*** (лермонтов)
1
Я ехал на перекладных из Тифлиса.
Да что там, в неведомом этом Тифлисе?..
Ныряет повозка с походкою лисьей
Меж гор разномастных, зубасто-скалистых:
Какая картина!.. дневная картинка:
Грузинка в начале, в конце осетинка,
Кокетка, красотка, крестьянка, кретинка,
И контрабандистка, и полу-блядинка -
В тифлисской одышке, на съемной квартире,
Где вонь изо рта, как в солдатском сортире,
И винные пятна на сальном мундире,
И дрожь хохотка: поделом же задире! -
А мне бы - черкеска, и конь незашорен,
И зову обучен, и мягко пришпорен!..
Пусть взгляд осетина прищурен и черен,
Пусть Фридрих рисует, пусть пишет Печорин -
Бумаги в дороге размокли, размякли,
И жалкие люди ютятся по саклям,
Живут и не ведают слова "не так ли",
Зигзагов позерства, фатальных пантаклей -
А только зигзаг, до оскомы знакомый:
Казбек и Дарьял, и усталые кони,
Я ехал в кибитке, я ехал на Коби -
В обнимку с метелью, в ухабной икоте -
Один над стремниной, ни конный, ни пеший,
Ублюдок режима, осколок имперский,
Рассказчик, узнавший из авторских версий,
Что кто-то умрет, возвращаясь из Персий
куда? - неизвестно куда.
2
зябнут плечи, ладони дрожат, холодеют виски,
а в раскрытые окна летят и летят лепестки -
так описано в книгах, - на горный похожие снег...
застываешь под шалью, по скатерти шаришь пенсне -
и не видишь, а слышишь сквозь сонную, ватную муть:
то ли злится на псарне убитый под Тушином муж,
то ли сосланный сын по-хозяйски стучит топором,
но не вырубит то, что написано этим пером,
и взметнется рука, и захлопнется с криком окно,
и Любовь сернокислую воду добавит в вино,
и война захлебнется нарзаном, шипением пуль,
и закатится сердце за гору, за вал, за патруль,
упадет со скалы офицерик с пробитой башкой,
и не то чтоб сие предвещало вселенский покой,
но коня расседлает последний разбойник и вор;
будет крепость стоять, но внутри не найдут никого;
лишь один еще жив, и лошадка не знает кнута,
и влачится кибитка - куда? неизвестно куда.
случайная реминисценция
про рецензию А.Немзера на книгу Зуфара Гареева "Парк"
я хотела бы познакомиться с Зуфаром Гареевым,
его лет десять назад так мило рецензировал Немзер.
а еще мне хочется в Ревель, познакомиться с Ревелем,
нет, не с Таллинном-АнтиСталиным, компромиссным и компроматным,
матерщинным, смешным, печатным, пустым, бумажным -
а с нормальным городом, где голуби на карнизе,
где легко читается проза конца столетия,
где любое дерево - иллюзорная заграница
(я уж не говорю про Парк, там еще сохранились лебеди,
очень белые, очень вечные, прямо как гипсовые бюсты Ленина);
подойди, толкни это дерево - подломится у самого низа,
будто срезанное, и на срезе будут кольца - не поколения,
а скачки инфляции и уколы европейского гормона роста.
ах, Проза Конца Столетия, человек - это звучит просто,
это звучит цельно и поэтому подламывается у основания;
это смотрит в тебя из книги и называет Таллинном Ревель.
мое дерево будет падать, задевать другие деревья,
и откроются кольца, лица, одинаковые с затылка,
потрясенная декорация, пустота листа, недоделка,
заштрихованные лебеди-голуби, городок без свойств и названия,
превращенный в литературку, как любой другой или третий.
я хочу познакомиться с тем, кто стрижет газоны в словесном парке,
кто, как я, подгоняет действительность под прорези в трафарете.
где ты, где ты, Зуфар Гареев, о тебе писали газеты,
я хочу с тобой познакомиться, отзовись мне, скажи мне, где ты,
это, видно, и будет жизнь, если ты отзовешься, парень.
*** (он ей)
от ее волос пахнет медом и молоком
молоко и мед, а не детский рахат-лукум
молоко и мед, но не секс и потом легко
молоко и мед - и не кофе одним глотком
а она стоит и робеет, и плечик гол,
вручена рука мне и полунага нога,
и грешно, грешно, что не нужно мне ни-че-го
от волос ее, кроме меда и молока.
*** (дом кино)
плохое зрение - минус три,
и резкость - та же, что наяву.
с цветами носится мерил стрип,
хоронит птенчика кидман-вулф,
ты крутишь прядку мою в руке,
мурлычешь на ухо мне мотив,
и время катится вдалеке
от самых горьких ретроспектив,
и на цепочке сидят часы,
и сплошь целуется кинозал...
у героини кудрявый сын,
у сына правильные глаза -
он смотрит, смотрит на нас в окно,
откинув крылышки двух гардин:
продли - ты слышишь? - мое кино,
еще - о боже! - не уходи, -
но что за дело тебе до них,
до глаз, попавших в размытый кадр?
ведь вот же, вечность ведет дневник
моею прядью в твоих руках,
и в нем "утопленницы" и "спид" -
слова, не более чем слова.
но кресло сломанное скрипит,
очки мешают зацеловать,
кричит кларисса - не покидай! -
к чертям собачьим сгорает торт,
и, словно пленка, моя беда
опять поставлена на повтор,
и молча смотрит в свое окно
бессильный маленький серафим...
пойдем, пожалуйста, в дом кино
на онемевший от горя фильм.
из цикла "письма этой весны"
5
да, говорили, что ветер, что так бывает,
и до сих пор говорят (до сих пор живые),
так, мол, и так, открывается, свищет, воет,
веет колючим, заходится, синевеет,
так, мол, и так, хорошо, что оно такое,
именно это, которое так пугает,
не заикайся о прочем, ну что ты, что ты,
что теперь, если от этого нет защиты,
что ж ты терзаешься - трогаешь и теряешь,
так и проходишь насквозь, на ветру стареешь,
что же тебе ни дна, ни пустой покрышки,
что ж у тебя отнимается жизнь по крошке,
дыры в холсте намекают на бесконечность,
видимый мир обретает неоднозначность,
словно слова опадают, фрагменты паззла
вдруг облетают к ногам и лежат без пользы,
осень не осень, а в марте бессменный август,
мнется в дрожащей руке онемевший логос,
свет, шелуха, шелестящая штукатурка,
сказка меняет шкурку, линяет - жарко,
просится: холодно, сделай, чтоб всё как раньше, -
вот и ломаюсь, кидаюсь, леплю и крашу,
клею листочки-заплатки на слюнку, жвачку -
не осыпайся, реальность, укройся, вечность,
хватит, на горе такое меня не хватит,
нет, говорят, хорошо, это ветер, ветер,
это весна наступает, оно бывает,
это тебя забывают, тебе не верят,
выйдешь к апрелю невидимая, святая,
только бы горя хватило, хватило б ветра,
чистого света, забвения, испытанья.
6
заберу у тебя головную боль,
и любовь, натертую, как мозоль,
и усталый сон, и в суставах соль,
позабытый внутри песок:
на глазок чудес - то ли в травах сок,
то ли в пашне режется колосок,
то ли выйдет прок, то ли бог-игрок
нас положит на левый бок,
а на левом - не спится в такую рань,
о не тронь, я только прошу: не тронь,
я не помню роль, не играю роль,
мне сейчас хорошо: апрель,
и не то чтоб ты меня всю согрел,
но куда-то делась твоя мигрень,
и песок из ран, шепоток из крон:
забери меня, забери,
отопри мне дверь, я не вор, не зверь,
что ж теперь, куда мне идти теперь,
там возьмут топор, там земля под пар -
не родящая, хоть убей,
и чудес обещано мне и бед,
но грубей бока мои, всё грубей,
так разбей мне лед и песок развей -
*** (сестре)
это каждое утро, это долгие годы длится:
сколько мне, блин, под дверьми тут еще молиться,
алина, мне уходить, мне надо накраситься, выйди уже из ванной,
выйди из ванной, оторви свою задницу от дивана,
делай же что-нибудь, делай, так всю жизнь пролежишь без дела,
а она отвечает: поменьше бы ты... болтала,
больше бы делала; посмотри, я легко одета,
мои руки тонкие, кожа не просит еще апдейта,
я цвету, у меня нет глаз, чтоб учиться бояться мира,
покорми меня, я голодная, если ты меня не кормила;
не ругайся, не измывайся, я умру от твоих ироний,
кто ты есть, чтобы знать и судить о моей трехгрошовой роли,
да, ты каждое утро ждешь меня возле ванной,
но я та, которая не предаст тебя целованьем,
подожди, пять минут не время, не рвись - сорвешься,
раньше выйдешь и раньше судьбе своей попадешься,
не оставь меня, не кричи на меня, дура, дура,
я с рожденья по части силы тебе продула,
я одно могу: я тебя бесконечно тоньше,
вот, я вышла к тебе, я люблю тебя, я люблю тебя. - я тебя тоже.
*** (виноград)
у кого шиповник, а кому виноград.
ничего не помни, прощай стократ.
никакой любви, никакого зла:
ни как цвел жасмин, ни как жизнь взошла,
ни как падал свет, ни как сад стенал,
как ползла трава по заборам вверх,
как лилась лоза через край стены:
что скажу лозе - не скажу траве,
а траве скажу: лепестки лежат,
семена-кунжут и фундук-орех.
что возьмет земля - не отдаст назад,
никакой любви, никакой не грех,
а лозе промолчу: через край ныряй,
оплетай алычу по дороге в рай.
у кого шиповник, пустоцвет, бесплод -
алычой наполнит увялый рот,
а кому виноград: в лозе, на краю,
взял простил стократ, забродил, пропал...
ничего не помню, всё узнаю -
как побег такусенький, как усик мал:
у лозы простившей плодов не рвут,
никакой любви - ко всему готов:
перелей под корни, уложи в траву
молчаливый уксус, лепестки садов.
mafiusi
Делитесь подарками всуе,
Делите с гостями приют...
Она безвозмездно танцует,
Они безмятежно поют
На летнем своем диалекте
С норманно-арабской гнильцой...
Ты взял из шарманки билетик,
Ты вызвал к себе на крыльцо
Непарные ноги тринакрий,
Усталые стопы Харит...
Дели обязательно на три
Всё то, что она говорит,
Дели и на сто и на двести
Веселые взгляды гостей.
Она не приносит известий,
Они не суют новостей
В лукошко пытливой хозяйки,
В ладошки твоих малышей...
Скорее плати попрошайке
Втройне от своих барышей,
Плати - и под скрип "Августина"
Пляши на гончарном кругу.
Она - Розалия, Сикстина,
Но дьявольски гнется в дугу!
Приходят - а Бог их не знает,
Соседям - и тем невдомек...
Не весть, но примета дурная:
Приснится, что пляшешь, и взмок,
И вымазан соком черешен, -
А утром в холодном поту
Проснешься задушен, повешен,
С билетиком счастья во рту.
*** (последний герой)
неумелое подражание Юрию Рудису
Ты посмотришь - как спросишь, и что отвечать?
Ты не спрашивал раньше о многих вещах,
А сейчас и вопрос наготове,
Но гнездится молчание в слове...
Ты не спрашивал раньше, молчи и теперь.
Что-то варится - ешь, наливается - пей.
Я подсяду за стол... я помою...
Я застыну в тревожном покое:
За спиной телевизор - цветной инвалид -
Про людей говорит, умирать не велит,
Всё твердит "на кого вы похожи"
И "когда это кончится" - тоже.
Ты прости, но решать не ему и не мне.
В этой сонной, укрытой печалью стране
Мы живем - и не то чтоб не чуем,
Но как будто снаружи ночуем,
И молчим невпопад, и сидим в полутьме...
Наше плоское солнце сгорает в момент:
Взорвалось, полыхнуло, распалось...
Кроме нас, никого не осталось,
Так забудь телевизор и вспомни кровать,
Будем жить-поживать, ночевать, горевать,
И родится ребенок в июле:
Баю-баюшки, гулюшки-гули,
В волосах рыжина, на губах тишина,
Словно речь навсегда уже обожжена -
Не спасут ни вопросы, ни строфы
От такой бытовой катастрофы,
Где замкнувшее сердце тихонько искрит,
Телевизор рябит, это снег - говорит,
И шуршит, заминается пленка:
То ли летом не будет ребенка,
То ли осень настанет - и кончится роль,
То ли в телике сдохнет последний герой
На пустой государственной даче,
И никто по нему не заплачет.
|
