Словесность

[ Оглавление ]








КНИГИ В ИНТЕРНЕТЕ


   
П
О
И
С
К

Словесность




БЕЛЫЙ  МОЛОХ

Роман
Книга первая


Путеводитель по Балканам
от Гибралтара до Ктезифона


Я не жалею, что его убили.
Жалею, что его убили рано.
Не в Третьей Мировой, а во Второй.
Рождённый пасть на скалы океана,
Он занесён континентальной пылью
И хмуро спит в своей глуши степной.
Борис Слуцкий


АКРИТ


1

Всю свою сознательную жизнь, лет двадцать пять или около того, Предраг Брегович был югославом; поэтому нет ничего удивительного в том, что, когда ему объяснили, что с такого-то числа он становится сербом, естественно, переставая быть югославом, - да, ничего странного нет в том, что Предраг взбунтовался.

Радикальный югослав, носитель имперского мышления, мечтающий о возрождении великой Византии, Брегович был, в сущности, големом - существом, слепленным из частиц серба, хорвата, македонца, словенца, черногорца, отчасти даже албанца и боснийца, хотя от двух последних ему, к сожалению или к счастью, перепало не так много; по ночам, когда кипящий югославский разум ревел и бился о стенки черепной коробки, Предрагу снились короткие и яростные сны о том, как он, подобно Велизарию, входит во главе объединённой армии греков, сербов и болгар в город городов - Константинополь, выжигая из его стен скверну многовекового турецкого владычества. Посему, когда Бреговичу объявили о том, что из гордого потомка византийцев он превращается в серба, безобидного, как домашние тапки, Предраг почувствовал себя человеком, у которого ампутировали сразу несколько жизненно важных органов. Он не мог, конечно, сказать точно, какой из органов был наиболее важным, вполне возможно, что именно его, так сказать, сербскость и была доминантой; но человек без рук, ног, ушей и глаз остаётся человеком без рук, ног, ушей и глаз вне всякой зависимости от того, целы или нет его сердце, мозг и печень. Брегович перестал чувствовать себя полноценным человеком, перестав быть югославом.

Разумеется, само по себе существование в качестве серба не являлось ничем предосудительным: в конце концов, сербы, предки Бреговича, секли раскалёнными саблями турок, итальянцев и австрияков ещё в те времена, когда само понятие "Югославия" если и существовало, то, во всяком случае, не несло в себе никакой смысловой нагрузки. Брегович с полным на то основанием гордился своим происхождением (к примеру, один из его предков, воевода Путник, руководил сербской армией во время Первой Мировой), но дело было не в этом. Лишившись своей македонскости, черногорскости, хорватскости и т.д., Брегович превратился в паззл, из которого выбросили половину фрагментов.

Внешне это, конечно, никак не проявлялось - если не считать того, что Предраг принципиально исключил из своей подписи гласные буквы, подписываясь отныне как БРГВЧ. Это символизировало то, что, несмотря на всю ущербность его нынешнего статуса, Брегович оставался югославом, пускай и лишившимся нескольких важных компонентов. Он по-прежнему представлялся выходцем из Югославии (что существенно, он никогда не говорил "из бывшей Югославии"), когда его спрашивали, откуда он родом - и это не было кокетством. Предрага всегда удручала довольно позорная черта, отличавшая его русских знакомых, в каком-то оргиастическом уничижении отмежёвывающихся от собственного прошлого и даже стеснявшихся своей родины. Для Бреговича подобное было сколь гадко, столь и непонятно - такого себе не позволяли даже немцы после обеих вчистую проигранных Мировых войн.

Здесь нужно заметить, что последние десять лет Брегович плавал в тех водах, в которых подобного рода воззрения считались явным моветоном: ещё в девяносто шестом его родители переехали из Нови-Сада в Нью-Йорк, а чуть позже, как раз с началом бомбардировок Белграда, сам Предраг перебрался в Антиохию, штат Массачусетс, где, к слову, ему не раз и не два приходилось полировать щщи патриотически настроенным личностям, доказывавшим Предрагу, что бомбардировки сии проводятся исключительно во имя победы света и добра. Тут мнение Бреговича смыкалось со словами некоего немецкого генерала, заявлявшего, что основу цивилизации составляют города, а не руины; да и просто соображения как логики, так и этики заставляли задуматься о сути света и добра, достигнутых в результате едва ли не коврового бомбометания (оно непременно и было бы ковровым, если бы современные технологии не сняли надобности лупить бомбами по площадям).

Как бы то ни было, в нынешней среде обитания Бреговича его национальная принадлежность не приветствовалась, а вскоре и вовсе была законодательно запрещена. Собственно, именно поэтому он и перекочевал из Большого Яблока в Новую Англию - когда начались бомбардировки, большую часть проживавших в крупных городах югославов интернировали или поместили в так называемые "зоны временного размещения перемещённых лиц", а проще говоря - концлагеря, статистика смертности в которых опережала даже аналогичную статистику в отношении лагерей нацистских (со времён Второй Мировой у США был приличный опыт в подобного рода мероприятиях). Родителям Предрага в силу их преклонного возраста подобная участь, к счастью, не грозила; сам же Брегович устроился работать ресторанным вышибалой и обучился весьма успешно пудрить мозги незамысловатым американским бюргерам, представляясь выходцем из России (разумеется, среднеразвитый американец, смутно представляющий себе разницу между Ираком и Ираном, не мог раскусить нехитрую уловку Бреговича, а других в Антиохии не водилось со времён голландцев-пионеров, чьих отпрысков в городе и сейчас было предостаточно). Таким образом, Предрагу время от времени всё же приходилось заключать несколько конформистские сделки с собственной совестью; утешало его лишь то, что все, кому это было нужно, знали, кем он являлся на самом деле.

Этих "всех", к слову сказать, в Антиохии было великое множество - экс-югославская колония имела здесь размеры прямо-таки циклопические. Причины появления в городе такого грандиозного количества балканских эмигрантов были различными, но всех объединяло одно: за пределами своего круга все они - как бы сказать - не были югославами. Или были не-югославами. Кем угодно, но только не. Сербы были "выходцами из России"; черногорцы - "переселенцами из Болгарии" или, для пущего веселья, "беженцами из Австрии" (бюргеры, впрочем, хавали и не такое). Боснийцы были "румынами", македонцы, конечно, "греками"; попадались "венгры", "поляки" и даже несколько псевдо-итальянцев.

Самым любопытным было то, что все эти выверты и ухищрения были, по большому счёту, формальными. Масштаб объюгославливания Антиохии предполагал наличие у муниципальных органов города определённой доли терпимости. Отцы города могли сколь угодно громко вещать с трибун о необходимости жечь калёным железом "пятую колонну", "приспешников клики кровавых палачей Милошевича и Караджича" и т.д.; однако, если в таких мегаполисах как, допустим, Нью-Йорк или Сан-Франциско крупную чистку ещё можно было провести безболезненно, то в Антиохии, в силу глубокой интеграции югославов во все возможные градообразующие системы, подобное мероприятие немедленно вызвало бы моментальный обвал всей городской инфраструктуры (достаточно упомянуть, что сербами или хорватами были семьдесят процентов городских барменов и девяносто - таксистов). Посему власти смотрели на нацпринадлежность большинства балканских гастарбайтеров сквозь пальцы - конечно, кроме тех случаев, когда те выходили за рамки допустимого: с такими разбирались нещадно, устраивая показательные, с телетрансляциями, утренние расстрелы в овраге на старом цыганском кладбище, причём трупы принципиально не хоронили, а лишь засыпали известью во избежание эпидемий.

Конечно, для любого югослава Антиохия в какой-то мере была адом; но, как бы то ни было, в этом аду можно было жить и даже оставаться югославом - не без компромиссов, конечно, но такова жизнь. И Брегович, как и все прочие, жил так вот уже шесть лет - неделю вышибая дерьмо из расшалившихся посетителей бара "У старого Бергкампа", неделю валяясь на диване перед телевизором и вынашивая планы возрождения Римской Империи в прежних границах - от Карфагена до Иерусалима. Вот в таком несколько расплывчатом статусе он и подошёл к своему тридцатилетию.

В ту туманную ночь, когда Брегович узнал о том, что государство Югославия приговорено к смерти, ему впервые за последние семь-восемь лет не приснился обычный его предрассветный сон, в котором он, воитель-катафрактарий 1  в тарелкообразном шлеме и характерной кольчуге из круглых пластинок, одним махом разрубал надвое жирного вонючего сельджука с мокрыми пальцами, сжимавшими кривую саблю, и закрученными кверху усами. Вместо этого Предрага всю ночь мучили кошмары, наполненные какими-то человекоподобными пауками в камуфляжной форме и расстрельными командами НАТО. Вскочив с постели в холодном поту, Брегович набросил на себя пальто и кинулся в свой бар.

Сидящий у дверей сменщик Бреговича, македонец Бела (ему, как правило, даже не приходилось особенно врать о своём происхождении, ибо среди его предков было немало мадьяр и даже турков, чего Бела несказанно стыдился) воззрился на Бреговича с плохо скрываемым изумлением. Было три часа ночи, и Беле давно полагалось быть дома, если б не идиотское правило "Работаем до последнего посетителя", установленное хозяином бара. Сей посетитель, пьяненький полячок неопределённого возраста, восседал в углу, заказывая всё новые и новые порции скотча, и уходить не собирался.

- Господи, Пежа, - сказал Бела. - Ты чего прибежал?

Предраг уселся перед ним. Чёрные волосы его были всклокочены, а глаза воспалены. В своём коротком чёрном пальто, с фиолетовыми кругами под глазами, он походил на вокалиста группы "Joy Division" Иэна Кёртиса и, сам того не желая, выглядел настоящим готом.

- Ну, что случилось? - спросил Бела. - С Миленой поссорился, что ли?

- Наша страна... - выговорил Брегович с трудом; его душили слёзы. - Они... Они отняли у нас страну, понимаешь?

- Боже мой, - произнёс Бела. - Ты из-за этого сюда сорвался?

- У нас больше нет страны! - просипел Предраг. - Ты понимаешь? Я... меня...

Он не выдержал и всё-таки заплакал.

Бела покачал головой.

- Ну ты даёшь, - буркнул он. - Было б из-за чего убиваться.

- У нас больше нет страны! - провыл Брегович.

- Говна на лопате, - сказал Бела равнодушно.

Предраг дико посмотрел на него.

- У нас больше нет страны! - проскрежетал он, точно некий инфернальный механический Петрушка, обречённый раз за разом, с каждым поворотом ключа, повторять одну и ту же фразу.

- У нас есть страна, - сказал Бела. - У тебя есть Сербия, у меня - Македония. Ну ты чего, не сможешь без всяких этих словенцев с боснийцами прожить, что ли? Баба с возу - кобыле легче.

- Я... - простонал Брегович. - Нет... у меня... такое чувство... что меня... расчленили!

Бела несколько секунд молчал. Затем он поднялся с места, сходил за стойку и вернулся оттуда с большим стаканом горькой и лимоном.

- Вот, займись, - сказал он, сочувственно глядя на Предрага. - Развейся.

- Мне... нельзя, - как в лихорадке прошептал Брегович. - Я... на работе.

- Это я на работе, - сказал Бела. - Или ты хочешь меня подменить? Я лично обеими руками за, потому что меня уже достало здесь торчать. Я домой хочу.

Брегович с диким видом осмотрелся по сторонам.

- А? - выкрикнул он, словно пробудившись. - Чё?

Бела вдруг схватил его за подбородок и отточенным движением влил горькую Предрагу в рот. Серб застыл, будто парализованный (в каком-то смысле так оно и было), после чего, обливаясь слезами, судорожно вгрызся в лимон, разом оттяпав половину. У наблюдавшего за ним Белы свело скулы, и он перевёл взгляд на пальцы Бреговича, рефлекторно отбивавшие на столешнице замысловатую дробь.

Несколько минут они молчали. Непьющий Брегович моментально захмелел.

- Ты понимаешь, - с отвратительной пьяной проникновенностью заговорил он, - нас ведь не просто национальности лишают. Это как Вавилон, понимаешь? Вавилон. Разделяй и властвуй. Когда некоторая держава достигает своего пика...

- Ну, ну, не завирайся! - не выдержал Бела. - Это, по-твоему, Югославия своего пика достигла? Что-то невысокий пик оказался, не находишь?

Брегович заплакал.

- Византия... - всхлипнул он. - Византия...

- Ладно, - решительно сказал Бела. - Пора собираться.

Он встал, подошёл к столику, за которым сидел пресловутый "последний посетитель" и деликатно потрогал того за плечо.

- Э-э-э... слышь, друг, мы закрываемся, - сказал он.

Поляк поднял на него осоловелые глаза. Не говоря ни слова, он толкнул Белу ладонью в грудь и вновь, точно загипнотизированный, уставился на свой стакан.

Македонец криво ухмыльнулся и, взяв полячишку за сальные космы, ударил того круглым лицом о столешницу. Затем Бела жестом подозвал одобрительно наблюдавшего за его действиями бармена Трайчо: вдвоём они подхватили залитого кровью поляка и вышвырнули его на улицу.

Бела вернулся к совсем осовевшему Бреговичу.

- Развезло же тебя, - озабоченно сказал он. - До дому, конечно, дойти не сможешь?

- Византия... - прошептал Предраг и обильно вытошнил на стол.

- Однако, - произнёс Бела. - Трайчо, помоги-ка мне.

Они затащили потерявшего сознание Бреговича в подсобное помещение и уложили его на кушетку.

- Чего это он нажрался-то так? - неприязненно спросил Трайчо.

Бела минуту подумал.

- Мать у него, можно сказать, умерла, - сказал он и стянул с бесчувственного серба ботинки.




2

На следующее утро Предраг очнулся с такой всепоглощающей головной болью, что некоторое время даже не мог вспомнить собственное имя. Минут пять-шесть он с нарастающей паникой напрягал память, но это привело лишь к окончательной потере способности соображать. Случайно увидев своё отражение в зеркале, висевшем на стене подсобки, Предраг невесть с чего испытал такой бешеный приступ трансцендентного ужаса, что забился в конвульсиях, едва не навернувшись с дивана. Ещё больший ужас ему пришлось пережить, когда на лоб ему легла чья-то холодная ладонь. Почему-то Предраг уверил себя в том, что это его собственная ладонь, хотя ясно видел перед собой свои руки. Получившееся противоречие чуть не свело его с ума.

- Пежа, - произнёс чей-то (явно не его собственный) голос. По-прежнему снедаемый звёздным ужасом Брегович яростно стошнил под себя и закутался в пальто, которым был накрыт.

- Господи, - с ноткой брезгливости промолвил всё тот же голос. - Первый раз тебя таким вижу. Сколько ж ты, свинья, выжрал?

- Один стакан, - неожиданно для самого себя сказал Брегович. Звук его голоса настолько отличался от того, второго, что Брегович испытал совершенно необъяснимое и неописуемое облегчение.

- Один стакан? - не принадлежащий Бреговичу голос, казалось, пришёл в бешенство. - Ты взгляни на себя, какой, тык твою ёк, стакан? Ты что, всю ночь здесь кочумал?

Брегович заворочался.

- Где? - тупо спросил он, наслаждаясь звуком собственного голоса.

Холодная ладонь отвесила Предрагу пощёчину.

- О Господи! - потрясённо вскричал Брегович и, набравшись смелости, взглянул наконец на обладателя голоса.

Вернее было бы сказать, на обладательницу. Это была стройная черноволосая девушка лет двадцати двух - двадцати трёх, с исключительно красивыми серыми глазами и симпатичным, хотя и довольно рядовым, личиком. Щуплая фигурка, потёртая джинсовая пара и слегка растрёпанные волосы делали её похожей на подростка, каковым она, конечно же, не являлась.

- Милена? - неуверенно предположил Предраг.

Девушка обложила Бреговича семиэтажным матом.

- Милена, ты... - вяло вымолвил Предраг, робко озираясь по сторонам. - Я... где?..

- Где? - рявкнула девушка. - Ты в своём поганом баре, туда его и оттуда! Отвечай мне, ты здесь всю ночь был?

- Я... ну, наверное... - пробормотал Брегович. - Я... не очень помню...

- Блядь, так ты очень вспомни! - совсем рассвирепела девушка. - Нет, подумать только, какая скотина! Я в четыре часа утра просыпаюсь - этого нет нигде! Где он, что с ним, хер знает, я как дура по улицам бегаю, в полицию звоню, а этот козёл в кладовке дрыхнет! Как ты только в блевонье своём не захлебнулся, урод! Мразь же ты ничтожная, чмо!

Послышался деликатный стук и скрип приоткрываемой двери. Девушка резко отвернула своё побледневшее лицо от Бреговича. Ошалевший серб, чья голова раскалывалась, как спелый кокос от удара о камень, проследил за её взглядом и увидел, что в дверном проёме смущённо переминается с ноги на ногу Бела.

- Что, я, наверное, раскричалась очень сильно? - спросила она тихо и каким-то совсем другим голосом.

Бела прижал руки к груди.

- Миленочка, ты пойми, мне-то разницы никакой, но вот хозяин...

- Извини, не сдержалась, - устало произнесла девушка. - Накатило. В любом случае, мы сейчас уйдём.

- Он дойдёт ли до дома в таком состоянии? - нахмурился Бела. - Он же как кусок мяса, честное слово.

- Я вызвала такси, - ответила Милена. - Не сидеть же ему здесь до вечера.

- Ты извини, конечно, тут и я виноват, - сказал Бела удручённо. - Забыл, что он совсем не пьёт. Но он ночью совсем уж плох был.

- Да ладно, не вини ты себя, - отмахнулась Милена. - Из дому же он не пьяный убежал. А что с ним случилось-то?

- Это он из-за того, что... - начал Бела и вдруг осёкся.

- Ну, ну, из-за чего?

- Ну, в общем... из-за того, что Югославия распалась, - закончил Бела, чувствуя себя необычайно глупо.

Красивые густые брови Милены поползли вверх.

- Я знаю, как это звучит... - пробубнил Бела. Милена посмотрела на Предрага: при словах Белы "Югославия распалась" у того конвульсивно сжались кулаки, а лицо исказилось в инфернальном оскале.

- Да нет, я всё понимаю, - вздохнула она. - Он мне уже весь мозг прое#ал своим панбалканизмом.

- Чем? - наивно переспросил Бела.

- Ну, это... - замялась Милена, пытаясь сконструировать адекватную формулировку. - Ну, это как панславизм, пангерманизм, пан... чёрт, ну, панмонголизм какой-нибудь... Ну, знаешь, как у японцев эта их... Великая восточно-азиатская сфера сопроцветания.

- Ага, - осторожно поддакнул Бела; он ничего не понял, но решил не переспрашивать.

Милена немного помолчала.

- Ладно, - сказала она. - Пойдём мы, наверное. Поможешь ему до машины добраться? Уже, должно быть, подъехала.

Бела подошёл к окостеневшему Предрагу.

- Нет, ну с одного стакана водки... - озадаченно пробормотал он. - Ты встать сможешь?

- Да... да... - просипел Предраг. Он поднялся с кушетки, но не смог удержаться на ногах и чуть не обрушился на пол. Бела едва успел его подхватить.

- Да что же ты в блевотине-то весь! - негодующе вскричал он. - Чёрт... Милена, сбегай в зал, позови Трайчо. Я один такую тушу не уволоку.

- Ты куда меня, блядь, тащишь! - захрипел вдруг грозно Брегович и вцепился Беле в горло.

Милена воззрилась на них и выбежала в зал.



Милена Пешич, как выяснил чуть позже окончательно пришедший в себя Брегович, была его невестой на протяжении последних шести месяцев (можно было сказать - гражданской женой, но молодые люди, воспитанные в старых традициях, до свадьбы спали раздельно). Жили они, тем не менее, вместе, чем одно время сильно будировали родителей Милены, которые, впрочем, всецело одобряли её выбор: Предраг не пил, не ударялся в загулы, хорошо одевался, неплохо зарабатывал и, что особенно поражало типично пролетарскую семью Пешичей, писал в местный "Исторический вестник" развёрнутые эссе о походах Велизария и Нарсеса 2 . Лучшего мужа, по мнению Пешичей, их дочь себе найти не могла. В Антиохии, во всяком случае.

Кое-как затащив рычащего от жгучей головной боли Бреговича домой (если бы Петар и Анна Пешичи имели возможность лицезреть эту сцену, восторгов в отношении избранника их дочери у них, очевидно, поубавилось бы), Милена уложила его на диван и с головой ушла в хлопоты, хорошо знакомые жене любого алкаша, - самой Милене пришлось, однако, постигать их с азов. Она с гримасой отвращения (говорят, что у любимого человека и дерьмо пахнет розами - а вот и хрена с два!) стёрла блевотину с пальто Предрага, пока та ещё не успела засохнуть, накрыла бьющегося в ознобе жениха двумя одеялами, на всякий случай принесла ему тазик и сварила курицу. Курицу она употребила сама, а бульон влила в слабо сопротивлявшегося Бреговича. Того незамедлительно вырвало вновь, однако это подействовало на серба самым благотворным образом: он порозовел, головная боль отступила под яростным напором аспирина, а опорожнившийся желудок настоятельно, что являлось добрым знаком, потребовал повторного наполнения. Скормив Бреговичу остатки курицы, Милена, дабы не видеть, как он ест (человека со слабыми нервами от такого зрелища стошнило бы), ушла на кухню и обессилено уселась за стол, уткнув лицо в ладони.

"Господи, мне ведь только двадцать три, - подумала она. - Неужели так теперь всегда будет? Ведь мои родители... Ведь всё то же самое! Точно так же мама искала отца по всем барам... и все эти скандалы... только папуля бухал из-за того, что он - слесарь, а Пежа... какого хера ему нужно?"

Неожиданно из гостиной донеслось до неё сиплое кваканье.

"Боже, что ещё такое?" - сморщилась Милена и прислушалась. Услышанное заставило её заскрежетать зубами.

- Югославия... - ныл Брегович. - О, моя Югославия...

Милена с такой силой хряпнула кулаком по столу, что столешница едва не переломилась надвое.

"Мой жених - ё#ный мудак, - подумала она. - Надо же, когда я это поняла. За месяц до свадьбы. В какой-нибудь книге написали бы, что это осознание рухнуло на меня, как валун с вершины горы. Господи Боже мой".

Она решительно поднялась с места и направилась в гостиную. Предраг заходился в рыдании, не переставая обгладывать куриную ножку. Милену затрясло. Она подошла к Бреговичу и извлекла кость у него из рук. Брегович захныкал ещё сильней.

Не дав себе времени на размышления, Милена приблизила к нему лицо. Изо рта у Предрага немыслимо воняло перегаром и блевотиной, но Милена, задержав дыхание, как перед броском с вышки в воду, запечатала ему рот долгим поцелуем. Брегович засучил ногами. Швырнув себя ещё дальше в раззявившую пасть похотливую пустоту, Милена схватила его руку и положила себе на грудь. Предраг вылупился на неё, но автоматически сдавил её грудь - так, что у неё перехватило дыхание. Милена возлегла на него и принялась расстёгивать блузку, когда глаза его закатились, и он отключился.



Зайдя через день к Бреговичу, Бела, к своему удовольствию, нашёл того в превосходном расположении духа. Предраг совсем оправился и, сидя за компьютером, увлечённо рубился в какую-то стратегическую игру. Зная Бреговича, нетрудно было догадаться о сути происходящего на экране монитора, где византийская (разумеется!) панцирная пехота рубила в капусту подразделение турецких муселимов. Обезумевшим от ужаса сельджукам удалось даже немного потеснить стратиотов Бреговича, однако тут им в тыл ударили катафракты и отряды варяжской гвардии. Битва закончилась и началась бойня. Брегович внимал всему этому с каким-то болезненным возбуждением. Он раскраснелся, глаза его бешено блестели; из уголка его рта вытекла струйка слюны. С чувством острой неловкости Бела заметил, что брюки Предрага характерным образом оттопырились в паху.

Бела кашлянул.

- А? - встрепенулся Предраг. - Кто?..

Он увидел Белу.

- О Господи, - вздохнул он. - Ты меня напугал.

- А вот решил зайти, проведать, как ты там, - сказал Бела нервно. Поджав губы, он смотрел на выпуклость у Бреговича в паху. Предраг проследил за его взглядом и густо залился краской.

Воцарилось молчание.

- Грхм, - произнёс Брегович, пытаясь сгладить неловкость момента. - Чёрт, а кто тебя впустил? Милена же вроде в магазин ушла.

- Почему, она дома, - ухватился за представившуюся возможность замять ситуацию Бела. - И довольно давно, насколько я могу судить. По крайней мере, она ко мне вышла прямиком из ванны...

- Голая? - вытаращился на него Брегович.

- Что?!!

Возникла пауза.

- Ничего, - сказал Предраг. - Не обращай внимания. Погоди, так сколько сейчас времени-то?

- Третий час, вообще-то, - буркнул Бела.

Предраг изумлённо присвистнул.

- Ни хрена себе я заигрался, - молвил он. - А что ты не на работе-то?

- Отгул взял, - сказал Бела. - Меня там братишка подменяет.

- Ты смотри, как бы он меня не подсидел, - шутливо сказал Предраг. Выпуклость на его брюках уже почти исчезла. - А то знаю я вашу македонскую пиздабратию. Куда один, туда и второй.

- Ладно, - засмеялся Бела. - А то я не знаю, что ты по отцу албанец.

- Не п#ди! - рявкнул Брегович. - Не по отцу, а по матери, и то только на четверть.

- И как же подобные ксенофобские воззрения сочетаются с этим твоим... пан-бал-ка-низмом? - с трудом выговорил заковыристое слово Бела.

- Ты ничего не понимаешь, мутик, - немедленно оседлал любимого конька Брегович; Бела с отвращением заметил, что у него вновь возникла эрекция. - Это никакой не панбалканизм. Это для меня слишком мелко. Я хотел бы полностью восстановить Восточную Римскую империю в старых границах, от Фессалоник до Сирии и далее - в оба конца. Одними Балканами я не ограничиваюсь.

- Ну, кстати говоря, - сказал Бела. - Я тут тебе принёс кой-какой презентик...

Он извлёк из барсетки томик в пёстрой суперобложке и протянул его Бреговичу.

- М-м-м... спасибо, - удивлённо протянул Предраг, взял книгу и принялся её разглядывать. К его удивлению, знакомые кириллические буквы складывались в слова каким-то странным, не вполне понятным образом.

- Значит, эта книга называется "Византийское общество и государство в X-XI веках", - пояснил Бела. - Написал её некто Литаврин, насколько я могу судить - весьма крупный византинист. Она на русском, но я думаю, ты разберёшься.

- Чёрт, спасибо! - воскликнул Брегович. - В городской библиотеке днём с огнём ничего похожего не отыщешь. Где ты её достал?

- Да я тут жену отвёз на выходные к матери в Дамаск, - пустился в объяснения Бела, - ну, и заглянул на книжную ярмарку. Подумал, что это может тебя заинтересовать.

- Правильно подумал, - ухмыльнулся Брегович. - Дьявол, ещё раз благодарю, старик.

Он подошёл к Беле и вдруг, во внезапном порыве эмоций, обнял его. Бела попытался отстраниться - сперва деликатно, затем уже изо всех сил, - но не смог, и напряжённый член Бреговича вжался в его живот.

- Слушай, - нервозно закричал Бела, - тебе не кажется...

В комнату вошла Милена, ещё мокрая после душа. Узрев обнимающихся Белу и Предрага, она криво усмехнулась; затем она заметила выпуклость на брюках Бреговича, и глаза её округлились.

- Ну, в общем, ребята... - пропыхтел наконец-то вырвавшийся из объятий Бреговича Бела. - Пора мне. Пежа, рад, что ты выздоровел. Короче говоря...

Не договорив, он круто развернулся, чмокнул Милену в щёку и выскочил в прихожую. Хлопнула дверь, и вскоре о приходе Белы напоминала только инкунабула у Предрага в руках.

- Чем это вы тут занимались? - брезгливо спросила Милена.

- Он... он принёс мне книгу, - пробормотал неприятно удивлённый её тоном Брегович. - Вот, видишь? - Он повертел книгу в руках.

- Порнушка, небось, какая-нибудь? - поморщилась Милена.

- Почему?.. - оскорбился до глубины души Предраг. - Это про Византийскую импе... Империю... И... Я...

С каждой секундой его голос становился всё менее и менее уверенным - по той причине, что Милена скинула халатик и приблизилась к нему. Под халатом у неё ничего не было.

- Кни... грхм... - предпринял он ещё одну попытку. - Это библиографическая редк... Грхм! И я...

Милена с изумлением увидела, что эрекция, до сего момента грозившая разорвать его брюки, стала быстро исчезать.

- Предраг, - прошептала она.

Брегович прикрылся книгой.

- Можно почитать её вместе, - предложил он. - Это же очень интере...

- Нет, я не позволю! - завопила Милена и кинулась к нему. Предраг отшатнулся, выронив книгу. Он страшно побледнел. Милена рванула вниз молнию у него на брюках и запустила руку внутрь.

- Боже мой, Мила! - потрясённо вскрикнул Предраг. Он вырвался, несколько раз дёрнул заевшую ширинку, подхватил книгу и выбежал вон.

Милена опустилась на стул и уставилась на своё отражение в экране монитора.




3

Дрожащий и подавленный, Брегович торопливо шагал под дождём по мокрым улицам ноябрьской Антиохии, зябко кутаясь в пальто, всё ещё не просохшее окончательно после чистки. Снег ещё не выпал, но всё к тому шло. Впрочем, Брегович всегда предпочитал зиму остальным временам года - особенно лету с его удушающей жарой, изобилием насекомых и мужиками в шортах, с бутылками пива, кривыми волосатыми ногами и небритыми, сочащимися потом подмышками. В Антиохии же зима никогда не была слишком уж холодной (что любопытно, в соседних городках Алеппо и Дамаске столбик термометра уже в конце ноября зачастую опускался ниже минус пятнадцати по Цельсию).

Тем не менее, Брегович, у которого под пальто были только тонкие старые домашние брюки и майка-алкоголичка, а на ногах - рваные туфли без шнурков, вскоре окончательно промёрз. К тому же книга, которую он, сам не зная зачем, прихватил из дома, так и норовила выскользнуть у него из-за пазухи. Предраг остановился и принялся озираться по сторонам, пытаясь понять, куда он забрёл.

Судя по всему, нелёгкая занесла Бреговича в Юго-Восточный район, бывший для него своего рода terra incognita: Брегович жил буквально на стыке двух районов, но редко когда выбирался куда-то за пределы вектора "работа-дом". К тому же живущие в центре люди старались не заходить в Юго-Восточный район без особой надобности: места там были лихие.

Впрочем, Брегович был не из робких, и если за шесть лет, прожитых им в Антиохии, он так и не нашёл времени выбраться в Юго-Восточный район, объяснялось это, безусловно, лишь тем, что до сего дня он не испытывал в том ни малейшей надобности. Собственно, Саут-Ист явно не был тем местом, где бы вы захотели провести выходные.

- Однако, - пробормотал Брегович.

Оглядевшись, он завидел в полусотне метрах от себя нечто похожее на кафе или кофейню и направил стопы туда - чашка горячего эспрессо ему явно не повредила бы.

На полпути ему навстречу попался нищеброд в длинном и необычайно засаленном чёрном плаще. Голова его была прикрыта какой-то странной попоной, из-под которой он искоса взирал на Бреговича с необъяснимой смесью брезгливости и высокомерия - что для человека в его статусе было, безусловно, чем-то достаточно нетипичным. Оглядев его, Предраг особенно остро ощутил всю чуждость Юго-Восточного района тому миру, в котором Брегович привык находиться. В центре, во всяком случае, таких персонажей было не сыскать.

- Янг мэн, гив ми, плиз, литтл мани фор Джизес Крайст, - обратился нищий к Бреговичу. Говорил он, казалось бы, по-английски, но в говоре его явственным образом ощущалось что-то умилительно родное, славянское, домотканое. Брегович попытался определить, к какой из многочисленных восточно-европейских диаспор города принадлежит нищий, но не сумел. Сам Брегович, к слову, говорил по-английски ничуть не лучше: за шесть лет своего пребывания в Антиохии он так и не смог освоить на пристойном уровне язык аборигенов - не в последнюю очередь как раз из-за того, что с носителями языка почти и не общался.

- Уан минэт, уэйт, - сказал он, шарясь в карманах пальто. В одном из них он нашёл несколько смятых долларовых банкнот, которых едва хватило бы на пару чашек чёрного кофе. Мелочи не было вовсе.

- Сорри, браза, ай хэв ноу мани тудэй, - сказал Брегович мрачно следившему за его манипуляциями нищему. - Мэйби, ин э некст тайм.

- Уот? - переспросил нищий, словно не веря своим ушам. Лицо его, и без того суровое, окончательно закаменело. - Уот ю сэй?

- Ай сэй, ай хэв НОУ МАНИ! - раздражённо повторил Брегович. - Ай вонна дринкинь коффи, кэн ю си вэт?

Он махнул рукой в сторону кофейни - да так и застыл, потому что почти непроницаемый жёлтый туман, до сего момента скрывавший от него витрину кофейни, немного рассеялся, и Предраг увидел огромную, на полстены, пурпурную вывеску с надписью золотом:


LITTLE BYZANTIUM
Coffey for your pleasure


Нищий проследил за его взглядом.

- Олл райт, - произнёс он неожиданно миролюбивым тоном; на его лице даже появилась улыбка. - Вис из гуд чойз фор мэн ху вонтс дринкинь коффи тунайт. Гад блессд ю, сэр.

Сказав это, он развернулся и исчез в тумане. Глазеющий на вывеску Брегович даже не заметил его ухода; тем более он не заметил совершенно явно прозвучавших в тираде нищего издевательских ноток. Надпись на вывеске заворожила его, непостижимым образом срифмовавшись с тем единственным, что сейчас его интересовало. Повинуясь неясному импульсу, Предраг извлёк из-за пазухи книгу Литаврина: под идиотской суперобложкой, по виду напоминавшей овощную смесь для диабетиков, обнаружился весьма строгий переплёт, внешне в точности повторявший вывеску - даже золотое тиснение букв было точно таким же. Отличался только шрифт и, естественно, язык. Брегович ещё несколько минут постоял на месте, переводя взгляд с книги на вывеску и обратно. Затем он вздохнул, спрятал книгу под пальто (предварительно с отвращением пихнув размокшую от дождя суперобложку в урну) и направился внутрь.



Оказавшись внутри, Брегович вздохнул вновь - с некоторым даже разочарованием. Сия эмоция не поддавалась, конечно, внятному логическому обоснованию - в конце концов, он и изначально не знал, чего ему, собственно, стоит ждать, - но, в любом случае, меньше всего он ожидал увидеть самую обычную кофейню, ничем, кроме нестандартного названия, не отличавшуюся от буржуйских кофеен в центре, где они с Миленой прожигали жизнь (и остатки его зарплаты) долгожданными пятничными вечерами.

- Ну и при чём тут Византия? - пробурчал крайне недовольный Брегович, прошёл к столику в углу и принялся изучать меню.

Долго ждать официанта ему не пришлось, причём подскочивший к нему субъект смахивал скорее на ловкого пожилого гнома - Брегович, привыкший к тому, что в подобных заведениях его обыкновенно обхаживают молоденькие девушки гламурного вида, остался весьма этим удивлён. Из ушей у старого хоббита торчали клочья жёлтой ваты, но в целом впечатление он производил достаточно приятное.

- Гуд ивнинь, сёр! - радостно поприветствовал он Бреговича; Предраг отметил, что свой английский гном тоже приобретал явно не в оксфордах с кембриджами. - Уи а презентед фор ю зэ гритест маркс оф коффи фром зэ уол уорлд!

- Фром эраунд зэ уорлд, - машинально поправил Предраг.

- Экскьюзь ми?

Брегович поморщился.

- Э-э-э... э кап оф американо, плиз, - сделал он заказ.

Гном, выхватив из-за уха обгрызенную шариковую ручку, черкнул что-то у себя на ладони.

- Милк, щюга? - поинтересовался он.

- Онли милк, уифаут щюга, - сказал Предраг. - Энд самфинь... гм... уэлл, пис оф эйппл пай, фор экзампл. Ду ю хэв эйппл пай хиа?

- Уи а хэв... - гном задумался, - эйприкот пай энд... вэри тэйстед строберри кейк.

- Э пис оф строберри кейк, - сказал Предраг, надеясь, что его скромной наличности хватит на оплату заказа.

- Джяст э литтл минет, сёр, - услужливо кивнул хоббит и ускакал в другой конец зала.

Брегович вновь достал из-под пальто книгу. Положив её на стол, он заметил нацарапанный на столешнице рисунок, изображающий пенетрацию вульвы непропорционально огромным пенисом. И вульва, и пенис были изображены с такими деталями, при взгляде на которые секс тотчас же переставал ассоциироваться со словами "чудо" и "таинство". Брегович брезгливо накрыл гравюру салфеткой. Владевшее им сакральное чувство рассеялось, как с наступлением дня рассеивается утренний туман. О том, чтобы читать в такой обстановке книгу, не могло идти речи. Предраг закрыл её и начал осматриваться по сторонам.

Как это зачастую и бывало в Антиохии и прилегающих к ней городках, таких как Акра и Дамаск, основную массу посетителей составляли люди с ярко выраженными восточноевропейскими (особенно балканскими) корнями. Типично англосаксонских лиц почти не было видно. По всей видимости, кофейня была одним из многих мест, где собирались "свои" (подобно тому, как бар, где работал Брегович, был местом сбора, в основном, голландцев и бельгийцев, а сам Предраг встречался со своими друзьями-югославами в ресторане "Милош Обилич"). Здесь, правда, большинство посетителей были, кажется, греками. Во всяком случае, из общей звуковой мешанины до Бреговича то и дело доносились слова с характерными окончаниями "-ос" и "-он", каковые у Предрага ни с каким больше языком не ассоциировались.

Брегович принялся наблюдать за отдельными посетителями. В общем-то занятие это было малоинтересным; тем не менее, кое-что любопытное всё же предстало пред его взором. Например, за двумя длинными, сдвинутыми вместе столами сидела весьма колоритная компания - полтора десятка человек в длинных фиолетовых плащах. Вероятно, их всех объединило некое общее горе - они сидели молча, скорбно склонив головы и опустив глаза долу. В целом всё это напоминало икону с изображением каких-нибудь святых православных воителей. В другом конце зала находился, что делало композицию крайне многозначной, православный же священник в простом (почему-то хотелось сказать - полевом) облачении: он, похоже, был изрядно навеселе и время от времени разражался в пустоту яростными и визгливыми диатрибами неясного содержания. Несмотря на то, что компанию в плащах и жреца разделял весь зал, создавалось впечатление, что первые в едином порыве внемлют элоквенциям второго, находя в его словах истину и утешение.

Дварф-официант подошёл к столику Предрага.

- Ай’м вэри сорри, бат аур коффи мэшин из брок, - извиняющимся тоном начал он. - Мэйби ю...

Тут он осёкся и уставился на Бреговича с открытым ртом. Предраг инстинктивно скосил глаза на ширинку, лишь затем поняв, что коротышка смотрит не столько на него, сколько на лежащую на столе книгу.

- Уот’с хэппенс? - занервничал Предраг.

Официант сглотнул.

- Ит’с... ит’с ёрс? - кивнул он на книгу.

- Ес, ит’с майн, энд уот? - непонимающе пожал плечами Брегович.

- Э-э-э... м-м-м... Ю ар рашн?

- Ноу, - помотал головой теряющийся в догадках Предраг.

- Мэйби, грик?

- Ай’м фром Югославия, - сказал Предраг, начиная терять терпение. - Уотс мэзерс, чам?

Неожиданно шум в зале стих - как будто своими словами Брегович запустил некий триггер, после которого должен был сработать определённый скрипт - как в средней руки компьютерной стрелялке. И этот скрипт сработал. Несколько человек в фиолетовых плащах, на которых Предраг ранее обратил внимание, почти синхронно поднялись со своих мест и направились к нему.




4

Сказать по правде, народы, населявшие Византию (кстати, сами её жители не называли так свою державу, именуя её Ромейским государством или Ромейской империей) никогда не жили в абсолютном мире и согласии. Собственно, ничего удивительного в этом не было - слишком уж разнородным и "лоскутным" был её состав. Точно так же дела обстояли и в Западной Римской империи (в том числе и в те времена, когда она была единой), и в Сасанидской, и в Оттоманской, и в "двуединой" Австро-Венгерской, и даже в Советском Союзе, в каковом, как известно, "не существовало национального вопроса". В годы наивеличайшего расцвета Византии под её короной сожительствовали греки, сербы, болгары, армяне, турки, берберы, влахи, генуэзцы, мадьяры, половцы, македонцы, - в общем, всех и не перечислишь. К тому же, некоторые народы, формально не являясь ромейскими подданными, фактически жили под ненавязчивым византийским протекторатом. И это ведь мы ещё не говорим о всевозможных малых народностях и переселенцах из других стран, зачастую образующих в византийских городах весьма внушительные диаспоры (именно наличие в Константинополе большого количества генуэзских торговцев, которым был выделен для проживания целый район, этакий аналог нынешних чайна-таунов, и немного неосмотрительно дарованы существенные торговые льготы, во многом и спровоцировало коллапс византийской экономики в XIV-XV вв.). Вся эта пёстрая банда перемешивалась и плавилась в стране, как в тигле; ближайшим аналогом была, пожалуй, реакция атомного полураспада.

К глубочайшему прискорбию Бреговича, сербы и братские им славянские народы вовсе не желали мирно сосуществовать под сенью великого древа с пурпурной листвой. По мере отпадения от некогда могущественной державы территорий, сепаратистские тенденции разъедали тело ещё живой Византии, как могильные черви. Далматы вместе с норманнами воевали против византийцев и штурмовали стены Константинополя плечом к плечу с извечными своими недругами - турками; об отношениях Византии и Болгарии многое говорит прозвище "Булгароктон" или "Болгаробойца", данное ромейскому императору Василию II. Армяне, в огромных количествах переселённые тем же Василием II в Македонию, привнесли с собой целый корпус разнообразных еретических учений, что тоже не способствовало монолитности и единению империи. Плоды этого были пожаты позднее, когда отпавшие от Византии государства посыпались в руки туркам и латинянам, словно спелые яблоки.

В дальнейшем попытки организовать конфедерацию балканских государств с той или иной целью предпринимались несколько раз, но почти все они были неуспешными. Так, в начале XIX в., возможному созданию греко-сербского союза помешало убийство выдающегося сербского военного и политического деятеля Кара-Георгия. Через сотню лет Балканский Союз, сравнимый по своим совокупным возможностям и с Италией, и с Австро-Венгрией, и могущий существенным образом повлиять на расстановку сил перед Первой Мировой, распался из-за безобразной политики болгарского "кесаря" Фердинанда и не менее безобразной грызни входивших в союз держав из-за Македонии. Развалившись после Второй Балканской войны, федерация православных государств так никогда и не была восстановлена. Большинство балканских стран воспринимаются мировым общественным мнением в лучшем случае как мелкие очаги политической напряжённости, а в худшем - как центры секс-туризма, в которых, в силу недоразвитого законодательства, разрешено всё то, о чём в странах Западной Европы нельзя и мечтать. Бывший некогда столицей православного мира Константинополь до сих пор именуется Стамбулом.



Вот почему-то именно такие мысли пришли в голову Бреговичу, когда группа людей в фиолетовых плащах набросилась на него. В чём тут была взаимосвязь и была ли, собственно, она вообще, Предраг сказать затруднился бы, даже если бы его кто-нибудь об этом и спросил. Тем паче, что мысли эти задействовали не сознание, а что-то... что-то поглубже, что ли. Оно и понятно - трудно думать о плачевной судьбе династии Карагеоргиевичей, почти присоединившей к концу своего правления Югославию к странам Оси, и одновременно отбиваться от наседающей со всех сторон орды. Возможно, именно такое неумение делать два дела разом и швырнуло Русь и Китай под копыта монгольской конницы. Брегович не собирался повторять их ошибок. Он дрался, как лев, полностью отключив сознание (никаких шаолиньских методик он для этого не применял - на обдумывание своих действий и какое-либо планирование боя у него попросту не было времени). Вот один из нападавших получил графином по голове и повалился под стол; вот следующий с разбега налетел грудью на вытянутую ногу серба и, описав красивейшую параболу, приземлился в углу, разбив собой холодильник с "Кока-колой". Ещё двоих Предраг сшиб с ног, метнув в них столик, а приятеля, подскочившего откуда-то сбоку, послал в аут, сломав об его голову стул.

На сём динамический период столкновения закончился, и установилось позиционное равновесие. Те из нападавших, кто после стычки с пылким сербом ещё держался на ногах, предприняли несколько неуверенных попыток обойти Бреговича с флангов; Предраг, яростно щерясь, отбивался обломками стула и вообще всем, что попадалось под руку, и высматривал пути к отступлению. Немногие оставшиеся посетители в страхе покидали заведение через распахнутую настежь дверь, но Брегович не мог последовать их примеру, поскольку был напрочь отрезан от выхода. И именно в тот момент, когда доблестный югослав уже собрался было, выбив телом стекло, выпрыгнуть из окна, один из его противников, набравшись смелости, кинулся на него. Увернувшись от тяжеленного кулака (с нарастающим изумлением Брегович заметил, что тот был обтянут чем-то вроде кольчужной перчатки), Предраг схватил оппонента за грудки и что было силы заехал лбом ему в нос.

БАМММ!!!

Понять, что произошло вслед за этим, Предраг смог значительно позже - когда к нему вернулась способность сопоставлять причины и следствия. Оказалось, что на человеке, которого Предраг ударил головой, был надет скрытый под капюшоном шлем-касис с массивным наносником. Об этот шлем ничего не подозревавший Брегович и размозжил себе лоб.

Что было дальше, оглушённый серб помнил смутно. Он не лишился чувств и, как позднее выяснилось, не получил даже сколько-нибудь значительного сотрясения мозга. Однако в этой схватке наш храбрец потерпел сокрушительное поражение, и его бесчестным врагам не составило никакого труда пленить его. В мгновенье ока Бреговича скрутили и повалили на стол, держа за руки и за ноги, вслед за чем подонок, которому Предраг врезал стулом, навис над ним с занесённым кулаком.

- Palatinae 3 ! - зычным голосом гаркнул кто-то в конце зала.

Руки, державшие Предрага, немедленно разжались; тип, который намеревался его ударить, мазнул по нему, как кистью, злобным взглядом, но опустил кулак и даже с деланным дружелюбием потрепал его по плечу. Предраг скосил глаза, пытаясь рассмотреть обладателя столь звучного гласа, но добился тем самым только вспышки головной боли, похожей на взрыв водородной бомбы. По-видимому, без небольшого сотрясения всё же не обошлось.

Тот же голос отдал несколько команд (впрочем, из-за удивительно напевного и в то же время лязгающего звучания их нельзя было назвать командами - скорее, на ум приходило слово "повеления"). Как показалось Предрагу, все они были не то на греческом, не то на какой-то странной, нетипичной латыни.

Хотя что мог Предраг понимать под "типичной латынью"?

Он осторожно, стараясь не производить резких движений, уселся на стол и оглядел зал. Тот был почти пуст - по крайней мере, ни одного посетителя в нём уже не осталось. Только из-за соседнего стола на него взирал, ехидно улыбаясь, давешний поп, да потешно суетились халдеи, тщетно пытаясь привести разгромленное помещение в порядок. Брегович взглянул на попа. Тот перехватил его взгляд и вдруг подмигнул - как показалось Предрагу, очень цинично. Брегович смешался и отвёл взгляд. Впрочем, служитель культа мгновенно вылетел у него из головы, едва лишь Предраг наконец увидел того, кто, по всей вероятности, командовал бандой, напавшей на него.

Это был тот самый якобы нищий в чёрном плаще, который просил у Предрага "литтл мани фор Джизес Крайст" перед тем, как серб зашёл в кофейню. Теперь его плащ был распахнут и под ним виднелись золочёные бляхи роскошно отделанного панциря-кливаниона. Экипирован он был вообще по всей форме: на голове, более не покрытой дурацким клобуком, был надет касис, а из богато инкрустированных ножен выглядывала рукоять меча-парамериона. Чувствовалось, что этот человек, явно облечённый властью, прекрасно вооружён и полностью готов к бою.

"Так, погодите, ребята, к какому бою? - смятенно подумал Брегович. - Мы в каком веке живём? Что это за маскарад, чёрт возьми?"

- Я вижу, мои молодцы над вами потрудились, - мягко промолвил псевдо-нищий, с улыбкой глядя на Бреговича. Голос его был необыкновенно богат оттенками. - Должен заметить, что вы совершенно напрасно дали им такой отпор. Никто не собирался вас бить. Впрочем, это даёт вам довольно лестную характеристику.

Он говорил на сербо-хорватском без малейшего акцента, но некие почти неуловимые нюансы в построении фраз всё равно выдавали в нём иностранца; да и похож он был скорее на грека или армянина.

- Ты ещё кто такой? - гаркнул Брегович, не обращая внимания на сразу же вспыхнувшую маковым цветом в висках боль.

- Меня зовут Аполлион Таронит, - невозмутимо представился незнакомец. - Великий доместик 4 , стратиг-автократор американского континента, если вам это о чём-либо говорит.

Предраг смотрел на него, выпучив глаза.

- Это вот мои схоларии, - сказал Таронит, обведя широким жестом вытянувшихся в струнку воинов. - Чувствую, что мне придётся слегка пересмотреть состав гвардии, если десяток моих лучших бойцов смог так основательно потрепать один человек... - он вдруг хитро прищурился, - пусть он и работает вышибалой в голландской загрызочной.

- Чего? - вытаращился Брегович. - Откуда вы?.. Да кто?.. - Тут на него снизошло озарение, и он едва удержался от того, чтоб не вцепиться Тарониту в горло. - Да вы же... Б#дь, да вы же ролевики! Ряженые!

Таронит снисходительно взглянул на него, но ничего не ответил.

- Ё#ный в рот! - разошёлся Брегович, позабыв о головной боли. - Кастрюльники вонючие! Как же, видал я вашу фотосессию! Изображали из себя эквитов! Лошадей у вас не было, так вы, козлы, попоны на стулья надели! Уроды, ненавижу вас! Вы дискредитируете само понятие... - Он сбился, пытаясь сформулировать, какое же именно понятие дискредитируют Таронит сотоварищи, но не смог и, после некоторой паузы, побагровев, выпалил:

- Лучше бы вы каких-нибудь грёбаных эльфов из себя корчили!

Таронит вздохнул.

- Лошадей у нас достаточно, - сказал он, улыбнувшись. - Предлагаю вам самому в этом убедиться.

Он щёлкнул пальцами. В тот же миг Предрага взяли под локти и деликатно, но в то же время неодолимо повлекли к неприметной, обшитой пластиком и оттого почти слившейся со стеной двери, прежде им не замеченной. Проклиная себя за то, что не разглядел дверь раньше, Предраг оцепенело потащился к выходу. Вдруг в голове его что-то щёлкнуло; он укусил за щёку ближайшего к нему конвоира, второму саданул локтем под дых, походя благодаря небеса за то, что на том был не панцирь, а мягкая кольчуга, вырвался и бросился к двери.

Он оказался в длинном, невыносимо душном и чадном коридоре, который весь был залит ослепительным жёлтым светом из длинных люминесцентных ламп на потолке. После полутьмы зала он на мгновенье ослеп, но, проморгавшись, завидел в конце коридора ещё одну дверь и с воодушевлением кинулся к ней. Путь ему преградил отвратительно жирный повар в колпаке и почему-то в марлевой маске, болтающейся на шее; на лице его было написано недоумение. Размашистым хуком Брегович вышиб из него дух, хотя, быть может, в намерениях повара и не было ничего дурного, и вылетел в дверь.

Выбежав наружу, он застыл как вкопанный.

- О боже мой, нет, - промычал он, чуть не плача. Ноги его ослабли, и он не обратил ни малейшего внимания на пыхтящих латников, выскочивших за ним из кофейни и окруживших его.

Запасной выход из забегаловки вёл в узкий проулок меж двумя зданиями, с одной стороны огороженный штакетником. К этому-то забору, под приглядом пары человек в плащах, были привязаны лошади. Их было больше, чем Брегович видел за всю свою жизнь, но даже не это было самым удивительным - все они, как и полагалось коням настоящих византийских катафрактариев, были закованы в прочную кольчужную броню, слабо уязвимую для стрел и даже некоторых видов огнестрельного оружия.

- Какого хера? - прерывистым голосом простонал Брегович.

На плечо его легла тяжёлая рука в перчатке. Предраг дико обернулся и увидел Таронита, с улыбкой взирающего на него.

- Вы опять оставили моих парней в дураках, - сказал он весело. - Такими темпами мне скоро придётся распустить всю мою гвардию.

- Отойдите от меня! - рявкнул Брегович. - Не приближайтесь ко мне, я кому сказал!

- Ладно, ладно! - Таронит с деланным испугом поднял руки и отступил на шаг, демонстрируя, что не собирается вторгаться в личное пространство Бреговича. - Не нужно так нервничать. У нас с вами столько тем для разговора.

- Каких ещё тем?

- Ну, - сказал Таронит, - так сразу это и не объяснишь... Начнём с того, что вы вовсе и не серб. Да и зовут вас не Предраг.

- ЧЕГО?

Таронит серьёзно, уже без улыбки, взглянул на него и открыл было рот, чтобы что-то сказать, как вдруг к нему подбежал некто легковооружённый, по виду - типичный византийский разведчик-трапезит. Они с Таронитом обменялись несколькими быстрыми фразами на греческом, после чего Таронит жестом отослал его и повернулся к Предрагу. Он выглядел встревоженным.

- Боюсь, нам придётся продолжить разговор в другой раз, - сказал он. - Сейчас нам могут, в некотором роде, помешать.

Предраг молча смотрел на него. Лицо его было пунцово. Тарониту подвели коня; Аполлион на удивление легко вскочил в седло (остальные кавалларии уже были на конях) и наклонился к Бреговичу.

- Найдите человека по имени Бела Митрески, - негромко, но внятно проговорил он, - и назовите ему ваше настоящее имя. Василий. Запомнили? Вас зовут Василий. Он вам всё объяснит, а если не сможет - что ж, тогда мы увидимся вновь. Впрочем, мы увидимся в любом случае.

Он хотел ещё что-то сказать, но тут из соседнего переулка раздалось лошадиное ржание и донёсся нарастающий с каждой секундой грохот копыт. Таронит скривил уголок рта в мрачной ухмылке (было похоже, как если бы у него вдруг парализовало одну сторону лица) и подмигнул Бреговичу; вслед за этим весь отряд с удивительной синхронностью тронулся с места, на ходу извлекая притороченные к сёдлам пики и булавы. Брегович, медленно набухая, смотрел им вслед до тех пор, пока не исчезла замыкающая группа. Лицо его багровело с каждой секундой всё сильней и сильней. Так прошло минут десять. Наконец его прорвало.

- Ты вообще откуда, б#дь, узнал, как меня зовут?! - брызгаясь слюной, прошипел Брегович и с исказившимся лицом разбил кулаком оконное стекло.




5

В последнее время Милена Пешич определённо не узнавала своего жениха.

После приснопамятного приключения в кофейне "Маленькая Византия" Брегович заявился домой в совсем уж невменяемом состоянии. Он был весь в крови, не то своей, не то чужой, с огромной шишкой на голове, в изорванной одежде и к тому же абсолютно пьяный. Он бормотал что-то нечленораздельное, помочился на пол в гостиной, разбил уйму хрусталя в серванте и, в довершение всего, попытался её изнасиловать. Сперва Милена молча лежала под ним, позволяя ему делать всё, что ему заблагорассудится; затем мысль о том, что её лишит невинности воняющий мочой и перегаром монстр, с клыков которого ей на обнажённую грудь брызжет слюна, едва не свела её с ума. Милена отпихнула безуспешно тыкавшегося в неё Бреговича (он даже не замечал, что она не успела стянуть не только трусики, но и джинсы) с такой силой, что он слетел с кровати, ударившись головой об стену, - её это не слишком взволновало; она собрала самое необходимое и уехала вечерним автобусом к подруге в Эдессу - городок в сорока километрах от Антиохии. Там она намеревалась пожить до тех пор, пока её возлюбленный не обретёт человеческий облик - сколько времени на это уйдёт, она понятия не имела, но воспоминание о том, как чудовище своим липкими мокрыми лапами хватало её за грудь и лезло ей в трусы, лишало её присутствия духа. Она не сомневалась, что в таком состоянии он мог вогнать в неё кулак или откусить ей сосок. Позвонить ему Милена собиралась не ранее, чем через трое суток.

Впрочем, она могла бы осуществить это и раньше - Предраг оправился на удивление быстро и уже на второй день, бледный и осунувшийся, сидя перед телевизором, смотрел футбол и глотал безвкусную овсянку. Эпизод с домогательствами, к счастью, совершенно не отпечатался в его памяти, однако, основываясь на нервной записке Милены, в общих чертах объясняющей, с чего это она вдруг сорвалась к подруге, Предраг с полным на то основанием полагал, что произошло что-то из ряда вон выходящее и едва ли даже поправимое. Несколько раз ему звонили с работы - Предраг игнорировал эти звонки. Затем к нему заявился крайне обеспокоенный Бела, но Брегович не открыл и ему.

Так прошло двое суток. Предраг смотрел телевизор, сидел за компьютером, качал из Сети порнографию, читал комиксы и мастурбировал в среднем раз в три часа. Всем его существом завладела страшная апатия. Пытаясь как-то с ней справиться, Предраг проверил свою электронную почту и обнаружил две заявки на статьи от журнала "Исторический вестник", в каковых заявках ему было предложено представить не позднее двадцатого числа две статьи на тему "Военные катастрофы: причины, возможности, следствия". Статьи предполагалось издать в рамках отдельного сборника.

Предраг с увлечением, чувствуя возвращение к жизни, взялся за работу. "Скелеты" статей, посвящённых прорыву итальянского фронта под Капоретто в 1917-м и разгрому армии византийского императора Романа Диогена под Манцикертом в 1071-м, уже были готовы - оставалось только нарастить их "мясом", к чему Предраг и приступил с величайшим воодушевлением. Писалось ему легко, и он почти не останавливался, лишь время от времени заглядывая в нужные ему источники и выписывая цитаты. Через три часа первая статья была готова. Предраг начал править её: сперва просто пробежал глазами, затем вернулся к началу, вчитываясь внимательнее и чувствуя, как с каждой прочитанной строчкой брови его задираются всё выше и выше.

"...Можно констатировать, что Роман Диоген совершил достаточно распространённую ошибку, расположив основную массу своих дивизий в первой линии, причём в некоторых секторах численность боевого охранения едва ли не превышала число главных сил и резервов. Сами резервы в целях обеспечения свободы маневра были оттянуты на большое расстояние и не развёрнуты должным образом вплоть до окончания разгрома первой линии. Всё вместе это привело к тому, что войска первой линии, попав в зону воздействия турецкой артиллерии, понесли катастрофические потери ещё даже до непосредственного боевого соприкосновения с противником; резервы же византийцев, хоть и сохранились в хорошем состоянии, но не успели оказать никакого влияния на ход боя. Даже там, где они вводились в бой своевременно, результаты были совершенно неудовлетворительными, так как, вследствие плохой связи и общей дезорганизации ромейских штабов, появлялись резервы отнюдь не в тех местах, где были нужнее всего. Разведка у византийцев велась из рук вон плохо; разведывательная авиация, вполне многочисленная, почти совсем не использовалась, потому командование ромейской армии зачастую не реагировало на угрожающие вклинения сельджуков и разрывы в линии фронта, каковые уже к исходу первых суток появились на всём его (фронта) протяжении. Открытые фланги, образовавшиеся в результате того, что..."

С ужасом перечитав написанное, Брегович понял, что сосредоточиться на работе ему сегодня уже вряд ли удастся. Он походил по комнате, пытаясь подавить смертный холод, сковавший его внутренности, после чего стиснул зубы и схватился за телефон, намереваясь разрубить сей гордиев узел одним махом. Презрев конспирацию, он набрал белградский номер своих родителей, которые, не смогши вынести тяжкой эмигрантской доли, пару лет назад вернулись в Югославию. До этого момента даже письма им Брегович пересылал через третьих лиц, поскольку все почтовые отправления из Сербии в США и обратно отслеживались ЦРУ и, как подозревал Предраг, перлюстрировались.

Трубку взял отец Предрага.

- Пежа, чтоб тебя!.. - зашипел он, не столько обрадованный, сколько озабоченный. - Ты зачем сюда звонишь? Хочешь, чтоб тебя вычислили?!!

Намеревавшийся подойти к интересующему его вопросу окольными путями Брегович закипел.

- Мне один бес сказал, что я не серб! - грубо перебил он отца. - И зовут меня не Предраг, б#дь! Чё к чему такое ваще? Вы, б#дь, от меня что-то скрываете, что ли?

Камнепад слов Бреговича весь целиком ухнул в бездну молчания на другом конце провода. В ожидании реакции на свою тираду Предраг с запозданием подумал, не подверг ли он отца (отца ли?) риску быть сражённым сердечным приступом. Не в силах сидеть на месте, он вскочил, едва не выдрав из стены телефонный кабель.

Тут Никола Брегович молча бросил трубку.

- Эй! - негодующе возопил Брегович, заслышав в трубке мелодичные гудки. - Чиво такое, б#дь?!

Он жваркнул трубкой по клеммам, затем, выждав несколько секунд, снова набрал номер. К телефону никто не подходил. Предраг пару минут терпеливо, как ему казалось, ждал, после чего, задыхаясь от распиравших его грудь чувств, повторил попытку. Она оказалась столь же безуспешной.

Предраг разорвал на груди рубаху, со всей силы швырнул телефон в окно (долетел тот лишь до карниза - вылететь наружу ему помешал провод) и, пребывая в полнейшем смятении, уселся на диван. Перед глазами у него всё плыло.

- Я, б#дь, вам не югослав? - клокотал он, вцепившись в подлокотник дивана, дабы не выпустить наружу бушевавший в нём смерч. - Хотите сказать, что я, б#дь, не югослав?!!

Громкий стук в дверь на мгновенье вывел Предрага из состояния летаргии. Он приподнялся с дивана, апатично вогнал ногу в тапок, но дальше этого дело не пошло. Уже попытка дотянуться до второго тапка показалась ему делом бесперспективным, бессмысленным и, главное, абсолютно не оправдывающим затраченных усилий. Он вновь плюхнулся на диван и, сжав кулаки, уставился в одну, особенно его чем-то заинтересовавшую, точку на стене. Точкой этой оказалась карта Новой Англии, а конкретней - небольшой городок Никомедия на северо-западе Вермонта. Чем дольше Брегович взирал на этот городок (графство Вифиния, основан в 1823-м году, население - сорок две тысячи пятьсот восемнадцать человек по данным переписи 1987-го года), тем сильней укоренялась в нём поразительная уверенность, что именно в этом городке кроется причина всех его бед. Это слегка встряхнуло его: он сорвался с места, схватился за карту и изодрал её в мелкие клочья.

Тут Предраг вновь услышал стук в дверь. Собственно, он и не прекращался, однако проникнуть внутрь его скорлупы до поры до времени не мог. Некоторое время Брегович сомнамбулически стоял на месте, затем опустил взгляд вниз и увидел, что до сих пор сжимает в кулаке кусок карты с Никомедией и её окрестностями. Он плюнул и как был, в одном тапке, направился к двери.

- Кого там ещё хер принёс? - прохрипел он, выйдя в прихожую.

- Я это, я, - послышался снаружи голос Белы. - Ты опять, что ли, запил? Бергкамп рвёт и мечет, увольнять тебя собрался! Открывай уже!

Предраг протянул руку к дверному замку, когда вдруг увидел краем глаза своё отражение в зеркале. Сморщившись, он велел Беле подождать, развернулся и побрёл обратно в комнату - за халатом. Уже на пути в прихожую он внезапно вспомнил наказ Таронита найти человека по имени Бела Митрески и застыл.



Бела Митрески был человеком невысокого роста, каких-то пять с половиной футов, но весил под центнер, и его центр тяжести был смещён. В результате этого удар Бреговича, сваливший бы с ног быка, заставил его лишь крякнуть и отступить. Предраг схватил Белу за шкирку и, как котёнка, втащил в квартиру.

Бела покорно следовал за ним. Стоит заметить, что, вздумай он сопротивляться, сломленному житейскими невзгодами Бреговичу пришлось бы несладко. Однако никакого противодействия с его стороны не последовало.

- Ты е#нный в рот! - заревел Брегович, швырнув Белу на диван. - Б#дь! Это ты их на меня навёл!.. Ты их навёл?

- Понятия не имею, о чём ты говоришь, - спокойно и не выказав не малейшего удивления ответил Бела. - Ты головой подумай, откуда бы я мог знать, что ты окажешься в той кофейне.

Предраг замолчал, смутно осознавая некий подвох, таящийся в словах Белы. Не сумев определить его, Брегович вновь ринулся в атаку:

- Он сказал, что меня зовут Василий! Это как понимать? Какого хера я вдруг Василий?!

Бела индифферентно пожал плечами. Это привело Предрага в совершенное неистовство. Он осыпал Белу проклятиями и замахнулся на него тяжёлой лампой с эбонитовой подставкой.

- Ну ладно, может, Василий, - неохотно проговорил Бела. - Не хочу сейчас об этом говорить.

- Да... ка... кое... бль... да... еть... да кого, на хер, ебёт, о чём ты хочешь говорить?!! - вызверился Брегович, в сердцах разбив лампу о стену. - Ты мне скажешь, что тут происходит, или я тебе глаз на жопу натяну!!!

- Да пошёл ты... - промолвил Бела, сморщившись. - Ладно, чёрт с тобой. Тебя зовут Василий Дигенис. Твой отец турок, мать - наполовину армянка, наполовину гречанка из Фракии. Твои родители - это действительно твои настоящие родители, которым в силу некоторых обстоятельств пришлось изменить свои имена через некоторое время после твоего рождения. Практически по той же причине, по которой тебе приходится представляться русским. Так что ты и впрямь никакой не серб. Извини.

Предраг опустился на стул, как парализованный.

- Может, хочешь один побыть? - сочувственно приподнялся Бела. - Я могу...

- Сидеть!.. - свистящим шёпотом скомандовал Брегович. Глаза его лихорадочно блестели - казалось, он что-то обдумывает. Бела молча ждал.

- Так, - очнулся наконец Брегович. - Предположим, это правда. А ты здесь причём? Кто эти ряженые задроты? Как ты вообще обо всём этом узнал?

- Ну, - сказал Бела, - это очень долго объяснять.

- Так, п#дец, я никуда не тороплюсь! - вышел из себя Брегович.

- Начнём с того, - промолвил Бела, - что мы с тобой, так сказать, собратья по несчастью. Точнее, мне гораздо хуже, чем тебе. Ты по крайней мере знаешь, кто ты по крови. Я не знаю.

- Что значит "не знаю"? - мрачно проговорил Брегович. - Ты македонец.

- Я вардариот, - сказал Бела. - Это не одно и то же. О происхождении этого, так сказать, этноса до сих пор нет единого мнения. Не уверен даже, что их можно считать этносом. Это как бы помесь, в некотором роде, живущих в бассейне реке Вардар венгров и турок-сельджуков. К собственно македонцам их, во всяком случае, не причислишь.

- П#дец, и дальше что?!!

- Ну вот, и как-то раз небезызвестный тебе Таронит...



- Ну хорошо, - сказал Брегович подавленно. - Допустим, я тебе верю. Но всё равно я ничего не понимаю. Зачем мы ему понадобились? Если этот тип хочет, чтобы я нацепил кастрюлю, оседлал кобылу и присоединился к его игрищам...

- Я не уверен, - сказал Бела. - У меня есть на сей счёт некая теория, но пока я не поговорю с ним хотя бы ещё один раз... - Он помолчал. - Одно могу сказать - если моя гипотеза верна, нас ожидает весьма и весьма насыщенная жизнь. В самом недалёком будущем.

- Господи, я хочу оглохнуть, - неожиданно прошептал Брегович. - Хочу оглохнуть.

- Ладно тебе, - сказал Бела. - А где, чёрт возьми, Милена?




6

- Послушай, Милена, - выдавил из себя Брегович; голос его дрожал. - Я... понимаешь... после всех этих потрясений... как бы тебе сказать... Я даже человеком себя перестал чувствовать. Был им когда-то, а теперь во мне и человеческого-то почти ничего не осталось. Я как... как мешок с песком. Или ещё что похуже. Милена... Я... Я... в самом сердце тьмы, и если кто и может меня оттуда вытащить, так это ты. Если захочешь, конечно. Я понимаю, нет ничего приятного в том, чтоб копаться во всём моём дерьме, но... если для тебя это что-то значит... понимаешь, это живое дерьмо, оно сочится жизнью и... и... любовью, в конце концов. Оно не перестаёт от этого быть дерьмом, но это, во всяком случае, дерьмо человека, который тебя любит. Любит много лет. Протяни мне руку. Когда я не ощущаю тебя рядом, мне хочется разбежаться и размозжить себе голову об стену ко всем чертям.

- Алло, - раздался в трубке сонный голос Милены. За мгновение до того, как это произошло, Брегович вдруг с ужасом понял, что его тщательно продуманная и многажды отрепетированная речь не годится абсолютно ни к чёрту. Беспомощно-патетическая, выстраданная в нескольких бессонных ночах, когда он лежал в одиночестве, пялясь в потолок и сжимая в объятиях мокрую от слёз подушку, при дневном свете она показалась Бреговичу совершенно невыносимой. Что-то в этом духе произошло с немцами после известного "чуда на Марне" - старый оперативный план провалился, а нового не было вовсе, поэтому германское командование на некоторое время охватил своего рода паралич.

- А, ну кто там? - в голосе Милены слышалось раздражение. Брегович понял, что если он сейчас же не даст о себе знать, она бросит трубку, а на повторный звонок у него уже не хватит решимости.

- А... алло, - хрипло каркнул он.

- Пе... Пежа? - после небольшой паузы произнесла Милена весьма ровным и даже, пожалуй, бесстрастным тоном.

Не в силах слышать это, Брегович бросил трубку, после чего около получаса бессмысленно сидел над телефоном в жалкой надежде, что она перезвонит. Не дождавшись, Предраг встал, налил себе водки, с отвращением употребил, плюхнулся на диван и включил Си-Эн-Эн. На экране возник патетического обличья старый бородатый масон со слезящимися глазами, пылающими мессианством в чистом виде. Ещё не распознав его, Брегович уже проникся к старику инстинктивной неприязнью; когда же на экране появился лаконичный титр "Alexander Solzhenitsyn", антипатия Бреговича стала уже вполне осмысленной. Солженицын, тряся редкой бородёнкой, нёс потрясающую околесицу о возрождении неких традиционных "духовности" и "соборности", присущих исключительно православным народам и втоптанных в грязь десятилетиями кровавого большевистского безбожия.

"Поразительно, - вяло подумал Брегович, - Красная Византия распалась полтора десятилетия назад, а эта космическая в своей нелепости фигура так и застряла меж двумя эпохами. Кому на хрен сдались твои духовность и соборность..."

- Поговаривали, - задал тем временем вопрос ведущий, - что ЦРУ оказывало диссидентскому движению в СССР финансовую подпитку, так ли это и насколько соответствуют действительности эти слухи?

- Аб-со-лю-тно верно, - дребезжащим голосом подтвердил старец, ни на секунду не задумываясь. - Цель оправдывает средства, и для меня, собственно, не имело ни ма-лей-ше-го значения, от кого было помощь принимать. Помните, как сказал Черчилль в своё время? "Если Гитлер вторгнется в ад, я по мень-шей мере бла-го-же-лательно отзовусь о сатане в палате общин". И то вос-ста-но-вление, то воз-ро-жде-ние великого соборного, православного со-мирья (он так и выразился - co-humankind), та ве-ли-кая православная содушевность - всё они оправдывают. И не ви-на это, а бе-да, бе-да наша - а кем она была спровоцирована? Что фундаментом было этого, на чьих костях кухариат изросся? Мойшечка Аронсон, ге-ни-аль-ней-ший наш по-эт, философ, изг-нан-ный, п... подлейшим образом изгнанный верными ленинцами-сталинцами со своей Родины, умирал в Нью-Йорке с голоду, преданный, подло преданный страной своей: детской порнографией торговал, снимал... содомитские оргии!.. И выжил, не дал советским на могиле его попировать, семя своё сатанинское пролить ему на надгробье!

"Гос-споди!" - с омерзением подумал Брегович.

Солженицын с размаху ударился в воспоминания: как он испытал в лагере духовный катарсис ("...Вывалялся с головой в грязи содомской, дабы очиститься духовно!") и как его друзьям-политэмигрантам пришлось, чтобы не умереть с голоду, заниматься изготовлением детской порнографии - виною всему была, конечно, "нечисть эмвэдистская, точно псы легавые", что Солженицын доказал с помощью ряда хитроумных импликаций. Брегович, с кислой миной внимавший зловонному потоку демагогии, лившемуся с экрана, неожиданно задался вопросом: сколько таких вот Солженицыных посодействовало распаду ромейской державы? Сколько коллаборационистов, узников совести, борцов за свободу и демократию путалось под ногами у Юстиниана Великого, Василия II Болгаробойца, заново собирающего империю по кусочкам, Алексея I Комнина, пытающегося как-то скрепить расползающуюся на отдельные лоскуты порфировую мантию? Сколько Солженицыных, разросшихся на теле Великой Матери отвратительными гнойными грибами, торжествующе аплодировало при ослеплении молодого императора Романа Диогена, дёргалось в экстатических конвульсиях при поражении ромейской армии при Мириокефалоне, оргазмировало себе в исподнее в воодушевлении от взятия крестоносцами Константинополя? Сколько?

Как писал Генри Роллинз в одной из своих кошмарных филиппик, скольких людей нужно просто убивать!

Предраг заскрежетал зубами и выключил телевизор. Его уже прилично развезло. Он попытался встать, но ноги его не слушались, и он вновь рухнул на диван. Кожа его горела. Предраг со стоном нащупал подушку и уткнулся в неё лицом.

Ещё никогда в жизни ему не было так скверно. И дело было не в физическом состоянии, не в разрыве с Миленой и даже не в том, что его родители врали ему о его происхождении на протяжении тридцати лет. Проблема заключалась именно в самом происхождении - точнее говоря, в том, что Предраг был наполовину турком.

Это было совершенно невыносимо. Предраг научился ненавидеть турок лет в пятнадцать, когда в руки ему попала монография некоего Сержа Малакяна "Охота на овец" - исследование, посвящённое развязанному турками геноциду армян в 1915-м году. Даже если озвученные Малакяном цифры (по его подсчётам только в период Первой Мировой турками было истреблено полтора миллиона армян!) и были несколько преувеличены, сути дела это не меняло, тем паче, что с автором, в силу своей национальности, конечно, пристрастным, солидаризировались и многие ведущие историки. Бесспорно, турки прославились чудовищными зверствами при взятии Константинополя, оккупации Сербии, даже в восемнадцатом, девятнадцатом веках, но всё это было так давно, а тут... Факты, приведённые Малакяном, потрясали воображение. Массовые казни, зачистки (до состояния кладбища) целых городов, расстрелы сотен заложников, масштабные депортации мирного населения в пустыни Месопотамии, где шансы на выживание стремились (или были равны) к нулю, - и всё это за четверть века до Бабьего Яра и "Батаанского марш-броска", до Дахау и Аушвица, до "окончательного решения еврейского вопроса", до появления даже оформленной Людендорфом и благодарно воспринятой Гитлером доктрины тотальной войны! Сравнительно с этим прославленные зверства древности, такие как разграбление вандалами Рима или уничтожение монголами Хорезма, становились похожими по своему масштабу на разгон полицией несанкционированного митинга.

И к этому-то народу принадлежал Брегович!

Глубина его скорби была безмерна (об этом говорило хотя бы то, что за несколько суток, прошедших после беседы с Белой, Предраг поглотил спиртного больше, чем за предшествующие тридцать лет, - в абсолютных цифрах, и больше, чем потребляет за равный промежуток времени стандартный алкоголик, - в цифрах относительных). Могучий организм пока не позволял Бреговичу допиться до паралича, но хлипкий оборонительный периметр его начинал уже рушиться, атакуемый сразу с нескольких направлений. У Предрага страшно тряслись руки (попытки удержать в них стакан, член или пульт от телевизора можно было смело приравнивать к подвигу царя Леонида в Фермопильском ущелье), беспрерывно дёргался правый глаз, а почки болели уже так, что Предраг не в силах был уснуть, даже будучи мертвецки пьяным. Тем не менее, в каком бы состоянии он ни был, к телефону Брегович подходил исправно - в надежде на то, что ему позвонит отец или Милена. Надежда эта скрывалась где-то очень глубоко, совсем глубоко, гораздо глубже тех прозрачных мест, в которых она имеет обыкновение гнездиться. Возможно, причиной тому была замешенная на хмельных дрожжах гиперчувствительность, но до недавнего времени он и не подозревал, как много для него значат окружающие его люди. Именно люди, говорящие оболочки, вместилища неведомо чего, душонки, обременённые трупами; те самые люди, каковых Брегович, стихийный солипсист, испокон веков считал не более чем продуктами деятельности собственного сознания. С родителями он так и вовсе не виделся уже около шести лет, а Милену ещё даже ни разу не уестествил. Казалось бы: ну ладно, была бы сейчас она рядом - так и что с того? Она бы оплакала с ним его горе? Утешила бы его? Обняла? Позволила б ему... осуществить его любовь? И что дальше? Неужели только этого он ждал от неё? А если не только этого, если не только в этом заключались его чаянья, его мечта, его надежда (а любовь всегда прикармливает надежду, вообще, надежда - это орган, который в идеале должен сплестись с таким же органом того, на кого любовь положила глаз) - тогда в чём же? Грубо говоря, если отец и мог интересовать Предрага по причинам сугубо прагматическим (тайна рождения, тайна происхождения и т.д.), то зачем ему так уж непременно нужна была Милена, он не знал; знал же он лишь одно - если она не протянет ему руку, то сердце тьмы, упомянутое им в его очень образных элоквенциях, поглотит его целиком.

Сутки спустя у Бреговича начались первые, ещё примитивные, галлюцинации, пока что вполне абстрактного вида. Это, однако, напугало Предрага до усрачки и привело к тому, что он вылил весь оставшийся в доме алкоголь в раковину. Умиротворённые этой жертвой галлюцинации, едва начавшие принимать сложносочинённый характер, ушли, оставив Предрага в состоянии полного мозгового коллапса.

В этом состоянии его и застала вернувшаяся (не без некоторых душевных колебаний) домой Милена.

- Ми... Мила?.. - неуверенно пробормотал Брегович, силясь отделить силуэт любимой от окруживших её, пружинисто дрожащих теней. Глаза его слезились так, что и сама Милена, собственно, представлялась ему не более чем тенью. - А... а где... у тебя... лицо?

Вопрос Бреговича, на первый взгляд, конечно, более чем странный, был продиктован тем обстоятельством, что лицо Милены и впрямь было скрыто импровизированным противогазом из надушенного носового платка, каковой противогаз Милена не медля ни секунды сочинила, едва войдя в квартиру. Впрочем, полностью заглушить запахи протухшей еды, прокисшей спермы, пота и носков, которые Брегович не снимал неделю, не смог бы и натуральный армейский противогаз "Mark II". Амбре это смущало даже самого Бреговича, но сил на то, чтобы открыть окна, у него не было.

- Господи, что за вонища ("Гуфпди, фто фа фониффа"), - брезгливо промолвила Милена, не отрывая от лица свой респиратор. - Тут же не продохнуть! У тебя тут кто-то умер?

- Кое-кто, - прохрипел Предраг и скатился с кровати ей под ноги.



Как того и следовало ожидать, несуразное повествование Бреговича поначалу не нашло в душе Милены никакого отклика и даже, можно сказать, встречено было в штыки. Слюнявые попытки Предрага целовать ей пальцы ног также были с презрением ею отвергнуты. Тут, однако, произошло то, на что Милена и даже сам Брегович никак не рассчитывали: чем сильней долбился Предраг в выстроенную ею стену, тем сильней он и свирепел, и жесточайшее чувство вины, снедавшее его с тех самых пор, что длилась их размолвка, неожиданно оказалось вытеснено другим, ещё более сильным: как будто каждую часть его тела рассекли и вставили в каждый из надрезов по кипятильнику. Это было невероятно болезненно; Предрага охватил мучительный озноб, и нечеловеческий жар, терзавший его внутренности, не только не был избавлением от этого озноба, но и резонировал с ним, и даже усиливал его. Следует отметить, впрочем, что всё это смятение духа и плоти в какой-то мере произвело на Бреговича самое, так сказать, катарсическое воздействие. Мозг его очистился, мысль прояснилась - настолько, насколько это возможно было в существующих обстоятельствах. Глаза его, обыкновенно тёмно-фиолетовые, приобрели такой угрожающе-ледяной голубовато-белый оттенок, что брови его немедленно покрылись инеем. Милена заметила это, но тут уж, как говорится, коса нашла на камень: могучая воля Бреговича столкнулась с её непреклонной решимостью, что не могло не закончиться взрывом. Взрыв и произошёл: противники обменялись серией взаимных оскорблений, в искусстве нанесения каковых Милена, как женщина, была особенно сильна, и Брегович уже занёс было кулак, дабы сшибить её с ног молодецким ударом, когда взгляды их в первый раз за день встретились; а затем Предраг со всего размаха врезался лбом в стену и ослеп.



Строго говоря, он, конечно, не ослеп. Просто всё вокруг вдруг сделалось чёрно-серым, как будто во всём доме и за его пределами разом вырубили свет. Предраг отчётливо видел очертания предметов, окружавших его, а при желании мог и вспомнить их, этих предметов, предназначение. Разве только вот Милены нигде не было видно.

- Мила! - тоскливо простонал Брегович, держась за рассечённый лоб.

- Подобного рода казусы, - выплыл к Предрагу из серой тьмы чей-то назидательный голос, - перестали бы преследовать вас, Василий, с такой пугающей периодичностью, если бы вы вняли гласу разума и постоянно носили бы, - тут из темноты показалась рука, сжимающая массивный кавалерийский шлем, - этот касис. Он выкован в Смирне, качество традиционно высочайшее. Видите, эта подкладка смягчает удары. Нос тоже защищён. Возьмите, пожалуйста.

Брегович машинально принял шлем и нахлобучил на голову.

- Вот интересно, - задумчиво произнёс тот же голос, - почему это вам, спрашивается, не пришлось заниматься изготовлением детской порнографии, когда вы эмигрировали? Ведь вам, Василий, думаю, это и в голову не могло прийти, верно?

- Почему вы знаете, что не пришлось заниматься? - вяло спросил Брегович. Внезапно он пришёл в неистовство и вскочил на ноги, бешено озираясь по сторонам. - Какой я вам, на хер, Василий, я вам не Василий!

- А кто же вы, - весело удивился голос, - если не Василий?

- Б#дь, не называйте меня так! - вызверился Брегович. - У меня имя есть!

- Чем же вас не устраивает имя Василий? - поинтересовался голос. - Очень древнее и славное имя. Означает "царственный".

- Где Милена? - зашипел Брегович. - Ты кто вообще такой?

- А, да мы же с вами знакомы, - промолвил голос. - Аполлион Таронит, стратиг-автократор. По-моему, я вам представлялся, разве нет?

- Ё#ный в рот!!! - заревел Брегович и принялся метаться по помещению, хватая руками пустоту. - Только попадись мне, вонючка!

Тут он налетел животом, кажется, на край стола и рухнул на пол, судорожно глотая ртом воздух.

- Да что ж вы так неосторожно-то? - участливо спросил бесплотный Таронит откуда-то сверху. - Может, вам и панцирь стоит надеть?

- Иди на хер! - воинственно прохрипел корчащийся в агонии Брегович.

Неожиданно Аполлион приблизился к нему - Предраг по-прежнему ничего не видел, но почувствовал вблизи от себя еле уловимые запахи пота и каких-то благовоний, исходящие от Таронита.

- Хотите знать, почему распалась Великая Римская Империя? - тихо зашептал он в ухо смолкнувшему Предрагу. - Я вам отвечу, что ж. Представьте себе: вот громадное чудовище, аморфный шоггот, а скорее - мерзкая белая обезьяна без глаз и рта, вместилище мирового ужаса, пожиратель миров, монстр, Молох, обитающий в пещере в страшном ледяном чреве Антарктики. Он никогда не спит. Он приносит себе в жертву целые империи, Рим, Константинополь, Вавилон, Карфаген. Почему была стёрта с лица реальности Ниневия? Почему существует этот одушевлённый Голем-идиот? Кто он и в чём заключается хотя бы часть его задач? Не догадываетесь? Догадываетесь? Подумайте, подумайте над этим. Жить станет темней, но проще. Он никогда не спит и ему, видите ли, необходим свет. Он не любит темноту, а я люблю.

Здесь отдышавшийся Брегович предпринял попытку лягнуть Таронита ногой, каковая попытка оказалась безуспешной - ступня его прошила пустое пространство, в котором никакого Таронита словно бы и не было.

- Я вам вот что скажу, - прошелестел голос Таронита откуда-то из-под потолка, и на Бреговича тяжело опустилось что-то мягкое и складчатое, похожее на театральный занавес. - Вот вам ваша мантия. Завернитесь в неё, если вам станет холодно - а вблизи Молоха холодно, хотя непосвящённым кажется со стороны, что он весь пылает. Возьмите мантию. Это порфира. Ваши родители, кстати говоря, зря дали вам прозвище Акрит, пусть вы и служили в погранвойсках. Вас следовало бы называть Порфирогенет 5 . Вы ведь родились в Пурпурной Спальне.

Едва только он произнёс это, как зажёгся свет - сперва тусклое багряное свечение, будто от лампы с красным абажуром; затем свет постепенно принял своё обыденное, дневное лицо. Предраг лихорадочно осмотрелся по сторонам. Ни Милены, ни, тем более, Таронита нигде не было видно. Пытаясь привести мысли в порядок, Брегович прошёлся по комнате и внезапно, обмирая, узрел своё отражение в большом настенном зеркале. Был он с головы до пят обёрнут старым, побитым молью атласным одеялом, от которого невыносимо несло затхлостью и кошками; на голове красовалась ржавая кастрюля с грубо отпиленными ручками.

- Хорошо выглядишь, солдат, - одобрительно молвил ипостратиг 6  Бела Митрески, всё это время сидевший в кресле и наблюдавший за Бреговичем. - Как тебя зовут, стратиот?

- Василий Дигенис Акрит, - чётко выговорил Брегович, после чего гигантская порфировая мантия накрыла его с головой, на некоторое время скрыв Предрага от слепых белых глаз Великого Молоха, жадно, хотя и бессмысленно, взиравшего на него из сотрясаемых бесконечными ледяными взрывами полярных недр.



Приложение. Из записной книжки Предрага Бреговича, 2009-й год.



... Наверное, я тщеславен. Даже, пожалуй, болезненно тщеславен. Хлебать-копать, меня совершенно не устраивает моя роль в нашем, так сказать, триумвирате. Это вообще довольно погано - быть третьим. Ну ладно, допустим, Цезарь, Помпей и Красс - всё сплошь люди известные и уважаемые, хоть и с оговорками. А поди-ка вспомни, кто был третьим членом второго римского триумвирата. Все знают Октавиана Августа и Марка Антония. А кто сейчас вспомнит бедолагу Лепида? Никто. Или начнёт вспоминать человек, кто в начале Второй Мировой командовал немецкими группами армий. Припомнит Рунштедта, хорошо, если фон Бока. На Леебе уже запнётся. Несправедливо. Совершенно не понимаю, по какому это праву Бела, который за всю жизнь не прочитал ни одной даже военно-мемуарной книжонки, назначен начальником Имперского Генерального штаба. Извините меня, какого хера он смыслит в оперативном планировании? Искренне надеюсь, что Таронит берёт на себя всю связанную с этим работу. Иначе, боюсь, есть вероятность оказаться в пэ жэ.

А может, это всё играют во мне ущемлённые амбиции. Посмотрим, что будет дальше.



... Сегодня произошёл странный инцидент. Кентархом 72-й гвардейской центурии Павловским был без суда и следствия приговорён к фиктивному расстрелу (залп над головой) некто Эрвин Кемп, декарх. По свидетельствам сослуживцев, дело заключается в четырнадцатилетней сестре (по другим сведениям - племяннице) Павловского, над каковой Кемп произвёл развратные действия ("е#ал в жопу"). Кемп, получивший тяжёлую эмоциональную травму, утверждает, в частности, что к девочке он и пальцем не притронулся, а принимал участие в оргии вовсе не он, а известный киноактёр Эдвард Нортон, внешне исключительно похожий на Кемпа, что и ввело в заблуждение многочисленных очевидцев. Материалы обоих дел переданы на рассмотрение в военную прокуратуру. Также рекомендуется лишить Павловского памятной медали "ХХ лет в Вооружённых Силах" и, учитывая его явную эмоциональную нестойкость, снять его с понижением в звании с занимаемой должности и проверить на иной, менее ответственной работе. В отношении Кемпа рекомендуется возбудить уголовное дело по обвинению в растлении малолетней. [Пометка на полях "Э. Нортона - проверить!!!", по всей видимости, сделана Бреговичем в тот же день. - Прим. ред.]



... Разговор с Таронитом по вооружениям. Полностью оснащены еще две бригады и два отдельных батальона. Вскоре мы сможем, как хорватская армия в 1991-м, полностью вооружаться за счёт соперника. Танковые дивизии оснащены материальной частью на 45%. Требуются ещё как минимум триста новых моторов.



... Недостаточная высотность истребителей F-22 (обсудить с Таронитом!!!)



... Блядь, что я говорил! Теперь Белой всецело владеет идея эксцентрического наступления по расходящимся направлениям. Ё#ный в рот! Это противоречит основным принципам военной науки! Обсудить с Таронитом!!!!!



... Разговор с Великим доместиком. Большой скандал. Таронит: "Вы требуете, чтобы мы заменили Митрески кем-либо вроде Гинденбурга. Но вы не можете не знать, что у нас нет в резерве Гинденбургов. Дела у вас в Македонии не сложные, и вы могли справиться с ними сами. Если бы вы использовали штурмовую авиацию не на побочные дела, а против танков и живой силы противника, противник не прорвал бы фронта, и танки не прошли бы. Не нужно быть Гинденбургом, чтобы понять эту простую вещь, сидя два месяца на Салоник. фронте". Вообще, Таронит, непонятно почему, озабочен южным (приморским) флангом. Он беснуется и кричит, что можно погубить всю операцию и поставить себя перед угрозой поражения. Это явилось предметом в высшей степени неприятной полемики между Таронитом - с одной стороны, и стратилатом опергруппы "Фракия" и мною - с другой, в штаб-квартире Таронита в 10:00.



... Ужасная ложь.



... Б#дь!!!



... Насколько можно судить, американцы разворачивают 14-й и 73-й ак фронтом на запад, нацеливая их, видимо, на Вардар. Участились самые интенсивные авиаудары по всей глубине расположения XIII легиона. Стратилат опергруппы "Македония" предлагает довольно перспективную на первый взгляд идею - отвести легион в Черногорию, с тем, чтобы американцы, продвинувшись вглубь Македонии, загнали сами себя в мешок и подверглись фланговому удару VII легиона из района Ниш и, одновременно, атаке XXV легиона из района Криволак. План заманчивый, но неосуществимый хотя бы потому, что оперативное построение VII легиона сейчас таково, что, подвергнувшись контрудару, легион неминуемо рассыплется и под угрозой окажется вся Южная Сербия. XXV же легион сейчас явно перегружен пехотой и непригоден к маневренным действиям. Конечно, идею фланговых ударов не стоит отвергать: более реалистичным будет нанести их, измотав американцев жёсткой обороной XIII легиона на рубеже Вранья - Криволак и осуществив все необходимые перегруппировки.



... Моя жизнь видится мне так: это небольшая пустая комната, освещаемая слабым, прерывистым светом исходящего прямо из пола пламени. Точнее, этот свет очень ярок и силён, но кажется тусклым из-за того, что его закрывает своими крыльями огромная чёрная моль, летающая под потолком. Эта моль похожа на обезглавленного человека в чёрном плаще. Что самое гнетущее - она постоянно задевает крыльями огонь, но чем сильнее обгорают её крылья, тем слабей становится пламя. Моль слепа, тупа и бездушна. Это и есть тот самый [далее в блокноте неразборчиво. - Прим. ред.]. Чуть позже прилетит саранча с головой сплошь изо льда и соли; она съест огонь, и тогда я умру.



... 1213, может быть, 1214.



... Не могу дозвониться до Милены уже второй день.



... Четвёртый день не могу дозвониться до Милены. Курьеры, посланные мною на поиски, оба попали под бомбёжку. Предчувствия самые скверные.



... Вот стоят подружки,
Душки-хохотушки,
Вот бы их погладить
Х#ем по макушке. (Катулл)


... Легат VII легиона!!! В адрес главкома им было направлено следующее пасквильное послание: "Моё мнение о расформировании XIII легиона таково: в связи с тем, что я хочу разбить Кэмпбелла [командир 73-го американского корпуса. - Прим. ред.] и, безусловно, разобью, то направление с юга нужно крепко обеспечивать. А это значит - прочно взаимодействовать с ударной группой, которая будет действовать из района Ниш. Поэтому прошу не менее четырёх левофланговых когорт XIII легиона подчинить мне...

Я очень благодарен вам, доместик, за то, что вы укрепляете меня танками и самолётами. Прошу только ускорить их отправку. Они нам очень и очень нужны. А насчёт этого подлеца Кэмпбелла, безусловно, постараемся разбить, задачу, поставленную вами, выполнить, то есть разбить его..."

Я ходатайствовал перед Великим доместиком об отрешении легата-VII от должности, но безуспешно. Таронита, похоже, не оставляет идея овладения Болгарией, а при удачном развитии событий - даже и Константинополем, что проявилось сегодня в явно оскорбительных высказываниях типа: "Мои генералы ничего не смыслят в военной экономике" и "Кругозор моих генералов размером с унитазную крышку". Боюсь, что со временем это выльется в такое грандиозное блядство, о котором страшно даже помышлять.



... Паническая телеграмма легата-XIII: "Начало понятной вам катастрофы - дело пары дней". Представляется целесообразным заменить этого паникёра и неврастеника более надёжным и менее впечатлительным командиром (кандидат. - Стоичков, Цандопулос, Зиксис, м.б., Видич).



... Я хочу назвать Милену своей женой. Только надежда на это поддерживает во мне жизнь.



... ПЁС ЕСТ ПСА БОГ ЕСТ БОГА САРАНЧА ЕСТ МОЛЬ



... САРАНЧА ЕСТЬ МОЛЬ



... Как-то готично это всё. Стиль такой готишный, готишный-симпотишный. Хорошо, ващще отлично, га-га.



...Византийские солдаты Аполлион Таронит и Предраг Брегович вот уже третью неделю скрывались от преследующего их врага посреди Грюнфлисского лесного массива. С каждым днём они втягивались в гущу леса всё глубже и глубже.

Они оба были офицерами III легиона "Феникс", только что потерпевшего потрясающее поражение под Танненбергом, и офицерами далеко не низшего ранга. Предраг Брегович, знаменитый прежде всего полным совпадением своего имени с именем свеженазначенного начальника Имперского Генерального Штаба, командовал ротой гигантских человекоподобных боевых роботов, разгромленной и полностью уничтоженной с воздуха при трагическом отходе Народно-Освободительной Армии Византии за реку Сан. Аполлион же Таронит, чьё имя полностью совпадало с именем главнокомандующего НОАВ, был офицером связи от подчинённой легиону 56-й авиадивизии смешанного состава и, вследствие высокого происхождения, имел право ношения сандалий с мифриловыми пряжками.

Сейчас, однако, они оба были - пехота, рядовые, мошки, пыль на подошве кого-то, упорно выдающего себя за Всевышнего. На двоих у них был один меч-гладий, карабин и пара метательных копий - невеликие вооружения, что и говорить. Еды не было вовсе: последнюю неделю храбрые ромеи перебивались травой, кореньями, мхом и скудным мясом диких птиц. Здесь стоит заметить, что в начале их скитаний с ними был и третий офицер - вардариот Бела Митрески, который был удивителен тем, что имя его полностью совпадало с именем начальника Главного Политического управления НОАВ. Однако же, в один далеко не прекрасный день Митрески сломал себе ногу, обернувшись, таким образом, ужасной обузой, после чего Брегович и Таронит, ничтоже сумняшеся, превратили его в так называемые "консервы", обеспечив себя некоторыми запасами пищи, каковые, впрочем, довольно быстро иссякли. Через некоторое время Брегович стал с содроганием замечать, что Таронит начал поглядывать на него с затаённым вожделением - носившим, само собой, не сексуальное свойство. Содрогание у него вызвало, собственно говоря, даже не это, а то, что он и сам посматривал в сторону Таронита точно с таким же вожделением.

Тем не менее, пока что они были далеки от того, чтобы бросаться друг на друга в попытках оттяпать кусок получше, и голод омрачал их отход в гораздо меньшей степени, нежели беспрестанно рыскавшие над их головами вертолёты и обложившие их со всех сторон поисковые команды противника.

Худшим, безусловно, было то, что отход их был, по большому счёту, отходом в никуда. Насколько можно было судить, Грюнфлисский лес был окружён со всех сторон, и любое направление, какое они могли избрать для прорыва, с неизбежностью вело их прямо в лапы врага. Скверная старая карта, по которой ромеи определяли вектор своего движения, давала минимум информации о том, что могло ждать их в страшном выжженном лесу, тем паче, что карта эта имела досадную прореху в самом центре своём - то есть там, куда Таронит с Бреговичем в настоящий момент и направлялись.

До сердца леса оставалось, кажется, уже совсем немного, и с каждым шагом Таронит всё сильней и сильней угрюмел и замыкался в себе. Бреговичем же, напротив, овладела беспричинная болтливость. Каждая минута, проведённая в обществе друг друга раздражала их всё больше, но и разойтись они тоже не могли - хотя бы потому, что каждый из них рассматривал другого как потенциальные десять-двадцать килограммов ценного мяса, если дела пойдут совсем уж плохо. Кроме того, они, как-никак, были заслуженными опытными солдатами, и, даже если не считать пресловутой солдатской спайки, шансы их двоих на выживание были всё же значительно выше, нежели шансы каждого в отдельности.

Тем неожиданней для них была встреча с патрулём противника в одной из чащ, через которые пролегал их путь. Внезапность была полная - Брегович догадался о засаде лишь тогда, когда мимо него пролетела отброшенная взрывом голова Таронита. В действительности тот был жив и, отделённый от Предрага плотной дымовой завесой, яростно громил обескураженного столь решительным сопротивлением неприятеля; виденная же Бреговичем ужасная картина являлась ничем иным, как хитроумными дезинформационными действиями врага, предательски мобилизовавшего весь научно-технический потенциал оккупированной части Европы. Но ничего этого Брегович не знал; искренне считая своего товарища погибшим, он вёл бессмысленный и беспощадный сдерживающий бой против взвода отборных головорезов противника, медленно отходя к видневшемуся неподалёку гигантскому горному хребту, затмевавшему собой небо.

Здесь нужно заметить, что именно эта - и пресущественная! - деталь нашего повествования вызовет у читателя, быть может, вполне резонное недоумение: какой хребет? откуда хребет в Грюнфлисском лесу, представляющем собой многие акры равнинной, местами и заболоченной местности, каковая покрыта лесным массивом смешанного типа? Однако же, в оправдание некоторой кажущейся нелогичности сего компонента нашего рассказа, отметим, что и Брегович, пусть и находившийся в аффектированном состоянии, не нашёл здесь ровным счётом ничего странного. Читатель скажет, пожалуй, что виною тому была овладевшая сербом жестокая экзальтация самого неистового свойства; быть может. Но почему бы, однако, в таком случае и читателю не испытать такую же экзальтацию?!

Рисунок боя тем временем приобретал в высшей степени абстрактный характер. Собственно, Таронит с Бреговичем делали всё правильно - Брегович вёл сдерживающий бой, тогда как Таронит - бой на прорыв; проблема заключалась в том, что Таронит прорывался совсем не в том направлении, в котором было нужно. Дьявольская хитрость врага с постановкой дымовой завесы сработала: в результате один отступал на север, в то время как второй рвался на юг, и ни один из них не знал, жив ли ещё его товарищ. До поры до времени боевая ярость, овладевшая Бреговичем, позволяла ему на равных сражаться с добрым десятком обступивших его со всех сторон солдат неприятеля; но внезапно за спиной у него появились ещё несколько противников, один из которых был вооружён штурмовой винтовкой, каковую он и разрядил в спину Бреговичу до последнего патрона. Прекрасный панцирь-кливанион ромея, выкованный в Антиохии, выдержал все попадания, и не одна пуля его не пронзила. Однако страшный удар потряс Бреговича до основания, и сознание покинуло его.



Двое мужчин, сидящих напротив Бреговича, были облачены, по нынешней моде, в камуфляж - мода эта была для Бреговича сколь отвратительна, столь и просто непонятна: к чему было носить камуфляж явно штабным офицерам? от кого и в каких складках местности они предполагали маскироваться? Более всего, однако, Предрага раздражало то, что по этой безликой пятнистой униформе невозможно было с уверенностью судить, с кем имеешь дело. Сидящие перед Бреговичем мужчины могли быть офицерами 39-й французской моторизованной бригады - в таком случае некоторая надежда ещё сохранялась; в том же случае, если эти двое представляли американский 63-й армейский корпус, на каких-либо надеждах можно было смело ставить крест - отдельных пленных и их мелкие группы американцы, дабы не создавать себе излишних забот, расстреливали без всякого сожаления, предварительно подвергая их нечеловеческим пыткам.

Когда один из офицеров заговорил, Брегович испытал жестокое разочарование, поскольку заговорил он на греко-византийском, но с таким явственным южно-американским акцентом (гнусно растягивая гласные и проч.), что вероятность принадлежности его к какой-либо иной нации исключалась немедленно и бесповоротно.

- Мэйджёр Корнелл моё фамилие, - начал американец без раскачки. - И, я так понимать, перед нами тут хасподин Брехович?

Всё еще мало что соображавший Брегович как в тумане кивнул.

- Однако, - покачал головой офицер и обменялся со вторым несколькими фразами на английском.

Брегович закрыл глаза.

- Нет-нет-нет! - протараторил американец и хлестнул Бреговича по щеке с такой силой, что Предраг ударился затылком о стену. Глаза его на мгновение заволокла багряная пелена; тем не менее, оплеуха подействовала на него самым отрезвляющим образом. В голове у него прояснилось; туман рассеялся.

- Просипался уже, да, - резко сказал второй офицер. - Я запретить спать тебе!

- Ладно, - промолвил майор Корнелл. - Я весьма вам надеяться, что с вами будет сотрудничание в всех интересах, поскольку вы не иметь выбора всё равно. Мы с кэптейн Максорли вас интеррогейт... допросить. Я думать, что пока мягкий быть допрос без применения. Понимать всё меня?Ду ю андестенд?

Брегович слабо кивнул.

- Карошо, - сказал Корнелл довольно. - Мы бегин... началь. Почему каким образом начальник Генеральный штаб оф Бизантиум делать в этот форест?

Брегович изобразил на лице непонимание, пытаясь скрыть охватившее его замешательство. Ясно было как день, что его приняли за начальника Генштаба НОАВ, чьё имя, как было указано выше, полностью совпадало с именем Бреговича. Предраг дивился ошибке американцев, но, вместе с тем, начал уже прикидывать, какие выгоды он сможет (если сможет) из неё извлечь.

- Так вы будешь ответить, нет? - нетерпеливо буркнул Максорли.

Предраг вздохнул.

- Я... быть... я... - начал он, мучительно пытаясь побороть почти неодолимое стремление отвечать им на таком же ломаном греко-византийском. - Я был послан... в войска... в штаб Балтийской оперативной группы в связи с тяжёлой обстановкой на фронте. Мне было приказано... выехать в расположение III легиона, разобраться в обстановке и помочь командованию легиона.

- Так. Кто за вас остальсь в Генштаб?

Брегович был готов к этому вопросу.

- Ипостратиг Диоген, - назвал он первое пришедшее на ум имя.

Американцы переглянулись.

- Так, - сказал Корнелл. - Кто второй солджер с вами быть?

- Просто офицер, - честно сказал Брегович, лелея в душе надежду на то, что Таронит не попал в лапы американцев или, по крайней мере, остался неузнанным. Если присутствие в расположении окружённого легиона начальника Генерального штаба ещё можно было объяснить и даже проиллюстрировать историческими примерами (поездка Г.К. Жукова в войска Юго-Западного фронта в июне сорок первого), то наличие там же Верховного Главнокомандующего неминуемо навело бы американцев на размышления, в результате чего за жизнь Бреговича нельзя было дать и динария. - Какой-то авиационный штабной.

- Карошо, - сказал Корнелл, глядя Бреговичу в глаза. - Каков чичас резервы остался у легион?

- Ну... - протянул Брегович, собираясь с мыслями; общую оперативную обстановку он, со своей невысокой колокольни, представлял весьма смутно, тем более - сейчас, после трёх недель скитаний в окружении. - Не менее трёх когорт в самом Грюнфлисском массиве и две когорты - вне локтевого стыка с остальными силами легиона в районе Алленштейна.

Американцы вновь переглянулись.

- Так, - фыркнул Корнелл. - Каков собирается нанести удар извне для деблокады легион?

Брегович принялся вдохновенно врать. По мере того, как из него сыпались названия и номера легионов, каковые частью не существовали в реальности, а частью находились в сотнях километров от Центрально-Европейского ТВД, лица американцев всё более вытягивались. Конечно, будь у них время на размышление, сведения Бреговича предстали бы пред ними во всём своём безобразном неправдоподобии (из его россказней вытекало, что для спасения одного, да ещё и полностью разгромленного легиона командование НОАВ затеяло целую фронтовую операцию), но Предраг не собирался давать им это время.

Дело в том, что уже минут пятнадцать назад Предраг осознал, что два стилета, которые он прятал под поножами на самый крайний случай, по-прежнему при нём. Поражённый халтурной работой обыскивавших его солдат, Брегович не мог поверить в свою удачу. Скользнув взглядом по американцам, он отметил, что весь их арсенал состоял из висевшего на поясе у Корнелла электрошокера. Дюжий Максорли, по всей видимости, полагался исключительно на свои кулаки.

- ... Кроме того, не менее двух штурмовых полков тяжёлых роботов будут высажены с воздуха в районе Данцига, - закончил Брегович и коснулся поножей. - Извините... Можно, я слегка ослаблю ремни? Они натёрли мне ноги.

Всё внутри него замерло. Он ожидал какой угодно реакции, но Корнелл кивнул с самым благодушным видом. Брегович потянулся к поножам и несколько распустил их завязки. Ещё мгновенье - и рукояти стилетов легли ему в руки.

- Что вы имеешь сказать про... - начал Корнелл и осёкся. Брегович с мрачным торжеством заметил, что спесивая самонадеянность на лицах американцев сменилась полнейшим смятением.

- А... ты... что... то есть... что, эти ножи, видимо, есть какая-либо аллегория? - дрогнувшим голосом брякнул Корнелл, обращаясь неведомо к кому. Предраг ждал, что американец схватится за свой электрошокер, но тот лишь стоял на месте и пялился на Бреговича как зачарованный. Максорли, кажется, ничего не мог сообразить.

Брегович перехватил стилеты поудобней и двинулся на них.




Примечания

 1  Катафракты - тяжёлая кавалерия, конные латники.

 2  Велизарий [504-565], Нарсес [ок.480 -568] - византийские полководцы времён Юстиниана I Великого.

 3  Palatinae, sholae palatinae - со времён Константина Великого личная гвардия римских императоров.

 4  Великий доместик - главнокомандующий византийской армией в XI-XIV вв.

 5  Порфирогенет (греч.) - рождённый в пурпуре, Багрянородный.

 6  Ипостратиг - в византийской армии - помощник стратига, командующего фемным войском, т. е. ополчением, набранным из числа жителей провинции (фемы), вся полнота власти в которой принадлежала стратигу.




          От редактора.

          Уважаемые читатели "Сетевой Словесности"!

          Эта публикация - "пробный шар". По вашей реакции мы хотели бы узнать, насколько интересен вам жанр военно-исторического романа, довольно редкий для нашего сайта.

          Также нам необходимо знать: какие жанры, стили, направления современной прозы недостаточно полно отражены на страницах нашего электронного журнала, каких авторов вы хотели бы читать в "Сетевой Словесности" чаще.

          Ждем ваших отзывов и предложений. Заранее благодарны за конструктивную критику работы отдела прозы. А по итогам состоявшейся дискуссии будут сделаны выводы и о дальнейшей публикации романа "Белый молох", и о политике формирования редакционного портфеля в целом.

          Алексей Сомов




© Василий Троилов, 2010-2024.
© Сетевая Словесность, 2010-2024.




Словесность