Словесность

[ Оглавление ]








КНИГИ В ИНТЕРНЕТЕ


   
П
О
И
С
К

Словесность




НАВАЖДЕНИЕ


Годы отходят в сторону,
Нет остановок и пристаней.
Всё гениально устроено,
Если всмотреться пристальней.
Николай Глазков  


- Вить, ты спортивки-то не выкладывай. И кроссовки пусть будут. Ну вот: домино с нардами не забыл воткнуть, а шорты, плавки, эспандер где? Тебе же доктор велел мышцы нагружать. И футболок недостаточно...

Лера вывалила на кровать содержимое чемодана и стала складывать вещи по новой - аккуратно и методично, согласно составленному накануне списку.

- Да на фига все это волочь! - раздался из кухни недовольный голос чавкающего Виктора. - Чай не верблюд двугорбый. Не на год еду. Это ты, как та улитка, готова весь дом за собой тащить, а умные люди путешествуют налегке.

- Вить, ты в путевку свою заглядывал? Там же конскими буквами написано: "Лечебные стимулирующие ванны, бассейн, ежедневная гимнастика, велосипедные прогулки...". Ты в парадном костюме намерен этим заниматься? Лето ж на дворе...

- Костюм не трогай. Он жрать не просит. Может, я на свидание там пойду, - мечтательно изрек Виктор, прихлебывая из пиалы зеленый чай.

- Ага, - проворчала Лера, - не успели сердце заштопать, он уж и хвост распустил.

- Сумчатых своих будешь жизни учить!

Сумчатыми Виктор называл проживающих в Австралии невестку с сыном. Первую за то, что та - австралийка, владеющая шикарным домом с бассейном (сам он проживал в социальной двушке), что она старше его Ваньки на целых восемь лет и имеет дочку от первого брака. А Ваньку - за ренегатство, раз предал родину предков, отправившись, "как гусь лапчатый, в теплые края". За то, что женился на "старой тетке из-за бассейна" и письма пишет Лерке, ему же, отцу, только приветы передает. За то, что, после дежурного "как дела?", нетерпеливо зовет к трубке мать и треплется с ней по часу. В общем, самые натуральные сумчатые, то бишь кенгуру.

Хлопнула балконная дверь. Это недовольный глава семейства отправился "смотреть погоду".

Последняя его не порадовала. Градусник показывал +28. На улице было парко, как в сауне. Разморенные жарой бюргеры, лениво передвигались в пространстве, как надышавшиеся "Дихлофосом" тараканы. Мужской пол был в мятых хэбэшных шортах и в таких же спортивных майках, вопящих о тоске по гладильной доске. Женский- тоже глаз не радовал. Девицы щеголяли в полумайках, демонстрирующих открытые татуированные поясницы и утыканные железом пупки, а также в обтягивающих целлюлитные задницы бриджах, из- под которых выглядывала изрядная часть трусов. Да благо бы трусов, а то ведь сие изделие и трусами-то не назовешь: спереди - тряпочка, сзади - веревочка. Тьху, срам один. Как же они называются плавки-то эти? Надо же, запамятовал.

- Мать! - крикнул Виктор в полураскрытую дверь. - Как это позорище называется?

- Какое из многих? - поинтересовалась Лера, давно привыкшая к критиканству супруга, которое после их переезда в Германию стало его обычным состоянием.

- Ну трусы эти проститутские - "заплатка на ниточках"?

Женщина сосредоточенно упаковывала в чемодан комнатные шлепанцы, солнцезащитные очки, большое махровое полотенце, сверяясь с лежащим на тумбочке списком.

- Стринги, - бросила она в сторону балкона.

- Хм... Ну да, стринги, - пробурчал Виктор. - Фиговый листок у Евы и тот был шире.

Он перевел взгляд на белье, только что вывешенное женой для просушки. На металлической сушилке, в углу балкона, среди маек, носков, лифчиков, его собственных семеек, сушились и Леркины трусы: простые хэбэшые, широкие и высокие, почти до ушей. И главное - с кулиской, куда втянута резинка полусантиметровой ширины. Интересно, где она такие покупает? Здесь подобного бельишка никогда и не производили. Тут же - бесстыдство одно.

Вон идут карикатуры в джинсах - бедровках, сало наружу вываливши. Хоть бы одной в штанах с низким поясом было красиво. Перетянуты, как сардельки. Жирные бока нависают над поясами, как квашня стекающая из бочки. Была б его, Виктора, воля, он бы завел в Германии полицию нравов, в обязанности которой вменил бы рейды по улицам города с тонкими кожаными плетками. Полицейские присматривались бы к внешнему виду молодежи и охаживали бы коровушек по их жирным, неприкрытым штанами, бокам. Мода, вашу мать...

Лерка же модой не интересуется. Совсем. А ведь в Совке всегда просыпалась на час раньше и красилась по полной программе. Тушь у нее была какая-то с нейлоновым удлинителем ресниц, тени перламутровые, "плакатная" губная помада "с искрой" и крем кирпичного цвета, аккурат для туземцев.

Бигуди по утрам варила в маленькой эмалированной кастрюльке, к соседке Катьке бегала на маникюр с педикюром, вела по телефону переговоры с Валькой- модисткой о новых фасонах. Она была завучем школы, районным депутатом, вечно выступала на конференциях, совещаниях, заседаниях. Ее однажды даже по областному телевидению показывали в передаче "Педагоги-новаторы" и с доски почета "Ими гордится район" не снимали. Вот и модничала. А тут...

Виктор взял в руки яркий толстый альбомчик с фотографиями, лежавший на нагретом солнцем пластиковом столике. По приезде в Германию он страстно увлекся фотографией и щелкал все подряд. С каждым годом снимков становилось все меньше и меньше. То ли они с женой перестали удивляться окружению, то ли Лерка разлюбила свое изображение...

Интерес к собственной внешности у нее таял постепенно. Если на снимках первого года иммиграции Лера всегда была подкрашена, с длинными ухоженными ногтями, в разных нарядах, с ювелирными украшениями, то спустя год - без маникюра, с коротко остриженными ногтями. Еще через год - уже без "портрета лица". А вот и совсем "приехали" - джинсы, кроссовки, мешковатые футболки а-ля "настоящая фрау". Слава богу, хоть седину подкрасила к приезду сумчатых, но прически уже нет совсем: на затылке - неизменный хвостик, скрученный рыжей мохнатой резинкой. И на всех фотографиях последних двух лет в ушах - одни и те же скромные сережки- "поцелуйчики". Свои "драгоценности" Лерка, не посоветовавшись с ним, подарила вдруг "сумчатой внучке". И духами французскими она не пользуется, отдает предпочтение дешевым дезодорантам.

Как-то он спросил жену, почему та не прихорашивается. В ответ услышал: "А кто меня видит?". Кто ее видит... А он, значит, уже в расчет не берется. То, что он видит, это начхать!

Конечно, жизнь в Германии не способствует повышенному вниманию к собственной внешности. На немок глядючи, и наши бабы, как те хамелеоны, постепенно сливаются с окружающей средой. А, с другой стороны, и в самом деле, куда она ходит? Работа- дом- работа. Да и работа еще та: уборка четырех бюргерских домов... М-да...

В дверном проеме мелькнул уже застегнутый на все замки чемодан Виктора.

- Ты костюм-то не выложила? - забеспокоился он.

- Не посмела, Ваше Высочество.

Лера уже давно не спорила с мужем. Спокойно реагировала на все его закидоны. С тех пор, как у Виктора начались проблемы с сердцем и доктор Клебст предупредил ее о возможности "самых серьезных последствий", она избегала любого обострения отношений.

- Не посмела она, - подумал Виктор. - Не хочет нарываться. Со всем соглашается, будто я смертник какой. А это еще больше раздражает. Вот настояла на моей поездке в санаторий: "Расслабишься, восстановишь силы, получишь заряд энергии и бодрости". Небось, отдохнуть от меня мечтает, а не жизнь мне продлить. Может, и лучше будет, если я сдохну. Получит пенсию по вдовству, и не надо будет чужие дома вылизывать.

Виктор был недоволен жизнью, соседями, родными и злился на весь белый свет. Может, потому, что так и не нашел себя на земле предков, получая подачки от государства и ностальгируя по прошлому, где он был уважаемым человеком - главным налоговым инспектором района. Ему кланялись, льстили, дарили подарки, к нему подлизывались. И чего его понесло в эту Дойчландию? Кум Яшка уговорил: "Все наши едут. Чего тебе одному оставаться? Там человеком себя почувствуешь". Почувствовал, мать его!!!

А Лерка не ропщет, не упрекает его загубленной на чужбине жизнью, и это бесит еще больше. Ведь именно он настоял на их переезде, пообещав жене молочные реки и кисельные берега. И вот тебе -пожалуйста... Головокружительная карьера: из депутата - в говночисты.

Лера не предъявляла ему претензий, не спрашивала, когда все это закончится, не пугала отъездом на родину. Она просто отморозилась, живя тускло, без огонька, как бы на автопилоте. Это окончательно убедило Виктора в том, что жизнь не удалась. "Пусть хоть немного отдохнет от меня", - произнес он вслух, ожидая автобуса, направляющегося на вокзал.



* * *

Он махнул рукой стоящей на балконе супруге и нырнул в чрево расписанного рекламой буса. Настроение совсем брякнулось под ноги, когда Виктор увидел, что все места в заднем ряду утрамбованы молодежью: девицами в эластичных шортиках и парнями в каких-то джинсовых струпьях, сосульками свисающих от бедра до колена. У всех на башке - свалянные качалки, не разберешь: где девка, где пацан. Существа среднего рода. Сидят, как летучие мыши, в черных очках и наушниках, сложив свои ласты сорок последнего размера на кресла, расположенные напротив. Никакого порядка!

Виктор протиснулся в глубь салона, с трудом пристроив в углу чемодан на колесах. Еще раз посмотрел на молодняк, который внимал какофонии, доносящейся из наушников. Ухмыльнулся, вспомнив услышанный вчера анекдот: "Я когда- нибудь убьюсь с этим плеером!" - взвизгнула летучая мышь, ударившись башкой о небоскреб". "А плеера- то изменились, - отметил про себя Виктор. - Прогресс чешет семимильными шагами. Еще недавно у хипарей этих на груди висели целые "блюдца", а теперь вот - маленькие "пальчики" размером с зажигалку".

На следующей остановке в автобус втиснулась обнимающаяся парочка тинэйджеров- оба в приспущенных штанах с мотней на уровне колен, оба татуированы и, как ежики, утыканы металлом: в ноздрях, ушах, бровях, губах - папуасы отдыхают. У девицы звякнул мобильник, и она во всю глотку стала выяснять отношения с каким-то Дирком, которому тут же сообщила, что не Дирк он вовсе, а дырка от задницы.

- Погромче, пожалуйста, - попросил Виктор Папуасиху, - нам всем весьма интересны подробности вашей личной жизни.

Тинэйджеры недоуменно переглянулись. В Германии не принято делать замечания молодежи. Страна непуганых идиотов! Вот бы Папуасов этих сейчас - да в их райцентр. Там бы у них мгновенно приняли зачет по моральному кодексу строителя капитализма.

Виктор поймал на себе пучок неодобрительных взглядов. Козлы! Нет бы всем миром образумить эту шелупонь, место старшим не уступающую, клешни свои разбрасывающую по всему салону, музыкой своей окружающих терроризирующую да во всю глотку ругательства изрыгающую. Так нет, они зыркают на меня, демократы обделанные!

От пота рубаха прилипла к спине. Лето Виктор не любил. Правда, это не мешало ему ненавидеть и все остальные времена года. В Германии и зима - не зима, и весна- не весна, и осень- не осень. Пародия сплошная. У этих немцев все не как у людей. У них даже времена года начинаются не первого числа, а в середине месяца. Черти что!

Слава богу, прибыли. Электронный вокзальный термометр показывал +30. Что же тогда будет в Баварии? Он там со своим сердцем совсем копыта отбросит. Ну и пусть. У Лерки руки развяжутся. Найдет себе бойфренда и оживет, а то ведь не баба, а восковая фигура из музея мадам Тюссо.

Виктор сплюнул на асфальт и вошел в здание вокзала. Купил в киоске газету "Эмигрант", двинув по подземному переходу к своей платформе.

Меж билетных автоматов, как муха в кипятке, металась какая- то бабулька в платочке. "Ну точно из наших, - подумал он.- Потеряла сопровождение и с ума сходит". Та, увидев в его руках газету с русским шрифтом, подстреленной чайкой бросилась Виктору под ноги: "Мил человек, помоги, я же вижу, что ты наш!"

"Странно, - подумал он.- Из чего это видно? Одет прилично, выбрит, подстрижен, рта еще не открывал, так что зубов его золотых бабка не видела. А поди ж ты- "наш"...

Старушка мертвой хваткой уцепилась в его локоть и на одном дыхании поведала, что едет к старшему сыну от младшего, который ее в электричку посадил и дал в руку билет, купленный вчера. А контролер билет этот забраковал, мол, покупать проездные документы нужно лишь в день отъезда. Стал штраф требовать. А денег у нее нет совсем, так как старший сын должен был ее через час встретить. Тогда контролер стал ее паспорт требовать. А паспорт-то у младшего сына остался. Вот бабулю и высадили на этой станции. Хотели волочь в участок, чтобы штраф содрать, так она от страха в обморок стала падать. Мало ведь, что немецкий плохо понимает, так еще и полицаев смертельно боится с самого своего военного детства. Контролер, испугавшись, что бабка из-за него концы отдаст, махнул рукой и отвязался. Вот она теперь тут круги и наматывает.

Виктор улыбнулся: бедные наши люди - ни языка, ни законов не знают, а все равно по миру шастают. Он купил бабульке билет в автомате, отвел ее на нужную платформу, позвонил по мобильнику ее старшему сыну, который уже поругался с младшим и писал заявление в полицию о пропаже матери из электрички.

Старушка перекрестила Виктора:

- Спасибо, сынка! Пусть тебе бог помогает!

- И вам не хворать! - попрощался он и, насвистывая "Марш энтузиастов", двинул на свою платформу.



* * *

А вот и он, мюнхенский, стоит голубчик. Виктор загрузился в вагон для некурящих, оказавшись единственным пассажиром. Слава тебе господи! Хоть пару остановок проедет в тишине и покое. Выбрал самое удобное место в центре вагона, уселся, положил ноги на противоположное сидение - что позволено Юпитеру, то не позволено быку. Достал ручку из кармана пиджака, развернул "Эмигрант", стал разгадывать сканворд.

Поезд плавно тронулся. Заработали кондиционеры. Виктор облегченно вздохнул, но нагретая солнцем голова работала плохо. Ну не знает он ни самой большой реки в Бирме, ни типов старинных парусных суден. Вот если б его спросили что-нибудь о налогах, он бы тут же ответил. Но о них его никто не спрашивал, потому как он - безработный. Согласно основной заповеди Западного мира, одни продают душу, другие - родину, третьи - пирожки с тухлым мясом, но главное: чтобы все они вовремя платили налоги.

Виктор налоги не платил, хоть и продал родину вкупе с душой. Не понадобилась его жертва Германии, плевала она на нее с высоты Бранденбургских ворот. Следовательно, он - не просто неудачник, а идиот, причем, полный...

Хотел отложить "Эмигрант" в сторону, но глаз зацепился за заголовок на странице юмора: "Десять признаков, что вы - полный дурак". Виктор стал жадно вчитываться в эти признаки:

    1. Вас никогда не просят сделать лицо попроще.
    2. У вас в руке карты, а ни у кого больше их уже нет.
    3. Вас все ласково зовут "Ванюшей" и угощают печенюшками.
    4. Родители нашли вас в закуске.
    5. Вы окончили спецшколу с шоколадной медалью.
    6. Вы убили кого-нибудь, а вам за это ничего не было.
    7. Вы требуете, чтобы жена отвернулась, когда вы делаете заначку.
    8. Вы съели историю болезни, чтобы пойти в армию.
    9. У вас отрицательный IQ.
    10. Вам везет!

Он повеселел - тест не пройден. Значит, не идиот, а просто неудачник. Задумавшись над своей непутевой жизнью, Виктор прислонился лбом к холодному стеклу и залюбовался пейзажами исторической родины. Чисто, уютно, нарядно. За окном мелькала яркая изумрудная зелень, снопы на полях, спрессованные в аккуратные круглые рулоны, лазурное небо, живописные озерца. Забавные, словно игрушечные, домики с красными крышами. Такие он видел в детстве в "Сказках братьев Гримм", подаренных ему родителями на Рождество.

Незаметно он отключился, вроде как задремал. Проснулся от резкого удара головой о стекло и грохота упавшего на пол чемодана. Экстренное торможение. Видать, какой- то алкаш пробуется на роль Анны Карениной.

Как ни странно, сообщений по громкоговорителю не последовало. Небось, машинист в шоке. Поезд стоял. Минуту, десять, час. Виктор выглянул в окно и не поверил своим глазам: пространство вокруг него как-то странно преломилось, изогнулось, заиграло радужным спектром и медленно, как бы нехотя, восстановило прежние очертания. "Все, по приезде домой пойду сдаваться психиатру", - решил он, почесывая ушибленный лоб.

Через минуту поезд тронулся, набрал скорость. В вагоне резко похолодало. Поежившись, Виктор достал из чемодана костюмный пиджак и быстренько в него втиснулся. А Лерка спрашивала: "На фига?".

Экспресс несся с бешеной скоростью, как в аттракционе "Американские горки", и в заоконном мелькании уже ничего нельзя было различить. Нет, машинист от стресса определенно чокнулся.

Виктор посмотрел на подаренные ему сыном "Командирские": он в дороге уже более десяти часов!!! Этого просто не может быть! Нет, определенно, что-то с часами. Или с головой...

Вдруг экспресс сбросил скорость. Виктор прильнул к стеклу и вздрогнул всем телом. За окном, на фоне пепельного неба и грязно-болотной зелени, мелькали неухоженные поля с первобытными стогами, деревенские развалюшки с покосившимися заборами, одинокие домики путевых обходчиков, пасущиеся на лугу грязные худые коровы, подгоняемые мальчиком- подпаском в рваной соломенной шляпе. Ухабистые дороги с трясущимися по ним грузовиками и медленно ползущими подводами с сеном. Серые невыразительные поселки и деревеньки, посадки корявых деревьев вдоль насыпи. Ни дать, ни взять - начало прошлого века. Куда ж это они въехали?

Периодически глаз вырывал названия станций на русском языке. Не может этого быть!!! Дрожащей рукой он водрузил на нос очки. Так и есть - Россия. Вот показался полуразрушенный деревянный помост какого- то задрипанного полустанка с названием "Детство". Вдоль насыпи по пыльной узкой колее на доходяжном "Орленке" ехал белесый мальчик с разбитыми коленками. На перемотанном изолентой руле болтался пустой алюминиевый бидон. У Виктора сперло дыхание: да это же он сам, Витек, только в детстве! Вон улыбается беззубым ртом. Так и есть - нет двух передних, выбитых шайбой в "ледовом побоище" с деповскими. Только через год в райцентре ему поставили железные, а через три заменили на золотые. И багажник у велика погнут после того, как на него взгромоздилась соседская Танька по кличке Комод-На-Ножках. Ну, конечно, это он.

Сердце остро защемило. "Видать, помираю я, вот вся жизнь передо мной и проносится, - подумал он обреченно. - Подлечился один...".

Поезд обогнал Витька, и вскоре за окном промелькнула станция "Отрочество". Виктор прикипел к стеклу: сцены сменялись, как в калейдоскопе: рыбалка, спортивный лагерь, сенокос, первая любовь к веснушчатой Аньке, свидетельство об окончании восьми классов...

Экспресс шел все быстрее. Вот и "Юность": выпускной бал, провал в политех, драка на танцах, армия, значок "Отличник боевой и политической подготовки", поступление в финансово-экономический, вторая любовь к Лерке из педагогического, ее отказ выйти за него замуж, роман с Катькой из медицинского...

Станция "Молодость": защита диплома, жуткая ссора с Катькой, свадьба с Леркой, направление в райцентр, рождение Ваньки, получение отдельной квартиры, туристическая поездка в ГДР, повышение по службе, покупка "Жигулей" ...

С каждой новой станцией скорость увеличивалась. Виктор уже не успевал разглядеть лица, лишь точечно фиксировал события. И, к удивлению своему, обнаружил, что жизнь у него складывалась не так уж и плохо, как ему всегда казалось, - без бед, несчастий, без глубоких стрессов.

Промелькнула "Зрелость": всеобщий психоз окружения с отъездом на родину предков, решение примкнуть к отъезжантам, нервотрепка с документами, продажа автомобиля, переселенческий лагерь в Брамше, поиск работы, социал, выпускной у Ваньки, женитьба сына, его отбытие в Австралию, первый сердечный приступ, операция на сердце, смерть... Леры...от рака... Не-е-е-е-ет!!! Только не это! Это неправ-да-а-а-а...

За окном появилась "Старость", но Виктор даже не поднял упавшей на колени головы. Спустя какое-то время он вскочил на ноги, бросился к выходу, потянул дверь за ручку, но ту будто заклинило. Он бросился в противоположную сторону. Остервенело стал растягивать дверные створки. Тщетно.

"Стойте! Остановитесь! Выпустите меня из этого дурдома! Где пассажиры? Где контролеры? Где Мюнхен, вашу мать! Что это за мышеловка? Я хочу вырваться отсюда!!!".

Виктор разогнался и двинул правой ногой в дверное стекло. Стекло осталось на месте, а он, взвыв от боли, упал на пол. С трудом поднялся, прихрамывая, вернулся на свое место, ляпнулся на сидение и безучастно уставился на свое отражение в оконном стекле.

Периферическим зрением выхватил название конечной станции: "Смерть" и оцепенел. Поезд медленно двигался по усаженной елями аллее и, наконец, остановился. Виктор присмотрелся: в длинной стене, выстроенной буквой "Г", было множество ячеек, подобных тем, в которых хранятся урны с прахом усопших. Окно Виктора оказалось напротив одной из них.

Да это же его собственная ячейка! "Viktor Schmidt 1955-2035". Во бред! Не хоронят в Германии прах в стене. В Голландии хоронят, а в Германии урну закапывают в могилу. Это он знает точно. Ему в больнице сосед по палате рассказывал. Старик Энгель говорил, что недолго ему осталось - сердце совсем дырявое. Потому-то он и заключил договор с фирмой "Брюггер и сыновья" на захоронение себя, любимого, в Нидерландах. Там кремация стоит всего 1100 евро, что на 600 евро дешевле, чем в Германии. И будто бы, в Голландии из ежегодно кремируемых двух с половиной тысяч покойников полторы тысячи - наши, германские. Значит, все это - ерунда. И то, что было перед "Смертью" тоже. Все неправда. Все!!!

Не может Лера умереть на двадцать пять лет раньше его. Она моложе, она здоровее и вообще...

Поезд потихоньку тронулся в обратную сторону. За окном промелькнула станция "Старость". Приближалась "Зрелость". "Придумал! - встрепенулся Виктор. - Надо выскочить из этого капкана аккурат перед Лериной "смертью". И все будет хорошо. Только б не пропустить этот момент, только б не ошибиться..."

Пот оросил его лоб, задрожали руки - вот здесь! Именно здесь весь этот бред и начался! Он рванул на себя стоп-кран, завизжали тормоза, чемодан снова сорвался на пол. Виктора отбросило в конец вагона. Он больно ударился локтем о что-то металлическое. Нога нестерпимо заныла. Поднимаясь, Виктор обнаружил, что пиджак на спине треснул пополам.

Пространство снова изогнулось и, поиграв красками, выпрямилось, вернувшись к своим обычным очертаниям. Поезд остановился. Двери разъехались в стороны. Он завертел головой, все еще не веря, что, действительно, находится на своем вокзале. Снял разорванный пиджак, сунул его на дно чемодана и, прихрамывая, вышел на перрон.



* * *

В реальном мире стояла невыносимая жара. Пассажиры, как молекулы в броуновском движении, хаотично сновали по перрону, запихиваясь мороженым и захлебываясь прохладительными напитками. Громкоговоритель проурчал: "Поезд на Мюнхен прибывает на третью платформу. Отправление по графику".

Виктор удивленно поднял глаза на электронное табло, потом посмотрел на свои "Командирские". Странно: подают мюнхенский, а из какого же он только что вывалился? А, может, ни в каком поезде он и не был? Вот только сейчас пришел на вокзал, сомлел от жары и забредил? Виктор облегченно вздохнул. Конечно, так все и было. Надо хорошенько отдохнуть, процедуры пройти, в бассейне поплавать. И он двинулся навстречу приближающемуся экспрессу. Остановившись у колонны, полез в карман за билетом. Все на месте. Как сказал Юра Гагарин: "Поехали!".

Мюнхенский остановился. Разъехались дверные створки, поглощая поток возбужденных пассажиров. Посадка закончилась. Двери сомкнулись. Экспресс помчался на юг. Без Виктора. Он, по-прежнему, стоял, подпирая спиной колонну, с чемоданом в правой руке и билетом в левой. Проводив взглядом скрывшийся из виду последний вагон, Виктор спрятал билет в карман и быстрым шагом направился к остановке. Домой! Поскорее домой!

В ожидании автобуса молодежь в дивных одеяниях лениво обменивалась ругательствами. Несмотря на явное пекло, ребятки, именующие себя не то готами, не то груфтисами, были облачены в жуткие черные хламиды с длинными рукавами, увешаны большим количеством железа, обуты в высокие альпинистские ботинки. Полбашки у каждого сбрито, оставшаяся же растительность выкрашена в иссиня- черный цвет. Виктор по-отечески улыбнулся: молодые еще, перебесятся. Протестуют не знамо против чего. Пускай. Годы они все подправят. Он тоже когда-то пытался подметать улицы клешами шириной в метр. На ногах были расшнурованные кеды, на белых резиновых носках которых он написал шариковой ручкой: "Дай бог ноги!", а на задниках: "Они устали". В довершение маскарада на месте лампасов его "колоколов" были пришиты елочные гирлянды из крохотных лампочек. Днем они были почти не заметны, но, активируемые находящейся в кармане батарейкой, в сумерках производили неизгладимое впечатление на поселковых девиц. В эти моменты юный Витька был на пике куража. Жаль только волосы, как у битлов, отпустить не удавалось, ибо в каптерке школьного военрука Евсея Калистратовича по кличке Дам- В- Дых на этот случай имелась тупая механическая машинка "для стрижки патлов поклонников вражьего Запада".

Подъехал автобус. "Черти" ввалились первыми, за ними и Виктор, метнувшийся на самый зад. Не любил он чужого присутствия за своей спиной. Терпеть не мог. Сел рядом с юным китайцем, уткнувшимся в книгу с иероглифами. Во дает! И как эти паучьи карлюки вообще можно читать?

Едва коснулся задом сидения, как раздался до боли родной "Гимн Советского Союза". У Виктора аж мурашки пошли по телу. Захотелось, как бывалоче, вскочить на ноги, вытянуться в струну и замереть на минуту. Нет, надо таки взять направление к психиатру, а то крыша уже на одном гвозде держится.

Народ в салоне оживился. Значит, не глючит его, значит, и впрямь Советский гимн играет. Узнали, гады! То-то же! Теперь, конечно, фиг все пятнадцать штук кто запомнит, а вот гимн великой державы до сих пор на слуху у каждого буржуя. Уважали потому что и боялись. А теперь что? Теперь мы к ним за милостыней приехали. Позорняк...

Гимн играл громче и громче, пока сбоку сидящий парняга в красной майке с гербом СССР на пузе не вытащил из ушей наушники и не достал из кармана мобильник со столь своеобразным зуммером. "Какую державу развалили, - ностальгировал Виктор.- Разве бы при Союзе понесло меня сюда? Да ни в жизнь! Был бы уже главным налоговиком области, ездил бы на служебной машине, Лерка бы меня уважала... Эх!".

От мысли о супруге у него закололо сердце. Скорей бы добраться домой! И чего ему еще нужно? Жена золотая. Другая баба давно бы хвостом махнула и ушла к кому получше, как вон кума Валька от своего Яшки. Сделала ему заявление, что тот не состоятелен ни как кормилец, ни как самец, и была такова. Живет теперь с состоятельным (или состоявшимся?) итальянцем, хозяином ресторана "Неаполь". Не работает, все больше мотается на Капри и сидит там под пальмами, так как климат тутошний ей "для здоровья вреден". А Лерка молчит. Все ей подходит: и климат, и чистка чужих унитазов, и он, козел безрогий.

И Ванька - нормальный парень. Чего он на него взъелся? Ну женился на старшей, ну уехал к сумчатым, и что? Вон у Шульцев сын- холостяк, живет вместе с ними. Не работает, права по пьяни профукал, девке- иранке ребенка завалил, теперь прячется от гнева ее братьев. Так Шульцы его все равно защищают. Хороший, говорят, у нас сынок. А он на Ваньку взъелся... Кенгуру его обозвал. Надо будет сегодня сумчатым позвонить, помириться....

Выйдя из автобуса, Виктор потрусил к подъезду. Поднялся на свой этаж, и, отдышавшись, ввалился в квартиру. Лера, с полотенцем через плечо и тарелкой в руке, выскочила в коридор:

- Что забыл? Паспорт? Путевку? Сто раз тебе говорила: документы всегда...

Виктор не дал ей договорить. Обнял и сильно прижал к себе.

Лера испуганно прошептала:

- Ты чего? Случилось что?

- Случилось! Передумал я ехать в санаторий.

- По...чему?

- Потому что мой лучший санаторий - это ты.

Она, попятившись, села на бельевую корзину и уставилась на мужа квадратными глазами.

- Вить, ты че? Там же бассейн с минеральной водой, чистейший воздух, "ванны фараонов" с козьим молоком...

- А здесь - ты. Жара спадет, поедем на великах на пикник.

- С чего это вдруг?

- Жена! Жизнь прекрасна и удивительна...

От изумления Лера притихла. До нее, наконец, дошло, что чемодан можно разбирать, и женщина поволокла его на кровать.

Виктор залюбовался супругой: высокая, статная, голубоглазая, с девчоночьим хвостиком на затылке, она шустро раскладывала вещи в шкаф, молодая и здоровая. Надо ж какая хрень привиделась с перегреву!

- Вить, а что все-таки случилось? - не отставала Лера, развешивая рубашки на плечики.

- Да бред рябой кобылы. Расскажу - обхохочешься.

Он уже представлял себе, как они будут вместе покатываться над его безумным рассказом. Жена, отсмеявшись, поцелует его в нос и, как в молодости, скажет: "Хорош сочинять, Мюнхгаузен!".

- Ой, а что это с жакетом? - Лера обескуражено уставилась на разорванный по заднему шву серый парадный пиджак. - Почти двести евро за костюм отдали...

В животе у Виктора похолодело, сердце бешено заколотилось и стало куда-то проваливаться. Он тупо воззрился на супругу.

- Не молчи! Ты что подрался? - испугалась Лера. - И рукав весь в крови... Ну-ка иди сюда! Покажи локоть!

Подволакивая ногу, Виктор подошел к жене, обнял ее за плечи и долго так держал, целуя мокрыми от слез губами пахнущие цветочным шампунем волосы и теплое ухо с крохотной сережкой - "поцелуйчиком".




© Татьяна Окоменюк, 2012-2024.
© Сетевая Словесность, публикация, 2012-2024.




Словесность