Сетевая
Словесность
КНИЖНАЯ
ПОЛКА
Амарок: Или Последняя игра
Ridero
2018
253 стр.
АМАРОК - книга о главных тайнах Сталина, о которых до сих пор не принято говорить. Но и эти тайны тоже часть истории, которую нужно знать, чтобы не совершать новых ошибок.
Книга вошла в хрестоматию: Русская советская российская проза.

АМАРОК
Или последняя игра

Фрагмент

"Настоящая правда всегда неправдоподобна".

Ф. М. Достоевский

1

Он уже давно не видел себя в зеркало и невольно вздрогнул, словно натолкнулся на этот взгляд, который посмел рассматривать его в упор с непозволительного расстояния прицела. Но, как всегда, оказался начеку, на миг, позабыв, где сейчас находится и кто с ним.

Главное, подчинить противника глазами. Особенно, в первые секунды, когда тот еще растерян и не знает, с какой стороны последует удар. Чтобы даже не понял, что удар уже последовал.

Неуловимое движение глаз и губ, и он, Coco, уже другой. Глубокие мор-щины устало перечеркивают лицо, будто кто-то поспешил поставить на нем крест. С тем, портретным, конечно, не сравнить ̶ там художники, лучшие спецы ̶ вся страна, можно сказать, создавала образ, чтобы он вошел в историю на века.

Наверное, сейчас его не узнала бы и родная... Он подумал о матери ̶ хотел подумать... Но увидел, словно припорошенное снегом, лицо своей первой жены, Кето, которая так мечтала стать матерью, но Бог прибрал ее совсем юной, и когда они снова свидятся, он будет уже стариком, беспомощным и дряхлым.

Возможно, это и есть плата за его грехи ̶ жить долго.

Последняя папироса, последняя капля горечи в иссохшем горле ̶ и можно, наконец, уснуть. Потерянно забыться в тревожном сне. Так и уснуть, не раздеваясь, чтобы в любой момент быть готовым ко всему. Чтобы, если Они придут (а Они придут... не могут не прийти) ̶ встретить их во всеоружии: глаза в глаза!

Где-то в глубине ночи проснулись часы и начали сонно отбивать удары. На последнем вздрогнул, отложил погасшую трубку и, словно о чем-то вспомнив, а на самом деле, боясь потерять пока еще смутную и не до конца осознанную мысль, слегка прихрамывая, направился к столу.

Это был большой, зеленого сукна, стол для заседаний. Раньше он принадлежал самому генералу Адрианову ̶ градоначальнику Москвы, потом Троцкий великодушно подарил его Ленину, который просто обожал такие добротные и веские вещи, с их ни с чем несравнимым запахом порядка и тайны.

Легкое нажатие на дубовый завиток, и из стола бесшумно выехал тайник. Здесь хранился архив, где на каждого приближенного имелась своя кар-точка.

Некоторые были пожелтевшими от времени, другие совсем новыми. Много лет он, Coco, собирал эту картотеку власти и сейчас, возможно, в последний раз взирал на главный труд своей жизни.

Выхватил наугад несколько убористо исписанных карточек: Зиновьев-Апфельбаум Гершель Ааронович... Бронштейн-Троцкий Лейба Давидо-вич... Лаврентий Берия... Лазарь Каганович... Ульянов-Ленин... И о каждом из них он знал все (или почти все), о чем они так старались забыть, вытравить из памяти навсегда.

Мало ли у кого какие были грешки.

Рыться в этих карточках, пополнять информацию было его любимым за-нятием. Мог проводить за ним долгие часы, словно играл в одному ему понятную игру и всегда выигрывал.

Кто-то коллекционировал бабочек, он ̶ людей, во всем разнообразии их пороков и слабостей. Жаль только, что нельзя обмениваться отдельными экземплярами с другими коллекционерами (хотя бы с тем же Рузвельтом или с Черчиллем, которые наверняка тоже имели подобные "коллекции").

Но кому нужен старый развратник "Н" или потомственный алкоголик "Е"? Хотя, как говорил его друг юности Гурджиев, порок это обратная сторона таланта. Ибо в каждой силе есть своя слабость. То самое единство и борьба противоположностей, которые правят миром. И каждый правитель должен об этом знать.

В небольшом отделении архива находились несколько пачек денег и подписанные конверты с документами, которые уже давно не имели значения. Но он зачем-то продолжал их хранить, как хранят старые фотографии, чтобы на склоне лет вспоминать молодость, которая уже не вернется никогда.

Впрочем, какая молодость? У революционеров не бывает молодости. Все они, словно меченые смертью, незаметно привыкают презирать жизнь с ее суетой и мелочными заботами, которые только отвлекают от борьбы. Кто-то в этой борьбе, конечно, погибает, но на смену им приходят другие революционеры, которые мечтают сделать мир лучше, а в итоге оказываются в тюрьме ̶ "в школе революции", как называл тюрьму Ленин.

В "школе революции" их научат выполнять приказы.

Георгий Гурджиев называл таких революционеров - "люди-машины", главное - научиться такими "людьми-машинами" управлять. А, точнее - повелевать. Это "повелевание" бывает внешнее и внутреннее. Внешнему ̶ Гурджиев обучил Гитлера.

Но важнее всего - "повелевание" внутреннее. Когда на какой-то миг ста-новишься частью другого человека или... зверя, которого можно в доли секунды осадить в прыжке и заставить, поскуливая, лизать сапог.

Он, Сосо, такие штуки проделывал еще во время своей ссылки в Туруханске. Сначала с собаками и волками, а потом и с самим царем зверей - тигром, с которым однажды столкнулся на тропе.

И хотя у него было в руках ружье, ему и в голову не пришло стрелять. Словно стрелять в самого себя, в свои глаза, такие же внимательные и желтые, которые он... узнал. И они его узнали. Потому что это был он - витязь в тигровой шкуре из Каджети, с которым они рано или поздно должны были встретиться. И это был высший знак. Тигр его признал... и уступил дорогу.

...Взвесил в руке хромированный пистолет-зажигалку, навскидку прице-лился в темный проем окна. В последний миг успел загадать желание и все-таки вздрогнул, когда вместо выстрела из дула выплеснул голубова-тый огонек. Секунду, другую смотрел на него, как завороженный, и только потом позволил себе улыбнуться.

Маленькая элегантная игрушка была с секретом и легко превращалась в пистолет, который мог стрелять такими же элегантными хромированными пульками.

Он не помнил, в каком положении оставил в последний раз таинственный предохранитель, но, к счастью, выстрела не последовало, и это был уже хороший знак.

Абакумов утверждал, что игрушка ̶ единственный в своем роде экзем-пляр. И неповторимый. Ради этой неповторимости и пустил искусного мастера в расход. Словно лишний раз, доказывая его, Сталинское, когда-то брошенное в запале политической борьбы, что незаменимых людей нет.

Нет, то оно, конечно, нет... Надо только поставить человека в условия, чтобы захотел... Очень захотел. Но и мастера другого такого нет.

Блестит, переливается хромированная поверхность. Приятная тяжесть уютно покоится в руке. Все исполнено точно по ладони. Каким-то образом измерили, учли. Иногда ему, Сталину, кажется, что Они знают о нем все и уже давно научились предвидеть каждый его шаг, каждое слово, даже желание. Одного Они не учли ̶ время, которое первым начнет отсчитывать он.

Из денег, поколебавшись, взял всего пачку.

Много это или мало ̶ представлял смутно.

Ленин часто любил цитировать Ницше (" деньги это дерьмо, но дерьмо это не деньги"), и после революции даже попытался (на пару с Троцким) деньги отменить.

Это была катастрофа. Пришлось в срочном порядке вводить НЭП, чтобы хоть как-то заработал рынок, а с ним и остальная экономика.

Но есть вещи посильнее денег.

Даже не понял, как в руках оказалась фотография, которую хранил на са-мом дне тайника. Словно хотел и боялся этой встречи ̶ со своей юно-стью ̶ с Кето.

Маленькая пожелтевшая фотография, словно излучала свет, и чем больше он в неё всматривался, тем больше закрадывалась мысль, что, может, и не было никакого прошлого, а все это сон, как считал его друг Гурджиев. А все люди ̶ это спящие боги, которых надо разбудить, чтобы им подчинилась Вселенная. Тогда каждый сможет совершать чудеса и исполнять желания. Но проснулся всего один бог. Значит, могут быть сны сильнее бога.


2

Тяжелая дубовая панель со скрипом повернулась. Из черного проема дохнуло спертым воздухом подземелья. На секунду замер, прислушиваясь... Нет, скорее всего, показалось.

Он не знал, кто и когда построил этот ход ̶ царь Иван Грозный или еще его бабка, византийская принцесса ̶ Софья Палеолог ̶ знал только, что существует, чтобы понадобиться в случае чего. Еще подумал, что потому и понадобится, что существует.

Ибо все связано со всем. Не будь этого хода, и он не включил бы его в свой план. Может даже, не будь хода, и самого бы плана не было. А так, благодаря ходу, а значит, и Ивану Грозному, история повторяется. И человек повторяется.

Иногда ему и в самом деле казалось, что все уже было, и сейчас он просто повторяет одну из прежних своих жизней. Возможно, того же Ивана Грозного или жестокого (но справедливого) Тамерлана (с которым он даже чувствовал мистическую связь).

Истории нужны повелители, чтобы ускорить ход жизни, подтолкнуть колесо истории, которое рано или поздно начинает пробуксовывать. И тогда человечество охватывает темная тоска, как долгой зимой в заброшенной Курейке, на краю Земли.

В сущности, у всех великих много общего.

Меняются только имена.

Что, впрочем, укладывается в диалектический и исторический материа-лизмы (в которые, при желании, можно уложить все).

Даже этот страх ̶ облепляющий страх ночи, когда начинаешь понимать, что все "достижения" такой же тлен, как и сама жизнь.

"Все проходит...". Время не различает ни рабов, ни героев, и начинает закрадываться еще не страх, а некое предощущение страха (которое, порой, сильнее) ̶ страха за будущее. И настоящее. Которое ему уже не принадлежит.

И тогда ход ̶ последняя надежда. Последнее испытание судьбы.

И, как всегда, это до дрожи знакомое, что в темноте кто-то есть. Может быть. Подстерегать... и только ждет момента, чтобы исполнить приговор.

Но секунды шли, растягивались до предельного озноба, а того, главного страха, не было. Он уверен, что распознал бы его сразу.

А вот Распутин распознать не смог. И никакой бог ему не помог. Хотя и повторял на каждом шагу: "По вере вашей да будет вам... По вере ва-шей..."?

В семинарии учили, что все могут получить от Бога ровно столько, сколько просят ̶ найти ответы, какие ищут. Отворить те двери, в которые стучатся.

Может, Григорий не просил ̶ не хотел просить (во всяком случае, для себя), ибо и так слишком много просил для других. Особенно в последнее время, которое ему уже не принадлежало.

И тогда он пишет это письмо царю, а на самом деле ̶ Богу, которого вольно или невольно ставит перед выбором. И Бог, конечно, простить ему этой вольности не смог.

И хотя, потом оказалось, что Распутина убил не Феликс Юсупов, а агент британского Секретного разведывательного бюро Освальд Рейнер, кото-рый тогда работал при императорском дворе в Петрограде, ̶ в конечном счете, это ничего не меняет. Ценой своей жизни Григорий добился своего ̶ послал миру предупреждение.

Но смертельный маховик было уже не остановить.

Расплата настигла Освальда в 1920 году в Финляндии. Пуля вошла ему точно в центр лба, как и у Григория Распутина.

Из признания агента выяснилось, что мотив убийства, в отличие от князя Феликса Юсупова и его друга Пуришкевича, у Рейнера был совсем дру-гой. Британия боялась, что немцы через Распутина и его влияние на Николая второго, а главное ̶ на его супругу будут стараться заключить сепаратный мир с Россией.

Если бы это произошло, то 350 тысяч германских солдат были бы пере-брошены на западный фронт, чего европейские союзники, конечно же, допустить не могли.

Тогда Германия и Россия могли оказаться в победителях. И вся история пошла бы по-другому. Ленина с кучкой замшелых революционеров никто бы в пломбированном вагоне в Россию не засылал. А делать революцию у своего родственника Ротшильда в Англии Троцкий бы просто не решился. Оставалась только Мексика, в которой, правда, нет пролетариата. Но Троцкий пролетариату никогда не доверял, ибо, как можно доверять людям, которым нечего терять. В теоретике Ленине он тоже успел разочароваться. Особенно после революции 1905 года, когда теория Маркса-Ленина потерпела полный крах.

А любимец Ленина ̶ Свердлов был в тот момент далеко ̶ вместе с ним, Сталиным, в забытой богом Курейке, и ни о какой революции не думал. А думал, как разделать, отловленную в Енисее, нельму, нарубить для печки дров или сделать блесну. Остальное время строчил письма, чтобы его перевели в большое село Монастырское.

Жизнь в Курейке сурова. Девять месяцев зима, три недели лето. Морозы за 50 не редкость, что самому удалось добыть, то и съел.

Это было самое дальнее и северное место ссылки. Двадцать километров от Полярного круга. Чтобы никто не сбежал. Четыре месяца на перекладных до Енисея, а там еще три недели (две тысячи километров) на утлой лодчонке по реке. На пути водовороты и пороги. На берегу звери.

За несколько лет в этой дыре можно сойти с ума или стать зверем. Но он сам смастерил себе все нужное для рыболовства и охоты, от сетей и сил-ков до гарпуна и топорика, которым прорубал лед. Целый день охотился, ловил рыбу, колол дрова, топил печь, готовил еду.

Как потом он рассказывал брату своей будущей жены, Надежды ̶ Федору Аллилуеву: "Мороз все крепчал... голубоватый в свете Луны снег, тени торосов. Ледяная пустыня. Но подул северный ветер, завьюжило, и скрылись звезды. Начиналась пурга. Вешки, которыми отмечали путь, исчезли. При каждом порыве ледяной стужи лицо немело, превратившись в ледяную маску. Пар изо рта смерзался. Голова и грудь покрылись ледяной коркой, дышать невозможно, обындевевшие веки слипались. Тело растеряло тепло. Но он все шел. И дошел..."

И выжил. И даже полюбил эту жизнь с ее суровым бытиём, и с такими же суровыми людьми. А главное ̶ понял, почему они здесь живут, почему не рвутся, как тот же Яшка Свердлов, в места, где жизнь устроеннее. Где не нужно в лютые морозы добывать корм, разгребать снег, ходить на охоту, ловить рыбу. Благо, спасительная река рядом, и в ней пока еще много рыбы.

"Думал-думал: жить нельзя - а раздумался: можно", ̶ как говорил старообрядец Акинф Ложкин, который, словно знал какую-то тайну, которая делала его сильнее.

Зимой, правда, поймать рыбу не просто, так как, она спит. Почти вся семга скатывается к большой воде или остается зимовать на глубине - "на ямах", которые надо знать. А чтобы рыба заметила блесну, её надо покрывать специальным светящимся фосфором.

И он делал такие блесны.

А чтобы не проваливаться в снег, надо надевать широкие лыжи, по следу которых будут терпеливо бежать волки, пока их не почувствуют собаки. Но он волков почувствует еще раньше и начнет незаметно замыкать круг, чтобы собаки и волки встретились, и от этой встречи его сучка Аза родила волкопса. И тогда у него будет всегда хорошая охота.

Так делали в горах его предки, и такой волкопес стоил десяти собак.

А еще с таким волкопсом можно смело бежать из любой ссылки. Лучшего друга для побега не найти. А потом он подарит этого волкопса знакомому шаману, который будет считать, что это он, Сосо, превратился в духа по имени, Амарок, чтобы спасти племя от весеннего голода. Как сделал в свой прошлый побег. Но в этой ссылке ему не везет, зря только мучает собак. Или волки научились читать его мысли и не хотят замыкать круг. А это значит, что весна в этом году в Курейке будет поздней, и время для побега будет упущено. Словно дух Амарок не хочет отпускать его в 1917 год.

Страница,  на  которой  Вы  сможете  купить  книгу




Сетевая
Словесность
КНИЖНАЯ
ПОЛКА