 |
|
ТЯЖЕСТЬ
Когда я был моложе и мог поднимать тяжести, Ельцин сказал: берите суверенитету, сколько унесете.
Народ это понял правильно и начал нести. Кто сколько сможет. Что не могли унести, увозили. Машинами. Вагонами. Эшелонами.
Вот и у нас на оптовой базе начальство стало делать хитрую инвентаризацию. Перед приватизацией. Ну а людям, как помнится, - по две "Волги"...
Завскладом Сонька в боксе для запчастей писала и считала. Семь оболтусов подтаскивали и оттаскивали. Списывалась партия запчастей для тяжелой техники. Завернутые в бумагу детали бросали в ковш автопогрузчика, а он поднимал и вываливал в кузов самосвала - все в чермет.
На полу валялась сотня слесарных тисков, крашеных серебрянкой.
Я мигнул Витьке-погрузчику: "Тисочки надо". Витька почесал под шляпой-сомбреро, дырявой, промасленной, в которой работал даже зимой: "Кидай в кабину погрузчика, у меня в боксе заберешь".
Я жил в полутора километрах от базы. Проездной дороги через рельсы не было. Пришлось тащить тиски пешкоря, на плече, килограмм двадцать будет! Но оно в Рассее - как? Своя ноша не тянет. Радостно было нести-то!
Спросят, зачем мне тиски?
А надо!
У меня много чего в сарае. И все надо. Вдруг чего. А тут - вона!..
В те годы все потихоньку таскали. Мужики признавались: если не прихвачу чего с работы, болею.
Положил тиски в сарае. Утром прихожу на работу. Вызывает начальник базы, Савелий Матвеич.
И без гнева так говорит:
- Ты вчера тиски у Соньки скоммуниздил. Ни-ни-ни!.. Не отпирайся даже. Все знаю, все понимаю. Так вот. Ты лучше их принеси, если не хочешь осложнений. А то Сонька хочет заявление в милицию писать.
У меня лицо запылало. Нет, не от стыда. А что стыдится? Сонька сама тоннами ворует. Да и сам Савелий Матвеич недавно партию овчинных тулупов, что для вахтенных в Уренгое предназначались, в местный бутик отвез. Он нам прямо так и говорит: буду наказывать не за то, что украли. А за то, что попались.
И не жаба меня заела. Хрен с ними, тисками!
А жег вопрос: кто предал!?
"Ладно, говорю, Савелий Матвеич, принесу тиски."
И на другой день попер. Конечно, там было уже не двадцать кг вчерашних, облегченных наполовину радостью. А в несколько раз больше. Тяжелей было не оттого, что домой бежал под горку, а обратно корячился на подъем. И опять же, не от жадности. Нет.
От обиды!
Богатырь Святогор носил в кульке тяжесть земли русской. А я нес на плече груз всей человеческой подлости! И чуть не плакал от досады...
Еще вчера от Савелия я к Витке кинулся. "Кто? - кричу. - Кто?! Ведь нас семеро было. И все свои. Может, крановщик новенький, он тоже рядом стоял?" - "Хуртя? Не-ет, говорит Витька. Хуртю грузчики еще с речного порта помнят."
Раз Витька сказал, значит, не Хуртя. Витька - рубаха парень, все к нему тянулись. Еще он нравился тем, что очень похож на певца Юрия Антонова. Так похож, что даже Витькина родная мать не отличала. Как-то приехала к нему в гости, а у Витьки на телике - портрет Антонова. Мать глянула и говорит: "Ба, у Витьки костюм-то какой хороший! А я и не знала..."
Я Витьку так и звал: Юра. Обниму за плечо и ласково так скажу: "Ну что, Юра, в буру? Или козла забьем?"
Вместе мы работали долго. Выручали друг друга. Он пил, бедолага. Взаймы все брал. " Что ж, говорю, Витя, видишь: рупь писят у меня. Давай пополам: мне - на втрое и тебе - на стакан."
Любил он меня тоже, уважал.
Лет через восемь стали нас готовить к сокращению. Последние дни приходим на работу, работаем и как бы прощаемся. Мало нас осталось. Соловей с похмелья под стол полез - червонец померещился, и там навеки с инфарктом остался. Бутя пьяный свалился с вагонного буфера, и его тихо составом перерезало. Остальных добили инфаркт и цирроз...
А Витька еще крепкий был, русые волосы на плечах вьются. Ну, точно Антонов, только не поет.
И вот моя очередь увольняться. Купил водки, пьем с бригадой. Базар-вокзал. Мы с Витькой в раздевалке на лавке сидим. И вдруг он говорит:
-Знаешь, чо...
- Чо?- отвечаю, - Юра?
- Помнишь тиски-то?
- Ну.
- А ведь это я тебя тогда продал, - признается он.
В голове у меня разом все помутнело, в ушах аж звон пошел.
"Как!? - думаю - молчи! не ты, не ты!" - как Алеша Карамазов душой от слов его шарахаюсь.
А он глубже режет:
- Я, я сволочь... Мы ж тогда только устроились, я тебя и не знал толком. А Сонька мне взаймы давала.
Перебиваю я его, глушу. Мол, давно прошло...
А он опять:
- Не могу. Все годы страдаю.
Долго он еще чего говорил. А потом, когда оба страдать устали, вздохнул и подвел резюме:
- Вот признался. И будто скинул с души тяжесть...
"Как же?"- сокрушался я, возвращаясь домой. Да, с Сонькой он был вась-вась, давала взаймы и еще, говорят, кое-чего давала. В своем кабинете. Она будто на столе, стоя, пишет, а он будто сзади диктует и все поверх занавески в окно смотрит - кули в высоких штабелях считает. Заодно со знакомыми здоровается.
Я не верил, молод был и стыдлив. Как-то ищу его, а он - в окне. Над занавеской торчит. Снял сомбреро и помахивает мне в знак приветствия, а сам, точно ковбой в седле, покачивается. Я закричал с улицы: куда выгружать-то? И тут под ним, будто лошадь, заржал кто-то...
Смешливая Сонька была-то.
Вот так. Он признался - и теперь я ношу его тяжесть. Вспомню, и тяжело. Ведь обожал я его. И теперь обожаю.
Где он теперь - не знаю. Жив ли? Все другие мои напарники не дожили и до сорока.
Для национального сознания это тоже, милые мои, тяжесть.
13 ноября 2010 г.
© Айдар Сахибзадинов, 2010-2023.
© Сетевая Словесность, публикация, 2011-2023.
НОВИНКИ "СЕТЕВОЙ СЛОВЕСНОСТИ" Михаил Бару: Концерт для двух гобоев с оркестром [На завтрашнее утро, друзья, назначена психическая атака нашего отдельного, орденов Мандельштама и Бердяева, батальона московской интеллигенции...] Эмилия Песочина: Звёзды, яблоки, дожди [Вот и нанизан рассыпанный бисер / Слов на непрочную ниточку строчки. / Все мы рифмованных криков лоббисты. / Лига дошедших до ручки, до точки.....] Анна Арканина: Мы – лишь звуки [Стихи тихи – их время поглощает. / Восходит пустоглазая луна. / Войну в меня старательно вмещают, / но вся не умещается она...] Андрей Бычков: Достопочтимый директор [Четыре профессора выстрелили из четырех пистолетов четырьмя пулями. Одна из них попала мне в голову, и я побежал...] Андрей Мансуров: Щенок акулы [Крохотные зубки не казались опасны – не больше, чем плоскогубцы: пока не сунешь пальчик и не сожмёшь, больно не будет!..] Сергей Пахомов: Ощущение пустоты [Прошу у жизни малость, став проще и мудрей: / Чтоб клёна ветвь касалась никчёмности моей, / Чтоб листья шелестели резные надо мной / В забытом богом...] Читайте также: Владимир Алейников: Посреди междувременья | Изяслав Винтерман: Стихи из книг | Андрей Галамага: Портрет отца | Александр Грановский: Импланты: и Сэнсей | Надежда Жандр: Время ждёт, играя тетивой | Владимир Мялин: На шпалерах осени | Елена Севрюгина: В поисках своего кита: О книге Нины Баландиной "Поплавки стихов" | Ольга Кравцова: "Не стенать на прощанье и влюбляться навек": о поэзии Александра Радашкевича | Андрей Мансуров: Начистоту – о рассказах А.И. Куприна | Алексей Миронов: Сомнительный автограф | Леонид Негматов: Улица Леннона | Айдар Сахибзадинов: Третья осень в Урюме | Георгий Чернобровкин: Качание эпох | Динислам Алтынгузин: Когда закончится поэзия | Сергей Арутюнов: Вот в этих самых днях
|