Радостного мира отраженье -
поздняя печальная пчела -
словно ищет сложное решенье:
выход из сегодня во вчера.
Тени у стекла и звук дрожащий
на границе холода с теплом.
Прошлое гудит и в настоящем -
об стекло, в стекле и за стеклом.
Торжество мокрых дней над сухими,
радость ветреных клавиш и струн
на каком-то своем суахили
молодой воспевает бегун.
По дороге, холодной и долгой,
под зонтом, что дрожит на ветру -
там старушка с пустою котомкой
слышит вдохи и выдохи труб:
тех, далеких, - с огнем и водою,
этих, близких - как встречного взгляд...
А над нею, опять молодою,
одинокие листья летят.
Пожилой меланхолик сидит за рулем
ранней осени, крУжащейся над дорогой,
и шуршащей под шинами взятой в наем,
ныне мокрой - но теплой такой, что растроган
пассажирами всеми - машины: и он,
и невнятный, по счастью, известный ведущий -
в этом воздухе листьев и радиоволн,
в этом лете ушедшем и веке грядущем...
Кто воспевал пленительный закат
кто успевал быть первым до открытья,
кто "Мир-труд-май" кричал с особой прытью -
мы все попали в век, и в миг, и в кадр.
Фотограф щелкнул, и пейзаж затих,
что знает птичка о людском законе
снимающихся - тех, других, на фоне
сменяющихся нас, других, других?..
Когда б не небо, в воздухе ночном
мерцающее нежно и протяжно,
земной млекопитающий о чем
бы говорил, что прочее - неважно,
и ошибался б, это говоря:
ведь прочее - жужжит, лелеет, лает,
молчит, блин, пьет в начале января
и грезит в декабре началом мая.
Идет млекопитающий пешком,
ползет кротом, котом в клубок свернулся -
над облаком светлеет неба ком,
и первым снегом новый день вернулся.
Когда расцвет литературы, блеск метафор и описан водоем,
то криминальные структуры, глухо крякнув в восприятии своем,
растянут руки на природе, чтобы деньги незаконные отмыть,
и бедный автор - трезвый вроде - опять шатается. не знает, как тут быть.
Он так хотел добра и света, и нести по кочкам правильный глагол,
но ни привета ни ответа если нет, и даже более того:
ему рецензию напишет вместо уточки ужасно грубый тип,
и просто жуть какая дышит на природе - рифму к жути не найти,
то для чего не спать ночами, макать перо, клавиатурою стучать -
на крик души чтоб отвечали, лишь только те, кому б не надо отвечать?
...Хоть нет ответов на вопросы, пусть избежит болотной тины водоем:
нетрезвый автор, клюнув носом, остался вновь со всей вселенной вдвоем.
В поезде - ну и фрукты:
юные, злые, большие.
Цифры важнее чем буквы, -
случайно они решили.
Они говорят так громко,
как будто хотят истерики.
Движется поезд по кромке
им неясного берега.
Фрукты глядят на дорогу -
весело, нервно, беспечно.
Буквы - к слову, к итогу.
Ряд цифр - ведет в бесконечность.
Хмурое небо повисло над хмурой Землей,
капли стучат, растекаются, спорят и скачут.
Люди за стенкою песню поют: "Ой-ой-ой:,
песню другую потом: "Ой-ой-ой", - но иначе.
Филателисты прижались макушкой к окну,
и нумизматы к окошку макушкой прижаты,
только подумают мысль какую одну,
тут же другой мысли всем коллективом не рады.
И акробат, и профессор - на их головах
волосы дыбом, но каждый - иллюзией движим -
рыжий ли, белый ли клоун изящней в словах?
Кто президентом быть должен - седой или рыжий?
Если и есть в этот вечер невольный покой,
гул голосов монотонных все более пылок.
Чешет левша свой затылок не правой рукой,
да и правша ведь не левою чешет затылок.
То ли табличку повесили: "Переучет" -
там, на окошке божественной вечности дальней,
то ли убрали ее - вот и время течет,
и протекает, как ванна соседей скандальных.
Сейчас все так разделены -
по видам спорта, лигам наций,
границами внутри страны,
страницами с одним абзацем...
Одни кричат: "Не это мы...",
другие шепчут: "Мы - не это!".
"Мы отделяем свет от тьмы",
"Нет, мы отделим тьму от света".
А тот, кто сядет в самолет,
от безобразья к безобразиям
летящий, - если не уснет,
то обратит вниманье разве он:
внизу - корова на мосту,
меланхолична и приветлива,
соединяет высоту
другого берега и этого.
Солнце медленно садится за соседний магазин,
над которым - то ли птицы, то ли человек один.
Он не то чтобы летает в наступившей темноте -
не из птичьей он ведь стаи, очертания не те -
и не то чтобы крылат он в час глобальности эпох,
и не то чтобы расплатой завершался каждый вздох,
и не то чтоб он затерян в плоскостях координат -
просто отворил он двери и все окна на закат.
Там шуршал дрожащий воздух, и шептал, и шелестел.
и раскачивал все звезды на единственном листе.
В магазине все продукты: торт, соленый огурец,
и его откроет утром недоспавший продавец.
Он не будет торопиться, взгляд отмерит высоте,
где мелькнуло - что ли, птица? очертания не те
...И, ему нe отвечая, что он там вообразил,
солнце свежими лучами освещает магазин.
У художника Петрова ноет зуб, болит душа -
хоть казалось: что ж такого - жизнь проходит не спеша,
за каким-то поворотом исчезает чья-то тень...
А с дантистом Рапопортом страшно встретиться и лень -
тот сидит у бормашины и со злобною тоской
ищет новые причины не найти душе покой,
хоть в розетку вроде крепко бормашина включена, -
а за стенкой спит соседка, до локтя обнажена.
Ей приснился повар Гиви, а в руках его - кинза,
а в ногах как будто гири - значит, двинутся нельзя,
он искусство обожает - и мозоли, и успех,
а жена его рожает независимо от всех,
а Петров глядит сквозь стену, как склонился этот день:
над окошками Вселенной появилась чья-то тень...
Я помню, когда Леонард Пелтиер
и Анджела Девис
страдали - за них был любой пионер.
Куда это делось?..
А ежик, облитый флаконом чернил,
стал синим и плакал,
и к нам на собранье во сне приходил
таинственным знаком.
Мы с Хайдером вместе - голодным! - вдвоем
читали газету -
и макулатура, и металлолом -
исчезло и это.
Но помню - был ФЭД, и заснеженный март -
восьмое! - и астму,
и не было цвета у контурных карт,
и красным был галстук...
Очки голубые, засвеченный кадр,
реальность и грезы,
и нашей нелепой эпохи закат,
и синие слезы.
Айдар Сахибзадинов. Жена[Мы прожили вместе 26 лет при разнице в возрасте 23 года. Было тяжело отвыкать. Я был убит горем. Ничего подобного не ожидал. Я верил ей, она была всегда...]Владимир Алейников. Пуговица[Воспоминания о Михаиле Шемякине. / ... тогда, много лет назад, в коммунальной шемякинской комнате, я смотрел на Мишу внимательно – и понимал...]Татьяна Горохова. "Один язык останется со мною..."["Я – человек, зачарованный языком" – так однажды сказал о себе поэт, прозаик и переводчик, ученый-лингвист, доктор философии, преподаватель, человек пишущий...]Андрей Высокосов. Любимая женщина механика Гаврилы Принципа[я был когда-то пионер-герой / но умер в прошлой жизни навсегда / портрет мой кое-где у нас порой / ещё висит я там как фарада...]Елена Севрюгина. На совсем другой стороне реки[где-то там на совсем другой стороне реки / в глубине холодной чужой планеты / ходят всеми забытые лодки и моряки / управляют ветрами бросают на...]Джон Бердетт. Поехавший на Восток.[Теперь даже мои враги говорят, что я более таец, чем сами тайцы, и, если в среднем возрасте я страдаю от отвращения к себе... – что ж, у меня все еще...]Вячеслав Харченко. Ни о чём и обо всём[В детстве папа наказывал, ставя в угол. Угол был страшный, угол был в кладовке, там не было окна, но был диван. В углу можно было поспать на диване, поэтому...]Владимир Спектор. Четыре рецензии[О пьесе Леонида Подольского "Четырехугольник" и книгах стихотворений Валентина Нервина, Светланы Паниной и Елены Чёрной.]Анастасия Фомичёва. Будем знакомы![Вечер, организованный арт-проектом "Бегемот Внутри" и посвященный творчеству поэта Ильи Бокштейна (1937-1999), прошел в Культурном центре академика Д...]Светлана Максимова. Между дыханьем ребёнка и Бога...[Не отзывайся... Смейся... Безответствуй... / Мне всё равно, как это отзовётся... / Ведь я люблю таким глубинным детством, / Какими были на Руси...]Анна Аликевич. Тайный сад[Порой я думаю ты где все так же как всегда / Здесь время медленно идет цветенье холода / То время кислого вина то горечи хлебов / И Ариадна и луна...]
