Зимовать, прослывать угрюмцами и вралями.
Никогда не знать, что к чему: где истина, где Платон?
И выслушивать молча от январей с февралями:
После нас - хоть потоп.
По степям, где тянутся к небу ЛЭПов стальные лапы,
кочевать, звереть и не чаять судьбы иной.
Только ждать, чтоб разверзлись скорее небесные хляби,
и никто бы не спасся, слышишь? Молчи - не Ной!
А когда зальет с головой и для верности тьмой привалит,
рухнуть навзничь, чтоб рыбкам небесным клевать ловчей,
и глядеть, захлебнувшись, как в сторону гор уплывает
молодой полумесяц - ничейный пустой ковчег.
Баюшки-бай. Сны твои сочтены.
Вещие дни, дожди, города, года,
белые ночи, очи черным черны -
сгинут, уйдут и не скажут тебе куда.
Палец - в висок. Но поздно крутить винты,
жизнь наводя на резкость, как окуляр.
Были белы снега, небеса чисты -
все, что не пропил март, апрель прогулял.
Баюшки-бай. Запертый с четырех
года времен - сторон - в четырех стенах,
из того, что имел, многое ли сберег?
Баюшки-бай, смертные. Гутенахт.
Выйдешь на кухню, заваришь себе чайку,
глядя, как плети дождя пустоту секут.
Поздно. Уж если кто-то рванул чеку,
все остальное - просто вопрос секунд.
Вспыхнет - помедлит мгновение - громыхнет.
И застынет, как вкопанный - руки вверх -
город в окне. Выдохнет и махнет
залпом чашу сию в ночь на страстной четверг.
Передумай, декабрь, Луну ледяную любить.
Убаюканный скрипом еловым,
как рыбарь с небогатым, но верным, былого уловом,
возвращайся домой, повторяй: "Раз овца, два овца..."
И из темных глубин
чуть задремлешь, без оклика, сами
невредимые временем звери с твоими глазами
побегут на ловца -
На тебя. Погляди, как беспечен их бег,
как их след на глазах порастает
синевою - быльем. Точно так же однажды растает
без следа эта белая боль,
что известна под именем "снег".
И другая - по имени "память".
И в такой вышине, что оттуда бы падать и падать
(а отсюда - глядеть) загорится звезда над тобой.
Это в белом конверте
Ему пишет зима.
Обещанье бессмертья -
содержанье письма.
А. Кушнер
Сгинули (мелькали, ускользали)
с глаз долой московские осколки.
Едут облака на верхней полке
литерным до города Казани.
Шевеля зелеными вещами,
наша жизнь в окошке пролетает.
Оборвать погоны и приталить -
в самый раз сгодится для прощаний.
Что ж тут непонятного, родная?
Не спасают ратников доспехи.
И горят, как шапка на Казбеке,
облака, летящие над нами.
Скоро ветер сделается буен,
и вернутся с мокрыми глазами,
чистый листик теребя в конверте,
облака, обласканные бурей,
облака, летящие за смертью
по пустым сентябрьским казармам...
Синим по серому, ветреной тиной, тенью,
между домами, подобно слепому растенью,
полупрозрачной медузою невесомой
вьется пакет, юго-западным ветром несомый.
Крутится, вертится, хочет упасть, боится:
Знаю тебя - кормильца тире поильца -
схватишь, набьешь лучком и картошкой с рынка,
пообрываешь ручки, загубишь крылья.
Лучше уж небо, лучше земля с овчинку.
Чувствуешь в воздухе новой весны горчинку?
Ветер скоромный гудит над землею постной.
Слушай меня: спасайся, пока не поздно.
Будет: небо качнется, прольется на земь.
Юго-западный ветер придет за нами
издалека. Как же ему откажем?
Юго-западный ветер придет за каждым.
Во Влюблино, в Очертаново, в Необуто-
во юго-западный ветер ворвется, будто
сумасшедший родственник, запертый на ночь в темной,
белым прошедшим временем заметенной.
"Что теперь с нами будет?" - вотще долдоним.
Зернам на белой, протянутой вверх ладони -
холодно. Впрочем, чего же и ждать от ветра?
Будет все что угодно, кроме ответа.
Станет страшнее, жальче, земней, древесней.
Канет во мгле целлофановый буревестник,
только мелькнет, сумняшеяся ничтоже,
надпись "Спасибо за..."
Мы живем на сквозном блатняке по колено в зыбях
и ни яблок, ни песен не держим в дырявых зубах.
Так что, спой мне на все времена, про любые края:
Ни хрена не Гренада моя!
Негренада моя...
У моей у Гренады не сохло вино на губах,
и под утро сквозь сон за окном голосила труба.
А теперь, как ни глянешь - серо, что ни сон - о плохом.
Подвяжите мне рот оренбургским пуховым платком.
Старый кореш - подъездный горнист - не за здравие пей.
К черту пыльный карниз, что вцепился в меня, как репей!
Мы стоим на краю, под собою не чуя двора.
Прощевай, говорю...
Как куда? Помирать, камерад.
Потому что мы думали "завтра", а жили вчера.
Потому что слеза точит камень не хуже червя.
Потому, что моря не горят ни с какого конца.
Айдар Сахибзадинов. Жена[Мы прожили вместе 26 лет при разнице в возрасте 23 года. Было тяжело отвыкать. Я был убит горем. Ничего подобного не ожидал. Я верил ей, она была всегда...]Владимир Алейников. Пуговица[Воспоминания о Михаиле Шемякине. / ... тогда, много лет назад, в коммунальной шемякинской комнате, я смотрел на Мишу внимательно – и понимал...]Татьяна Горохова. "Один язык останется со мною..."["Я – человек, зачарованный языком" – так однажды сказал о себе поэт, прозаик и переводчик, ученый-лингвист, доктор философии, преподаватель, человек пишущий...]Андрей Высокосов. Любимая женщина механика Гаврилы Принципа[я был когда-то пионер-герой / но умер в прошлой жизни навсегда / портрет мой кое-где у нас порой / ещё висит я там как фарада...]Елена Севрюгина. На совсем другой стороне реки[где-то там на совсем другой стороне реки / в глубине холодной чужой планеты / ходят всеми забытые лодки и моряки / управляют ветрами бросают на...]Джон Бердетт. Поехавший на Восток.[Теперь даже мои враги говорят, что я более таец, чем сами тайцы, и, если в среднем возрасте я страдаю от отвращения к себе... – что ж, у меня все еще...]Вячеслав Харченко. Ни о чём и обо всём[В детстве папа наказывал, ставя в угол. Угол был страшный, угол был в кладовке, там не было окна, но был диван. В углу можно было поспать на диване, поэтому...]Владимир Спектор. Четыре рецензии[О пьесе Леонида Подольского "Четырехугольник" и книгах стихотворений Валентина Нервина, Светланы Паниной и Елены Чёрной.]Анастасия Фомичёва. Будем знакомы![Вечер, организованный арт-проектом "Бегемот Внутри" и посвященный творчеству поэта Ильи Бокштейна (1937-1999), прошел в Культурном центре академика Д...]Светлана Максимова. Между дыханьем ребёнка и Бога...[Не отзывайся... Смейся... Безответствуй... / Мне всё равно, как это отзовётся... / Ведь я люблю таким глубинным детством, / Какими были на Руси...]Анна Аликевич. Тайный сад[Порой я думаю ты где все так же как всегда / Здесь время медленно идет цветенье холода / То время кислого вина то горечи хлебов / И Ариадна и луна...]
