Предисловие: Анатолий Добрович, "Превратности слова, явление слова"
* * *
Вроде бы жили, вроде бы были,
были любимы и даже любили...
Всё - как взаправду... вот именно - как...
Перестарались, перемудрили,
сами судьбу свою перехитрили
и нарядили в дурацкий колпак.
Пляшет огонь на гудящем полене
и прожигает дыру на колене
взгляда сквозь время шальной уголёк.
Было да сплыло... нет и в помине...
Прошлого шёпот затихнет в камине -
оклик, намёк, запоздалый упрёк?
Ладно, да что там... Жили как жили -
каялись скупо, щедро грешили,
небо с овчинку, надежды лоскут....
Память ведёт от могилы к могиле.
Я не забыл и меня не забыли.
Помнят и любят... любят и ждут...
* * *
Камушек бросишь - круги по воде.
Хлеба покрошишь - утки поплыли.
Что это мы о Последнем Суде
вдруг призадумались, заговорили?
Может, грехи наши - так, ерунда?
Может быть, больше заслуг наберётся?
Может, не будет вовсе суда?
Может быть, как-нибудь да обойдётся?
Камушек бросишь - утка мертва.
Хлеба покрошишь - озеро мутно.
Красно словцо, да бесцветны слова.
И наступает последнее утро
перед последним самым судом.
Веришь, не веришь, а он неминуем.
Вот, ещё вздох, а потом... А потом
то, что мы жизни концом именуем.
Камушек бросишь - эхо в ответ.
Хлеба покрошишь - ливнями смыло.
Кончился май - и потух горицвет.
Жизнь на исходе... А что это было?
Словно листаешь старый альбом,
перебираешь - что правда, что бредни,
судишь себя предпоследним судом,
чтобы смиренно предстать пред последним.
* * *
... аукаться через океан. Лучше не бывает.
| | Анатолий Добрович |
Ниоткуда с любовью, надцатого мартобря,
| | Иосиф Бродский |
Течение времени выносит к ногам якоря.
Океаны впадают в реки. Горы - в моря.
Старость - в детство. Жизнь и смерть - в никуда.
Оплывает воском на скатерть утренняя звезда.
Тихо шевелятся шторы старого календаря.
Пространство перетекает в надцатое мартобря.
Желание поговорить за словом не лезет в карман.
Но если дать ему волю, накроет словесный туман.
Как ни кричи и ни слушай, смыслу не донестись
через намокшую вату и не пробиться ввысь.
Горло срываешь в крике. Но вдруг выпадает талан -
шёпоту слов немногих преодолеть океан.
Письмо на другую планету в бутылке из-под
коньяка пересекает Атлантику вброд
и в тридесятом эйнштейновом далеке
неведомой рыбой лежит на мокром песке.
Пять тысяч семьсот шестьдесят заплаканный год.
Всем на письмо наплевать. Но тот, кому, подберёт.
Тринадцатый месяц года... Птицы клюют с руки,
выклёвывая столетий шипящие угольки,
выстраиваются в косяки и устремляются прочь,
уносят вечерний сумрак туда, где кончается ночь.
Ветер от крыльев тихо покачивает буйки.
Аукаемся сквозь время времени вопреки.
* * *
Я помню этот вечер в январе
и ветер снежный с Финского залива.
И нежность, словно мушка в янтаре,
в душе застыла навсегда счастливо.
Но хоть убей, я не припомню, кто
со мной был рядом, чью держал я руку,
чей шарфик поправлял, запахивал пальто,
не мог представить и на день разлуку.
Не помню цвета глаз и вкуса губ,
но помню - был тогда самим собою,
как никогда, хоть молод был и глуп,
не понимая, что любим судьбою.
Судьба стояла рядом жизнь назад.
И под лопаткой - через время взгляд.
* * *
Под записных лжецов камланье,
под вой счастливых дураков
из лучших лучших на закланье
уводят испокон веков.
Оборванные жизней строчки.
Истории кровавый чад.
... А палачи растят цветочки
и нежно любят палачат.
Соцарт
Рисует память, будь она неладна,
а что, зачем? - не ведает сама.
Вот девочка - божественно нескладна.
Вот мальчик - от девчонки без ума.
Нашёптывает что-то змей воздушный
и зеленеет несозревший плод.
Дрожит, как голос, воздух непослушный.
Копытом землю Сивка-Бурка бьёт.
И чтобы страсти в королевстве датском
строй не ломали, как бывало встарь,
сквозь краски проступает критик в штатском,
косноязычит генеральный царь,
народ в углу затягивает пояс
и собирает лом и колоски,
на запасном пути ржавеет поезд,
прищур вождя и семафор руки
открытия указывает время
желанной точки, где торгует Вий
и облегчает утреннее бремя
зелёный сладко булькающий змий.
А мальчик с девочкой ещё не знают гитик
дурацких взрослых игр и наук.
Что им до экономик и политик?
Стоят себе, не разнимая рук.
Этюд
Детвора играет в прятки.
Преет каша на плите.
Жизнь окучивает грядки,
поклоняясь красоте.
Соль блестит на ломте хлеба.
Хрусткий запах огурца.
Птицы склёвывают с неба
комариные тельца.
Сладкий запах туберозы.
Дятел - клювом по сосне.
Дремлет смерть в тени берёзы,
улыбается во сне.
* * *
Пока не требует поэта...
| | А. Пушкин |
Ложатся в небо бреда семена.
Чума пирует. Индевеет лето.
У входа в ад два ангела билеты
стреляют у прохожих. Соль пресна.
И смуты нет, а смутны времена.
Заходит солнце за черту рассвета.
Испанка в пляс. Таблеток кастаньеты.
Карету мне... И руки - в стремена.
Но разве виноваты времена?
Густеет в венах тромбами вина
и требует не лепета - ответа.
Топорщатся нелепо письмена.
Сверкнёт стило точёностью стилета,
к священной жертве требуя поэта...
Хотя, скажи - кому она нужна?
* * *
Почему всё так вышло?
| | Иосиф Бродский |
К нам приходили смеяться:
Что ж вы сидите и плачете?
| | Юлий Ким |
По листве закат пробегает дрожью,
пересмешник дразнит правдивой ложью,
прикрываешь глаза, как на окнах ставни,
сам себя от себя сторожить поставлен.
Кубик Рубика крутишь, как крутят дышло,
но, выходит, опять ничего не вышло,
если вышло так, что нельзя иначе,
как смешать значенья плачу и плачу.
Номер века истёрся, как позолота,
как меча рукоять под рукой зелота,
как стирают воды ковчега днище.
Мы сначала находим, а после ищем.
Почему так вышло? Что чушь, что чудо?
Что подумал в последний момент Иуда?
Иудея с Россией сошлись под осиной,
где сивухой пахнет, мочой и псиной,
где земля набрякла, как вены - кровью,
и рифмует вину с вином и любовью,
где менялы дают медяки за око,
где за шаг до смерти - ещё нивроко,
где, обняв руками себя за плечи,
Суламифь с Соломоном уходят в печи,
мать-земля разверзается Бабьим Яром,
чтобы завтра стать живым тротуаром.
Почему так вышло? Искать причины -
что кроить кожух из гнилой овчины.
Их найдётся вдосталь. Но что-то значишь,
пока, даже если смеёшься, плачешь.
Потому что, не плача, оплатишь как
унесённое ветром девчоночье платьишко?
Его приторный дым над печами кружил,
чтобы только ты жил, чтобы жил, чтобы жил...
* * *
Дела давно минувшей старины,
столетья прошлого кровавые страницы.
Бог миловал меня от той войны,
но подарил возможность в ней родиться.
И рваный шрам на голове отца
я трогал, от восторга холодея:
"Он воевал!", с наивностью мальца
мечтая, что на Третью я успею.
И дух победы надо мной витал,
маня дурной лубочной красотою.
Отец ушёл - и я мужчиной стал.
И мать ушла - остался сиротою.
Теперь, когда за ними скоро мне,
среди благополучного покоя
непознанная правда о войне
дымится кровью над скупой строкою.
И я молюсь, чтоб их оберегло -
всех тех, кто это злое время оно
взял на себя и выжил злу назло,
как в чреве дага яростный Иона.
* * *
Жили-были бабка с дедкой,
жили-были, а вчера
закатился день монеткой
в угол зимнего двора.
Остывала тихо печка,
свечки золотился блик,
снег ложился на крылечко.
а старуха и старик,
взявшись за руки, летели,
как снежинки, только ввысь.
Вместе жили, кашу ели,
вместе к Богу собрались.
К ним прожитою судьбою,
провожая жизнь в полёт,
согревая их собою,
прижимался старый кот.
* * *
Что тебе мои заботы, что тебе моя вина,
отголосок тонкой ноты, непутёвая страна?
Что тебе мои печали, радости и маята?
Я не тот, что был вначале. Ты совсем уже не та.
Разлетелись твои птицы по диковинным местам.
Сколь верёвочке ни виться, а начало всё же там,
где избушка и опушка, Горбунок и волчья сыть.
Накукуй же, мать-кукушка, сколько мне на свете жить.
Ни ку-ку в ответ, ни звука. Дышит мерно тишина.
Ах, разлука ты, разлука, где какая сторона?
Где тут лево, где тут право? Запад где и где восток?
Что лекарство, что отрава? Сладок, горек ли дымок?
Лес небесный. Тропки узки. В небе лунный всплеск блесны.
И нерусские по-русски заморачивают сны.
В изголовье колыбели как когда-то, как тогда,
но с разлётом в две недели - Вифлеемская звезда.
Метки, памяти заметки, забывать и помнить дар.
И душа, как белка в клетке, глобуса вращает шар.
Время
на асфальте распластано мёртвое время
кто-то выбросил будто окурок или котёнка в окно
не само же оно прыгнуло с тринадцатого этажа
отчаявшись быть хоть немного нужным тому
кто уже час толчётся с мобильником на балконе
щекоча уши кому-то за тридевять улиц
солнце начинает садиться
ражий мужик
спешит за бутылкой наступая на рыжие листья
и смаху вминая во время каблук
крикливая тётка
волочёт домой упирающегося огольца
обормот кричит всё бы тебе носиться
а время не ждёт пора за уроки
и наступает на время стоптанным тапком
подъезжает мерсюк выходит деловитый мэн
долго топчется на времени
стирая с капота следы пролетевшей пичуги
и матеря всё что летает скрывается в пасти подъезда
никто и не замечает что время лежит под ногами
только старик что сидел на скамейке и вроде дремал
хрустя скелетом поднимается и ковыляет ко времени
нагибается хочет поднять оно ему пригодится
сам не знает на что но не пропадать же добру
да и жалко больно же времени и может оно ещё живо
можно выходить всё же не так пусто
будет в давно опустевшей квартире
говорит не бойся я не обижу протягивает руку
конопатый шкет гоняющий мяч с размаху
лупит ногой по времени и оно улетает
будто тряпичная кукла в помойку
старик чуть не плача шепчет ну что же ты мальчик
а тот удивлённо дедушка что вы подумаешь
есть о чём плакать часик какой-то
времени вы посмотрите навалом
солнце устало садится на пустыре за домом
вечер
Книгу можно купить:
в России: Москва - магазины галереи НИНА, ул. Бахрушина, д. 28
www.kniginina.ru/index.php?id=31360&item_type=10
в США и Канаде: New York - САНКТ-ПЕТЕБУРГ, 230 Brighton Beach Avenue
www.ruskniga.com/sell.asp/ItemId/68054/initcode/searchall/category/Books/sc/36
|
