, с некоторым недоверием посмотрела на неё.
- А что, Екатерина Ивановна, на улице сейчас дождик что ли был? - спросила она, указывая на её испачканную блузку и измазанные чёрной грязью ладони, которые та до сих пор предусмотрительно прятала в складках юбки, а теперь неосторожно выпустила наружу и представила всеобщему обозрению.
- Да, дождик, - поспешно подтвердила Катерина.
- А мы и не заметили, - пожала плечами старушка. - Ну идите, идите, а то так только к концу поспеете.
Катерина Ивановна проскользнула в фойе и заспешила вверх по мраморной лестнице. Однако она совсем не собиралась подниматься до самого третьего яруса и разбираться со строгой Галиной Павловной. Надо было проникнуть в зал каким-нибудь другим, менее проблематичным способом. Добравшись до первого яруса, Катерина Ивановна подёргала дверь, ведущую в одну из лож. Она не поддавалась: билетёрши всегда обычно запирали двери изнутри во время спектакля. Катерина Ивановна в бессильном отчаянье сжала руку в кулак.
Где-то невдалеке послышались энергичные шаг, отдающиеся гулким эхом в пустынном фойе. Два приближающихся голоса что-то обсуждали между собой. Катерина Ивановна спряталась за колонну, чтобы не обращать на себя внимания посторонних. Мимо прошагали две билетёрши.
- В первой ложе задвижка со вчерашнего дня заедает, никак защёлкнуть не могу, - говорила одна другой.
- Так пойди - скажи завхозу, - посоветовала ей другая.
- Да я иду, иду, - заверила её первая.
- Только быстрее, - сказала вторая. - Нельзя надолго ложу без присмотра оставлять...
Шаги и голоса постепенно стихли. Катерина Ивановна вышла из-за колонны, огляделась по сторонам и, убедившись, что поблизости больше никого нет, осторожно, ступая почти на носочках, чтобы не наделать шуму, направилась к ложе № 1. Дверь, ведущая вовнутрь, действительно оказалась незапертой на замок, и она без всяких проблем проскользнула в ложу. Свежие, как летящие вниз бурные струи водопада, звуки оркестра брызнули прямо ей в сердце. Она чуть не вскрикнула от радости и боли, услышав прекрасно знакомую ей мелодию из заключительного акта "Спящей красавицы". Но не затем пришла она сюда, чтобы наслаждаться игрой оркестра. Нет, ей надо было совсем другого!..
Ложа № 1 прилегала вплотную к сцене. Только обитые красным плюшем перила отделяли её с левой стороны от шершавого, исцарапанного временем и разнообразными реквизитами паркета, по которому сейчас скакали танцоры, то подпрыгивая высоко в воздух, то снова с глухим стуком ударяясь балетными тапочками о пол. Счастливчики, получившие билеты в такой непосредственной близости к почитаемым ими артистам, как зачарованные глядели на сцену, некоторые не выдерживали напряжения, которому подвергала их столь непомерная доза искусства, и, поднявшись со своих мест, пытались встать так, чтобы не пропустить ни одной детали представления.
- Эй, - шепнул кто-то Катерине Ивановне, - девушка, не загораживайте, пожалуйста. Встаньте вот в тот угол впереди или меня туда пропустите.
Катерина, чьи глаза, пожалуй, крепче всех в зале были прикованы в этот момент к сцене, будто пробудившись ото сна, удивлённо посмотрела на говорившую с ней женщину, но всё же через пару секунд последовала её совету и, продвинувшись вперёд к самым перилам, втиснулась в узкую щель между боковой стенкой ложи и чьим-то креслом. Теперь газовые платья нарядных девушек из кордебалета шуршали прямо у неё перед носом. Но вот воздушные балерины элегантно расступились перед выпрыгнувшим на середину сцены принцем Дезире. Публика зааплодировала, приветствуя очередной выход своего любимца, звезды мирового балета, Бориса Астафьева.
- Принц, мой принц, - прошептала чуть слышно Катерина Ивановна.
Принц отвёл в сторону изящно изогнутую руку, часто заморгал накладными ресницами и, слегка наклонив голову, поприветствовал свою публику. Катерина Ивановна инстинктивно протянула вперёд ладонь, словно отвечая на его приветствие. Но Борис Астафьев смотрел в этот момент прямо перед собой, в самый центр зрительного зала и, конечно, не мог видеть того, что происходит в одной из боковых лож.
Аплодисменты стихли, оркестр снова вступил, мажорной трелью открывая лёгкую праздничную мелодию. Счастливый принц, который, согласно либретто, только что обручился с разбуженной им после векового сна принцессой Авророй, пустился в пляс, подобно неудержимому урагану перемещаясь быстрыми прыжками из одного конца сцены в другой, молниеносно меняя при этом положение ног.
Уже четыре года ждала Катерина Ивановна этого момента, проливала горькие слёзы, отчаивалась, злилась, а потом снова надеялась и ждала, ждала этой встречи. Да разве и вправду так долго длилась их разлука? Нет! Разве прожила бы она эти четыре года, разве смогла бы столько вынести, если бы он в самые тяжёлые минуты не являлся ей в воображении, утешая её и убеждая, что и Мармеладов, и соседка Амалия Фёдоровна, и каждодневная борьба за выживание, которая началась для неё после отъезда "звезды мирового балета" в Америку, скоро растает, как страшный сон, от его магического поцелуя и они снова будут вместе, навсегда?
И вот теперь её принц, не в воображаемом, а в самом что ни на есть реальном виде стоял, вернее прыгал, перед ней, и только какие-то метры отделяли их друг от друга... Но скоро - о скоро! - Катерина Ивановна не могла без ужаса думать об этом - он дотанцует свой танец, потом, быть может, ещё один, потом пойдут поклоны, а потом занавес закроется, и она не увидит его больше никогда. Так и не узнает он, что она была здесь, так и не услышит тех слов, которые ей необходимо сказать ему и которые наверняка - да, в этом нет никаких сомнений! - способны коренным образом изменить её судьбу...
Танец закончился. Зал потряс взрыв аплодисментов. Принц сдержанно поклонился, элегантно развернувшись немного вбок и, разведя в стороны руки для церемонного хореографического объятия, замер в ожидании принцессы Авроры, которая должна была выпорхнуть к нему из левой кулисы. Но каково же было удивление зрителей, когда вместо принцессы Авроры перед принцем оказалась вдруг стройная женщина, одетая в белое с чёрным, только что выскочившая из прилегающей к сцене ложи, ловко перескочив через плюшевые перила. Настоящая принцесса, едва ступив на сцену, так и осталась стоять в стороне, с ужасом наблюдая, как неизвестная женщина упала на колени перед принцем и, протягивая к нему руки, пыталась перекричать музыку, моля его о чём-то. Принц пятился назад и отстранял её от себя грациозными балетными жестами, будто эти заученные классические движения ещё хоть как-то могли спасти положение. Но она ползла за ним через всю сцену, тянулась к нему из последних сил, цепляясь за его трико и курточку испачканными в луже ладонями, оставляя грязные пятна на розовой, усеянной блёстками материи...
В самой лучшей и престижной ложе, расположенной в глубине зала за партером и открывавшей с некоторого возвышения прекрасный вид на всю сцену, сидели в этот вечер Марфа Петровна и Аркадий Иванович Свидригайловы. Марфа Петровна изумлённо прижала к глазам бинокль и проговорила, обращаясь к своему мужу:
- Странно-странно. Что это они там за модернизм на сцене устроили? Вроде до сих пор нормально танцевали, без всяких непонятных выкрутасов, а тут на тебе - кто-то на сцену выползает, да ещё чуть ли не прямо из зала.
- А что же тут особенного? - пожал плечами Свидригайлов. - Это такой художественный приём. В цирке, например, клоуны тоже всегда из публики выскакивают - эффект неожиданности.
- Вижу, что приём, - вздохнула Марфа Петровна. - Только, мне кажется, не стоит классический балет такими нововведениями засорять. Здесь же не цирк, в самом деле.
- А по-моему, так даже интереснее, - сказал Свидригайлов, подкручивая бинокль, чтобы ещё лучше разглядеть происходящее на сцене. - А то всё одно и то же - заснуть можно.
Дирижёр беспомощно опустил руки, сообразив, что делать хорошую музыку при плохой игре уже абсолютно бесполезно. Музыканты один за другим нестройно замолкали.
- Ну вот, - ахнула Марфа Петровна. - Что они с музыкой-то делают? Совсем на авангарде помешались - какофонию вместо Чайковского развели...
Однако к счастью для разнервничавшейся Марфы Петровны какофония вскоре прекратилась: последняя скрипка, жалобно взвизгнув, наконец смолкла и в зале воцарилась полная тишина, прерываемая лишь недоумённым шёпотом публики и обращёнными к принцу мольбами ползающей на коленях женщины, которых, впрочем, никто не мог толком расслышать.
Неизвестно, чем бы закончился этот незабываемый как для публики, так и для артистов вечер балета, если бы из-за кулис в конце концов не вышли двое мужчин в пиджаках и, проследовав прямо к возмутительнице спокойствия, не подхватили её под локти, заставив подняться с колен. Она ещё продолжала протягивать руки к своему принцу, но мужчины в пиджаках уже тянули её за сцену.
Свидригайлов вытянул шею, с любопытством разглядывая эту, непредусмотренную Чайковским для "Спящей красавицы" сцену.
- Постой, - сказал он вдруг своей жене, не отрываясь от бинокля. - Это же моя бывшая работница с завода. Ну да, Катерина Мармеладова, до замужества Астафьева.
- Астафьева? - переспросила Марфа Петровна.
- Ну да, однофамилица вот этого попрыгунчика.
- Аркадий! - взмолилась Марфа Петровна. - Прошу тебя! Какой попрыгунчик? Это же звезда балета!
- Ну пусть будет звезда. Какая разница?.. Оригинальная женщина была эта Катерина: уборщицей работала, но сама, вроде, из интеллигентов. Хм, - Свидригайлов, казалось, о чём-то задумался.
Тем временем Катерина Мармеладова была окончательно удалена со сцены. Перед публикой появился администратор с микрофоном в руках и начал извиняться за "досадное происшествие", помешавшее ходу представления. Но теперь, как заверил администратор, вечер балета может идти дальше своим размеренным ходом, ибо Борис Астафьев, несмотря на пережитый только что шок, готов продолжать танцевать, ведь недаром же он профессионал и искусство стоит для него в любой ситуации на самом первом месте. Публика благодарно зааплодировала самоотверженной звезде, огласив зал криками "Браво!" Подождав, пока восторги немного утихнут, администратор пожелал зрителям как можно приятнее провести остаток вечера в театре и ушёл за кулисы, предоставив сцену в полное распоряжение уже застоявшихся без дела артистов.
Снова зазвучала радостная музыка: праздник, посвящённый свадьбе принца Дезире и принцессы Авроры продолжался.
- Ну слава Богу, - проговорила Марфа Петровна, обмахиваясь программкой, - убрали эту сумасшедшую.
Однако Свидригайлов, казалось, не разделял её облегчения. Беспокойно заёрзав на месте и несколько раз оглянувшись на дверь, ведущую в фойе, он шепнул на ухо своей жене:
- Послушай, я всё-таки пойду посмотрю, что там такое произошло. Всё-таки эта Катерина у меня работала, я знаю её немного. Может, ей помощь какая нужна...
- Пропустишь ведь самое интересное, - предупредила его Марфа Петровна. - Они же па де де из "Лебединого озера" ещё не танцевали.
- Ничего-ничего, - Свидригайлов уже поднялся с места. - Я, может, успею вернуться до конца. Если нет, то жду тебя внизу у входа. Не годится человека в такой ситуации на произвол судьбы бросать.
Свидригайлов покинул ложу и облегчённо потянулся. Конечно, никому помогать он не собирался, а просто рад был удобному предлогу хоть на некоторое время избавиться от необходимости сидеть в зале и позволять пытать себя музыкой и танцами. Если бы не Марфа Петровна, он ни за что бы не дал затащить себя в этот театр, да ещё на какой-то идиотский вечер балета. Культурная программа подобного рода, как считал Свидригайлов, унижает достоинство каждого нормального мужчины. Нет, даже и Марфа Петровна в обычное время не заманила бы его в этот опасный рассадник эльфов, лебедей и прочих признаков деградации здравого рассудка. Но так уж сложились теперь обстоятельства: Марфа Петровна, имевшая в руках козырь угрозы развода и разглашения тайны о его спонтанной выходке с ремнём, могла, вздумайся ей осуществить свою угрозу, серьёзно повредить карьере Аркадия Ивановича, так что другого выбора, кроме как время от времени делать ей различные уступки, способные заставить её в один прекрасный день навсегда забыть свой справедливый гнев, не было.
Впрочем, был ещё один выход, и Свидригайлов в последние дни всё чаще взвешивал его в своём уме. Выход этот - рискованный и гениальный одновременно - состоял в том, чтобы самому немедленно подать на развод, наплевав на все последствия, а потом прийти к Дуне и сделать ей, пока ещё не поздно, самое что ни на есть официальное предложение. Дунечка ведь не дура - она без колебаний предпочтёт его невзрачненькому, равнодушному к ней Лужину, умеющему рассуждать только о Марксе, Энгельсе и первых комсомольцах.
А вдруг нет? Сердце Свидригайлова похолодело от этой мысли. Вдруг Дуня несколько шагов вперёд рассчитает и рассудит своей хитренькой головкой, что после разоблачений Марфы Петровны, которые, наверняка, последуют немедленно за заявлением о разводе, карьера Свидригайлова может безвременно и бесславно закончиться? Да, Дуняша вдвойне не дура: она прежде, чем отрезать, семь раз отмерит и всё-таки в конце концов Лужина с его, по всей вероятности, пожизненной профессурой предпочтёт. Если только... если только он, Свидригайлов, её своим неожиданным, отчаянным, можно даже сказать, безумным поступком с совсем другой стороны не подкупит. Да, Дуня несомненно расчётливая натура, но ведь и у неё есть сердце, маленькое такое, замороженное сердечко, которое, быть может, наконец растает, когда она увидит, на что решился ради неё человек, перед которым дрожит целый завод. Да что там завод? Весь город трепещет, произнося его имя, прекрасно понимая, какое влияние он имеет в горисполкоме и в обкоме партии. А что, если на неё это всё-таки не произведёт никакого впечатления? Что если она, увидев, как он покорно снимает с себя корону власти для того, чтобы быть рядом с ней, просто безжалостно рассмеётся ему в лицо? Ведь ползал же он уже перед Дуней на коленях без всякой надежды на снисхождение!..
На коленях? Свидригайлов снова мысленно вернулся к странной сцене, только что на пару минут прервавшей смертельно наскучившее ему представление:
"Та, вроде, тоже ничего не добилась, хотя почти через всю сцену на коленях проползла. Не жалуют нынче сильные эффекты!.. А чего она, собственно, от него хотела?"
Хотя у Свидригайлова в настоящий момент было достаточно собственных проблем и ему совсем не хотелось лезть ещё и в чужие, но некоторое любопытство, которое вызывала в нём эта непонятная ему история, в конце концов взяло верх, и он решил всё-таки пойти навести справки.
Спустившись вниз по мраморной лестнице, Свидригайлов увидел, как старушки-билетёрши, охраняющие вход в фойе, обеспокоенно обсуждают друг с другом только что имевший место в зале инцидент.
- Слышали, что произошло? - говорила одна из них своим сотрудницам. - Кошмар! Позор для театра! Попадёт нам, если узнают, что мы её без билета пропустили.
- Не мы, а вы, Марья Семёновна, сами и пропустили, - возразила ей вторая. - А я, между прочим, сразу заметила, что с ней что-то не так, уж больно безумными глазами она на нас смотрела и реагировала очень странно, да и водочкой от неё, кстати сказать, попахивало.
- Ну если вы всё так проницательно определили, Зинаида Тимофеевна, то почему же промолчали? - вмешалась третья старушка.
- Да ладно, - махнула рукой первая. - Чего теперь разбираться, кто виноват? Всё равно всем нам попадёт.
- Нет уж... - начала было её коллега, но замолчала, заметив за своей спиной Свидригайлова, выжидающего, видимо, возможность прервать их разговор каким-то вопросом. - Аркадий Иванович, - расцвела старушка, узнавшая часто мелькавшего по телевиденью директора знаменитого завода. - Вы не волнуйтесь, идите обратно в зал, больше такого безобразия не повторится.
Свидригайлов смахнул со своего локтя руку заботливой старушки, которая уже подталкивала его назад к лестнице, и, не теряя времени на объяснения и дипломатические предисловия, заявил:
- Мне необходимо сейчас же знать, куда увели эту женщину.
Все три старушки затрепетали от его начальственного тона и стали, казалось, ещё меньше и круглее, чем были.
- Она... она... - набрав в лёгкие побольше воздуха, залепетала одна из них, немигающими от ужаса глазами глядя снизу вверх на высокопоставленное лицо, не намеренное, как видно, позволять с собой никаких фамильярностей.
- Её... её в кабинет к администратору отвели. По коридору направо, - выпалила она наконец.
- Спасибо, - сухо бросил Свидригайлов и, не удостоив старушку больше ни единым взглядом, зашагал в указанном направлении.
У приоткрытой двери с табличкой "Администратор" прогуливался милиционер.
- Сюда нельзя, - сказал он, преградив Свидригайлову дорогу.
- Да что вы в самом деле? - пристыдил милиционера выглянувший наружу администратор. - товарища Свидригайлова не узнали?.. Заходите-заходите, Аркадий Иванович. Если контрамарки или билеты для всей семьи нужны - всегда пожалуйста. Впрочем, - он вдруг спохватился, - нам с вами всё-таки лучше пока снаружи постоять. Там, - он заговорщически прищурился, - с этой женщиной разбираются.
- Да я ради неё и пришёл, - заметил Свидригайлов, заглядывая внутрь через плечо администратора.
Кабинет был разделён массивным дубовым шкафом на две части, соединённые между собой, впрочем, довольно широким проходом. Ближняя часть служила чем-то вроде прихожей и вообще предназначалась для случаев менее официальных: здесь висели плащи и пиджаки, валялись свёрнутые в рулоны плакаты, пыхтел на низеньком столике электрический самовар. В более отдалённой части помещался, как видно, рабочий кабинет как таковой: Свидригайлов мог разглядеть карликовые пальмы в цветочных горшках, заваленный бумагами широкий стол и часть кожаного дивана, на котором лежала теперь Катерина Мармеладова с бесчувственным, равнодушным лицом. Один рукав её блузки был высоко закатан и бледная тонкая рука свисала вниз беспомощно и беззащитно, как жертва, вознесённая на алтарь. Женщина-врач в белом халате, разместившаяся на стуле напротив Катерины, упаковывала назад в свой чемоданчик шприц и какую-то ампулу. Рядом с диваном стоял ещё один милиционер и внимательно наблюдал за действиями врача.
- Ради неё, значит, пришли? - переспросил администратор. - Да вы не беспокойтесь, мы всё сами уладим.
- Я хочу знать во всех подробностях, что произошло, - твёрдо возразил Свидригайлов. - Эта женщина у меня на заводе работала.
- Правда? - воскликнул администратор. - Ну тогда другое дело, совсем другое, - он поманил Свидригайлова внутрь своего кабинета и, остановившись вместе с ним в прихожей, продолжал, доверительно понизив голос: - Вы знаете, она у нас тут тоже работала, к несчастью. Н-да... Как говорится, наш пострел везде поспел... Да вы садитесь, садитесь. Я вот вам сейчас чайку налью, самоварчик-то как раз нагрелся.
Свидригайлов опустился на деревянный стульчик перед самоваром и с некоторым беспокойством оглянулся на лежавшую за шкафом Катерину Ивановну: ему было неловко обсуждать свою бывшую подчинённую в её присутствии. Но "пострел" находился в каком-то оцепенении и, по-видимому, не обращал никакого внимания ни на Свидригайлова, ни на администратора.
- Я ввела ей успокоительное, - строго доложила врач дожидавшемуся у кушетки милиционеру. - Больше не должна буйствовать.
- А говорить-то я с ней смогу? - недовольно процедил сквозь зубы милиционер.
- Сможете-сможете, - холодно заверила его врач, вставая с места. - Она же не полностью отключилась, только затормозилась немного, а значит - успокоилась. В истерике-то вы от неё всё равно не многого бы добились, - врач решительным шагом покинула помещение, бросив на ходу администратору: - Если понадоблюсь ещё, то я в медпункте.
Администратор кивнул и поставил перед Свидригайловым чашку с чаем.
- Вот, берите, не стесняйтесь, - он подвинул своему высокопоставленному гостю блюдце с пряниками.
Но Свидригайлов и не думал стесняться: это было совсем не в его привычках, а если он в этот момент и выглядел несколько расстерянным, то только оттого, что положение, в котором находилась сейчас Катерина Ивановна, вызывало в нём какое-то малознакомое до сих пор чувство: то ли жалость, то ли - и это было уж совсем необъяснимо - тревогу. Так или иначе, Аркадий Иванович, против обыкновения, чувствовал себя крайне неуютно. Чтобы покончить со своим смятением или, по крайней мере, не дать ему окончательно завладеть собой, Свидригайлов, сразу решил перейти к делу.
- Вы говорите, она и в вашей организации работала, - обратился он к администратору. - Тоже в качестве подсобного работника, как я понимаю?
- Да, в качестве подсобного работника, - радостно подхватил администратор. - Как вы это точно охарактеризовали! Вот именно - подсобный работник: в кордебалете танцевала, да и то только самые лёгкие партии.
- В кордебалете? - Свидригайлов широко раскрыл от удивления глаза. - Так она балерина была?
- Одно название, - отмахнулся администратор. - Балерина - это же по сути звучит гордо! Разве каждый - писатель, кто в литературном институте отучился? Вот и для того, чтобы настоящей балериной иметь право считаться, мало просто Вагановское училище закончить, - нравоучительно заметил он. - Чтобы себе такой высокий титул присвоить, надо артистом с большой буквы быть, художником танца, душой надо танцевать, а не просто ноги по правилам переставлять...
- Хорошо-хорошо, - прервал его Свидригайлов, у которого были свои собственные преставления о балете. - Но скажите, как же она из вашего театра к нам в уборщицы попала?
- Да, случаются такие метаморфозы, - философски вздохнул администратор. - С корабля, как говорится, на бал, то есть наоборот... Видите ли, мы её уволили, когда Борис Астафьев за границей остался, - заявил он вдруг без обиняков и взглянул на собеседника с таким бесхитростным, почти наивным самодовольством, будто исповедовался ему в каком-то до сих пор по непонятным причинам замалчиваемом добром деле и надеялся теперь получить за него похвалу.
- Простите, - нахмурился Свидригайлов, - но я тут не вижу никакой логической связи.
- И правильно, что не видите! - закивал головой администратор. - И нет здесь вовсе никакой связи! Просто злые языки, знаете ли, поговаривают, что мы Катерину нарочно того - из театра фить, - он игриво заморгал глазами и резко провёл ребром ладони по столу, будто смахивая пыль, - когда муж её в Америку эмигрировал...
- Её муж?! - Свидригайлов, вопреки своей привычке всегда сохранять хладнокровие, был, казалось, окончательно ошарашен.
- Ну да, - подтвердил администратор, - я же говорю: Борис Астафьев, наша звезда - муж Катеринин, бывший теперь, разумеется. Сейчас-то он, - администратор понизил голос и наклонился к самому уху собеседника, - на одной ихней, американской, фотомодели женат. Интересненькая, говорят, барышня.
Свидригайлов почти брезгливо отшатнулся от хитрого смешка администратора, которым тот снабдил своё последнее откровение. Администратор снова принял более-менее серьёзный вид и, независимо закинув ногу на ногу, продолжал:
- Но это всё слухи и глупости. Я имею в виду насчёт Катерининого увольнения.
- Так вы её не уволили что ли? - нетерпеливо спросил Свидригайлов.
- Уволили, конечно, - поспешил объяснить администратор, - но ведь не из-за мужа же. Что мы, изверги что ли? Понимаем ведь, что жена за мужа не отвечает. Да и наше руководство тогда на это вполне философски смотрело: ну уехал человек и ладно, ему там лучше будет. Чего осуждать? Не судите да не судимы будете! - он многозначительно поднял вверх указательный палец. - Ну на партийных собраниях и на профсоюзных надо было его, конечно, официально "предателем Родины" заклеймить, не без этого: такие уж были времена, - он задумчиво покачал головой и издал почти ностальгический вздох. - Но семья-то тут при чём, даже если б и предатель? - произнёс он, глядя прямо в глаза Свидригайлову, будто ожидая от него ответа.
- При чём? - немного рассеянно переспросил Свидригайлов.
- Так я же и говорю: ни при чём! - воскликнул администратор. - Катерину бы за это никто и пальцем трогать не стал, если б она только танцевать как следует умела. Да, хромала она по художественной части, даже очень, - администратор покачал головой. - Наш режиссёр её давно уже на какой-нибудь свеженький кадр заменить хотел. Как говорится: молодым везде у нас дорога. Вот так вот. А то, что по времени её увольнение с отъездом Астафьева в Америку совпало, так это чистая случайность, - он сделал особое ударение на слове "чистая". - Но Катерине, конечно, приятно строить из себя великую мученицу, вот она с самого начала на нас и разобиделась, чуть ли не прокляла всех. Да, истеричная женщина была с самого начала. И сегодня её неумеренный темперамент с ней роковую шутку сыграл, до такого позора довёл, - администратор, причмокивая, принялся за очередной пряник.
Свидригайлов обернулся назад. За шкафом милиционер "допрашивал" Катерину Ивановну, которая отвечала ему устало, равнодушно и односложно, а иногда и вовсе отмалчивалась.
- Давайте всё-таки попытаемся вспомнить, - настаивал милиционер, - что именно вы сказали своему бывшему мужу, когда выбежали на сцену. Поймите, нам всё в подробностях необходимо знать, чтобы установить степень правонарушения. Это в ваших же интересах нам содействовать и непременно правду говорить. Учтите, мы ведь ещё гражданина Астафьева непременно как следует допросим и проконтролируем, чтобы никаких расхождений не было.
- Да чего его допрашивать? - не выдержав, прокричал за шкаф администратор. - И так уже настрадался!
- Я сказала... - беззвучным и каким-то ленивым голосом произнесла Катерина Ивановна, не реагируя на замечание администратора, - сказала, что ждала его все эти годы и не переставала любить.
- И это всё? - засомневался милиционер. - Вы по свидетельству очевидцев ему на сцене целую речь толкнули.
- Да не помню уже, - бесчувственным тоном отозвалась Катерина Ивановна. - Может, и что-то ещё говорила, но смысл всё один и тот же.
- Нецензурно не выражались? - поинтересовался милиционер.
Катерина только слабо покачала головой. Милиционер что-то записал в свой блокнотик.
- И всё-таки, - вернулся он к допросу. - Свидетели утверждают, что вы Астафьева о чём-то умоляли, чего-то у него просили. Давайте-ка поподробнее на этом остановимся.
- Просила... - в какой-то задумчивости проговорила Катерина Ивановна. - Да, просила, - подтвердила она немного удивлённым тоном, будто и сама не до конца осознавала, как с ней могло такое случиться. - Просила, - её голос зазвучал вдруг твёрдо и уверенно, - просила, чтобы ко мне и к деткам нашим вернулся. Говорила, что муж мой второй, Семён Мармеладов, два дня назад под машину попал, что сегодня его хоронят и что я теперь свободна. Да, такой вот счастливый случай! - она вдруг рассмеялась.
- Боже-Боже, - запричитал администратор, покосившись на Катерину. - Что за жестокость! Что за жестокость!
Но Свидригайлов уже не слушал его. Он в волнении поднялся со своего места и, перейдя на отделённую шкафом официальную половину кабинета, встал прямо у изголовья кожаного дивана, на котором лежала его бывшая подчинённая, всё ещё заливающаяся резким отрывистым смехом.
- Так ваш муж погиб? - спросил он каким-то не своим, хрипловатым голосом. - Семён Мармеладов умер?
Катерина, внезапно оборвав свой смех, подняла на него глаза, в которых отчётливо заблестели слёзы.
- Да, под машину попал, - сказала она тихо. - Если бы вы знали, какое это облегчение! Какое облегчение!.. Спасибо вам, Аркадий Иванович, - вдруг улыбнулась она ему.
- За что? - не понял Свидригайлов.
- Спасибо вам, - повторила она громче.
- Да за что же? - Свидригайлов нетерпеливо нахмурился.
- За то, что у вас пиджак такой хороший, - глаза Катерины Ивановны заблестели искренним восторгом. - Вот так бы взяла и лизнула бы каждую пуговичку, каждую петельку...
Свидригайлов взметнул руку ко лбу и поспешно зашагал прочь из кабинета. В фойе его нагнал администратор:
- Ужас! Ужас! - качал он головой из стороны в сторону, так часто и равномерно, будто его шея была часовым маятником. - Совсем помешалась женщина! Ну ничего. Может, ей ещё так и лучше: примут во внимание тяжёлое душевное состояние, - он покрутил пальцем у виска, - и не посадят за хулиганство. Пожалуй, одним штрафом отделается, а там и в себя придёт.
Но Свидригайлов не обращал внимания на его причитания.
- Вы в какое отделение её отправите? - спросил он второго милиционера, дежурившего у дверей кабинета.
- В тридцатое, - ответил тот, немного недоверчиво глядя на Свидригайлова.
Аркадий Иванович вынул из внутреннего кармана пиджака блокнотик с авторучкой и, что-то записав в него, зашагал вдоль коридора, так и не попрощавшись с администратором. Однако вернуться в фойе ему было уже не суждено: как только он снова очутился у подножия парадной мраморной лестнице, ведущей назад в фойе, звуковая волна донесла до его ушей неправдоподобный грохот аплодисментов и отчаянный вой голосов, орущих "Браво!". Значит, представление в эту секунду как раз подошло к триумфальному финалу, и Свидригайлову ничего другого не оставалось, как дожидаться внизу свою жену.
Марфа Петровна действительно вскоре появилась на горизонте: осторожно перенося со ступеньки на ступеньку полные ноги, обутые в туфельки-лодочки на невысоком каблучке, двигалась она навстречу мужу. Свидригайлов не мог не признать: в её движениях была какая-то грация, немного томная и тяжеловесная, но всё же была. С такой грацией коровы в знойный летний день отгоняют от себя хвостом назойливых мух. Кроме того, на Марфе Петровне было чёрное вечернее платье, в котором она, благодаря искусному покрою, выглядела несколько стройнее, чем обычно. Только ярко-красная шёлковая роза, приколотая в качестве украшения над левой грудью Марфы Петровны, мозолила глаза Свидригайлову. Ему хотелось вцепиться пальцами в многослойный тряпичный цветок и вырвать его с корнем, так, чтобы ткань затрещала и на платье осталась бы внушительная дырка.
"Ах, какое бы это было облегчение! - невольно воскликнул про себя Свидригайлов. - Впрочем, - тут же спохватился он, - разве это облегчение?.. Ну разве что на пару минут..."
Марфа Петровна наконец достигла подножия лестницы и, взбив рукой тщательно уложенные щипцами короткие волосы, обратилась к своему мужу с плохо скрываемой обидой в голосе:
- Ну чего ты там так долго разбирался? Узнал что-нибудь?
- Да, узнал, - коротко ответил Свидригайлов.
- А что, что узнал-то? - нетерпеливо поморщилась Марфа Петровна.
- Ничего особенного, - сказал Свидригайлов, позволяя жене опереться на его руку и направляясь с ней к выходу из театра, где их уже ждала служебная машина. - У этой женщины, оказывается, муж только что погиб, он тоже у нас когда-то на заводе работал. Ну и у неё в связи с этим нервный срыв, сама понимаешь, непредсказуемые действия..
- О Господи! - ужаснулась Марфа Петровна, покрепче сжав рукой локоть своего мужа.
- Её в милицию отправят по поводу хулиганства, - продолжал Свидригайлов. - Но я номер отделения записал и сегодня же куда надо позвоню. Хоть через исполком, хоть как, но добьюсь, чтоб её отпустили немедленно и даже без штрафа. У неё трое детей маленьких на руках, какой там штраф! И ещё у меня есть одна задумка, - голос Свидригайлова звучал теперь почти вдохновенно. - Я Катерину снова к нам на работу возьму, хоть у нас сейчас сокращение кадров продолжается, но всё равно: лучше кого-нибудь другого уволю, а её возьму!
"Какой он добрый! - Марфа Петровна плотнее прижалась к широкому плечу мужа. - Да, вот именно против этой доброты в нём и невозможно устоять".
Не размышляя больше ни секунды, она твёрдо решила отдаться ему в тот же вечер и тем заключить между ними окончательное и бесповоротное перемирие. Когда они садились в машину, Свидригайлов поймал на себе её многозначительный взгляд и сразу же понял, что ожидает его сегодня дома.
"Как это вынести? - подумал он. - Нет, надо на что-то решаться... А то кто знает, до чего я так дойду? Того и гляди скоро и меня вот так вот на кожаный диванчик положат, успокоительное вколют и будут рядом стоять, пальцем у виска поворачивая... Дуня, любимая, где ты?"
Продолжение
Оглавление
© Екатерина Васильева-Островская, 2000-2024.
© Сетевая Словесность, 2000-2024.
| НОВИНКИ "СЕТЕВОЙ СЛОВЕСНОСТИ" |
|
 |
| Айдар Сахибзадинов. Жена [Мы прожили вместе 26 лет при разнице в возрасте 23 года. Было тяжело отвыкать. Я был убит горем. Ничего подобного не ожидал. Я верил ей, она была всегда...] Владимир Алейников. Пуговица [Воспоминания о Михаиле Шемякине. / ... тогда, много лет назад, в коммунальной шемякинской комнате, я смотрел на Мишу внимательно – и понимал...] Татьяна Горохова. "Один язык останется со мною..." ["Я – человек, зачарованный языком" – так однажды сказал о себе поэт, прозаик и переводчик, ученый-лингвист, доктор философии, преподаватель, человек пишущий...] Андрей Высокосов. Любимая женщина механика Гаврилы Принципа [я был когда-то пионер-герой / но умер в прошлой жизни навсегда / портрет мой кое-где у нас порой / ещё висит я там как фарада...] Елена Севрюгина. На совсем другой стороне реки [где-то там на совсем другой стороне реки / в глубине холодной чужой планеты / ходят всеми забытые лодки и моряки / управляют ветрами бросают на...] Джон Бердетт. Поехавший на Восток. [Теперь даже мои враги говорят, что я более таец, чем сами тайцы, и, если в среднем возрасте я страдаю от отвращения к себе... – что ж, у меня все еще...] Вячеслав Харченко. Ни о чём и обо всём [В детстве папа наказывал, ставя в угол. Угол был страшный, угол был в кладовке, там не было окна, но был диван. В углу можно было поспать на диване, поэтому...] Владимир Спектор. Четыре рецензии [О пьесе Леонида Подольского "Четырехугольник" и книгах стихотворений Валентина Нервина, Светланы Паниной и Елены Чёрной.] Анастасия Фомичёва. Будем знакомы! [Вечер, организованный арт-проектом "Бегемот Внутри" и посвященный творчеству поэта Ильи Бокштейна (1937-1999), прошел в Культурном центре академика Д...] Светлана Максимова. Между дыханьем ребёнка и Бога... [Не отзывайся... Смейся... Безответствуй... / Мне всё равно, как это отзовётся... / Ведь я люблю таким глубинным детством, / Какими были на Руси...] Анна Аликевич. Тайный сад [Порой я думаю ты где все так же как всегда / Здесь время медленно идет цветенье холода / То время кислого вина то горечи хлебов / И Ариадна и луна...] |
| X |
Титульная страница
Публикации: | Специальные проекты:Авторские проекты: |
