Во время оно среди сотрудников многочисленных советских НИИ имела хождение забавная присказка: начальство требует одно, мы делаем другое, а наука развивается объективно. Эта присказка при всей своей незамысловатости выражает вполне определенную закономерность и относится не только к физике и биологии. Сегодня члены очередного Букеровского жюри решили поруководить литературой. Они на полном серьезе требуют, что бы отечественная словесность была такой или сякой, какой желательно им, но литература дама своенравная и ведет себя независимо от чьих-либо желаний. Дело, конечно, не в том, какие конкретно произведения вошли в финальную шестерку и не в том, кто получит вожделенный мешок с деньгами, - дело в аргументах Игоря Шайтанова, Владимира Новикова и компании; дело в сомнительных рассуждениях на тему, чего литературе не хватает и какие тенденции правильные, а какие нет. Между тем, действительно интересно проследить направление движения литературного поезда, проследить, опираясь на факты реальные, а не придуманные за письменным столом или во время заседания жюри. В принципе, для этой цели годится любой журнал, любые три-четыре книжки, купленные в ближайшем магазине, но мы возьмем московско-петербургский "Постскриптум" - во-первых, потому, что он подвернулся под руку, а во-вторых, "Постскриптум" издание чисто литературное, относительно малотиражное, не имеющее советского прошлого, далекое от политико-идеологических игрищ, не участвующее в дележке пирога и ловле спонсоров - и, следовательно, более других подходящее для анализа ситуации.
Для начала стоит обратить внимание на размытость жанровых границ - четко определить принадлежность того или иного текста чаще всего затруднительно. Когда-то, предваряя один из своих рассказов, Валерий Брюсов писал: "Романом должна называться эпопея в прозе (иногда в стихах), изображение жизни целого народа, целого класса общества, обособленного общественного движения <...> повестью - изображение жизни одного человека или группы людей <...> рассказом - изображение единого события <...> " Думается, даже в 1915 году подобные жесткие формулировки не работали, и тем более не работают они в 1997. Условны и любые аналогичные теоретические положения. Современный текст широк и всеохватен. Вот, например, сочинение Геннадия Прашкевича "Возьми меня в Калькутте" (№1) обозначено автором как "опыт рецензии", но Прашкевич использует эссе Михаила Веллера "Технология рассказа" в качестве повода для разговора, объединяя в остроумном и занимательном повествовании автобиографические фрагменты, стихи болгарских поэтов - на языке оригинала и в своем переводе, конспект фантастической повести и рассуждения о природе творчества. Алексей Пурин в тексте "Утраченные аллюзии" (№3) перемежает литературно-критические заметки собственными стихами. И даже в "Досуги библиографа" Никиты Елисеева (№3), написанные строго по поводу, вставлены два маленьких стихотворения.
Впрочем, все вышеупомянутые тексты вполне относимы к эссеистике. Эссе - понимаемое максимально широко - вообще претендует в "Постскриптуме" на положение главенствующее. Но эссе жанр коварный. Эссеист плетет свои узоры, возводит упорно воздушное здание, но одно неловкое движение, и весь труд насмарку, шелудивому псу под хвост. Так, текст Мих. Шульмана "Набоков, писатель" (№1) и содержателен, и не лишен изящества, но вот Шульман почти случайно, почти неосознанно проговорился: "Набоков учит нас", и трещина расколола фундамент, дом покосился и осел. Еще печальнее дело обстоит с "Утраченными аллюзиями" Алексея Пурина. Пурин пишет умно, тонко, хотя его отдельные утверждения небезупречны, а шутки навязчивы и однообразны. Момент истины наступает после того, как Пурин неожиданно обрушивает на Анну Ахматову порцию казарменных скабрезностей, и становится ясно, что критик относится к себе и своим мнениям с излишней любовью, и что волнует его главным образом собственная изысканная поэтичность, и что руководствуется он порой мотивами внелитературными.
Но вернемся к нашим баранам, то бишь тенденциям. Тяготение к эссеистике отчетливо рифмуется с нынешней модой на "non-fiction". "Постскриптум" не был бы хорошим журналом, если бы не представил и противоположные устремления. Документальной литературе более всего противоположна сказка. Сказкам почти полностью посвящен второй номер "P.S.". Спектр полный: от очаровательной детской повести "Муми-папа и море" знаменитой финской писательницы Туве Янсон до антиутопической пьесы А.Зинчука "Игра в Doom". Довольно плоская и пресная фантазия Зинчука основывается как на традиционном сюжете продажи души дьяволу, так и на новейших футурологических страхах; поместив ад в виртуальную реальность и изобразив компьютер орудием мирового зла, Зинчук то ли подыгрывает кибернетическим фобиям (особенно частым среди домашних хозяек среднего возраста), то ли демонстрирует результат близкого знакомства с американским кино класса "B".
Центральное место в "сказочном" номере занимает легко и увлекательно написанная фантасмагория Алексея Винокурова "О карлике бедном". Винокуров жонглирует стилями, манипулирует цитатами и реминисценциями; он строит текст как выкладывает мозаику, подыскивая подходящие по цвету и размеру осколки: вот кусочек сделанный "под Гоголя", вот отсылка к Достоевскому, вот воспоминание о пристальном чтении Булгакова, вот что-то еще, и еще, и еще. Может показаться, что автор самоцельно демонстрирует свое умение, играет мускулами, как культурист на помосте, но жесткая напряженная фабула заставляет отвергнуть подобное предположение. Сказка есть сказка: превращенный в карлика герой-рассказчик скитается по Москве, страдает, мучается, бедствует, а затем в союзе с другими "маленькими" вступает в борьбу с силами зла, персонифицированными в фигуре черного колдуна Медведьева. Современная сказка не может иметь счастливого конца - Медведьев провоцирует октябрьские события девяносто третьего года, наши герои нелепо погибают в Белом Доме, и разворачивается картина космической катастрофы, но последний абзац текста говорит о надежде. "Скрылись куда-то все живые существа, исчезли их траектории, только один я висел в том, что было когда-то космосом, и вдруг открылось мне, что свою траекторию и свою орбиту я обречен прокладывать сам и так, чтобы не исчезли после меня мои следы, и чтобы к ним, пристраиваясь потихоньку, пришли другие, и чтобы вновь запестрело вокруг, засияло, сделалось широко и просторно, чтобы звезды замерцали в темноте, и далеко, в немыслимой дали, зажглись на Земле в домах теплым светом маленькие желтые окна".
Извечный враг рода человеческого появляется не только в сказках, где ему лучшее место и есть, он мелькает и в скучноватом "Свидетеле" Михаила Гаёхо (№3), тексте, интерпретирующем популярную тему современного сектантства, и в повести Михаила Умнова "В поисках отца" (№1). При этом повесть Умнова выпадает из любого ряда. Невозможно, глядя со стороны, оценивать подобные мистико-визионерские сочинения, да и, по всей вероятности, они не рассчитаны на людей посторонних, и даже не могут претендовать на полное понимание, скорее - на внимание и со-чувствие.
Еще одна особенность современной прозы, о которой нужно сказать в связи с журналом "Постскриптум" - подмена приключений персонажей приключениями стилей. Совершенно очевидно, что в тексте Винокурова важно не только что говорят, думают, делают герои, но и как, в каком стиле написан тот или иной отрывок. Не менее выразительны в этот смысле "Хроники Фрунзе" Льва Усыскина (№3) - фрагменты несуществующего целого, имитирующие то библейскую неторопливость, то простонародную скороговорку. В этих текстах нет живых людей с их чувствами и мыслями, в них движутся, перетекают, сталкиваются словесные массы. Такова сегодняшняя литературная реальность, нравится нам это или нет.
В заключение - несколько слов о "Постскриптуме". За три года существования он прочно утвердился на сцене, занял свое место. Журнал отличается эстетической умеренностью, в нем не привечают неистовых радикалов, но и одновременно не боятся неожиданного и резко высказанного мнения, не боятся иногда идти и против течения. Последнее - признак свободы. И это, может быть, главное.
Айдар Сахибзадинов. Жена[Мы прожили вместе 26 лет при разнице в возрасте 23 года. Было тяжело отвыкать. Я был убит горем. Ничего подобного не ожидал. Я верил ей, она была всегда...]Владимир Алейников. Пуговица[Воспоминания о Михаиле Шемякине. / ... тогда, много лет назад, в коммунальной шемякинской комнате, я смотрел на Мишу внимательно – и понимал...]Татьяна Горохова. "Один язык останется со мною..."["Я – человек, зачарованный языком" – так однажды сказал о себе поэт, прозаик и переводчик, ученый-лингвист, доктор философии, преподаватель, человек пишущий...]Андрей Высокосов. Любимая женщина механика Гаврилы Принципа[я был когда-то пионер-герой / но умер в прошлой жизни навсегда / портрет мой кое-где у нас порой / ещё висит я там как фарада...]Елена Севрюгина. На совсем другой стороне реки[где-то там на совсем другой стороне реки / в глубине холодной чужой планеты / ходят всеми забытые лодки и моряки / управляют ветрами бросают на...]Джон Бердетт. Поехавший на Восток.[Теперь даже мои враги говорят, что я более таец, чем сами тайцы, и, если в среднем возрасте я страдаю от отвращения к себе... – что ж, у меня все еще...]Вячеслав Харченко. Ни о чём и обо всём[В детстве папа наказывал, ставя в угол. Угол был страшный, угол был в кладовке, там не было окна, но был диван. В углу можно было поспать на диване, поэтому...]Владимир Спектор. Четыре рецензии[О пьесе Леонида Подольского "Четырехугольник" и книгах стихотворений Валентина Нервина, Светланы Паниной и Елены Чёрной.]Анастасия Фомичёва. Будем знакомы![Вечер, организованный арт-проектом "Бегемот Внутри" и посвященный творчеству поэта Ильи Бокштейна (1937-1999), прошел в Культурном центре академика Д...]Светлана Максимова. Между дыханьем ребёнка и Бога...[Не отзывайся... Смейся... Безответствуй... / Мне всё равно, как это отзовётся... / Ведь я люблю таким глубинным детством, / Какими были на Руси...]Анна Аликевич. Тайный сад[Порой я думаю ты где все так же как всегда / Здесь время медленно идет цветенье холода / То время кислого вина то горечи хлебов / И Ариадна и луна...]
