Владимир Кучерявкин ДОМ КИНО СПб 1996 Автор этих песен и я - не совсем одно и то же лицо. А возможно, и совсем не одно и то же лицо. Я затрудняюсь точно определить, в каких, собственно, отношениях мы с ним находимся. Возможно, в иерархических. В таком случае, возникает вопрос, кто кому подчиняется. Зависит ли он во всем от меня и моей воли? Или наоборот, как существо идеальное и намного более цельное, он оказывает на меня и на мою жизнь незаметное, но достаточно мощное влияние, которое невозможно порой не ощущать. Последнее утверждение может показаться нелепым, поскольку представляется очевидным, что именно я сотворил его. Но при ближайшем рассмотрении выходит, что это не совсем так. ЧАСТЬ I ДОМ КИНО В ТРАМВАЕ Январский день над мерзлою Невой Рождается, мычит полуживой и чахнет. Оглянешься - поехал Летний сад. Взлетишь над крышами - а жизнь посередине. Солдат, бледнея, ковыряет пальцем книгу Иль дремлет за окошком тощего трамвая. Ворвались девы дикие. Вагон хвостом задвигал, Но продолжает путь, зевая. Бежит, бежит; в заснеженных полях, Над городом расправив крылья... И далеко уже озябшая земля, Где мы с тобою, друг мой, тоже были. МЕТРО Какой-то пьяный поезд головой вперед Шатнулся в темноту, зажмурив очи, Меланхолически открывши черный рот. Вот миг - и мы в хмельном болоте ночи. Сипит фонарь. Состав трясется. Воют По проводам слепые электроны. И лысый господин расплакался в стекле Расплавленного пьяного вагона. В ПОЛУСНЕ Огни, огни... - иль это только снится? Часы над площадью, как ласточки порхают. Меж веток тихая проснулась дева-птица, Полувоздушная, нагая. На город пала ночь. В ладони черной Я выхожу на берега Невы. Там прыгает в волнах моей полголовы, Огромной, ледяной и тоже черной. * * * По переходам сонною походкой, Сомнамбула невидная, бреду. Трещит мотор. И зычный голос сверху Зовет уехать. Замелькали окна В подвешенном пространстве. Отдыхает Тяжелый мент, усатым пистолетом Гремя в моем чудном воображенье... Но прочь мента! И прочь воображенье! - Красавица вдоль по вагону бродит: То вдруг исчезнет, то порхнет в окошке, В глазах появится неосторожно - И падает на сердце в полумраке. * * * Вот пала темнота на город побледневший. Звенят стаканы. Городские вести Разносятся расхлябанной газетой. И мрачные по улицам бредут автомобили. Посмотришь в небо - но и там троллейбус, И девки пьяные по облаку размыты. Гудит мотор. И расправляет крылья Лихой прохожий. И ты, поэт, забыв про корень гневный, Летишь, раскачиваясь меж строками, И ворожишь по небу юными руками Вслепую, как Гомер тысячеглазый. * * * Опять метро, как мокрая могила, Где брякают вагоны жесткими губами. И переходами подземными, сырыми Несемся. Роскошный парень под очками кровью пляшет. Толпа кудрявится, как бы живое мыло. И гармонист по переходам воет. И воет электричка, исчезая. Но вот и станция. Поехали на волю. Дай руку, друг, расставим крепче ноги. Смотри, как ходит темное дыханье, И черные газеты шепчутся, как волки. ПОСЛЕ НОЧИ - УТРО Когда глаза бессонные слипаются внутри, А окна бьются меж дерев, по-зимнему лохматых, И вот, не дожидаясь северной зари, Мне утро дворницкой закаркает лопатой - Я выпью пиво с золотистой рыбой И запорхаю между стен, как стая моли. И зимний двор, в окно оскалив зубы, Пойдет гулять, повеселев на воле. * * * О нет, мы не уснем ни щас, ни на рассвете. Прозрачным языком ты по сердцу махнула, Раскрыла губы и глаза скосила - И падаем опять в подушки. Уходит ночь. Другая под глазами. Ботинки в коридоре хриплые. Старик в сортире. Журчит вода, раскачиваются тени. А лампа на столе все про любовь, кажись, бормочет. * * * Дева прыгнула на койку, Приготовилась. Смеется. Белые, как крылья ноги В полумраке опадают. Зубы звонкие сверкнули Под вишневыми губами. Извивается змеею Над жезлом надутым кровью. Кожа тонкая прозрачна, Словно небо на рассвете, Все залитое пожаром С алым оком посредине. И томительно и мерно На конце копья живого Начинает свой ужасный Полуобморочный танец. НОЧЬ А.Секацкому "Увековечив, таким образом, своих родных и друзей..." Иосиф Флавий Ночь тиха. Фонарь на крыше Улыбается, молчит. Где-то рявкнула собака, Растворяясь в темноте. Завопили иудеи Под развалинами храма. Римлянин протопал потный, Звякнул латами. Затихнул. На кровати полосатой Дева тонкая уснула, Разметавши сонны руки, Дрогнув белою ногою. Стонут, стонут иудеи! Окровавленным грозятся В темноте мечом горячим! Потрясают головами. И трамвай, гремя усами, Просыпается железный И как вепрь тяжелый мчится Над рекой и над домами. Только я, вполне безумный, Утонул в бездонной книге И гляжу в окно бездумно И вздыхаю, как китаец. * * * Когда по вечерам валяюсь я, как пьяный, На полусогнутом и клетчатом диване, А коммунист кричит уверенно в экране О том, что наступает снова осень, Вдруг входишь ты с улыбкою роскошной, Благоухая голыми руками. И упадает в бездну хладный камень, В груди моей разлегшийся, как пьяный. НОЧЬЮ За дверью легкие протопали шаги. Прокашлял чей-то запредельный кашель. Трамвай под домом зарычал Среди болот у изголовья. Дай руку, темнота, мой давний юный друг. На кончике ума всегда ты тихо дышишь И пробиваешься меж строк, Когда проснусь внезапно в небесах под крышей. Гудит, гудит полночная страна. И как в груди не разорвется? Но, чу! Как бабочка цветет она, Садится на ладонь и, головой вертя, смеется! * * * Ой, какой мрачный, поди ж ты, декабрьский день. Под окнами рыщет машина весь день. Китайцы то и дело падают, палкой махая. Далеко на юге пролетает корова лихая. Да. Вот и кресло насупилось. Дерево нежное что-то бормочет в окно. Вчерашняя женщина смотрит в лицо, улыбается больно. Ну-ка, родная, пусти, мне действительно больно. Отпусти же на волю погасшее это окно! ЕДУ В 34-м Вот снова поворот. На жесткой банке Жестокий пассажир цилиндр напялил. Хлебнет и крякнет, будто в Гималаях. И в небесах стучат, стучат колеса. Какая грусть! Намоклые дороги По жилам хлябают. И стены, стены. И покривившиеся храмы, свесив ноги, Однообразную гундосят песню. Но вот красавица в тревожной черной шали Вошла и взглядом провела по сердцу. И снова мчимся, окна в снег роняя. И волчьи сгинули поля, где бог войны смеется! * * * Давай-давай, любезный мой стакан. Сожги мне рот и опали мне спину. Вдвоем поговорим с тобой, пока Меня вино по небу носит, словно сына. Бормочешь ты, а я очки роняю; Ногою топаю - сдвигаешь брови, Когда завижу дивный, чудный край, Где так легко поется трепетной корове. BOREY, ART-CENTRE В кафе лежу, как нежный крокодил. Стучат далекие в клозете барабаны. Философы отплясывают что есть сил. Сверкают тускло по углам немые очи, как наганы. Вино бредет под кожей долгою тропой. Растет пастушка рядом, томная под юбкой. И поезда по телу громыхают к водопою. И гость в дверях выглядывает робко. ДОМ КИНО. В БУФЕТЕ I По стенам под квадратным потолком Сидели мы, свободные, как дети. По чашкам волновался темный кофе. Артист пришел. Пожал слепые пальцы. Убежал, Прямой и пьяный, как кинжал. И тишина. Привратниц по углам белеют руки. Над ними греческих героев бледный ряд, Кому-то машут, что-то говорят, Но нет, не слышим, нет... Трясутся лишь старухи. II Скучно тикают часы Где-то в сумерках подъезда. Хлопнет больно дверью лифта - Забормочет гардероб. Я сижу один. В окошке Едет глупая машина, Окруженная снегами. Человек во сне бредет. Дом упал. Другой прекрасной Рядом пляшет колоннадой. Над сугробами застыли Сгибы черные дерев. Скучно. Зимний полдень бледный Там ворочается глухо. Все сказать мне что-то хочет... Я ж зеваю, точно лев. * * * Прощай, прощай, раскосые глаза. Прощай, ромашка в волосах, когда напьемся. Смотри, какая в голове слеза. Как некий камень разбухает. И светится, как стронций. Я, кажется, один. Один и мой стакан. Горит за столиком мое слепое око. Гуляют сквозняки. Гуляешь ты далеко С каким-то бледным в памяти безумцем. О брови тонкие. О нежная рука. Пожар в мозгу, и нас прозрачных двое. Когда ж порвет меня на части невидная строка, И водка крыльями тяжелыми накроет! * * * Несчастный, словно мокрая мартышка, Передо мною встал трамвай с немытой рожей. Я сяду, Господа немного подожду - И вот река блеснет в лицо веселой кожей. Откуда этот тонкий, острый карандаш Берет природной веселящей силы! Но с воплем падает растерянный алкаш На сердце девушки, доверчивой и милой. ОПЯТЬ В ДОМЕ КИНО Сбегают по окнам игристые шторы. Музыкант за столом, как больной, трепетал. Артистов прошлепала шумная свора. Сосед, задыхаясь, стишок зашептал. И снова пустынно в буфете. Домы все те же стоят за окном, где-то падая, где-то сверкая, И колоннами шевелят, как некий прекрасный ребенок. Снегом накрыло и музыку всю, и всю усмиренную сцену. На стенах картины прищурились, словно спросонок, Нервно ручкой земной нам кивают из зала. Но прочь, метафизика! Тонкая женщина в белом, Расскажи про любовь мне, под водкой сидящему смирно. * * * Раскачивает мозги после пива. За окнами постылые снега. И нас по улицам размякшим носит Трамвай, набычившись и опустив рога. Но снова выпьем, друг мой, на планете, В лицо автомобилю засмеемся... Кто говорит, что я умру на свете? Не-е-т, весь я не умру-у, душа мой прах переживе-е-т... ГЛЯЖУ В ОКНО, ТОСКУЮ Пришли облака под окно, постояли, потолкались И дальше поплелись потихоньку и важно, как латиняне. Так и исчезли за облезлыми крышами да весеннем снегом. Вдаль гляжу: там шевелятся грубые голые деревья. Девку вспоминаю с распущенными волосами, распущенную, как во время битвы. Ах, все пошло прахом, лишь горит в животе, шевелится раскаленно и гневно. ................................................................... С ГОСПОДИНОМ О. СИДИМ В ПОЛИКЛИНИКЕ, СТРАДАЕМ В ОЧЕРЕДИ Как сосуды с крылами, порхают по залу горячие дети, Бьются о стены, смеются, на миг пропадают... Звякнула сталь за дверью - и мальчик готовится к бою, И падает снова сознанье в глухие подвалы. Ну скоро ли, скоро откроется дверь роковая, Где врач, облаченная в белое, нас обязательно примет И справку напишет, шушукаясь с медицинской старушкой, И нам пробормочет какое-нибудь заклинанье! ШАТАЮСЬ ПО ГОРОДУ, ПЬЮ ПОТРВЕЙН, СОЧИНЯЮ СТИШОК ...Вот троллейбус подбегает: Он завоет, раскричится, Но возьмет и пассажиров Примет, брякнув дверью тонкой. И поехали, поплыли, Обгоняя один другого, Разноцветные слепые Домы, словно папуасы. Странный мир... Вот я с портвейном: То согласен, то ругает Организм мой утонченный Грубую его натуру. Я ж прекрасен! Ведь похоже Ведь на то, что нет на свете Лучшего меня красавца, Растопырившего крылья! Но совсем не замечает Очарованный прохожий, Как иду я, как я мыслю, Весь наполненный портвейном. Даже девушка не слышит, Как душа моя в потемках Бесконечного пространства Песню ей поет простую. СИЖУ В ПИВНОЙ, ОЖИДАЮ ЧЕЛОВЕКА Рыба скрипит под игривым ножом. Шевелятся старые губы Жующего рыбу во мраке за пивом того человека, Который вдруг подмигнул и опять отлетает, и только чешуйки Блистают по космосу между живых, между мертвых, и так проходящих. Я кружку еще заказал у волосатой буфетчицы, черной, с усами. Замшелый, как немец. мужик расстегнул на груди загорелую куртку, Водки стакан безразлично и медленно хлопнул И исчез, тихо вздыхая, будто поехал в машине. За стенкой собака завыла. Кто-то промямлил отрывок истоптанной песни. Отсчитала рубли продавщица-буфетчица лихо И стала туманом, сменив и лицо, и походку. Тонкий стакан, о какой же ты тонкий и ласковый, право! Малый проспект П.С. 1996 * * * Пустой троллейбус жмется, как змея. Солдат летит по ветру в каменной рубахе, Приподнимая Невский за края, Как платье на застенчивой девахе. Но вот проступит в воздухе тугая кожа, Глаза потом растерянно заглянут в очи - И нежно улыбается прохожий: То возвращаюсь я, махнув крылами ночи. ТАК ХОЛОДНО ЗИМОЙ Дворцы, дворцы... Как в новой шляпе по секрету Прозрачное прошло по жилам слово. Прохожие трясутся, как умная комета, И цокает сердце подковой. Огни в Неве. Туман тяжелый дышит, Рождая Зимний с коридорами прямыми. Плывут, качаясь в темноте, куда-то крыши, Проходят статуи немые. Ну, наконец, взлетел крылатый Невский, И мы - в подвал, над водкой плакать. Никак не спрятаться в пальто душе замерзлой, Пока порхнет подружка покалякать. ВСЕ ТАМ, ВСЕ ТАК ЖЕ Большая книга на столе как сладкий сон, И скачет мимо радостный философ. В глазах вполне метафизичный перезвон. Во рту дыхание роскошной папиросы, Благоухание почти Корана, Когда полнеба сносим на скаку! И словно сам пророк, лихой и пьяный, Другой философ прошустрил, ку-ку. У стойки режут генерала. От тоски За дверью ветер тоже вынул жесткий ножик. Как ноги мерзнут! Где же коньяки! Где ты, любовь, весна моя, о Боже. * * * Трамвай разговаривает, сам с собой, никого не замечая, Как некий философ с усами. Ласково дышит День такой серый, апрельский, дождливый - Наконец-то весна; что ни дом - то хочется плакать. Опустели вагоны. Замаячило в небе наклонном Два мечети ловких, чувствительных минарета И разбежались стволы перед Невой, и чешет в затылке Господин в железном, лоснящемся платье. * * * Все та же занавесь полуживого света. Над площадью окно уверенно порхает. Вот дом колонной размахнется - И мы по стопке наливаем. Я был ли тут? когда? Когда колонны Размахивали темными домами, И падало на сердце воскресенье, И водка в сердце больно бормотала. * * * Рождается машина в речке на бегу. Когда б не нравственные муки! Надвинулись снега, и город скис от скуки, В груди описывая томную дугу. Гудит на месте сердце. О земля! Как весело тут быть нам человеком!.. Особенно когда лепила из Кремля Скроит мне рожу доброго чучмека. В ПОДВАЛЕ Раскосый немец прошепчет мне привет, Скользнет - и потерялся в поле диком. И гости расползаются в горелой голове. Сама актриса Катя отлетает с криком. Ах, как за стенкой пьяная страна По жилам жестко бьет жестокой лапой! И жалоба слепого электрона не слышна, И в небесах уже закрылся клапан. ЧАСТЬ II ПОСЛЕ НОЧИ - УТРО * * * Утром ранним, когда вечерние голоса еще не остыли, Встаю от постели, нагой и, скорей всего, чуточку пьяный. На слепую луну гляжу, над домом набрякшую слепо, И по дому бреду, неодетый, прекрасный, желанный. Потом уж, одевшись и выпивши сладкого чаю, В горы Святые бежим с товарищем златокрылым Вина закупить и птиц, и напитку в его тонкостенном сосуде; Сладостей разных поесть, чтоб душа разыгралась. По возвращению запалим костер, птиц на угольях изжарим, Выпьем еще, содвигая над лесом стаканы, Заулыбаемся оба, будто прекрасней планеты С рождения не видали и больше вовек не увидим. К вечеру набегут большеглазые теплые гости, Сигарет закурят, расскажут про сныть-траву, и окуня-рыбу, Разбредутся по саду, сбирая смородину отвлеченно и гордо, Словно и не мечтали о ягоде той пахучей. Там и солнышко запьянеет, над ветками козликом спляшет С темным лицом проказника крепыша-сатира. Скоро в постель, пора, до свидания, гости мои смешные. Завтра без вас проживем остаток такой переменчивой жизни. ТО ЛИ В СВЯТЫЕ ГОРЫ ИДУ, ТО ЛИ ЕЩЕ КУДА, КТО ЗНАЕТ Как будто в небо. Пыльная дорога Дрожит и гнется под ногами. И женщина склонилась у небесного порога, Невидимым крылом раскачивает камень В душе моей. Она и далеко, и близко Вполнеба облаком горит, садится мне на грудь... Дорога пляшет, словно пьяная артистка. Ах, помогите, кто-нибудь. В СОБСТВЕННОМ ДОМЕ СКУЧАЮ Кавалерийской призрачной мечтою, Я к которой уж давно, кажись. привык. Я прозреваю за кирпичною стеною Прозрачную реку и строгий голос рыб. Восхищенный природною загадкой, Гляжу в подвижную, закрыв глаза, воду, Где ходит важною, воздушною походкой Любая тварь, подобно соловью. О, я, ничтожнейший! Сжимаясь в жестком кресле, Ту букву тщусь раскрыть: воды цветной иероглиф Читаю по складам, счисляя смыслы И задирая от отчаянья клюв. Стена ж молчит. * * * Гляжу на дальные заброшенные хаты. Вино стаканом потихоньку пью. Жара на улице. Борей крылатый Угнал все облака на юг, А сам разлегся по полям, как пьяный, И стихнул. Как и не бывало Холодных тех дождей. Довольные селяне По грядкам прыгают решительно и смело. Но я возьму теперь, запрыгну я в автобус, На речку быструю, как ветр, перенесусь! И космос, изумясь, взмахнет крылами, Когда пройдусь по ней, как древле Иисус. ПОЙМАЛ ДВОИХ КАРАСЕЙ И РАДУЮСЬ ЖИЗНИ Начинается наша рыбалка, Развеселая наша пора, Когда хочешь ходить на работу, А кругом, как безумный, клюет. Я совсем собирался к подруге (Которая меня давно уж под окошком ждет), Но мигает в пруду мне раскосая рыба. Бьет дорожным своим плавником! Ну и я, как Чапаев, хватаю Мой рыбацкий нехитрый снаряд. Я из дому, как ветр, вылетаю, Не считая ступенек подряд. (три ступеньки, чего их считать) Распахнувши настежь калитку Меж больших черноплодных кустов, Я на пруд, как герой, выступаю, Подражая преданьям отцов. Пусть сосед мой на грядке злится - Я на счастие в мире рожден! И, как вечность, над удочкой длится Мой прекрасный, как фантазия, сон. ЛЕТНИЙ ДЕНЬ Вставши от сна с горячими, полными мяса глазами, Печку бодро я затопил, чаю напился, слегка пробежался глазами по английской книге, Птичку послушал, которая с яблоней путала голос В ветках, дрожащих робко (хладная нынче весна приключилась) И в городишко, не торопясь, потянулся, все за едою - Боюсь, не хватает ее нам, что ни день, с прожорливым сыном. Там, прикупив куриную ногу и хлеба буханку И побродив по базару, вертящему за мной неустанно глазом, Обратно поплелся, лесом сначала, потом полями, День и ночь где и до упаду сажают картошку селяне, Да расхаживает гордая галка браздами между, Руки в карманы засунув и нос задирая к небу. Дома же, наваривши супу, полюбовавшись в окошко, как зарастает Сад мой, бредущий в траве уж почти по колено, Снасти я снарядил, червяков наловил и, одевшись покрепче, Двинул на озеро, карасями кишащее мирно, Чтоб весь день папироску тянуть, на поплавок глядеть бездуховно, Да иногда вспоминать про дев поэтичных и нежных, День провождая так до темноты в сладком безделье. В СЕЛИХНОВО, СХОДИВ К РЕКЕ, ЖДЕМ АВТОБУСА Едут машины по черной рычащей дороге. Мы равнодушные, в травах зеленых лежим. Низко плавают по небу тучки резные. Ветер гуляет. Мирно березки растут. Скоро автобус за нами добрый приедет. Хлопнет скрипучею дверью, денег возьмет. И затрясемся, счастливые, к дому родному. Только остался на остановке убитый комар. В РОЖДЕСТВЕ ОЖИДАЮ РАССВЕТА Где грязный пол лежит перед камином, Где шляпы сохнут на стенах, как бабочки зимой, И круглый стол парит на Божьим сыном, А в кресле я: бессонный и босой, Подкину тонкое в огонь полено, И в окна беглые бессонно погляжу, Где над бессонною поляной Ночной комар летит, жу-жу, жу-жу, И сердце мягкое его стрекочет, И ходит в тканях, что-то шепчет кровь... И хочется за ним, и нету мочи! Да соловей вовсю бормочет про любовь. ПЬЮ НА БАЛКОНЕ, МАШУ В ТАКТ РУКАМИ Бутылка крепкого вина, Заросший сад поплыл, как на картине, И плавятся над лесом с криком облака. А завтра шум божественный в ушах, И головы полет над крышами неровный, И карася безумный глаз на взлете, Грозящий перст его... А там общественный базар, Ряды насупленных славян-торговцев - И я опять бегу, как юный леший, Сквозь чащу леса, вслед мелькнувшей тени И просыпаться не хочу - о, этот сон Хотя бы год еще один продлился! Но вот мгновение дрожащих век - И двинулись, пошли, о брат мой милый, Иные, странные, чужие племена... Еще стакан прогорклого вина! Ага, вздуваются, живут по телу жилы! * * * Седая щука скажет до свиданья, И окунь помахает мне рукой, Когда усталый и бессонно-пьяный Я с ночи отправляюся домой. О, сколько дней бессонных провождал я Над речкой милой, как во сне! Пока земля с достоинством вертелась, Наматывая годы мне. Вот я пришел, животных чищу, Седобородый, сильный, молодой. Прощайте, рыба, до свиданья, окунь, За гробом встретимся когда-нибудь с тобой. дер. Рождество НЕ СПИТСЯ МНЕ НА КОРДОНЕ Ночной комар гудит над ухом. В лесу далекий стонет зверь. Гуляет ветр. Бормочет, как старуха, И скрипит несмазанная дверь. Я здесь один, слепой и мудрый, словно гады. В ночи живой, и звездной, и крылатой Танцует огонек за стеклышком лампады, Как некий господин тьмы по углам измятой... В РОЖДЕСТВЕ НАД ПИСЬМАМИ В.В.РОЗАНОВА С похмелья хочется куда-нибудь повыше. Встаю - и жабрами, ка мамонт, шевелю. Но все рассказывает трезвая природа Мне про любовь, как лошадь соловью. Ах, звякнул чайником над печкою хозяин. Поплыли долгие по комнате фигуры. И плачет мой журнал невидными слезами, Когда бреду к нему, как Вечный жид понурый. НА ОСТАНОВКЕ СЕЛИХНОВО Жужукайте, жужукайте, оводы и прочие прозрачнокрылые! Я лягу под солнцем в траве, отыщу себе в небе автобус, Как порхнет он, как сядет на руку и враз переправит Туда, где домом пахнет моим, караси где резвятся. Жужукайте, жалоострые... Вам бы только кусаться, Крови моей хлебнуть и, хлебнувши, спать завалиться. А я вот и вина не пью теперь, и даже пива. Что мне на это скажете, шестилапые твари. НА РАССВЕТЕ ПОСЛЕ ПРАЗДНИКА ОБНАРУЖИВАЮ НА СТОЛЕ НЕДОПИТЫЙ КОНЬЯК И ПЕЧАЛЮСЬ: ПОЧЕМУ ОСТАВИЛИ МЕНЯ ОДНОГО, А НОЧЕВАТЬ НИКТО НЕ ОСТАЛСЯ I По небу мальчик пробежал, Как холодок между лопаток. За ним придет звезда и поклонится И ляжет между строк горячей кровью. Когда на грудь наступит утро ласковой ногой, Я, одинокий, выпью стопку И печку затоплю неровною рукой, Пред миром теплый, ласковый и робкий. II Соловей зачирикал и смолк на блистающей ветке. Солнце встает и уходит на запад мягкой походкой. Окна распахнуты в сад; дрожащей рукою Рву виноград, яблок ем и капусту на гряде чудесной. Сын убежал, благородной мелькая ногой, в Святогорье. Где теперь он за лесом, в чужой колыбели, мальчик? Я у огня; кочергой благородной мешаю В печке уголья, пью коньяк благородный. III На рассвете, вишь, пробудился: вины стоят недопиты, Винегрет отдыхает в прекрасной посуде. Краснеет, Звякая, соловей на разорванной в зеркале ветке. В печке трещит-разгорается звонкая палка с приветом. Одинокой рукой вдруг поднимаю стило, вращаю глазами, От востока прыгаю с воплем прямо мне на бумагу! О, как приятно, должно быть, еще раз забывшись, Вспоминать, однако, аравийское это утро! * * * Солнце в кресле моем развалилось и дремлет, златое. Тишина. Ни мотоцикл не крикнет, ни рта не раскроет другая машина. Мы разбрелись кто куда: кто стережет карасей в пруду под забором, На лету сочиняя историю краткой собственной жизни. По кустам, как ребенок, иные сидят, разбирая птичьи кромешные крики; Или в книгу глядится, или бродит меж грядок заросших, Бормоча про себя то ли гимны, то ль заклинанья. Вечер настанет - все собираются мирно Чаю покушать, рассказать, чем закончилась жизнь под луною, Что привиделось в ней смешным или, может, загадкой, Друга послушать, качая главой у вечерней лампады, Зевнуть напоследок темной луне, да разлететься с эфиром По разным мирам своим, позабывши и пруд, и планету, и брату, Тенью дрожащего в легкой груди не так уже больно. НА СКАМЕЙКЕ ПЬЮ ИЗ БУТЫЛКИ ВИНО Луна молодая, не стой у фонтана, Порхни на колени мне, выпей со мной. Я вокруг пухлого, точно облако, стана Обовьюся страстной рукой. В алые, полные и могучие груди С головою, как водолаз, окунусь. Что ж за напиток головокружащий в моем сосуде! Ну же, смелее, подружка небесная, прыгай, не трусь. НА РОДИНЕ Гуляя по скользким проспектам Неметчины милой, Где прусская мова прибита тяжелым крестом, Я жду одиноко трамвая, с лицом бомбометчика нежным, Девушку ждущего в теплой тени под каштаном густым и небесным. Кенигсберг под ногами. Как всякий живой, отдыхает и дышит, Ресницы густые опустив на помутневшие очи. Златоголовый мальчишка, как солнечный луч по раздробленной туче, По крепости ходит, балуется ребенок. НА ХУТОРЕ ПОД КЕНИГСБЕРГОМ В.Цыганкову Черепичные крыши дрожат в позолоченном небе, Наплывают, как в памяти алая рыба. Пчела протянула теплую руку и улыбнулась, Облако зацепив прекрасным крылом. На веранде Над остывающим солнцем мальчик белоголовый склонился И вместе со мной становится звуком и каменным немцем. А-а, вот и ласточка порхнула, наконец, в подвижном эфире И тенью прозрачной накрыла живую страницу. СИЖУ НА КОРДОНЕ, ВСПОМИНАЮ ВОЗЛЮБЛЕННУЮ Ветерок по кронам пробежал. Значит скоро дождик зазвякает по листьям. Грустно капля по небу летит. Одиноко падает на землю. Красной тенью меж деревьев леший* ходит. Запоет - и гриб ему повторит. Грустный гриб, раскосый, бородатый, Будто он - один во всей большой природе. * Мой друг, Петр Нилыч Быстров, в красной клетчатой рубахе ХАНДРА Моя душа совсем остыла. Не голосит, а все зевает. Один кричит в кармане толстый корень, И темная звезда ползет угрюмо. Ты, девушка в роскошной синей юбке, Куда глядишь, ведь там, наверно, пусто. Лишь тот гигант вознесся горделиво, А так - пустыня, одна внутри пустыня... ПРОВОДИВ ВОЗЛЮБЛЕННУЮ, ВЫПИВАЮ 150 ГРАММ ВОДКИ Мотоцикл запорхал под окном у дороги. Гонит ветер лихой облака на восток. Рюмку выпью - запляшут без памяти ноги, В лужу смотрит душа, словно греческий бог. Хлопнет дверью шофер - засмеется в лицо собака, Тонкими пальцами в воздухе шевеля. Ветр подошел и со мной заплакал. Смотрит в глаза, волосами на мне шевеля. Платье мелькает за поворотом, кажется, белое. Ветер тоже туда побежал. Солнце садится за лесом, совсем обгорелое. Помню, всю ночь потом я от горя дрожал. ДВЕ ЛЮБОВНЫЕ ПЕСНИ МОЕГО ДРУГА Б. I. ПОРАНИЛ НОГУ - И МЕЧТАЕТ Когда иду, хромой, из лазарета, Помахивая лучшею ногой, Душа одним мечтанием согрета, Чтобы навеки я был твой. Кругом березки, сосны и осинки Растут чудесным гармоничным хороводом, И разные другие полезные былинки, И фрукты чуждого до боли огорода... Когда ж, когда же мы с тобою и детями Пойдем по жизни гордо, как в кино?! О никакой, клянусь, на свете больше даме Я не предложу свое горячее бревно! II. НОЧНАЯ ПЕСНЬ - НАУТРО УЕЗЖАЕТ И ПОЕТ Мне твои глаза - великаны, Будто месяц спускается с гор. Я сперва, как чудак, изумился, И такой остаюсь до сих пор. Что мне делать, веселому богу, У которого сердце повсюду растет. Я теперь собираюсь в дорогу, А ты остаешься оставшийся год. По тропинкам этим несчастным Станешь одна без меня ходить. Мою душу такую прекрасную В своем заднем кармане носить, Как платок иногда вынимая, Моего не узнавши лица... Ты - загадка родимого края! Ты - вопрос, у которого нету конца! Ты - прекрасней любой королевы. Поселилась в моей груди. Все мне стали постылые девы. Всем я крикну сейчас: уходи! Ты мне будешь до смерти сниться. Я - всю ночь, разгораясь, мечтать. Ты - моя окаянная птица, Чтобы сердце могло трепетать. * * * Ты ласковой взмахнешь ресницей - И город от волненья тихо взвоет. В лице забьется ласковая птица - И снова скован я с тобою. В стране твоей, где нет на улицах ни соловья, Я, как туман, брожу над скомканным бульваром. Но больно смотрит мне в затылок умная змея В обнимку с удивительным мадьяром. ИЗ МОСКВЫ ВО ПСКОВ - ПЛАЧУ I Когда растерянный, как бешеный абрек, Сижу в купе напротив вещей птицей, А за окном уходит жизнь навек, Переворачиваясь странною страницей, Кому, прекрасной, руку возложу На грудь прекрасную, как ночи в мае... О, поезд мчится, как слепень во тьме! О, я дрожу! Как дивно мозг горит, все сердце прожигая! II Два тихих голоса на полке дальней тают. Несется горестно куда-то вдаль Москва. И все цвета старинного Китая Померкли, увлажняя рукава. Где были яркие глаза - там колесо стрекочет. Где цвел цветок - там голову пролью. Ночная тьма прижалась что есть мочи, Но все молчит, подобно соловью. * * * Когда, как памятник, глухая ночь придет, И полная луна в окно отчаянно задышит, То голова уже совсем не слышит, Но улыбается, как идиот. И между пальцами по бесконечности порхая, Гудит, гудит, мой верный карандаш! И дышит мне в окно иной уже мираж, И буквы между звезд возвышенно вздыхают... * * * Поздним августом, вечером знойным Плелся домой я, босой, в меру пьяный, в общем, прекрасный собою. Солнце жарило, глупости ветерок шептал, подбегая - Так вот точно и я про любовь, бывало, шепчу доверчивой деве - Да сухая дорога кидалась в сторону подо мной, как молодая... Вышел к полям-огородам осенним, покойным и вовсе уже пожелтевшим, Там на просторе важные галки повсюду шагают, Человек кой-где шевелится с косою или с лопатой, Ручеек журчит потихоньку - смотри-ка, не высох! А я иду себе, юный, праздный, сорокавосьмилетний, И кажется мне, что давно уж меня здесь не бывало! Да и теперь, лишь мгновенье теперь подышал травой и сосною чудесной И сей же час вот опять отправляюсь добывать себе новую силу.