"Где разорвана связь между солнцем и птицей рукой обезьяны.."
Константин Кинчев
"На тот язык, что за пределом фразы."
Илья Тюрин
Первый камешек, стронувший лавину блужданий по извилистым переулкам, где в мостовую тульскими пряниками впечатаны образы и чувства, и двуликий загадочный янус-зверь слово-смысл, тянитолкаем и неваляшкой валится на землю, чтобы через миг подняться, первый камешек, робким гранитным шепотом стукнувший меня в висок, и канувший в темное зеркало зрачков без звона, без всплеска, вздоха и истории, первый камешек, рождающий в душе безупречный хаос расходящихся кругов, так вот, этот первый камень кинула в меня Марина Кудимова.
Это случилось давно и в принципе неважно, но я продолжу, раз уж начал.
Это случилось давно и в принципе…осенью, осенью, холодным бесснежным октябрем, когда небу было так зябко, что оно куталось в облака, отворачиваясь от остывающей земли, я присутствовал на маленьком, почти камерном собрании в филиале литературного музея и чувствовал себя Штирлицем в ставке Гитлера.
Для полного сходства не хватало лишь мундира, мне бы пошел мундир, честное слово, меня никто не знал, и я тоже почти никого не знал, я бы сидел, нога на ногу, одев фуражку строго по уставу вермахта, и клевал бы желтую стену тенью козырька, кивая в такт мудрым фразам с трибуны и сохраняя арийскую непроницаемость лица и, а в кармане кителя приятной тяжестью вызревала плоская фляжка шнапса и я был бы где-то далеко, очень далеко..
Но всего этого не было, были скромные посиделки, бутерброды, газировка и Марина, роняющая в общее пространство лиц слова, казалось, она снимает их спелыми сливами прямо с моего языка, извлекает косточку и, взламывая отточенным чутьем поэта твердую скорлупу, швырает голое вышелущенное семя, горький обнаженный миндаль в почву.
И прорастает дерево, чьи корни в душе, а ветви в небе, и колышутся ветви, указывая пути ветра, и ласкают воздух кончиками пальцев, клейкими почками, пьяными от весеннего сока..
мыслями, каждая из которых - моя, но иная, о том же, но с другого, с третьего берега, она говорила о том, что давно крутилось в мозгу заевшей патефонной пластинкой, оборот за оборотом, и все без толку, лишь изредка прорываясь на поверхность текстов черным плавником глубоководной рыбины, какой-нибудь, прости Господи, латимерии.
Она говорила о языке - клетке для поэта, языке - плавильном тигле, языке - реакторе и алхимической колбе, языке - даре и проклятье.
Она говорила о солнце, птице и руке обезьяны.
Она сказала немного, но это стало той иголкой, которой так не хватало моему немому патефону.
Получив Первотолчок, я породил ту Вселенную разбегающихся слов, рассыпающихся звезд, которую тщетно собрать в единый образ.
Это сад разбегающихся смыслов и под каждым перекрашенным кустом роз из норы торчат чьи-то уши, но ..тссс, промолчим, пойдем по следам Алисы, то есть Марины, по пути собирая в корзинку разные предметы.
Клетка.
Клетка во рту моем и живет там хриплая птица, терпеливый узник, она чистит клювом въерошенные перья и косит колким глазом, но вылететь, вырваться не пытается, она знает меру своей жердочки.
Клетка в мозгу моем, и живет там усталый гном в ночном колпаке, старательный астроном, кропотливо регистрирующий все, увиденное в глазные телескопы, на серых листах черными муравьиными шеренгами.
Клетка в груди моей, и колотится сердце в кровь о прутья ребер, задыхается, и скручивается в судорге нездешнего света, кипением артерий пытаясь рассказать о..
но тогда сходит с ума на полушаге гном, срывает свой колпак, и пускается в пляс, взвивая вихрем листы, осыпающиеся черными муравьями..
и птица клекочет, клокочет, злой кочет в гортани, пронзая связки кончиками распахнутых крыльев, и слова взрываются в нёбе, угловато распираемые смыслом, и шипастыми снежинками цепляются о зубы, сдирая эмаль, и падают, падают, падают…
на ладони небесным пеплом и слезной влагой тают, впитываясь в поры до крайней поры,
слово - точка бытия, квант языка, прогибающего мир, слова - ограда мира .. "..и Адам дал им всем имена, и как он их назвал, так и было им имя.." Никто никогда не видел Мира, но все жили в мирах.
В отражениях и тенях, в своем представлении о Мире, должно быть поэтому человек не может видеть лик Господа, ибо правда разрушает, иссушает, сил лишает, и каждый строит, ставит себе мир-дом-кров, в котором надеется пере..ждать,жить,быть это странное время, место, пространство - жизнь.
И нет палки Мастера, выбивающей из головы эту ерунду и превращающей тебя в зеркало Абсолюта.
А слова - это ведь вьющиеся тени на песке, не более, и смешно было бы от них желать и требовать, но кто-то ведь жаждет, и тянет, тащит этот тяжеленный воз с кирпичами, и ставит и строит вавилонскую башню, блудницу до неба, лестницу Иакова, десницу Господа, держащего в синих своих пальцах твою душу, строит с упорством черного муравья, ладит рассыпающийся мост на ту сторону, потому что иначе - нельзя. Язык- лестница, лествица, лиственница-девственница, сотканная из лестничных клеток, омываемых лимфой и древесным соком, жизни током, пронизанным гулом неба и дрожью земли пронзенным, язык - крылья и попытка сравняться с Богом
Солнце- образ, птица - слово, рука обезьяны - человек.
Вот три оси координат, в которых рождается пространство языка, и передать истину солнца невозможно птичьим языком, хоть птицы - звезды меж облаков, но обезьяна на земле и мир в горсти ее, и горизонт предельный недостижим.
Три оси замыкают меня в совершенный куб, не оставляя надежды, но качает стопы изгиб земной сферы, и значит, не все потеряно, потому что самое страшное..
самое страшное - исчерпать себя. Досуха, досыта, так что не хочеться, и до капельки, скрежетом по дну и мокрой землей в черпаке понять, что все, все кончилось и более - ни слова, что ново. А лишь повтор, прокрут пленки по кругу, рыжей белкой, черным кадром в колесе проектора - все уже было.
Выход, наверное, только один - бежать. Каждый день бежать от себя, бесповоротно менясь с очередным восходом, бежать так, чтобы тень пузырилась черным парусом за спиной, цепляясь лишь за лопатки, бежать, изумляясь всему, что отдается дрожанием в зрачках, впитывать мир, и радоваться, бежать от себя-прежнего, себя-вчерашнего, растворясь выдохом, и наполняясь вдохом, бежать.
Бечь себя - значит не держаться, отпустить, отдаться потоку, единожды войти в воду, спотыкаясь о черные камни и скользя по водорослям, по колено, грудь, шею, и пусть ревет разбуженным Левиафаном река и пусть несет тебя, разбрызгивая пеной и кружа в водоворотах, пусть бьет и перемалывает в муку, труху на порогах, которые должно перейти. И сыпется, сыпется мука словесная, а мука оттого, что встаешь против течения, и ставишь себя ладонью встречь великого потока языка, пытаясь накинуть на него узду, запечатлеть, усмирить, но он сносит, сбивает, сшибает в брызги-дребезги, захлестывая петлею слов по горло.
Блаженные нищие, ибо им нечего терять.
Уподобиться малому, чтобы войти в Царствие, отряхнуть, содрать панцирь прожитого, год за годом, миг за мигом время заботливо пеленает душу в кокон, из которого так трудно вылупиться, так опасно жить без скорлупы, так больно, когда по пальцам идут маршем, трудно играть на флейте с такими пальцами, страшно мерять мир взглядом ребенка, страшно быть не по росту, не по Госту, не по рангу, а так
Просто
Истина недостижима, как горизонт, истина неуловима, как выдох, истина непостижима, иначе она бы не была истиной.
Флоренский, прочерк улыбки, "истина -это естина, то, что есть и не более" , так ведь?
Так.
Самое загадочное - то, что есть. Глина, человек, мир - величайшие тайны лежат под ногами, а мы ищем где-то в эмпиреях, седьмая вода на седьмом небе, и все попытки описания изначально бессмысленны, потому что слова - уже искажения.
Слово - дар Божеский, печать Господа на языке моем. Слишком велик он, неподьемен, оттого и раздробили Слово на слова, языки, на кусочки, на отражения и стеклянные брызги, из которых создали для себя мирки.
Русский, английский, суахили - все разные миры, и человек, смотрящий на фарси, живет совсем в другом мире, чем дышащий на китайском.
Отчего мы говорим холодно, именно холодно, а не cold или kalt к примеру? А cold почему?
Все от одного корня, одного языка, крови и гортани, скажете вы и будете правы, но
где, где у нас в голове тот переключатель, смычка, когда замкнул и узнал, что это - пчела, это цветок, это земля, а это, теплое, уютное мягкое - мама, мамо, ма. Вы скажете - все это в детстве, когда дите, становясь человеком, начинает что-то лопотать, протягивая первые нити смысла от вещи к ее образу.
Вы скажете..
А что еще вы сможете сделать?
Люди чудовищно разобщены, и каждый человек беспощадно одинок, от рождения он вышвырнут в тотальное, абсолютное одиночество, и только смерть дает надежду.
Искры взаимопроникновения так редки, что это невероятное счастье, когда тебя хоть как-то понимают.
В семье, в обществе, в себе - человек замкнут, нет, не в клетку, в целый лабиринт, в дурную бесконечность тюрем, вложенных друг в друга, клетка в голове, клетка во рту, клетка в душе, разноязыкие тюрьмы, и люди, живущие на расстоянии вытянутой руки, на дистанции слова, находятся на разных концах Вселенной.
Слово - бездонный, бездомный провал, бездна без дня и ночи, в безвидности которой до сих пор реет дух Божий, надо только пробудить, проявить его и тогда…
Жизнь схожа с бегством по стеклу
Над бездной,
с танцем сумасшедшего в углу,
болезнью
нервов и зубов, и стуком
сердечным где-то в горле
глухо
Говорить словами о языке - все равно что ловить ветер полой халата, сколько зачерпнешь, в горсти уместишь?
Халат мой, халат с заплатами, шитыми белыми нитками, нитками черными, зелеными, золотыми, серебрянными, алмазными и нейлоном, нитки разные, смыкающие края заплат моих, заплаты, заплаты мои из парчи, сафьяна, бархата, холста и мешковины, лыка и бересты, глины и косых взглядов на халат мой, брат мой, парус мой, надежда и опора, у иных ты белый, у других алый, а у меня небесный, заплатотканный, ветром перевитый, с мачтой породнившийся, халат мой, парус мой пестрокрылый, крыло мое, неси меня, неси над землею, сестрой твоей по заплаткам, неси под небом, неси в ладони Господа, и пусть ветер поет ..
.. Душа твоя станет той формой, той
Строфою с так долго искомым размером,
Которая непредставимым манером
Наполниться страшной земной Красотой,
Крадущей детей и бегущей по нервам,
И это твой выбор, твой дар и покой
Твой дом над Окой. (В.Губайловский)
Айдар Сахибзадинов. Жена[Мы прожили вместе 26 лет при разнице в возрасте 23 года. Было тяжело отвыкать. Я был убит горем. Ничего подобного не ожидал. Я верил ей, она была всегда...]Владимир Алейников. Пуговица[Воспоминания о Михаиле Шемякине. / ... тогда, много лет назад, в коммунальной шемякинской комнате, я смотрел на Мишу внимательно – и понимал...]Татьяна Горохова. "Один язык останется со мною..."["Я – человек, зачарованный языком" – так однажды сказал о себе поэт, прозаик и переводчик, ученый-лингвист, доктор философии, преподаватель, человек пишущий...]Андрей Высокосов. Любимая женщина механика Гаврилы Принципа[я был когда-то пионер-герой / но умер в прошлой жизни навсегда / портрет мой кое-где у нас порой / ещё висит я там как фарада...]Елена Севрюгина. На совсем другой стороне реки[где-то там на совсем другой стороне реки / в глубине холодной чужой планеты / ходят всеми забытые лодки и моряки / управляют ветрами бросают на...]Джон Бердетт. Поехавший на Восток.[Теперь даже мои враги говорят, что я более таец, чем сами тайцы, и, если в среднем возрасте я страдаю от отвращения к себе... – что ж, у меня все еще...]Вячеслав Харченко. Ни о чём и обо всём[В детстве папа наказывал, ставя в угол. Угол был страшный, угол был в кладовке, там не было окна, но был диван. В углу можно было поспать на диване, поэтому...]Владимир Спектор. Четыре рецензии[О пьесе Леонида Подольского "Четырехугольник" и книгах стихотворений Валентина Нервина, Светланы Паниной и Елены Чёрной.]Анастасия Фомичёва. Будем знакомы![Вечер, организованный арт-проектом "Бегемот Внутри" и посвященный творчеству поэта Ильи Бокштейна (1937-1999), прошел в Культурном центре академика Д...]Светлана Максимова. Между дыханьем ребёнка и Бога...[Не отзывайся... Смейся... Безответствуй... / Мне всё равно, как это отзовётся... / Ведь я люблю таким глубинным детством, / Какими были на Руси...]Анна Аликевич. Тайный сад[Порой я думаю ты где все так же как всегда / Здесь время медленно идет цветенье холода / То время кислого вина то горечи хлебов / И Ариадна и луна...]
