Замечательный детский поэт Александр Екимцев был человеком широкой души и, разумеется, изрядно выпивал. А кто из творческих людей не выпивает? Спросим уже и строже: может ли вообще русский поэт не выпивать?
Мой сокурсник по факультету журналистики вологодец Юра Калюков числился младшим товарищем Рубцова; у того, по Юриным словам, после трагической смерти в кабинете обнаружили только несколько десятков пустых бутылок. Ни телевизора, ни мебели - ничего. Твардовский пил так, что об этом рассказывали легенды. О другом поэте, также возглавлявшем журнал "Новый мир" уже после Твардовского, Георгий Шумаров сложил такие строчки: "Хотел бы поглядеть я на врача того, который вылечит от пьянки Наровчатова!"
КАК МЫ ЗНАКОМИЛИСЬ
Тогда я только начал работать в "Молодом ленинце", задерживался по вечерам и однажды, в одиночестве сидя над материалом, услышал, как в коридоре грянули крики: "Вызову в милицию!" - "Вы не имеете права меня задерживать!" - "А вы пьяный!" - "А вам какое дело?!". Я вышел в коридор, где мне навстречу уже летела временная вахтерша: "Хулиган пьяный хотит пройти на второй этаж!" - и сунула документ, видимо, отнятый ею в бою. На корочке было написано: "Союз писателей СССР", а на развороте - фамилия хулигана. Фамилия была мне известна, хотя человека я видел впервые в жизни. Невысокий, худенький, Екимцев чем-то походил на рассерженного, взлохмаченного воробья лет за сорок (с большим гаком).
- Здравствуйте, Александр Ефимович! - с глубоким пиететом поздоровался я. - Извините за недоразумение, товарищ не в курсе. - И, повернувшись к вахтёрше, сказал свое веское слово: - Перед вами известный ставропольский поэт Александр Екимцев. Он имеет полное право пройти в помещение Союза писателей. - Снова повернулся к Екимцеву, с поклоном отдал ему членский билет и указал рукой на лестницу. Екимцев молча забрал билет и поднялся наверх, не сказав ни слова.
- Так вин же пьяный! - уже тихонько лепетнула вахтёрша.
- Не беспокойтесь, всю ответственность я беру на себя.
После этого я возвратился в отдел и вновь погрузился в проблемы вывоза навоза на поля силами комсомольско-молодежных коллективов (или чем еще тогда приходилось нам заниматься?).
Через час или около того послышались шаги. Екимцев вошёл, сел и спросил:
- Тебя как зовут?
Я представился.
- Пишешь?
- Пишу, - признался я, поняв, что речь идет не о статьях в газету.
- Стихи?
- Упаси Господь! Прозу.
- А чего так к стихам? - Мне показалось, что Екимцева что-то задело, и некоторое время я распинался о том, что стихи - это выше прозы, стихи - это... это... требует большого таланта, что до стихов надо дозреть, и тэ дэ и тэ пэ. Екимцев подобрел.
- Всё-таки пишешь, - сказал он утвердительно. - Давай помогу.
Тогда не надо было спрашивать - чем. Помочь можно было только одним: организовать публикацию. И не в газете, разумеется.
Я заотнекивался. Но не так чтобы наотрез. И высказался в том смысле, что в СУКИ (Ставропольское укрупненное книжное издательство) так просто не влезешь. Екимцев, видимо, почувствовал себя задетым. Да и хмель из него явно не выветрился. Он настаивал:
- Сказал - сделаю!
Но я позиций не сдавал.
- Ну смотри. Напрасно. Я бы помог.
- Александр Ефимович... - сказал я вкрадчиво, когда мы уже закрыли тему. - А если стихи были бы плохие? А вы - обещали?
Он приостановился. Он, по-видимому, был озадачен. Наверное, он даже не подумал об этом. О том, что стихи, о которых шла речь сегодня и в такой ситуации, могут быть плохие.
Проистекала томительная пауза. Но вот Екимцев заулыбался.
- Старик! - сказал он. - Ведь ты же не пишешь стихов. Верно?
ЗУБЫ В СТАКАНЕ
Здоровье у поэта было неважное. И получил он как-то раз направление в спецполиклинику. Чтобы туда попасть, надо было быть номенклатурным работником. Обслуживание было хорошее... Правда, лечить там тоже лечили, если необходимо.
И вот Екимцева устраивают в двухместную палату. Назначают лекарства, процедуры делают всякие... Но ещё ведь - сосед!
А сосед, надо сказать, оказался примечательным. И кому, как не мне, тогда заместителю редактора "Молодого ленинца", сказать о нём слово! А ведь сказать - нечего. Потому что не только я - никто о нем ничего не знал. Во всяком случае, о его прошлом. А в тогдашнем настоящем Сергей Наумович М. был персональный пенсионер и ещё - бессменный заведующий общественной приемной молодёжной газеты. Да, еще одно: сказать о Сергее Наумовиче, что он был брюзга и придира, - это просто ничего не сказать.
Общение его с поэтом проистекало примерно так.
- Вот ты, - начинал Сергей Наумович, - поэт, культурный вроде человек... А как ты ходишь? Ты на себя посмотри, ведь это же срамота!
- А что такое? - обеспокоенно оглядывал себя Екимцев, не усматривающий ничего крамольного в своих старых тренировочных штанах, обвисших на коленях и прочих местах.
Сергей же Наумович доходчиво объяснял поэту, где именно срамота в его облике и какая.
Огорчённый нотацией, Екимцев уходил покурить и нарывался на очередную нотацию:
- Ведь ты же поэт, тебя люди читают! Какой же ты пример подаёшь молодёжи? Травишь себя никотином!
Поэт наливал в стакан воды, вставлял кипятильник, чтобы попить чайку. Сергей Наумович зорко наблюдал за употребленным количеством заварки.
- Ишь навалил, чуть не пачку! Слышал я, что ты алкоголик, и вижу, что, когда водки нет, ты и чифиром не брезгуешь!
Эти "процедуры" отнюдь не улучшали самочувствия Екимцева. И кончилось всё печально. Ночью ему стало плохо, он нашарил таблетки и поднёс стакан с водой ко рту, чтобы запить. Запрокинул голову, допивая, и тут... по его зубам что-то стукнуло... В лунном свете поэт внезапно увидел чужие зубы!!!
Представили картинку, осознали ощущения?..
И вот поэт корчится в углу. Услышав характерные звуки рвоты, Сергей Наумович включает свет и с гневом восклицает:
- Полюбуйтесь! Нажрался и блюёт в специальном лечебном заведении! Знал я, что ты алкоголик! Где же ты водку взял? Так просто тебе не пройдёт этот номер!
Едва придя в себя, поэт обернулся и спросил с бессильным укором:
- Сергей Наумович! Вы зачем в МОЙ стакан свою вставную челюсть положили?!
На что последовала совсем уже неожиданная реакция.
- Так ты ещё и зубы мои взял?!
И Сергей Наумович вызвал милицию...
ЗАЖИГАЛОЧКА
И то сказать: разве удивишь читателя фактом (доказанным или нет - другой разговор!), будто тот или иной писатель пимши. Но вот Екимцев был ещё и клептоман. А это уже другое дело! И вот вам история про зажигалочку Игоряши Пидоренко, а про зажигалочку потому, что про ножичек (Сережи Довлатова) уже рассказано другим автором.
Итак, про странный недуг поэта Екимцева в Ставропольском книжном издательстве было известно всем, и потому при появлении поэта на горизонте все лихорадочно прятали свои авторучки, брелочки, помаду, расчески...Однако Игорь Пидоренко был в издательстве новичок и о пристрастии Екимцева к мелкому воровству не подозревал. Он встретил автора с должным пиететом, встал при появлении гостя, разговаривал с почтением. Но Екимцев, разумеется, пришел не к Игорю Пидоренко. Он желал встретиться с тогдашней бессменной заведующей редакцией худлитературы Ларисой Ивановной Хохловой. Хохлова же, напротив, не желала этой встречи, поскольку в план редподготовки сборник Екимцева не попал, и скрылась на другой половине издательства, в ведомстве массово-политической, медицинской, краеведческой и прочей литературы. Этой редакцией заведовал почти также долго и бессменно, как Лариса Ивановна своим ведомством, Григорий Иосифович Шапиро.
Шапиро в этот момент на своем рабочем месте отсутствовал. Он, как всегда, лежал на столе у директора. Это значило, что он доверительно сообщал начальству последние новости "сверху" или последние сплетни "снизу". Раз доверительно - то придвинувшись к собеседнику на минимально близкое расстояние. Чтобы сделать это через стол, на него приходилось влезать животом. Вот в такой позе Шапиро и находился. Директор при этом несколько отшатывался, но слушал внимательно...
Итак, повторяем диспозицию. Шапиро Георгий Иосифович лежит на столе у директора. Директор его внимательно слушает. Лариса Ивановна, завидевшая поэта Екимцева в окно, успела убежать и сидит сейчас на месте Шапиро. Игорь же Пидоренко, разговаривавший с Ларисой Ивановной перед тем, как она увидела в окно поэта Екимцева, остался в редакции художественной литературы и встречает гостя стоя, с почтением. Поэт Александр Екимцев, желающий выяснить отношения с Ларисой Ивановной по поводу судьбы своей рукописи, вошел в редакцию. Ларисы Ивановны, вовремя убежавшей, он не обнаружил и беседует сейчас с подвернувшимся Игорем. Игорь же Пидоренко, который во время разговора с Ларисой Ивановной вертел в руках предметы курительной принадлежности, а именно - зажигалку и пачку сигарет, из почтения выпустил эти предметы из рук, положив их на стол.
- Где Хохлова? - прямиком поставил вопрос Александр Ефимович.
- Вышла куда-то! - развел руками Игорь.
Екимцев суетливо побегал глазами по кабинету, подвигался бесцельно туда-сюда.
- Дай сигаретку.
- Пож-ж-жалуйста!
Игорь даёт сигарету, подносит, щёлкнув зажигалкой, огоньку.
Прикуривая, поэт Екимцев обращает внимание на зажигалку.
Зажигалка, надо сказать, чудесная. Ничем не хуже, чем ножичек Сережи Довлатова. И то сказать: Игорь вывез её из Анголы, где неизвестно уж как и у кого приобрел. Вещица недорогая, но забавная. Там на боках у неё, с двух сторон, были две красивые женщины в купальных костюмах, одна белая, а другая тёмная, негритянка. Но не чёрная, а приятного светло-шоколадного цвета. И вот пока зажигалка горит и, стало быть, нагревается, обе женщины потихоньку разоблачаются. Сперва лифчики пропадают у них, а потом и трусики. Так и остаются обе голенькие. Симпатичные девчонки - залюбуешься. Но ненадолго, потому что зажигалка начинает руку жечь. Выключишь - и снова девчонки одетые, что белая, что чёрная.
Александр Ефимович вещицу приметил. А Игорь, поскольку не знал, что Екимцев клептоман, опять свою зажигалочку на стол и положил.
Вот поэт Екимцев снова спрашивает, отрывисто так:
- Где Хохлова?
- Да вышла куда-то! - повторяет Пидоренко.
- Знаю я, куда она вышла! - заявляет поэт Екимцев. - Небось, в редакции у Шапиро скрывается!
- Да не знаю я!
- А Шапиро, как всегда, лежит на столе у директора.
- Да не знаю я!
- Я зато знаю... - Попыхтел сигареткой поэт. - Ты вот что, Игорь... Ты это... Ты сходи за ней. Мне поговорить с ней надо. Я с Шапиро встречаться не хочу. Вдруг он уже от директора вышел.
- Н-ну хорошо, схожу... Мне нетрудно. Если она там, конечно.
Игорь уходит. Игорь находит Ларису Ивановну. Она, естественно, сидит на месте Шапиро. Шапиро всё ещё лежит на столе у директора. Директор, надо полагать, внимательно слушает...
- Господи! - говорит Лариса Ивановна. - Да не хочу я с ним встречаться! Его же рукопись не утвердили! Что я ему скажу?
- А мне что сказать?
- Ну скажи ему - не нашёл!
Пожав плечами, Игорь возвращается. Но не находит ни поэта Екимцева, который удалился по-английски, не прощаясь, ни своей ангольской зажигалки. (Интересно, да? Между прочим, чуть не написал так: "...удалился по-ангольски, не прощаясь, ни своей английской зажигалочки").
Проходит месяца три... Екимцеву обломился какой-то гонорар. Может, за прежнюю книжечку, а может, за публикацию в альманахе "Ставрополье". Что большой, что маленький гонорар у Александра Ефимовича не задерживался. Кто в этот момент набегал, получал с него долги. Кому Екимцев должен не был, тот сам в этот момент брал у него в долг. Поэт Екимцев был человек нежадный. Когда у него бывали деньги, он всем хотел дать в долг, он покупал конфеты и безделушки техническим сотрудникам издательства. Остальное шло на пропой.
Для пропоя в издательстве имелось, до поры до времени, отдельное, хотя и небольшое помещение. Это был кабинетик редактора Колесникова Виктора Сергеевича, автора чудеснейших рассказов и ужасающего пьяницы. Его начальница Хохлова плакала горючими слезами. Редактировала за него рукописи, стыдила и ругала, всем жаловалась, но всем же и говорила так: "Ну что мне с ним делать? Ведь он же такой талантливый!" Талантливый Колесников на критику, слезы и ругань начальницы не реагировал никак. И при каждом удобном случае, а случаи выдавались регулярно, запирался с гостем или гостями, и дым из кабинетика шёл коромыслом. При отсутствии гостей Колесников запирался там с другим издательским редактором, из ведомства Шапиро. Этот редактор, Куликов Юрий Григорьевич, пил ещё круче самого Колесникова, и весь от пьянки почернел, не хуже негритянки, нарисованной на зажигалочке. Только та была красивенькая, а Куликов был страшен, как чёрт.
Но всему хорошему бывает конец. Пришли пора и время, и кабинетик отвели новому начальству, заместителю главного редактора Панаско. Мало того, что он никому не был известен в издательстве, кроме разве что Куликова, работавшего в газете "Молодой ленинец" заместителем редактора, когда туда пришел корреспондентом этот самый Панаско. Теперь, наоборот, бывший подчинённый стал для Куликова начальником. Но это бы ничего! Да вот оказалось, что Панаско за время газетной своей работы нажил страшенную язву желудка, да и характер себе попортил так, что по нормальному с ним и разговаривать-то стало невозможно, не то что сесть да выпить, как бывало. Трезвенники и язвенники - такая же беда России, как бездельники и пропойцы. Как дураки и дороги... Да мало ли бед у России? Виктор Сергеевич безропотно убрался на уплотнение на половину научпропа и научпопа, а Панаско собственноручно вымел из кабинета многолетний мусор и пустые бутылки (уборщица Галя отказывалась там убирать из принципа), за шкафом же обнаружил засохшие корки, несколько рукописей, числившихся пропавшими без вести, и двух дохлых мышей. И пошёл, и пошёл брюзжать, нудеть, придираться...
В общем, хорошее место было испорчено. Весёлый, раскованный и остроумный, каким он всегда бывал под шофе, Екимцев напоследок обошел издательство, говоря женщинам двусмысленные, но приятные комплименты, раздавая конфеты и мелкие сувениры, как-то: авторучки, брелочки, помаду, расчёски...Тут-то ему и попался Игорь Подоренко.
Игорь поздоровался с поэтом, но помрачнел.
- Тебе денег не надо? - спросил Екимцев. - Могу одолжить.
- Нет, спасибо, - отрывисто сказал Игорь. - Я в долг не беру.
- Ах, да, у меня ведь уже и нету... - Екимцев был искренне огорчён. Когда появлялась возможность, он всегда старался сделать другим приятное. Он похлопал себя по карманам. Но у него уже и конфеты кончились. Под руку попалась пачка сигарет.
- Игорёк! - продолжил он, раскрывая пачку. - Ты стихи пишешь?
- Нет, - ответствовал Игорь коротко. - Не пишу.
- Жаль. Если б ты писал стихи, старик, я бы тебе помог протолкнуть. Ну ладно. Давай закурим, что ли? - Он предложил Игорю сигарету и тот, поколебавшись, взял. Екимцев сунул руку в карман и вынул...зажигалку.
- Слушай, старик! - вдруг обрадовался он, щёлкнув огонёчком и глядя на то, как раздеваются девушки. - Давай я тебе вот эту зажигалочку подарю? Гляди, какие девки! Классная вещица? Английская!
И подарил.
Щедрой был души человек Александр Ефимович.
Не все из участников этой истории живы, а некоторые из тех, кто жив - уже давно не здесь, а, в Израиле, как, например, Шапиро Григорий Иосифович. Во всяком случае, так о нём говорят. Пидоренко же работает в "Ставропольской правде" *. Перед публикацией байки я, конечно, решил ему показать эти заметки. Игорь почитал их и выразил некоторое недоумение.
- Я, - сказал он в итоге, - действительно тогда курил. Да и сейчас покуриваю. И в Анголе служил, это факт. Но никакой зажигалки у меня в то время не было, тем более такой. Пользовался спичками. Так что ни украсть у меня зажигалочку, ни придарить её обратно Александр Ефимович никак не мог. А в остальном...а в остальном - все правильно!
Необходимое и весьма важное послесловие
Говорят, о мёртвых либо хорошо, либо ничего. Так сказать, аут бэнэ, аут нихиль.
Так это - о мёртвых. Это, господа, о нас с вами будут молчать, когда мы помрём. А поэт - жив, пока у него есть хоть один читатель. Поэт жив, пока о нём помнят, Поэт жив, покуда о нём рассказывают байки.
ПРИМЕЧАНИЕ
* Вскоре после смерти писателя Игорь Пидоренко уволился из "Ставропольской правды"....
Айдар Сахибзадинов. Жена[Мы прожили вместе 26 лет при разнице в возрасте 23 года. Было тяжело отвыкать. Я был убит горем. Ничего подобного не ожидал. Я верил ей, она была всегда...]Владимир Алейников. Пуговица[Воспоминания о Михаиле Шемякине. / ... тогда, много лет назад, в коммунальной шемякинской комнате, я смотрел на Мишу внимательно – и понимал...]Татьяна Горохова. "Один язык останется со мною..."["Я – человек, зачарованный языком" – так однажды сказал о себе поэт, прозаик и переводчик, ученый-лингвист, доктор философии, преподаватель, человек пишущий...]Андрей Высокосов. Любимая женщина механика Гаврилы Принципа[я был когда-то пионер-герой / но умер в прошлой жизни навсегда / портрет мой кое-где у нас порой / ещё висит я там как фарада...]Елена Севрюгина. На совсем другой стороне реки[где-то там на совсем другой стороне реки / в глубине холодной чужой планеты / ходят всеми забытые лодки и моряки / управляют ветрами бросают на...]Джон Бердетт. Поехавший на Восток.[Теперь даже мои враги говорят, что я более таец, чем сами тайцы, и, если в среднем возрасте я страдаю от отвращения к себе... – что ж, у меня все еще...]Вячеслав Харченко. Ни о чём и обо всём[В детстве папа наказывал, ставя в угол. Угол был страшный, угол был в кладовке, там не было окна, но был диван. В углу можно было поспать на диване, поэтому...]Владимир Спектор. Четыре рецензии[О пьесе Леонида Подольского "Четырехугольник" и книгах стихотворений Валентина Нервина, Светланы Паниной и Елены Чёрной.]Анастасия Фомичёва. Будем знакомы![Вечер, организованный арт-проектом "Бегемот Внутри" и посвященный творчеству поэта Ильи Бокштейна (1937-1999), прошел в Культурном центре академика Д...]Светлана Максимова. Между дыханьем ребёнка и Бога...[Не отзывайся... Смейся... Безответствуй... / Мне всё равно, как это отзовётся... / Ведь я люблю таким глубинным детством, / Какими были на Руси...]Анна Аликевич. Тайный сад[Порой я думаю ты где все так же как всегда / Здесь время медленно идет цветенье холода / То время кислого вина то горечи хлебов / И Ариадна и луна...]
