миновало время грозно,
будто два часа назад
солью каменной морозной
не палили в шумный сад,
не бросали комья глины
в огородные ряды...
треск распоротой холстины,
запах скошенной воды,
канителевой зарницы
разлохмаченный стежок...
мягкая кошачья птица
дует в глиняный рожок,
повторяет монотонно
колыбельные азы
тихой куколке-бутону,
волчьим веткам дерезы -
чтобы жили-вырастали
в перекатном шапито,
небеса в пути латали,
ненадолго - ну и что,
чтобы ехать им и ехать -
пусть и с места не сходя -
до тенистого ореха,
до беззвучного дождя,
до холодной белой пули
в затворенное окно...
Так тепло и сладко на дворе,
будто бы к висячей медоварне
солнце в бархатистой кожуре
притащили ангельские парни,
и варили, как на Рождество,
прятали с припевкой скоморошьей
сахарные ломтики его
в крынку с молоком коровок божьих.
Вот оно стекает - по груди,
по её заплатанной изнанке,
а вокруг - куда ни погляди,
скачут саранчовые тачанки,
не желая южных палестин,
но скорбя о разорённых гнёздах,
ворон, одинокий цепеллин,
тяжко продирается сквозь воздух.
Сколько жизни вымахало тут
и стоит, и ждёт, страшась, Обжинок...
Словно небеса, темнеет пруд
с жёлтыми копытцами кувшинок:
он беззвёзден, безъязык и глух,
но наполнен трепетом до днища:
как волчата, подбирая мух,
карпы подрастающие рыщут.
Таять бы и таять, как драже,
за щекой, почти что человечьей,
и не вспоминать, что жить уже
незачем, а скоро будет нечем, -
чтобы перед тем, как лечь в кровать
посреди заледенелой чащи,
тем, кто остаётся зимовать,
стало, как тебе, теплей и слаще.
шли, не щёлкая кнутом,
не трубили в рог -
утащили под холстом
солнечный пирог,
тополиным помелом
крошки размели -
чтоб за краденым теплом
люди не пришли.
ни огня в округе нет -
разожгли дымарь.
слева свет и справа свет -
лампа да фонарь,
два стеклянных пузырька -
молоко и лёд...
подкормить бы мотылька -
где-то он живёт?
если спишь, крыластик - спи,
глаз не открывай.
на зубах зимы скрипит
чёрствый каравай,
пусть грызёт, ломая клык
о припёк сухой,
и царапает язык
мёрзлой шелухой.
только глянет первоцвет
из ланских стеблей -
испекут нам новый свет,
прежнего белей.
будет сладко и тепло
и беспечно в нём -
и расправится крыло,
смятое огнём.
Звери непраздны, недолги и хороши -
злом и добром не отравленный перегной.
Глину согрели в ладонях, шепнув: дыши,
четвероногим не будет земли иной.
Но иногда, поперёк вековой судьбы,
что-то случается - ведомо, не одну
душу звериную подняли на дыбы,
ростом переназвали хребта длину
и повелели распяленной ввысь - иди,
прямохождения одолевая боль...
Так вот и ходится - странно и вопреки,
шествуя над травой, а не в ней ползя.
Медленны лапы, обутые в башмаки,
на четвереньках привычнее - да нельзя.
Люди, не знающие: иногда живой -
лишь на отмеренный срок, а не на века, -
не понимают молчание или вой
из-за пределов привычного языка
и попрекают: натешился, а теперь
в лес убирайся, и там на луну ори...
Только кровит она, если ты снова зверь -
ладонка человеческая внутри.
не открывая дверь, из темноты
войдёт в тепло, подует на цветы
и у кого-то за порогом спальной
беззвучно спросит: кажется, уснул?
к постели пододвинет венский стул
и сядет, уложив подол крахмальный.
закрыв глаза, зачем, дитя, не спишь?
ты сверток, тишина, ночная мышь,
попавшая в черничное варенье...
зачем следить - до радуги в ушах -
как замедляет равномерный шаг
пугливая капель сердцебиенья?
зачем пытаться вырваться, когда
она не причинит тебе вреда?
дорога в гору, далеко до смерти.
усни же - и в почтовое трюмо
она тебя отпустит, как письмо
в другую жизнь надписанном конверте.
Видишь ли сквозь хмарную тряпицу,
свет мой солнце: испуская крик,
птица пустельга за белой птицей
гонится - и схватит через миг?
Мураву озябшую щипая,
чабана не слышат рогали...
Темнота по капле проступает,
словно кровь, сквозь трещины земли.
Смирному скоту насыпав дерти,
отошёл хозяин посмотреть,
как на Ратхаусплац смешные черти
будут сквернословить и гореть:
и захочешь - не проскочишь мимо
весело гудящего огня...
Только слышно из сплошного дыма:
"где ты, Батько? слышишь ли меня?"
Свет мой солнце, отнятое силой
у земли, холодной и сухой, -
пробегает снег неугасимый
по-над человеческой трухой,
и курится, будто кто-то дышит
из последних сил, безлик и нем,
чтобы уловить во мраке: "слышу!" -
сам уже не ведая, зачем.
Туман стоит, как яблоневый сад,
затылком подпирая потолок,
на горле неба - лунный узелок,
ворчание грача над головой...
Пожалуйста, застань меня живой.
Условных наклонений вышел срок -
отчаливает в море катерок,
и выкликают с тинистого дна
пока ещё не наши имена.
Издалека расслышится едва,
какие мотыльковые слова
летят на свет из нежности, пока
в гортани нет воздушного платка...
Законы не меняют - аз воздам.
Расселят по раздельным городам
в пространстве без дорог и без концов -
под крылышки любимых мертвецов,
и мир наступит, именно такой,
как и мечталось: воля и покой.
Не сводится баланс, провис итог...
От жизни остаётся лоскуток,
но по сусекам есть ещё мука
для пряничной избы и колобка -
полжмени ржи, полжмени ячменя...
Айдар Сахибзадинов. Жена[Мы прожили вместе 26 лет при разнице в возрасте 23 года. Было тяжело отвыкать. Я был убит горем. Ничего подобного не ожидал. Я верил ей, она была всегда...]Владимир Алейников. Пуговица[Воспоминания о Михаиле Шемякине. / ... тогда, много лет назад, в коммунальной шемякинской комнате, я смотрел на Мишу внимательно – и понимал...]Татьяна Горохова. "Один язык останется со мною..."["Я – человек, зачарованный языком" – так однажды сказал о себе поэт, прозаик и переводчик, ученый-лингвист, доктор философии, преподаватель, человек пишущий...]Андрей Высокосов. Любимая женщина механика Гаврилы Принципа[я был когда-то пионер-герой / но умер в прошлой жизни навсегда / портрет мой кое-где у нас порой / ещё висит я там как фарада...]Елена Севрюгина. На совсем другой стороне реки[где-то там на совсем другой стороне реки / в глубине холодной чужой планеты / ходят всеми забытые лодки и моряки / управляют ветрами бросают на...]Джон Бердетт. Поехавший на Восток.[Теперь даже мои враги говорят, что я более таец, чем сами тайцы, и, если в среднем возрасте я страдаю от отвращения к себе... – что ж, у меня все еще...]Вячеслав Харченко. Ни о чём и обо всём[В детстве папа наказывал, ставя в угол. Угол был страшный, угол был в кладовке, там не было окна, но был диван. В углу можно было поспать на диване, поэтому...]Владимир Спектор. Четыре рецензии[О пьесе Леонида Подольского "Четырехугольник" и книгах стихотворений Валентина Нервина, Светланы Паниной и Елены Чёрной.]Анастасия Фомичёва. Будем знакомы![Вечер, организованный арт-проектом "Бегемот Внутри" и посвященный творчеству поэта Ильи Бокштейна (1937-1999), прошел в Культурном центре академика Д...]Светлана Максимова. Между дыханьем ребёнка и Бога...[Не отзывайся... Смейся... Безответствуй... / Мне всё равно, как это отзовётся... / Ведь я люблю таким глубинным детством, / Какими были на Руси...]Анна Аликевич. Тайный сад[Порой я думаю ты где все так же как всегда / Здесь время медленно идет цветенье холода / То время кислого вина то горечи хлебов / И Ариадна и луна...]
