ВАРЕЖКИ
Таня училась с нами в одной школе и в каком-то смысле была нам сестрой - её папа много лет назад ушёл от нашей мамы к Таниной.
Он, кстати, раньше часто ездил с нашим отцом на рыбалку, а потом перестал. Возможно, на последней из этих рыбалок они окончательно рассорились - точно мы не знаем, но постепенно дядя Лёша - так его звали - из нашей жизни выпал.
Лицо его мы забыли и готовы были вообще прекратить помнить, кто он такой и зачем, но слишком часто натыкались на Таню, которая с каким-то злым упрямством всякий раз напоминала нам своего отца. Она не была на него похожа внешне - маленькая, с тяжёлой круглой головой, смотревшая всегда настороженно из-под крупного лба, как будто бы голову её постоянно тянет к земле.
А дядя Лёша был высокий, толстый и с длинным носом против Таниной конопатой кнопки. Дядя Лёша с чего-то взял, что все толстые люди весёлые и добрые, и терпеливо старался сам таким быть, но получалось не очень, он заметно нервничал и, нервничая, дико фальшивил, сыпал никому не понятными шутками и сбивался на блеянье вместо смеха. Мы легко замечали, когда он злился, из последних сил выдавливая из себя приветливые по форме слова, до хруста переполненные едва сдерживаемым бешенством.
При нас он не сорвался ни разу, а с папой, видимо, поругался, не сдюжив. Папа человек едкий, не умеющий врать для дела, каким бы они ни было, с папой вообще никто не мог ужиться, кроме нас и мамы. Мы привыкли и не обращали внимания - он всё равно ничего нам не сделал бы, раз за всё наше детство ни разу не поднял на нас руку.
Когда дядя Лёша исчез, мама взяла себе в привычку время от времени с явным удовольствием повторять, что, мол, как хорошо, что кончилась эта странная дружба. Повторяла вроде бы сама себе, но обязательно в папином присутствии, вскользь ударяя папу на первый взгляд безобидными словами, которые от многократного повторения набрали, однако, силёнок и били всё больнее.
Таня не корчила из себя хохотушку, она по не совсем понятной нам причине считала себя нашим главным врагом и злилась в нашу сторону очень похоже на дядю Лёшу, с теми же интонациями, хоть и без слов. Ходила за нами после школы по пятам, в пяти метрах, и мешала страдать разнообразной занятной фигнёй просто самим своим присутствием.
На неё невозможно было не обращать внимания. Она давила нас взглядом, таким же тяжёлым, как её аномальная голова. Стояла и зырила.
Мы до боли в животе хотели её побить, но не решались - боялись дядю Лёшу. Мы чересчур хорошо помнили, как дядя Лёша швырял старшеклассника, расквасившего Тане нос, - пацан летал от лужи к луже грязным кульком, а дядя Лёша снова доставал его из грязи, встряхивал и тащил к очередной луже, в которую с силой вбрасывал уже почти не живой кулёк с глупыми костями.
Таня ходила за нами каждый день, по чуть-чуть сокращая дистанцию, и через какое-то время получилось так, что мы ходили уже все вместе - несмотря на мифическую "вражду", в причинах которой мы так и не разобрались и решили просто её аннулировать, упразднить за ненадобностью. И перестали помнить все недобрые взгляды в нашу сторону.
А потом и вовсе поголовно в Таню влюбились. И уже не понимали, как нам могла не нравиться её большая голова - и злые глазищи, и конопатый маленький нос, и такие аккуратные детские ладошки, всегда чистые, но сильные, и низкая чёлка на лоб, чтобы прятать его.
Таня на удивление быстро и ловко бегала и мало чего боялась. Говорить она умела, но не любила, и за это мы ценили её ещё больше.
Наша в неё влюблённость была совершенно невинного толка, поскольку как женщину мы Таню не воспринимали. И в смерти её мы не виноваты, честно, даём зуб.
Конечно, идея пойти зимой на тарзанку была только нашей, но мы же не заставляли Таню идти вместе с нами и с нами же на этой самой тарзанке болтаться над тонким ещё льдом озера. Таня решила сама, почти без нашего участия.
Понятное дело, она сорвалась: варежки прилипли к перекладине, а Танины ладошки из них выскользнули. Таня прыгнула к озеру в темноту, а к нам вернулась одна только перекладина с налипшими варежками, без Тани.
Она упала как-то очень тихо - по крайней мере, мы ничего не услышали. Только когда сбежали вниз, ко льду, увидели в нём неровную тёмную дыру, над которой темнота подступающей ночи как будто бы сгущалась в непроглядное чёрное молоко.
Мы битый час елозили животами по льду, пытаясь хоть как-нибудь подтянуться к дыре, но ничего не получалось. После мы догадались позвать взрослых и, предельно сосредоточенные и серьёзные, бежали к ближайшему работающему автомату, задубевшими пальцами выковыривая из карманов двушки.
Рыдать мы стали гораздо позже - когда в комнату к нам, притихшим от усталости и ошеломлённым, заглянул отец, вроде бы такой как обычно, но вдруг какой-то маленький и детский, с торчащим с затылка смешным хохолком. Посмотрел на нас, прищурившись, и вышел вон. А мы всё поняли и взорвались плачем - отец будто бы всем своим видом разрешил нам снова быть детьми.
В школе долго шушукались про "несчастный случай", в нашу сторону стараясь не смотреть. Учителя словно в упор нас не видели, но гнобить не стали. В общем, нам повезло - дядя Лёша не пришёл нас убивать, чего мы, конечно, ждали и боялись. Он, как мы потом узнали, спешно уехал из нашего города в иной, нам уже не известный.
Злополучную тарзанку мы срезали своими руками и никак не могли понять, что делать с этими дряхлыми палкой и верёвкой. Остановились на огне. Костёр получился хилый, жить не хотел и, если бы не таблетка сухого спирта, вообще сдох бы на половине дела. С горем пополам тарзанка перестала существовать.
Но вот не понятно куда подевавшиеся варежки снились нам иногда - вылетающими на перекладине из темноты. Розовые такие, совершенно девчачьи.
13 октября 2011 г.
Дальше: ДВОЕТОЧИЕ ►
– Оглавление –
© Константин Стешик, 2011-2024.
© Сетевая Словесность, публикация, 2013-2024.
| НОВИНКИ "СЕТЕВОЙ СЛОВЕСНОСТИ" |
|
 |
| Айдар Сахибзадинов. Жена [Мы прожили вместе 26 лет при разнице в возрасте 23 года. Было тяжело отвыкать. Я был убит горем. Ничего подобного не ожидал. Я верил ей, она была всегда...] Владимир Алейников. Пуговица [Воспоминания о Михаиле Шемякине. / ... тогда, много лет назад, в коммунальной шемякинской комнате, я смотрел на Мишу внимательно – и понимал...] Татьяна Горохова. "Один язык останется со мною..." ["Я – человек, зачарованный языком" – так однажды сказал о себе поэт, прозаик и переводчик, ученый-лингвист, доктор философии, преподаватель, человек пишущий...] Андрей Высокосов. Любимая женщина механика Гаврилы Принципа [я был когда-то пионер-герой / но умер в прошлой жизни навсегда / портрет мой кое-где у нас порой / ещё висит я там как фарада...] Елена Севрюгина. На совсем другой стороне реки [где-то там на совсем другой стороне реки / в глубине холодной чужой планеты / ходят всеми забытые лодки и моряки / управляют ветрами бросают на...] Джон Бердетт. Поехавший на Восток. [Теперь даже мои враги говорят, что я более таец, чем сами тайцы, и, если в среднем возрасте я страдаю от отвращения к себе... – что ж, у меня все еще...] Вячеслав Харченко. Ни о чём и обо всём [В детстве папа наказывал, ставя в угол. Угол был страшный, угол был в кладовке, там не было окна, но был диван. В углу можно было поспать на диване, поэтому...] Владимир Спектор. Четыре рецензии [О пьесе Леонида Подольского "Четырехугольник" и книгах стихотворений Валентина Нервина, Светланы Паниной и Елены Чёрной.] Анастасия Фомичёва. Будем знакомы! [Вечер, организованный арт-проектом "Бегемот Внутри" и посвященный творчеству поэта Ильи Бокштейна (1937-1999), прошел в Культурном центре академика Д...] Светлана Максимова. Между дыханьем ребёнка и Бога... [Не отзывайся... Смейся... Безответствуй... / Мне всё равно, как это отзовётся... / Ведь я люблю таким глубинным детством, / Какими были на Руси...] Анна Аликевич. Тайный сад [Порой я думаю ты где все так же как всегда / Здесь время медленно идет цветенье холода / То время кислого вина то горечи хлебов / И Ариадна и луна...] |
| X |
Титульная страница
Публикации: | Специальные проекты:Авторские проекты: |
