Словесность

[ Оглавление ]








КНИГИ В ИНТЕРНЕТЕ


   
П
О
И
С
К

Словесность



СТИХИ РАЗНЫХ ЛЕТ


 


      САЛФЕТКА

      Зелёная ветка, растущее благо,
      глотая нектар грозового озона,
      взрослела и знала, что станет бумагой,
      не просто бумагой - бумагой особой.

      Отменной, отборной. И вечером чёрным
      под облаком-шапкою мягкого света
      хранить будет формулы смелых учёных,
      а, может быть, мудрые мысли поэта.

      Но смысл и домысел - разные силы.
      Кто станет считаться с ничтожною веткой?
      Решил сортировщик надежд древесинных,
      что быть этой ветке обычной салфеткой.

      Салфеткой... Хранилищем тайным объедков...
      Приставкой к салатам, нарезанным всуе.
      И вместо чернил, тёмно-синих и едких,
      покорнейше впитывать пьяные слюни.

      Громады бумаги, белейшей и писчей,
      лежали, как дальний несбыточный остров.
      С презрением, вызванным новым обличьем,
      её провожали вчерашние сестры.

      А позже - кабацкая вечная копоть.
      Безликие ночи. Мышиные тени.
      ...На мятой салфетке, под крики и хохот,
      две строчки дописывал дерзкий Есенин.

      _^_




      * * *

      Четыре десятка наивно-расхлябанных вёсен,
      малиновых вёсел гребком к горизонту-ремню.
      И клякс на бордюрах - суглинистых, из-под-колесных.
      Четыре десятка отмашек: "Потом нагоню!".

      Четыре десятка апрелей. Горчащих дымочков
      костров краснолапых, сгребающих ветошь в лесу,
      ветров пречертовских, в берёзах чириканий сочных.
      И чёрных воронок размазанных в лужах простуд.

      Четыре десятка настойчивых первых капелей
      и первых бессоний, где шёпот и счастье - в зенит.
      И клейких листочков - монахов, покинувших кельи.
      Четыре десятка, чтоб я это стала ценить.

      _^_




      * * *

      Влюбленный в Японию жил в очень странной квартире:
      достал где-то меч самурая, читал книги древних - дзуйхицу,
      коллекцию нэцкэ, на полке расставленных в стиле,
      лелеял, любя каждый штрих в их нефритовых лицах.

      Он жил одиноко. И дни проходили за днями,
      и годы сменялись годами, сбиваясь в десятки.
      Непризнан никем. И мальчишки, дразнясь воробьями,
      носясь по пятам, подмечали его недостатки.

      Но пыль перемен накатила песочной волною.
      Задумались люди - им всем захотелось Востока.
      Влюбленный в Японию нужен - уж нету отбою
      от спешных поклонниц Комати, и риса, и шелка!

      Наверно, бумага в воде сохранит себя дольше,
      чем мода. Пресытились люди. Накушались суши.
      Влюбленный в Японию стал раздражать - больше, больше,
      и стали к нему относиться всё суше и суше.

      Уж нет посетителей, с ним говоривших о деле,
      и нету их жён - синеглазых воздушных прелестниц.
      Он бродит один по квартире, в сыром полутемье,
      но с ним и дзуйхицу, и меч самурая, и нэцкэ.

      _^_




      * * *

      Тяжёлое море, забравшее сына,
      меня не обманешь умелым притворством
      твоих безмятежно распахнутых далей
      и гладью, царапанной утренним ветром.
      О, знаю я цену твоих обещаний
      и истинный цвет нежно-радужных красок:
      в сквозной синеве, в бирюзовом игристом -
      холодный текучий свинец, да и только.
      Жестокое море, коварное море,
      ты знаешь, чем выманить сердце мальчишки:
      рисуешь прекрасные дальние страны
      и тайну, одетую в трепетный парус.
      И к юноше тоже находишь подходы.
      И вот облачишься ты в гибкое тело,
      пленишь удивительной милой улыбкой,
      солёный туманом пропитанный морок.
      О, каждому ты воздаёшь по мечтаньям!
      Но только не скажешь, что ждёт их в итоге:
      воронкой медлительной тёмной пучина,
      когда по глоткам исчезает дыханье.
      Огромное море, лазурное море,
      давно не хожу на несносный твой берег,
      не слушаю плотные шумные волны.
      Но в горе своём не покину я город.
      Нет, я не уеду... Смотри в мои окна,
      Праматерь, забывшая суть материнства!

      А та, что его провожала с причала,
      рыдала, размазав помаду и сопли,
      из памяти вычеркнуть, видно, успела
      быстрее, чем темень его поглотила.
      Напрасно глаза свои синие прячет,
      напрасно десятой дорогой обходит,
      завидев меня...
        Мне она безразлична:
      забвенье - давно ходовая монета.

      Но как-то в авоське тенистого парка,
      где солнце блестело большим апельсином,
      в китов белобрюхих играли фонтаны -
      и ты вдалеке лучезарно искрилось,
      услышала эхом знакомое: "Митя!".
      И хрупкую девушку я увидала
      с таким же как он, девятнадцатилетним.
      О тёмное море, ведь так не бывает!
      Но сбыточным стала на миг невозможность.

      ...Иду на неровный твой галечный берег,
      послушаю резвые шумные волны.
      Но разве у моря бывают ответы?

      _^_




      * * *

      Ах, что-то зачастила к нам синица.
      Слетает на карниз - живая дрожь.
      В окошко помутневшее стучится
      сердечком полуголых тёмных рощ.

      Так зябко жмётся, жалобно порою.
      И вот не верь приметам - бледно-пег,
      в холодном небе, смешанный с листвою,
      срывается неловкий первый снег.

      _^_




      * * *

      Скрипичный ключ чужого разговора
      на барабанных перепонках снов.
      Сквозь облаков задёрнутые шторы -
      зародыш солнца в скорлупе домов.
      И синевы расплывчатые гребни
      волною льются в чашку и кувшин.
      Уборщики, как ангелы в отрепьях,
      ровняют баки мусорных машин.
      И в конуре бесцеремонной ванны
      играет в горный водопад вода.
      Нам вольно даже в тесноте диванной,
      нам сладко, да?
      Вот пестик стрелки дёрнулся - и слышно,
      как спорит сын под окнами с отцом.
      Большой реки натянутые мышцы
      уже играют солнцем и свинцом.

      _^_




      * * *

      Легенда ленивого лета,
      где всё и свежо, и не ново.
      И зданье щербатою лепкой,
      с фасадом дворцово-дворовым.

      А двор, не боясь ограблений,
      дорожкам даёт золотиться.
      И вяжет ажурные тени
      на тоненьких ивовых спицах.

      Здесь трещин извивистых группа
      видна - иероглиф разрухи.
      И в залежах белого пуха,
      как в тапочках войлочных, звуки.

      Безлюдье. Полдневная бездна.
      Но слышно - со сдавленным кашлем
      из тёмных скрипучих подъездов
      выходят на свет барабашки.

      _^_




      ВАЗА В ПАРКЕ БЛИЗ МАССАНДРОВСКОГО ДВОРЦА

      Запомнился парк, ведь корона из камня - Массандра -
      усталому, беглому взгляду открылась не сразу.
      Туристы снимали на плёнку дворец Александра,
      но ты снял не зданье - а мохом поросшую вазу.

      Я злилась: "Зачем тебе эта разбитая рухлядь?
      Подобных на всём полуострове тысячи, если не больше".
      А ты говорил: "Протяни ей доверчиво руку;
      как будто касаешься той, что бывала здесь в прошлом".

      Прошло много дней. Осень в городе - камера газа.
      Листаю альбом. Стоп! Бумажного глянца сиянье.
      Люблю этот снимок... Но только я вижу не вазу:
      а даму, которая тайно пришла на свиданье!

      Что, что изменилось? - всё тот же морщинистый камень,
      уродливых, высохших трав низкорослых мочалка...
      Я просто взглянула на вазу иными глазами -
      глазами того человека, что ей восхищался.

      Зачем я пишу это? Вот... я имею привычку
      о ближнем судить очень резко и очень поспешно,
      и словно зажжённую, мелкую, тонкую спичку
      к нему подносить остроумную колкость - насмешку.

      А нынче раскаянья краска, как яркое пламя,
      сквозь маску белил проступает всё чаще и чаще.
      Я просто смотрю на другого иными глазами -
      глазами того человека, что им восхищался.

      _^_




      * * *
        Посвящается М.К.А. и всем, оставшимся ждать на берегу.

      Свободный рыцарь Странствия,
      да горизонта раб,
      в просторы океанские
      ушёл его корабль.

      И свёрнутою ветошью
      (сургуч - хранитель зла)
      пришла сегодня весточка.
      О, лучше б не пришла!

      Звезда моя хорошая,
      с Креста - да в медный Ковш,
      скажи мне, что я брошена,
      что я всего лишь брошена,
      что остальное - ложь.

      Пусть будет в гордом рокоте
      речей моих он пуст.
      Порочным будет, проклятым.
      Но будет, будет пусть.

      Луна - досадным крошевом
      в воде (свет - над водой),
      согласна: буду брошенной.
      Скажи мне, что я брошена,
      что я всего лишь брошена.
      Скажи, что он живой.

      _^_




      * * *

      Мозаика мгновений - город мой,
      где зебры трасс, как сломанные полки.
      Ухмылки улиц, сбившихся с прямой.
      И между стен тончайшие осколки.

      Всё тот же дождь, почти с рожденья стар.
      На нити ив нанизанные слёзки.
      Вот переход. Бренчание гитар.
      Здесь я иду бессовестным подростком.

      А здесь иное бровок битых меж -
      стеклом и светом глянцевое зданье,
      где голоса несбывшихся надежд
      и дальний отблеск первого свиданья.

      Тебе всё это, город, не впервой:
      как безделушки рухнувшие тверди.
      Боль отлегла... Осталась лишь любовь
      и доказала право на бессмертье.

      Свет фонарей, как серенькая моль.
      Тавро луны над башней в скучной драме.
      Мозаика мгновений, город мой,
      ты врос в меня, как памяти фундамент.

      Здесь лебедь был, а будет лебеда.
      (Дай Бог, произойдёт как можно позже).
      Когда тебя придётся покидать,
      я оторву себя с кусками кожи.

      Дай Бог, чтоб в миг, себя назвавший "мгла",
      никто не плакал горькими слезами.
      Скребёт асфальт рассветная метла
      и оставляет крошево мозаик.

      _^_



© Виктория Тищенко, 2022-2024.
© Сетевая Словесность, публикация, 2022-2024.




Словесность