Словесность

[ Оглавление ]








КНИГИ В ИНТЕРНЕТЕ


Наши проекты

Теория сетературы

   
П
О
И
С
К

Словесность


Стихотворения и поэмы



        ХОЭФОРЫ

        (Dis manibusque sacrum)


          Подлинно, человек ходит подобно призраку...
          Пс. 38, 7    


          Дал обещанье безжизненно веющим теням усопших:
          В дом возвратяся, корову, тельцов не имевшую, в жертву
          Им принести и в зажжённый костёр драгоценностей много
          Бросить...
          "Одиссея", XI, 29-30




          I

          Снова у моря живу, ласкаю мёртвые книги,
          слышу движение злаков в моей непогасшей крови.
          Знаю - встаёт на лицо тень неблизкого Бога.
          Сладко и совестно мне так обратиться к Нему:

          - Пастырь годов многострунных, въелся в печень прах Вавилона.
          Воздух Ассирии где? Где Иудеи шаги?
          Тщетно в сетях человечьих буквы Твои попадались, -
          страшные буквомечи, редкие буквокрюки...

          В день появленья воскресный сел я на камень прямее.
          Родина жёлтая, Крым, или я вижу стекло?
          Неосторожен во всём, книгу прикрыть не умея,
          сплю я напротив себя. Тело за спину ушло.




          II

              То в пыльном поле час; то в левой пятке свет;
          то юбка на закат летит от поцелуя;
              то примечаю: Бог - белеет из газет,
          из ежедневных букв людских имен пустуя.
              Как будто к декабрю срезая эти дни,
          до дома провожу Софию небольшую -
              не зажигалкой лечь, не зёрнышком одним,
          но небом на стекле, куда себя дышу я.
              Что ж, Ангелом ноги дорогу освещать
          дороже, чем скакать у барышни знакомой
              или искать число, разлитое в вещах,
          и Аполлона грызть перед его иконой.
              Я старец молодой: ума не поверну
          на дымолистный лавр и брачные чертоги...
              Но тень моя близка! и за неё начну
          в блаженной пустоте обманывать о Боге.




          III

          Вдруг телевизор сказал, что распят Дионис...
          Слушай! давай сораспнёмся? Не хочешь? Ну, ладно; не будем.




          IV

          "Поели солнце или не поели?" -
          на зеркало с вопросом потянусь,
          но тёплое в моем качнётся теле,
          когда к стеклу губами прикоснусь.

          И сразу: хoлмы, ласточки и воды,
          блестит в слезах лица учёный брат
          за то, что аппараты и заводы
          он мыслит меньше золота дубрав.

          Нельзя туда ходить, но как же опыт?
          Раздвоенный! о, страшно свят язык,
          припрятанный на кладбище Европы
          в коробках тёмных, философских книг.

          Да, поляков, мы закусили Фебом
          отраву шелестящих мертвецов
          в читальном зале под безлюдным небом,
          не защитившись на пиру отцов...




          V

          Да, по-немецки звать листает тьма пустая
          на смертном западе, в местах святых машин:
          незанятой рукой камену оплетая,
          от роботов куда зарой талант большим?
          А льётся кипарис и тонет стон гитары,
          что можно с девушкой увидеть Коктебель,
          где море-андрогин и остальные пары,
          и ночь ложится в речь, как в гроба колыбель...
          Неверующий Бог всему тебе ответит -
          на мёртвой площади, за полночью пустой
          живая лира бьёт и, отцветая, светит
          пеплошумящей чёрной желтизной.




          VI

          "Здравствуй, учитель!" - "И ты". - "А кто наверху... Там?" - "Не помню".
          "Разум есть у меня!" - "Это Гермес Трисмегист".
          "Может, поклонимся?" - "Что ж..." - "Ещё в этом теле?" - "А жертва?"
          "Книжечка". - "Ну, покажи..." - "Вот". - "Это Лосев?! Отстань!"




          VII

          Кто в хлеб стыда входил своих учеников,
          кого субботний дым размыл до половины,
          тому перепадёт ладонь квадратных слов,
          которую принёс потомок некрасивый.

          Вот в слово мутное продёрнут человек,
          чтоб слышать ночь, и сад, и милый звон трамвая.
          Неосвящённый дом держа на голове,
          он прыгает во рту, сестрицу подзывая.

          А дома - тихий шум в тетрадке чуть забыт.
          Полез бы на кровать, но понял: из столицы
          назавтра ждать гостей с плечами нереид,
          с вестями длинными, как пролетают птицы...




          VIII

          Руки свои расцелую, плачу, жалею меня, -
          мол, Ориген и Плотин безразличней пальцев любезных...
          Верю, что плоть моя храм, не достойный огня:
          как же в груди у него может дымить бесполезно?

          Целое сердце, остынь... Вспомни, я лёгок и слаб,
          встретил Деметру в метро, поговорили о многом...
          Сердце! тебя тяжелее только потеря весла
          там, на подземной реке, перед всепляшущим Богом.

          Ногтем бессмертен одним, сам не простое число,
          кикликов стих, замирая, считаю, как чётки;
          пробую эхо себя: темножужжание слов,
          устного мёда капель, Ермия крылья-трещотки...

          Музу поймал. Но зачем?! чтоб помелькала навек?
          Лучше с еврейкой сестрой правду сыскать у Филона.
          Лучше молитва и пост, для чего человек.
          Лучше не спать не уметь, не заселять телефона.




          IX

          Покайся, Карпократ, до радостного утра!




          X

          На милый, как зеница, Илион
              зачем косит заморское копыто,
          Елена узнаёт, впадая в сон
              изгибом речи чёрной, неизбытой.
          Её зрачки найдут лица лицо
              по языку свидетеля слепого,
          и вспомнит мать, способную яйцо,
              родная тьма, подмешанная в слово.
          Так чешуи хватает на глазах:
              то отражает чашу, то браслеты,
          то пустоту, где дышат в паруса
              какие-то влюблённые брюнеты.
          А женовоздух, складчатый эфир,
              не удержать огромным переводом,
          но видит Бог, куда глядит Омир
              из ничего с мигающим исподом.
          Смотри и ты: ни старых на стене,
              ни площади, заставленной народом,
          ни кораблей для крови дальше нет -
              одна во всём, быстрее с каждым годом
          Елена спит, пересыпаясь в прах
              и шевеля внимательные тени
          летейских птиц в парчовых колпачках
              со свитками твоих стихотворений.




          XI

          Троя-матушка . . . . . . . . . . . . . . . .
          . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
          . . . . . . . . . . . . . . . . . . .Троя-святая
          . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

          . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
          как живые . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
          . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
          . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

          . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
          . . . . . . . . . . . . . . . мы трёмся в тебе.




          XII

          Водопроводом не наяда,
          дриады ёлкой нет найти:
          идёт в Коринф глаголов стадо,
          претерпевая по пути.
          Они проснуться засыпают,
          их ночь ума, ага, светла;
          и соль земли не засыпает
          полунебесные тела.




          XIII

          Нет, не к добру я остался ульи свои сторожить.
          Пчёл шевеленье во тьме сердце моё изменяло.
          Долго лежал между снов, звёзды казались умней.
          Что-то я понял в ту ночь, что на рассвете не нужно...

          Мёда сцедив, поутру засобирался в Эфес.
          Только спустился к дороге - тёплого юношу встретил.
          Чёрным расшитый хитон, вместо лица пустота,
          острые руки в ожогах, голос как будто из меди:

          "Я - это ты, Герострат, только в неправильном сне.
          Пчёлам твоим это снится или ты себя просыпаешь -
          разницы нет никакой; всё я закрою лицом,
          ульи свои сохраняя!"
                Я ничего не заметил.




          XIV

          Кто на развалины дачи покойного Пана?..

          Труден в Аркадии нашей особенно вечер:
          музычка мёртвого бога шипит под ногами,
          в душной траве обвивая холмы золотые;
          Хлои щека наплывает и тянется блеском
          влажным, родным... но не блеском глаза прополощет.

          Видел и я свою кровь через тихие веки, -
          долго смотрел, и любовь мне казалась медузой
          там, на закате, в клубящейся комнате зыбкой...
          Вещи двоились, и зеркало смутно вращалось.

          Я понимал: разбежимся; уже для другого
          Хлоя начнёт ниспадать в убывающем свете,
          зеркало тронет лицом - и посыплются стёкла!
          дёрнется камень, последний подарок медузы...

          Камень понравится Хлое: она его спрячет
          и никому не отдаст, никому не расскажет;
          станет одна баловать, и ласкать, и лелеять,
          гладить его, прижиматься - счастливая Хлоя!

          Муж её будущий не осознает убытка -
          он ведь не ходит за нами, не молится с нами
          стен среди рухнувших дачи великого Пана...

          Пусть же приснится тому, кто ни разу здесь не был,
          низкий бесшумный полёт над священной рекою,
          встречные души, подземное слабое небо

          и отражение девочки с тёплой щекою.




          XV

          Когда Орфей венчается с зарёю
          над прошлым городом, где созревает сон,
          под линотип ложится часть бессмертных -
          голодный хор развалин строевых.
          Неразличим на левой стороне,
          подносит Ангел зеркальце к руинам:
          залог сомнамбулических побед...
          Спит брачный пир. Под краской типографской
          лицо жены, в лице - её глаза,
          застигнутые ангельским полётом
          по улицам, великим в тишине,
          как русло пересохшего Коцита...

          Но тень жены отбрасывает тень.
          И эта тень - страшна и знаменита.




          XVI

          Псапфа, что ложем одна,
          зря тебе ждать восполненья -
          вместо него Архилох
          пьёт, опершись на лицо.




          XVII

          О, соберёмся попить с кольцами или друзьями!
          Лысые юноши, эй, влезьте на стулья верхом!
          Музы-кормилицы грудь будем нащупать губами:
          душу и я разведу крепким её молоком...

          Ксюша ли делает мышь, Зоя ли строит ногами,
          ли преисполнен Орфей скрипом и свистом своим, -
          только мерцают слова, путь выстилая словами,
          чтобы, спустившись в себя, вышел опять холостым.

          Сумма девяток, совру, больше, чем Первоединый;
          пятый для третьей что сад, где наступает Эрот,
          отцеподобно неся хлебы, цветы и маслины:
          а на агапу? на пир? - кто-то не я разберёт.

          Так затворимся попеть с братьями или тенями!
          Зрячее темя моё детским украсим венком...
          Музы-язычницы грудь брезжит, качаясь над нами, -
          это и я написал горьким её молоком!




          © Андрей Поляков, 2002-2024.
          © Сетевая Словесность, 2002-2024.





Словесность