|
Комплекс невестыПять историй о любвиСтаврополь
Южно-русское коммерческо-издательское товарищество
2008314 стр.Пять историй, посвященные вечной теме, и, тем не менее, не похожие одна на другую. Да и географически они разделены весьма значительно. Любовь старшеклассников - это Крайний Север, любовные приключения недавнего выпускника вуза - Сибирь, циничное одиночество молодого специалиста - это уже центр России, а странные приключения экспедиции - пустыня. Повесть же, давшая название книге, рассказывает о человеке, так и не осмелившемся стать счастливым.* * *
Здесь ничего не изменилось. Хотя нет, исчезла скамеечка, такая удобная, сталинских еще времен, из дюралевого сплава... Конечно, уже переплавлена во что-нибудь не менее полезное... Ящичек с песком так и остался... Странные мысли он у меня всегда вызывает. Вспоминаю, что в песочек ходят кошки. И почему дети любят строить песочные замки?..
Сейчас песок грязный и влажный, как, впрочем, и оградка, но больше присесть некуда, я сметаю его ладонью с краешка доски и присаживаюсь так, чтобы был виден подъезд и, если мне не изменяет память, вот то окно, на пятом... Я из него выглядывал, и было видно...
Оборачиваюсь, прикидываю ракурс с пятого этажа. Кажется, похоже... Впрочем, оно все равно не светится...
Усаживаюсь поплотнее, подтягиваю замок куртки.
С одной стороны, надо ждать, с другой - нельзя привлекать к себе внимание. Придется вновь менять облик.
Несколько минут размышляю на эту тему, но рациональным быть сегодня как-то не получается, и продолжаю сидеть, непростительно попирая все навыки и опыт, приобретенный за многие годы... Так и звучат во мне две темы: ожидания и глупости...
Наконец тьма становится совсем густой и о глупости я начинаю забывать, теперь меня явно никто не разглядит; и все внимание - на желтое слабое пятно у подъезда. Не знаю почему, но мне хотелось бы увидеть ее здесь. Нет, конечно же знаю, нечего лицемерить: многое могло измениться за эти годы. И она тоже... А мне так не хочется, чтобы те дни потускнели...
Становится зябко. Подъезд, похоже, вобрал в себя всех жильцов, но окно так и остается темным. Может, она уехала?.. Или вовсе не живет здесь? Я все более склоняюсь к тому, чтобы вернуться в гостиничный номер или побродить по ночному городу. Поднимаюсь, чтобы идти, и вижу ее... Черное широкое пальто, вязаная шапочка, тоже черная, из-под которой выбились кокетливые пепельные пряди, усталая, закрытая от мира походка... Притопывает перед подъездом, обивая сапожки, и я, неторопливо и тихо, направляюсь в ее сторону, пытаясь разглядеть лицо, но уже понимая, что это не столь важно, потому что мне становился щемяще сладко и нет ничего более, кроме желания осязать ее во что бы то ни стало... Но я медлю, наблюдая за ней, я оттягиваю мгновение, когда наши взгляды встретятся и мы окажемся в равном положении, ибо потом я уже не смогу фантазировать, не смогу представить, что хочу видеть в ее глазах, потому что будет то, что будет, и, скорее всего, я постараюсь не вглядываться в них, а скользить взглядом по лицу, фигуре, по чему угодно... А сейчас я могу вообразить, как растворяюсь в них...
Сейчас она войдет в подъезд.
Я ускоряю шаг, вытягиваю руку, чтобы придержать закрывающуюся дверь, так мы и замираем: между нами дверной проем, за ней - сумрачная лестница, за мной - мокрая улица, но мы этого не видим, как и ничего другого, наши взгляды встречаются, и все вокруг перестает существовать, миг превращается в вечность, и, когда возвращаемся в этот мир, мы долго привыкаем к времени, гораздо дольше, чем длится наш медленный марш на пятый этаж, стояние в прихожей, когда время опять куда-то исчезает, оставив вместо себя жасминный запах, шелк волос, восторг губ, а еще мы так много молча говорим друг другу, что когда вновь проявляется тиканье часов, она просто спрашивает:
- Замерз?
Я мотнул головой. Мне не хотелось уходить оттуда, где я был. Я боялся, что больше такого не будет, и в то же время я все еще ощущал шлейф пережитого и видел, как прекрасна Светлана, а главное, - чувствовал неведомую мне нежность. Эта нежность делала меня слабым. Вторым планом я это понимал, третьим - сопротивлялся этому, ибо где-то в подкорке было заложено знание о том, что слабость несет мне гибель, но не мог отказаться от ее плена и в конце концов отбросил все страхи и, тая от нежности, послушно снял куртку, прошел следом за Светланой на кухню, где мы вновь сели друг против друга и вновь долго не отводили глаз, изучающих наши лица, не размыкали пальцев; наконец я спросил:
- Где дочь?
- Они в Санкт-Петербурге.
Я предполагаю, что они - это дочь и мама Светланы, и ничего не уточняю, потому что теперь знаю, что наше сидение может продолжаться бесконечно и ему ничто не помешает.
- Я тебя ждала...
Мне тоже хочется ей многое сказать, и прежде всего, - что я теперь не смогу без нее, но тут возвращается тот самый дальний план подсознания и я вздыхаю, шепчу, приближаясь к алым губам:
- Ты сводишь меня с ума...
Я ощущаю все ее прикосновения, вместе и порознь, замираю в ожидании и наслаждаюсь; наверное, я похож на кота, который давно ждал ласки и наконец, мурлыча, может выгнуться под ладонью.
- Хочешь есть?
Мотаю головой, с трудом улавливая смысл сказанного. Она медленно отводит мои руки, поднимается.
- А я - очень. Расскажи что-нибудь, пока я буду готовить...
У нее узкие и немного покатые плечики, спина с беззащитно-печальной сутулинкой, талия, на которой так удобно мужской руке, не очень большие бедра и стройные ноги. У нее мне нравится все. И хочется встать, подойти, обнять ее, но я сижу и продолжаю наблюдать, как движутся острые локотки.
- А что они там делают, в Санкт-Петербурге? - вдруг вспоминаю я.
Она поворачивается и, стоя вполоборота, продолжая чистить картошку, поясняет:
- Татьяна выиграла конкурс детского рисунка, наградили путевкой, а мама с ней...
Кажется, дочке должно быть сейчас лет одиннадцать... Естественно, одну не отправишь...
У Светланы совсем небольшая грудь, и я вспоминаю, что она закрывается моей ладонью. А еще у нее очень чуткий живот, и когда я касался его, она каждый раз дергалась и взвизгивала.
- Я тебя часто вспоминал, - наконец признаюсь я. И умолкаю.
В принципе, я ничего не могу рассказать. А если бы и мог, то кроме этого признания мне нечего добавить. Я не рыдал в подушку, не метался по квартире, и если вспоминал, то не так часто, ибо большую часть своего времени за эти годы пытался выжить, избежать ошибок, отбрасывая все, что могло дать слабинку...
Она ополаскивает картошку и мелко ее режет. Движения автоматические, лицо с маленьким подбородком наклонено, взгляд на мне, и я понимаю, что она сейчас далеко отсюда... Может быть, в Санкт-Петербурге, но скорее всего - в прошлом...
- У меня совсем не было возможности, - зачем-то говорю я. Она кивает. И я вспоминаю, как медленно и неохотно сгорала ее фотография, как исчезали буква за буквой <Only for you>, и тогда мне казалось, что это прощание навсегда...
- Как ты живешь? - задаю традиционный, необязательный к ответу вопрос. - Татьяна, наверное, уже совсем большая, - я пытаюсь вспомнить ее дочь, добавить еще что-нибудь, матерям приятно слышать об их детях, но ничего не вспоминается: по психотипу я - стопроцентный мужчина, и меня интересуют только женщины. - Похоже, талантлива?..
Наши взгляды встречаются, и я понимаю, что даже о дочери ей сейчас говорить не интересно, мы опять взглядами ласкаем друг друга, живем друг в друге, и я осознаю, что не нужно было приезжать сюда, и боюсь думать о будущем.
Картошка шипит на сковороде, Светлана отворачивается, я оглядываю кухню, мне кажется, что здесь ничего не изменилось, впрочем, похоже, при всей своей тренированной наблюдательности я тогда, много лет назад, практически ничего и не запомнил.
Картошка уже разложена на две тарелки, нарезана вареная колбаса, в чашки насыпана заварка - Светлана заливает ее крутым кипятком, - и теперь уже мы сидим друг напротив друга, и она первой подносит ко рту кусочек колбасы; я начинаю есть картошку, не особо понимая, что делаю, но она голодна, и я не хочу ее отвлекать.
Потом мы пьем чай и продолжаем глядеть друг на друга.
- Ты изменился, - говорит она.
- Постарел.
Я не оригинален.
- Хорошо, что приехал...
Я согласно киваю.
Я знаю, что надо бы поинтересоваться, как она жила эти годы, что у нее произошло, но почему-то молчу. Молчу и никак не могу налюбоваться ею.
Удивительно трепетное ощущение...
- А у меня все по-прежнему, - говорит она, отвлекаясь на то, чтобы убрать посуду. - Вот только дочка растет... Да мама стареет...
- А бабушка? - вспоминаю я.
- Бабушка?.. Бабушку похоронили... Пойдем в комнату.
- Пойдем...
Все тот же диван, торшер подле, с желтым абажуром, стенка с чередующимися полками книг и посуды. Но вот новое: рисунки - яркие, невесть что изображающие, но заставляющие вглядываться... Настроение в них, что ли... Телевизор. Балконная дверь... Диван... Светлана опускается на него, мимоходом щелкнув тумблером. На экране что-то замелькало - судя по тексту, шел традиционный голливудский боевик, я сел рядом с ней, вполоборота, чтобы видеть лицо: такое хрупкое, беззащитно открытое, и вновь пережил неведомое...
- Что так смотришь? - улыбнулась она. - Изменилась?
Я мотнул головой.
Мне все еще не хотелось говорить. И я был благодарен Светлане. За то, что молча позволила мне справиться с чувством.
Признаться? Н-нет... все же нет.
И возведенное в этот вечер вдруг рухнуло, покрыв прахом несбыточности наше совместное будущее... Если бы у меня был брат... Близнец.
Я поворачиваюсь к экрану, смотрю не видя, опять решая, что лучше.
Кто знает, лучше ли мне сейчас остаться, спроецировав в будущее муку расставания, тоску, или же уйти, вызвав обоюдную горечь этого, ну, может быть, двух последующих вечеров, но зато не засветив ее тем, кто идет по моим следам, сделав дальнейшую жизнь Светланы, ее дочери, мамы спокойной и ровной, какой она и была доселе?..
Нет, я все-таки эгоист.
Обнимаю ее за плечи.
Сердце колотится, как в юности, на самом первом свидании...
Плоть дает о себе знать, так же, как в юности, по-звериному неудержимо, и, отмечая нелепую торопливость, я начинаю доставать Светлану из свитера, юбки, колготок, попутно расставаясь с собственной одеждой, и наконец сливаюсь с нею, ощущая ее желанное тепло каждой собственной клеточкой, и изливаюсь в нее, не сдерживая стона первородного греха, и расслабленно продолжаю лежать, думая, что ей тяжело и неудобно держать меня, и прислушиваясь к неторопливым и мягким поглаживаниям моей спины...
Время остановилось.
Миг бессмертия и вечности.
Но вот мир вновь обрел все измерения.
Мы лежим рядом, плотно прижавшись друг к другу, и делаем вид, что смотрим телевизор. На самом деле мы все еще переживаем бессмертие.
Бубнящие голоса становятся все навязчивее и наконец проявляются банальными репликами. Светлана неторопли-во встает, идет в ванную, и, глядя ей вслед, я думаю, что порой беременеют с одного раза, а вот у нас со Светланой прошлый раз ничего... И значит, сейчас тоже ничего... Мне спокойнее так думать. Хотя я знаю, что в прошлый раз мы не поступали так опрометчиво.
После нее я тоже иду в ванную, а когда возвращаюсь, диван уже застелен белой, даже на вид хрустящей простынью, свет погашен, и в голубоватом полумраке женское тело неудержимо соблазняет...
На этот раз мы совсем не торопимся и поэтому устаем уже по-настоящему, и даже отстраняемся друг от друга, отдыхая. Нет, я продолжаю ее любить, но уже не так надрывно.
И мне уютно рядом с ней, хотя, в принципе, я человек самодостаточный, привыкший к одиночеству.
Мы иногда касаемся друг друга, но эти прикосновения уже не несут желания, а лишь благодарность и успокоенность. Мелькает мысль: неужели у нее никого нет, но я понимаю, что глупо сейчас выяснять это, да и вообще глупо воображать себя хозяином другого человека. Мы оба вольны поступать так, как хотим. Мы оба свободны... Но все же хочется быть собственником этого притягательного женского тела, этого трогательного овала, этой беззащитной шеи... Медленно поглаживаю грудь, теплый, тут же напрягшийся живот, покрытые невидимым пушком бедра и старательно отгоняю мысль о том, что вполне мог зачать... Удивляюсь навязчивости этой мысли и вдруг четко понимаю, что мне нужно уходить. Уходить сейчас, пока еще темно, пока никто не станет обращать внимания... Я не хочу, чтобы тот, кто охотится за мной, знал о ней... Впрочем, есть и еще что-то, заставляющее меня подняться, но эту мысль я отгоняю подальше.
- Мне нужно идти, - с искренним сожалением говорю я.
Пытаюсь найти здравое объяснение, но лгать не хочется, а она не уточняет, молча подставляет губы, и я целую ее и начинаю одеваться.
Она накидывает халат, включает свет.
Я опять целую ее, ладонью лохмачу волосы.
- Я приду...
- Мне с тобой хо-ро-шо, - по слогам произносит она. Наши взгляды встречаются.
И долго не расстаются.
И я понимаю: она помнила меня. И будет помнить. И еще: если суждено родить - она родит, вернусь я или нет...
И еще понимаю: я что-то теряю, о чем прежде не подозревал, отчего моя предыдущая жизнь уже не кажется полноценной. И почему-то в горле встает ком. Я судорожно его проглатываю и, неожиданно сорвавшимся голосом, произношу, не сомневаясь:
- Я вернусь...
Она кивает.
Мы целуемся на пороге, до боли, и я быстро сбегаю по лестнице, стараясь не думать о ней...
|