Проходят годы. А День Победы в душе каждый раз отзывается волнением, равного которому нет. Мою двенадцатилетнюю сестричку, оказавшуюся в первые дни войны на юге у родственников в еврейском колхозе, ждала жуткая смерть. Её вместе с сотнями других жителей деревни живьем бросили в степной колодец. Старший брат, командовавший батареей "катюш", вернулся с войны с перебитым позвоночником. Но какое же это было счастье, что вернулся! Плакальщицы в поселке, где мы жили в эвакуации, на площади у стадиона кричали в тот день. И в их крике смешались и боль потерь, и радость Победы. Стихи эти - попытка вернуться в то время, совпавшее с Победой. Жизнь тогда только начиналась...
Несу своё сердце к минувшей войне.
Но сжалось птенцом беззащитным во мне
Оно и раскрыться боится.
Как будто сковал его лютый мороз,
И острые льдинки из пролитых слёз
Вонзиться готовы в ключицы.
Открылись шлюзы - и пошел поток
Горючих слез, невыплаканных болей,
И сам я удивляюсь до сих пор,
Как выплыл, не пропал, не захлебнулся.
Крылом нетленным бабочки дрожа,
Душа живая, вырвавшись наружу,
Цеплялась за невидимый обрыв,
Хватая воздух и ища опору.
Ко мне из тьмы тянулись тыщи рук,
И страх вошел в меня тысячегорлый.
Мне стоило найти твою ладонь,
И взяв в свою, тебя тянуть из бездны.
Бобровый Кут! Какой такой бобер
Колодец вырыл для крови невинной?
Я падаю на мертвую траву
И от бессилья уши затыкаю...
* В сентябре 1941 года в Калининдорфском районе
Херсонской области, где жили еврейские колонисты,
в колодец возле Бобрового Кута глубиной 80 метров
были живьем брошены сотни мирных граждан.
Где-то там погибла и моя сестра Вера...
Старший брат мой ушёл с добровольцами,
Спотыкаясь в крови и в пыли.
Но пожарища, дымными кольцами
Окружая, меня не сожгли.
И под вьюгами в лоб, небывалыми,
Мамин чёрный метался платок,
А колеса телеги штурвалами
Выправляли наш путь на восток.
Зарастают обочины липами,
Но яснее с течением лет -
Не случились те годы, не выпали,
А навеки оставили след.
Забываю. Но рано ли, поздно ли
Память свой размотает клубок.
Ах, колёса, колёса обозные,
До чего всё же след ваш глубок!
Сколько дней уже подряд
В нашем маленьком посёлке
Для воюющих солдат
Взад вперед снуют иголки.
Это шьют фуфайки, куртки,
Подшивают душегрейки
Украинки и удмуртки,
Белоруски и еврейки.
Вяжут варежки в подарки
Тем, кто на передовой,
Две худых седых татарки
Из квартиры угловой.
В леспромхозе на Урале
Деревянный длинный дом.
Как в интернационале
Жили мы в бараке том.
Сколько разных нас - раскосых,
Русых и черноволосых -
Там под крышею одной
Было согнано войной.
Но единственного цвета
Кровь лилась на фронте где-то
Наших братьев и отцов,
Наступающих на Висле,
Бьющих подлого фашиста
Чтоб добить в конце концов.
Будка с вывеской "Утиль"
за воротами большими.
По жаре, глотая пыль,
к этой будке мы спешили.
За тряпье, за лом цветной,
за ненужные бумажки
получали по одной
"золотой" переводняшке.
Ах, какая благодать -
намочить листок немножко
и изнанкою прижать,
пальцем скатывая крошки.
Мокрой краскою горя,
плыл с царевичем бочонок.
На плече богатыря
проявлялся кот учёный.
Пальцем взад-вперёд вожу,
окунаю листик в кружку.
Сказку я перевожу -
как через ручей старушку.
На перроне с флажками дежурные мокнут.
И тебе, замолчавшей, не сразу уйти,
И пока перестуки на стыках не смолкнут,
Простоишь на обсыпанном шлаком пути.
В сигаретном дыму, в бесплацкартном вагоне,
К чемодану соседа спиной прислонясь,
Сквозь окошко гляжу, а колхозные кони,
Наклонившись к земле, исчезают из глаз.
От плетней и до рук журавлей деревянный,
Мой посёлок скрипит поутру, не спеша.
Колокольцы роняет в дорожном бурьяне,
Гонит стадо под крики босых пастушат.
Равнодушен паромщик, меня не узнавший,
И чужая ватага над речкою Лып.
Не такой уж я старый. Ну, разве что старше
Этих лип.
Здесь на граните солнца блики.
Оград отточенные пики
Немое воинство несет.
Куда идти ему отсюда,
Нам знать не велено покуда,
И все пророчества не в счет.
Я с непокрытой головою
По-волчьи про себя повою
И про себя же промолчу.
Скажу спасибо папе, маме.
Их просветленными глазами
Я душу темную лечу.
Елена Мудрова (1967-2024). Люди остаются на местах[Было ли это – дерево ветка к ветке, / Утро, в саду звенящее – птица к птице? / Тело уставшее... Ставшее слишком редким / Желание хоть куда-нибудь...]Эмилия Песочина. Под сиреневым фонарём[Какая всё же ломкая штука наша жизнь! А мы всё равно живём и даже бываем счастливы... Может, ангелы-хранители отправляют на землю облака, и они превращаются...]Алексей Смирнов. Два рассказа.[Все еще серьезнее! Второго пришествия не хотите? А оно непременно произойдет! И тогда уже не я, не кто-нибудь, а известно, кто спросит вас – лично Господь...]Любовь Берёзкина. Командировка на Землю[Игорь Муханов - поэт, прозаик, собиратель волжского, бурятского и алтайского фольклора.]Александра Сандомирская. По осеннему легкому льду[Дует ветер, колеблется пламя свечи, / и дрожит, на пределе, света слабая нить. / Чуть еще – и порвется. Так много причин, / чтобы не говорить.]Людмила и Александр Белаш. Поговорим о ней.[Дрянь дело, настоящее cold case, – молвил сержант, поправив форменную шляпу. – Труп сбежал, хуже не выдумаешь. Смерть без покойника – как свадьба без...]Аркадий Паранский. Кубинский ром[...Когда городские дома закончились, мы переехали по навесному мосту сильно обмелевшую реку и выехали на трассу, ведущую к месту моего назначения – маленькому...]Никита Николаенко. Дорога вдоль поля[Сколько таких грунтовых дорог на Руси! Хоть вдоль поля, хоть поперек. Полно! Выбирай любую и шагай по ней в свое удовольствие...]Яков Каунатор. Сегодня вновь растрачено души... (Ольга Берггольц)[О жизни, времени и поэзии Ольги Берггольц.]Дмитрий Аникин. Иона[Не пойду я к людям, чего скажу им? / Тот же всё бред – жвачка греха и кары, / да не та эпоха, давно забыли, / кто тут Всевышний...]