Словесность

[ Оглавление ]








КНИГИ В ИНТЕРНЕТЕ


Наши проекты

Мемориал-2000

   
П
О
И
С
К

Словесность




ГЕЙ-СЛАВЯНЕ,
ИЛИ
ФЕНОМЕНОЛОГИЯ  "ЗАВИСТИ"  Ю.К. ОЛЕШИ 1 

(В поисках неочевидного очевидного)


Ключевые имена

Антей, Аполлон, Архимед, Бабель И., Белинков А., "будетляне", Булгаков М., Бунин И., Бухарин Н., Геракл, Гиацинт, Горький М., Готье Т., Гумилёв Н., Дионис, Ежов Н., Жироду Ж., Зевс, Зиновьев Г., Карамзин Н., Катаев В., Кузмин М., Лермонтов М., Мандельштам О., Манн Т., Микельанджело Б., Мюссе А. де, Набоков В., Одиссей, Орфей, Пан, Парнок С., Перцов В. Платон, Посейдон, Пришвин М., Прометей, Пруст М., Пушкин А., Ренар Ж., Робеспьер Р., Розанов В., Сократ, Соловьев Вл., Сталин И., Тарантино К., Толстой Л., Троцкий Л., Уайльд О., Фолкнер У., Фрейд З., Хёйзинга Й., Ходоровски А., Чехов А., Чудакова М., Шариков П., Шекспир В., Шкловский Б., Эдип, Эрдман Н., Юнг К.-Г. и др.


Ключевые понятия

Архаика, будетляне, Всемирная Лига сексуальных реформ, "гомосексуализм - это фашизм", дионисии, "девонская формация", "друг, учитель, утешитель", инфантильное, кролик как символ, "любовь, которая не может назвать себя", "люди лунного света", мужеложство, "необычная любовь", "нравственный изъян", "поклонники мужской красоты", "содомия (духовная)", "существо другого мира", театр античный, "футбол - пир гомосексуальной фантазии", футуризм, "это", "ягодицы абрикос" и др.



Часть I
ПРОЛЕГОМЕНЫ

Я надеюсь, что у вас есть воображение.
Воображайте, не бойтесь!
Ю.Олеша


Что мешает вспомнить начала самых знаменитых русских текстов, т.е., другими словами, что мешает поговорить о типологии романных зачинов? Занятие это, кроме удовлетворённого самолюбия (хоть что-то осталось в памяти со школьных лет!), окажется несомненно полезным и подготовит к вхождению в...

Как бы это сказать не совсем тривиально?.. Скажем так: в непривычную академическую проблему. (Совсем не праздный характер этого уточнения вполне понятен станет чуть позже). Но - всё в своё время.

Итак, благословясь, "въедем" в проблему, тем более что под рукой тут же окажется окказиональное, но как бы счастливо-случайно приготовленное Н.В.Гоголем средство передвижения. Ну, кто не вспомнит: "В ворота гостиницы губернского города NN въехала довольно красивая рессорная небольшая бричка, в какой ездят холостяки: отставные подполковники, штабс-капитаны, помещики, имеющие около сотни душ крестьян, - словом, те, которых называют господами средней руки"? ("Мёртвые души", 1842). Ну, кто из присяжных читателей тут же не добавит, как "Из N., уездного города Z-ой губернии, ранним июльским утром выехала и с громом прокатила по почтовому тракту безрессорная, ошарпанная бричка, на которых ездят теперь на Руси только купеческие приказчики, гуртовщики и небогатые священники"?.. ("Степь", 1888).

Сколько их, этих вымышленных и умышленных географических топосов, всех этих "уездных" и "губернских" "городов" N, NN, Z, C, Т, К... разбросано по немереным просторам российской литературной ойкумены!..

В 1929 году И.Ильф и Е.Петров, ёрнически плюя на эту почти священную отечественную традицию, свой знаменитый роман начнут известным перифразом: "В уездном городе N было так много парикмахерских заведений и бюро похоронных процессий, что казалось, жители города рождаются лишь затем, чтобы побриться, остричься, освежить голову вежеталем и сразу же умереть".

Кто и этого не помнит, тот пусть первым бросит в нас камень, не забыв швырнуть вдогонку и вымученное интеллигентское мерси! Но оставим эту многоблагодатную ниву для ленивых аспирантов, потому что речь далее пойдёт о материях иных. Ох, совершенно иных!

Впрочем (это, уже оборотясь, уже на скаку, выворачивая на основной тракт), в году, кажется, 1935-м, Л.Добычин, прекрасно осознавший вынужденную маргинальность своего таланта, не без вызова назовёт новую повесть "Город Эн". Он будто предчувствовал, что последнее его сочинение, скорее всего, придётся числить по жанру эпитафии или даже кенотафа, которого, кстати говоря, и по сию пору нет в оградке могилы его отца на православном кладбище Даугавпилса. Потому что сам Добычин сгинет неизвестно когда, в одном из этих умышленных мест, не оставив после себя ни кенотафа, ни казённой урны с прахом, ни даже безличного номера на безымянной могиле.

Русские романы XIX века, как и положено, начинались, если не эпически, то размеренно-основательно, авторы не заискивали перед читателем, не старались с первых же страниц увлечь его многообещающими намёками и таинственной интригой. Слава Богу, в те поры литература не имела конкурентов в виде кинематографа, радио, телевидения и всеядного Интернета.

Редким исключением в этом отношении может служить только роман Н. Чернышевского "Что делать?" (1863), начавшийся, как известно, с таинственной смерти "неизвестного". Впрочем, роман был осмотрительно адресован автором конкретно "проницательному читателю". Прочие читатели его интересовали в последнюю очередь. Хотя не для них ли, этих прочих, первая глава была названа им: "Дурак"? Решил, видимо, автор - не устоят, начнут читать, а там, глядишь, увлекутся, и, даст Бог, до кое-чего, из предназначенного только "проницательным", сами дойдут... А заодно и цензуре глаза отвести, что, как известно из истории литературы, ему удалось вполне успешно.

Итак, вспомним: "В Гороховой улице, в одном из больших домов, народонаселения которого стало бы на целый уездный город, лежал в постели, на своей квартире, Илья Ильич Обломов" ("Обломов", 1859). "В начале июля, в чрезвычайно жаркое время, под вечер, один молодой человек вышел из своей каморки..." ("Преступление и наказание", 1866). "Все счастливые семьи похожи друг на друга, каждая несчастливая семья несчастлива по-своему" ("Анна Каренина", 1877).

Начала текстов, выстроенные по подобным парадигмам, настраивали читателя на то, что в руках у него - "роман классический, старинный, отменно длинный, длинный, длинный, нравоучительный и чинный", и потому высокоинтеллектуальный интеллигентский досуг обеспечен ему и его близким на многие дни вперёд. Правда, это в тех случаях, когда ещё и где ещё не изжила себя традиция семейного застольного чтения. Под шёлковым абажуром керосиновой 20-линейной лампы и под аккомпанемент бубнящего кипятком дородного самовара.

Основной массив и советской прозы, 20-х - начала 30-х гг., создаваемой будущими "инженерами человеческих душ", благодаря созидательной энергии, накопленной классиками и "властителями дум" за минувший век, находился пока ещё в рамках всё той же почтенной традиции. Правда, уже без "абажуров", "самоваров" и прочей мещанской дребедени.

Достаточно вспомнить наиболее яркие примеры: "Cторонний наблюдатель из какого-нибудь заросшего липами захолустного переулка, попадая в Петербург, испытывал в минуты внимания сложное чувство умственного возбуждения и душевной придавленности" ("Сёстры", 1919). "Так же, как три года назад, в этот утренний час раннего марта море за крышами казарм и аркадами завода кипело солнцем, а воздух между горами и морем был винный, в огненном блеске. И голубые трубы, и железобетонные корпуса завода, и рабочие домики Уютной Колонии,  2  и ребра гор в медной окалине плавились в солнце и были льдисто-прозрачны" ("Цемент", 1925). "Иван Акимович Самгин любил оригинальное; поэтому, когда жена родила второго сына, Самгин, сидя у постели роженицы, стал убеждать её..." ("Жизнь Клима Самгина", 1927). "Гражданин в клетчатом демисезоне сошёл с опустелого трамвая, закурил папиросу и неторопливо огляделся, куда занесли его четырнадцатый номер и беспокойнейшее ремесло на свете..." ("Вор", 1927).

Впрочем, вновь формирующийся социум, как и положено, оказывался намного жовиальней, и потому процесс общего, так сказать, обмена культурно-интеллектуальных "веществ" в его организме протекал ощутимо энергичней. Свидетельством тому, в первую очередь, и литература, в наиболее ярких примерах которой острый слух явственно различал появление новых непривычных обертонов и ритмов: "Сотрясаемый ураганом войны, шатался мир, от крови пьян" ("Россия, кровью умытая", 1920). "На кремлёвских городских воротах надписано было (теперь уничтожено): Спаси, Господи, Град сей и люди Твоя" ("Голый год", 1920). "На вокзале давка. Народу - тёмная темь. Красноармейская цепочка по перрону держит оживлённо гудящую толпу" ("Чапаев", 1923). "Велик был год и страшен год по Рождестве Христовом 1918, от начала же революции второй" ("Белая гвардия", 1925), и, как говорится, эт цетера, эт цетера...

Но в один прекрасный день всё напрочь и навсегда смешается в русской советской литературе, как когда-то смешалось в доме столичных аристократов Облонских!

В 1927 году некий гипотетический советский читатель, только что завершивший чтение в 7-м номере "Красной нови" романа Л.Леонова "Вор", перекатывался взглядом на следующую страницу и читал: Юрий Олеша, "Зависть"...

"Ну-ну, посмотрим, что это за Олеша такая... Или такой?.."

В 1927 году мало кто знал, что пока ещё безвестный "Олеша" - это знаменитый "гудковский" "Зубило", гвоздивший своим совсем непоэтическим инструментом по "отдельным недостаткам" Наркомата путей сообщений, окормляемого старым большевиком Яном Эрнестовичем Рудзутаком. Никому не было известно и то, что в письменном столе этого "Зубила" уже лежит законченная сказка "Три толстяка", которая очень скоро прочно и навсегда укрепит его имя среди самых ярких адептов уже готовящегося юридически оформиться социалистического реализма.

"Интересно, и за что это "Комсомольская правда" её, эту "Зависть", на щит поднимает?..- подумает читатель. 3  - Ну-ну, посмотрим, как она нас "потрясёт"... За классиков, за Гюго и Лондона нас агитировать не надо - читали-с! Ну, а что это за "зависть" такая, будем посмотреть, как говорят в Одессе!..".

К тому времени, благодаря И.Бабелю, одесские модуляции в разговорах полуинтеллигентных читателей повсеместно становились уже чем-то вроде пароля, по которому безошибочно можно было узнать - свой!

"Об чём думает такой папаша? Он думает об выпить хорошую стопку водки, об дать кому-нибудь по морде, об своих конях - и ничего больше", - залихватски цитировали тщедушные совслужащие, пьянеющие от лишнего стакана крем-соды и привычно вздрагивающие от каждого неурочного звонка в дверь.

И, если читатель не прогуливал в гимназии Закона Божьего, может быть, по случаю припомнил бы ветхозаветное "Спешит к богатству завистливый человек, и не думает, что нищета постигнет его" (Притч 28:22). И тихонько, чтобы никто из близких не понял причины, тоскливо вздохнул бы - какое к чёрту "богатство" на десятом году революции!.. Это не про нас, это про них - про нэпманов! И сам бы утешил себя всё тем же ветхозаветным: "Кроткое сердце - жизнь для тела, а зависть - гниль для костей" (Притч 14:30).

И, успев мысленно перехватить правую руку, машинально потянувшуюся сотворить крестное знамение, примется за чтение: "Он поёт по утрам в клозете. 4  Можете представить себе, какой это жизнерадостный, здоровый человек. Желание петь возникает в нём рефлекторно. Эти песни его, в которых нет ни мелодии, ни слов, а есть только одно "та-ра-ра", выкрикиваемое на разные лады, можно толковать так: "Как мне приятно жить... та-ра! та-ра!.. Мой кишечник упруг... ра-та-та-та-ра-ри... Правильно движутся во мне соки... ра-та-та-ду-та-та... Сокращайся, кишка, сокращайся... трам-ба-ба-бум!".

"Свят, свят!",  5  - теперь уже всё-таки перекрестившись, воскликнет гипотетический советский гражданин, обалдело захлопнет обложку и стыдливо оглянется по сторонам, как оглянулся бы, услышав из-за дверцы кабинки общественного сортира раздражённое "Занято!". Слава Богу, праздных свидетелей нигде поблизости нет!

И только после этого недоумённо почешет затылок - "Однако!.." И тут же попытается вспомнить, приходилось ли ему когда-либо встречать нечто, подобное этому "зачину". Как ни напрягайся, получалось, - не приходилось. И "порнографические" "Бездна" (1902), "В тумане" (1903) Л.Андреева, и "мужеложные" "Крылья" (1906) "банщика" М.Кузмина, и скандалёзный арцыбашевский "Санин" (1907), и "некрофильский" "Бабаев" (1907) Сергеева-Ценского, и, гораздо позже, шокирующая купринская "Яма" (1915), начинались более чем постно. Свою "Яму" Куприн даже не постыдился посвятить "матерям и юношеству".

А до этого гимназическое "юношество" за папиросы или сэкономленные на завтраках гривенники выклянчивало у камчадальских переростков вдрызг зачитанный 11-й номер "Весов" за 1906 год и, продираясь сквозь не относящиеся к "делу" разговоры героев повествования, пыталось понять, чем же так запретны эти, в общем-то, пресные "Крылья". И только после "ликбеза", снисходительно проведённого владельцем журнала за отдельную плату, становилась понятной изящная недоговорённость Кузмина, его невнятные отсылки к античности и смысл экзотического томления его юного героя. Одновременно становился брутально открытым и смысл некоторых надписей и примитивных граффити, время от времени возникавших на стенах школьной уборной и старательно забеливаемых гимназическим сторожем.

Как знать, может быть, по случаю, тут же припомнится ему и старая "Гармония", в "подражание древним", написанная Сашей Чёрным чеканным античным гекзаметром в далёком уже 1907 году:


Роза прекрасна по форме и запах имеет приятный.
Болиголов некрасив и при этом ужасно воняет.
Байрон, и Шиллер, и Скотт совершенны и духом и телом,
Но безобразен Буренин, и дух от него нехороший.

Как ни верти, начало пока ещё неведомой "Зависти" "дух" источало "нехороший". Как принято было когда-то говорить в приличных домах, "этот стакан нехорошо ведёт себя".

Но, право слово, не стоило бы безоглядно обвинять любознательного советского читателя в излишней жантильности. Пережив потрясения Гражданской войны, военного коммунизма и благоразумно смирившись с ужасами мирного прозябания в вавилоне коммунальной квартиры, он, в общем-то, уже пообвыкся. Да и рассказы М.Зощенко помогали хоть ненадолго взглянуть "на проблему" со стороны, "остранённо", как предложит ещё в 1916 году не по годам мудрый Виктор Шкловский.

Впрочем, и многие профессиональные читатели были тогда шокированы в не меньшей степени. К примеру, М. Пришвин в одном из писем раздражённо сетовал: "В "Зависти" невозможно развязное начало и зажеванный, вялый конец. В русском словаре есть превосходное слово (очень целомудренное) "нужник", и отвратительное "ватерклозет". Можно представить себе начало романа в нужнике,  6  но в ватерклозете нельзя... Так отвратительно, что я бросил книгу и вернулся к ней через месяц только по усиленной просьбе детей". 7 

Поэтому сама натура требует вернуть ей долг. Для чего нам придётся "по нужде" ненадолго свернуть в сторону. Для примера можно вспомнить эпизод из "Голого года" Б.Пильняка, когда коммунары громят помещичью усадьбу и обнаруживают в гостиной старые кувалдинские часы. Иван Колотуров "увидел в гостиной на полу часы, поразмышлял - куда бы их деть? - отнёс и бросил в нужник".

Очень "целомудренный" и, одновременно, глубоко символический жест!.. Его символическая, почти дантовская мощь сводит на нет всё множество предыдущих (да и последующих!) культурно-деструктивных манипуляций по отношению к собственно времени и к механизмам, его олицетворяющим. 8 

Ритуальное разбивание часов в "Шуме и ярости" (1929) У.Фолкнера и в набоковском "Соглядатае" (1930) - всего лишь фигуры джентльменской письменной речи, а С.Дали со своим "растёкшимся временем" (1931) - просто шкодливый ребёнок, хозяйничающий в квартире, воспользовавшись временным отсутствием родителей.

Один только К.Тарантино в своём "Криминальном чтиве" (1994) переплюнул, кажется, всех и навсегда! В фильме его персонаж рассказывает герою трогательную историю о том, как он сам и отец героя, находясь во вьетнамском плену, семь лет по очереди прятали золотые часы в собственных... анусах!

Приехали - дальше некуда! Америка - впереди планеты всей!

Впрочем, как говорится, Пришвину и карты в руки. Он, правда, как специалист не упомянул ещё об одной ступени возможной деградации (или, если угодно, антиклимакса). Вспомним сологубовского "Мелкого беса" (1907): "Прежде там Пушкин висел, да я его в сортир вынес, - он камер-лакеем был".

Ардальону Борисычу Передонову дела нет до того, что Пушкин был не камер-лакеем, а камер-юнкером. Но принсипы дороже! Так что выходит, прямо по И.Горбунову, "нужник" - особ статья, а "ватерклозет" - особ статья! Ну, а "сортир" - это статья уж совсем третья! Кстати говоря, этот "сортир" (от французского sortie), обозначает всего-навсего "выход", т.е. попросту, прямо по-русски, - отхожее место. Неужто немецкое "Scheißehaus" (дом дерьма) лучше?..



По свидетельству М. Зорина, однажды на встрече с молодыми писателями Олеша говорил: "В литературе важна правда. Мне одна московская барышня сказала: "Вы очень грубо начали свою повесть: "Он поёт по утрам в клозете". Но так у моего героя появлялось хорошее настроение. Я ненавижу натурализм, который пытаются выдать за правду, - натурализм никогда не был правдой".

Пойми этих барышень, тем более московских! А что, если этой самой "правды" ради, герой в клозете не пел бы, а допустим, читал... Скажем, свежий номер "Правды"?.. Это была бы "правда" или всё-таки "натурализм"?.. Или так: вслух - натурализм, а про себя - правда?.. Поди разберись тут в этих модальностях!..

А, скажем, начало джойсовского "Улисса" 9  по какому ранжиру числить? Герой ведь тоже явно не из гостиной выходит: "Сановитый, жирный Бык Малиган возник из лестничного проёма, неся в руках чашку с пеной, на которой накрест лежали зеркальце и бритва. Жёлтый халат его, враспояску, слегка вздымался за ним на мягком утреннем ветерке. Он поднял чашу перед собою и возгласил: "Introibo ad altare Dei" 10 .

Не во след ли ему написан именно этот - один из 300-т! - вариантов начала "Зависти"?..

Л.Никулин вспоминал пикировку, возникшую однажды среди завсегдатаев "Националя":

"Олеша. (...) И вообще надоело. Дос-Пассос, Джойс, Дос-Пассос, Джойс! Все говорят - Джойс, - а никто не читал! Вот идёт Роскин. Он критик. Роскин, что вы думаете о Джойсе?

Роскин. Я ничего не думаю, Юрий Карлович. Я его не читал.

Олеша. Вот нашёлся честный человек. (...)

Mиpский (...) Между прочим, Юра, Джойс большой писатель.

Олеша. Написал главу без знаков препинания? Слышал! В Одессе маклеры давно пишут телеграммы без запятых и точек.

Стенич. Мы знаем. В Одессе было всё. Даже футбол, и вы играли форварда".

Придёт время, за этот "футбол" Олеше по полной воздаст А.Белинков: "Четверть века писатель старался заменить в своём творчестве проблему взаимоотношений интеллигенции с революцией и государством некоторыми вопросами спорта (преимущественно лёгкой атлетикой)".

Впрочем, и о футболе, и о лёгкой атлетике, в частности, речь пойдёт ниже. А пока закончим с "реализмом-натурализмом". Сходная история в своё время произошла и с А.П.Чеховым 11 . Стоило в "Новом времени" появиться рассказу "Ведьма" (1886), как тут же на него посыпались письма шокированных интеллигентных читателей.

В.Билибин писал ему: "Я поклонник реализма, но меня коробит от описания грязных ног дьячка". В унисон ему вторил и Д.Григорович: "...нет особой надобности говорить, например, о грязных ногах с вывороченными ногтями и о пупке дьячка". Натуралистические детали, "круче всякого золаизма", шокировали и Ф.Шехтеля.

Было бы странно, если бы в обсуждение не подключилась и какая-нибудь столичная эмансипе. Вот, и М.Киселёва, пугаясь собственной смелости, отчаянно писала автору: "Брезгливости во мне нет, (...) читая, я могу, пожалуй, немного покраснеть, но сказать, что Вы солгали, - не в состоянии".

А из "золаизма" в рассказе и всего-то и было, что "ноги с кривыми, чёрными ногтями", да "серый живот с пупком большим, как бублик". Спору нет, гораздо изящнее было бы, если дьячок сморкался не "в подол рубахи", а вытирал сопли рукавом егеровской фуфайки. Но, тем не менее, включая свой рассказ в сборник "В сумерках", Чехов безоговорочно шокирующие детали снял.

Совсем не то Юрий Карлович Олеша! И.Рахтанову он как-то сказал: "У меня есть убеждение, что я написал книгу, которая будет жить века. У меня сохранился её черновик, написанный мною от руки. От этих листов исходит эманация изящества. Вот как я говорю о себе!"

Но, тем не менее, из всех 300-т вариантов никакого другого он не предпочёл.



Часть II
АПОЛОГИЯ,
или Речь в защиту Олеши Юрия Карловича от обвинения в "слабости характера"
А вот представляете себеи в следовании образцам "старой культуры плохого качества"

Рядом, помню, сидят Эрдман, Булгаков...


В.Б.Шкловский, обладавший уникальной способностью видеть сразу во все стороны света (но не всегда у себя под ногами), писал: "Юрий Олеша талантлив и умён, но старая культура, которая его преследует, плохого качества. Она из плохого книжного шкафа. Книжные шкафы могут портить даже классиков".

Получив такой сигнал от внимательного и профессионального читателя, совсем нелишне устроить инвентаризацию книг из этого "плохого книжного шкафа". В рассказе "Я смотрю в прошлое" Олеша, как бы упреждая будущие упрёки в свой адрес, писал: "Поговорим о книжном шкафе. Он наполнен Тургеневым, Достоевским, Гончаровым, Данилевским и Григоровичем. Толстого нет, потому что "Нива" не давала приложения Толстого. Чехова нет, потому что ты прекратил подписку на "Ниву" раньше, чем Чехов был дан приложением".

Но цитата, приведённая в предыдущей ссылке, со всей очевидностью демонстрирует, что и Чехова писатель знал основательно. Неистовый же Аркадий Викторович Белинков, вслед за Шкловским, высказывался позже ещё жёстче: "Произведение, в достоинствах которого сомневались одни пожилые учительницы, повисает в безвоздушном, внеисторическом, внелитературном пространстве. Соотнесённости произведения Олеши с другими произведениями-современниками, с историко-литературным процессом и с тем, что решало судьбы людей в эти годы, не было замечено".

Стоит отметить, что у М.Чудаковой на этот счёт мнение иное: "Весь роман так насыщен "литературой", что в нём, наконец, литературный герой, как бы забывшись, начинает сам говорить о себе как о литературном герое" "Я стоял, подняв бледное, добродушное лицо, и смотрел в небо".

Так как у неё не указал источник аллюзии, напомним: "Наконец рассвело. Нервы мои успокоились. Я посмотрелся в зеркало; тусклая бледность покрывала лицо моё, хранившее следы мучительной бессонницы; но глаза, хотя окружённые коричневою тенью, блестели гордо и неумолимо. Я остался доволен собою".

Главному литературному "герою нашего времени" для, так сказать, моральной самоидентификации пока ещё необходимо было зеркало. Его же литературный советский потомок вполне уже без этого предмета обходится. Он и без всех этих дамских фиглей-миглей вполне определённо знает, что лицо у него "бледное, добродушное". А с таким лицом хоть куда: хоть в пивную, хоть в Хлебопродукт, хоть в Главконцесском - везде принят будешь. Потому и он, в свою очередь, мог бы повторить: "Я остался доволен собой".



Однако углубимся в заветные недра этого "плохого книжного шкафа". В VI главе романа "Зависть" нам попадутся на глаза знаменательные строки: "Я хотел бы родиться в маленьком французском городке, расти в мечтаниях, поставить себе какую-нибудь высокую цель и в прекрасный день уйти из города и пешком прийти в столицу и там, фанатически работая, добиться цели".

Данная цитата со всей очевидностью манифестирует соотнесённость "Зависти" не просто с конкретным литературным произведением, а с целой литературно-исторической европейской трацицией, по которой, как известно, гении рождаются в провинции, а умирают в Париже! И как только вспомнишь о ней, как тут же виртуально выстроится целая череда шумливых и энергичных персонажей, начиная с легендарного д`Артаньяна, реального "корсиканского злодея" и кончая всякими жюльенами сорелями, эженами де растиньяками и прочими фредериками моро.

Надо отдать должное В.Перцову, который в своей книге 12  удачно напомнил о том, как сразу после выхода в свет "Зависти", критика уличила Ю.Олешу в следовании стилю Жана Жироду. "Когда я писал "Зависть", - признавался сам Олеша, - мне попалась книжка "Нового мира", где был напечатан рассказ Жана Жироду "Святая Эстелла". 13  Я его прочёл и буквально взвыл, увидев, что кто-то так же пишет. Для меня это было большим ударом. Я думал, что я выработал свой стиль, а оказалось, что кто-то во Франции тоже так пишет".

Со своей стороны, мы обязаны нелицеприятно уточнить, что во Франции "так писал" не только Жан Жироду, но и не раз поминаемый самим Олешей Жюль Ренар. В любом случае, оба эти французских автора, как к ним ни относись, были отнюдь не из "плохого книжного шкафа".

Но если тень Жироду совершенно неожиданно возникла перед обескураженным Олешей во время работы над "Завистью", то Ж.Ренар незримо сопутствовал писателю весь его оставшийся творческий путь. Он чуть ли не у письменного стола Олеши часами сидел, молча попыхивая сигарой и потягивая абсент... Или баккарди? Или перно?.. Впрочем, какая разница!

В 1946 году в СССР вышел том "Избранного" Ж.Ренара 14 , листая который, Олеша должен был бы "выть" не переставая. Если он сам на склоне лет собирался открыть "лавку метафор", то Ренар, без сомнения, владел целым супермаркетом метафор, причём, метафор самого высокого качества и свойства: "Бабочки в жёлтых платьицах", "Солнце, похожее на остановившийся маятник", "Колокола живут в воздухе, как птицы", "Стрекозы с ослиными головами", "Она выступает посреди птичьего двора чопорно, как будто живёт при старом режиме" ("Индюшка"), "...шея его появляется из воды, как женская рука из рукава" ("Лебедь").

На одну полку, рядом со своим "ледоходом облаков" и облаком "с очертаниями Южной Америки", Олеша вынужден был бы поставить изумительной работы конгениальные метафоры Ренара: "Моя родина - это там, где проплывают самые красивые облака", "Два-три маленьких облачка, похожих на кроликов", "Маленькие белые облачка поднимаются от земли, точно кто-то стрижёт на её спине шёрстку"...

А фразу "Вы так грациозны, что я не могу себе представить вас, как других женщин, в постели; мне кажется, что вы спите на ветке" он, наверное, не раз "пробовал на зуб" и сравнивал со своей "веткой, полной цветов и листьев".

Как и поэтические находки Олеши, искромётные метафоры Ренара сразу же расходились на цитаты, bon mot 15  и становились в парижской литературной среде самодостаточными изысканными трюизмами.

Поэтому никакой натяжки не будет в предположении, что даже названием своей последней книги "Ни дня без строчки" Олеша обязан именно Ренару: "Однажды я как-то по-особенному прислушался к старинному изречению о том, что ни одного дня не может быть у писателя без того, чтобы не написать хоть строчку. Я решил придерживаться этого правила и тут же написал эту первую "строчку". Получился небольшой и, как мне показалось, вполне законченный отрывок. Произошло это и на следующий день, и дальше день за днём я стал писать эти "строчки". Мне кажется, что единственное произведение, которое я могу написать как значительное, нужное людям, - книга о моей собственной жизни".

Но ведь именно в самом начале (!) "Дневника" Ренара, в записи от 16 марта 1893 года, мы встретим это латинское выражение: "Nulla dies sine linea. И он писал по строчке в день, не больше".

А более всего, пожалуй, Олешу вдохновляли и реабилитировали другие строки "Дневника" Ренара: "Талант - вопрос количества. Талант не в том, чтобы написать одну страницу, а в том, чтобы написать их триста". Ибо именно эти "триста" вариантов начала имел и знаменитый роман Ю. Олеши!

Хочешь, не хочешь, но, академической добросовестности ради, придётся припомнить эпизод, хоть и косвенно, но всё-таки дезавуирующий авторитет великого русского метафориста.

А.Гладков в своих воспоминаниях писал о том, как однажды, во время традиционных писательских посиделок в "Национале", кто-то из присутствующих, характеризуя некоего коллегу по цеху, к месту вспомнил знаменитый афоризм Альфреда де Мюссе: "Его стакан невелик, но он пьёт из своего стакана" 16 . Олеша, как говорится, тут же стал в стойку и, к восхищению присутствующих, перебив, закончил фразу парадоксальной инверсией: "...но он пьёт из чужого стакана!".

Всё бы ничего, но и на этот раз Юрий Карлович виртуозно воспользовался остроумием Ж.Ренара, в "Дневнике" которого, в записи от 30 июня 1902 года значилось: "Вилли: его стакан невелик, но пьёт он из чужого стакана"! Слава Богу, никто из присутствующих Олешу в заимствовании тогда не уличил. Видимо, "Дневника" Ренара не читали или читали плохо. И шутка закрепилась за самим Олешей.

Изысканные французские обертоны вполне различимы и в ином, на первый взгляд, проходном пассаже текста "Зависти": "Благословляю тебя, стакан гимназического чая, не покидай моей памяти, не покидай!". Именно так вполне мог написать не бывший одесский гимназист и будущий фельетонист газеты "Гудок". Эти строки как будто взяты напрокат у Марселя Пруста. Для этого нужно вспомнить сотни раз цитированные строки из его знаменитой эпопеи "В поисках утраченного времени" (глава "Комбре") 17 : "Но как только чай с размоченными в нём крошками пирожного коснулся моего нёба, я вздрогнул: во мне произошло что-то необыкновенное. На меня внезапно нахлынул беспричинный восторг"?..

И, параллельно им, - другой эпизод из текста Олеши, выстроенный по той же психологической парадигме: "В моей жизни даже появились костяные пуговицы пододеяльника, и в них - только найти нужную точку - плавало радужное кольцо спектра. Я сразу признал их. Они вернулись из давным-давно забытого, самого дальнего, детского уголка памяти".

Бисквитное пирожное оказывается конгениальным "костяным пуговицам" на постельном белье, и вместе они - достаточными побудительными мотивами для активации давних, ещё детских, воспоминаний и ощущений.

Чтобы закончить с "французской" темой, вспомним нераскрытую стихотворную цитату из IV главы "Зависти". Она с головой снова выдаёт невнимательность и равнодушие достопочтенных исследователей и необоснованность выдвинутых ими обвинений: "В садах, украшенных весною, царица, равной розы нет, чтобы идти на вас войною, на ваши восемнадцать лет!.."

Ну, М.Чудакова в начале 1970-х гг., по вполне понятным причинам, не могла (если бы даже заметила!) раскрыть имя автора этих стихотворных строк. Но что мешало уважаемому А.Белинкову указать на то, что цитированные строки взяты из стихотворения Теофиля Готье "Чайная роза"? Входило оно в сборник "Эмали и камеи", впервые полностью переведённый Н.Гумилёвым ещё в 1914 году!

Мы ленивы и нелюбопытны, уважаемые господа присяжные читатели! Гумилёва, как известно, бессудно расстреляли в 1921 году, и Олеша, цитируя стихи по памяти, допустил вполне извинительную ошибку памяти, а может быть, и умышленно перефразировал Гумилёва, т.к. именно у того эти стоки переведены следующим образом:


В садах, раскрашенных весною,
Такой прекрасной розы нет,
Царица, чтоб идти войною
На Ваши восемнадцать лет.

А ведь вполне бы мог, не надеясь на собственную память и ничем не рискуя, процитировать собственное юношеское: "Из плоской миски скромной поселянки / Какую розу мокрую достать?" Ан, нет! Вот вам и ещё один пример "соотнесённости", в которой ему дружно и пристрастно отказывали заинтересованные и компетентные исследователи.

О несправедливости огульного обвинения Белинкова может свидетельствовать и небольшой фрагмент из рассказа "Вишнёвая косточка": "Девушки с Наташиным братом Эрастом отправились на реку кататься в лодке". Удивительным образом три грамматических субъекта в пределах этого предложения оказываются абсолютно тождественными субъектам в предложении из хрестоматийно знаменитой повести... Н.Карамзина, в которой бедная Лиза "...взглянула на реку и увидела лодку, а в лодке - Эраста"! Хронологическое расстояние между этими двумя литературными фактами - более 130 лет! Дистанция огромного размера! Вот вам и "безвоздушное пространство"!..

Видимо, в том же шкафу с "плохой литературой" смиренно пылился и "Медный всадник", из которого Олеша позаимствовал кинематографически впечатляющий, экспрессионистский ракурс: "В диком ракурсе я увидел летящую в неподвижности фигуру - не лицо, только ноздри я увидел: две дыры, точно я смотрел снизу на монумент".

Пожалуй, теперь вполне обоснованно можно усомниться в справедливости обвинений великого В.Шкловского. Но А. Белинков позже значительно подправит безбашенного формалиста и бестрепетной рукой бывшего политического зэка вынесет Олеше диагноз страшнее онкологического. Он выставит писателя к виртуальному позорному столбу и, согласно ритуалу, прилюдно сломает над его головой вечное паркеровское стило: "По книгам Юрия Олеши можно понять, что происходит с человеком, который испуганно и готовно в прекрасной художественной форме повторяет, чего велят".

По логике неистового Аркадия выходило, что всё, написанное Олешей, следует числить по разряду рептильной литературы, а если yже - то и вовсе по жанру "Чего изволите?".

В своё время "писатель-орденоносец" М.Зощенко, с популярностью которого не мог поспорить ни один советский литератор, с отчаянной безысходностью изрёк: "Писатель с перепуганной душой - это уже потеря квалификации". Именно поэтому Олеша, по его же словам, "не замолчал, а стал помалкивать".

Как и из того же, естественного (и потому по-человечески простительного!) для всякого пока ещё живого человека, чувства самосохранения стал "помалкивать" и Н.Эрдман, пьеса которого "Самоубийца" (1928) не была поставлена, но тут же, как принято говорить, разошлась на пословицы. А опубликована на родине она будет только через 60 (шесть-де-сят!) лет ("Современная драматургия", 1987, N 2)!.. О причине же "задержки" афористично было сказано в самой пьесе: "Правда есть, а бумаги для правды нет".

Вот и приходилось отчаянному острослову зарабатывать на жизнь куплетами, скетчами, интермедиями к постановкам чужих пьес, репризами для цирковых клоунов, сценариями мультфильмов, либретто балетов и оперетт.

Но неистовый Аркадий по-прежнему угрюмо непреклонен и неумолим, поэтому некоторые места из его книги заставляют невольно вспоминать пассажи знаменитого "Письмо к Гоголю": "Поэт говорит только правду. И ни пытки, ни казни, ни голод, ни страх, ни искушения, ни соблазны, ни кровь жены и детей, ни щепки, загоняемые под ногти, ни женщина, которую он любит и которая предаёт его, не в состоянии заставить поэта говорить неправду, льстить, лгать, клонить голову и славить тирана. Сдавшийся человек не может быть поэтом. Человек, испугавшийся сказать обществу, что он о нём думает, перестает быть поэтом и становится таким же ничтожным сыном мира, как и все другие ничтожные сыновья".

При перечтении этой инвективы всегда так и подмывало мысленно возразить ему известным: "О, друг мой, Аркадий Викторович! Об одном прошу тебя: не говори красиво". Какой бы филиппикой разразился он, если бы ему пришлось писать не об Ю.Олеше, а о Н.Эрдмане, которому, невзирая на присуждённую и отбытую ссылку, Л.Берия милостиво разрешил служить в... "Ансамбле песни и пляски НКВД"! 18  Том самом, который в 1951 году за сценарий совершенно ковбойского советского "фильма "Смелые люди" получил от "тирана" премию его имени II степени.

Но ведь нельзя круглые сутки, 365 дней в году нон-стоп пребывать в состоянии поэтического и общественно-политического экстаза. Надо ведь когда-то и чаю попить. Иначе рискуете получить назначение галоперидола, аминазина и прочих нейролептических "витаминов". Куда как честнее и человечнее в этой ситуации представляется позиция великого Пушкина. Ведь когда ещё им было сказано:


Пока не требует поэта
К священной жертве Аполлон,
В заботах суетного света
Он малодушно погружён;
Молчит его святая лира;
Душа вкушает хладный сон,
И меж детей ничтожных мира,
Быть может, всех ничтожней он.

Как ни верти, а "ничтожных сынов мира" всё-таки больше, но и "ничтожные", и отмеченные искрой Божией - все из одного теста сделаны, все одним миром мазаны, и все перед Господом равно уничижены и грешны. Но если человека творческого вдруг по этому поводу начнут одолевать некоторые сомнения, то нелицеприятный вывод напросится только один - смирись, гордый человек! Вселенская (богоборческая тож!) гордыня неминуемо приведёт к пропасти!

Другое дело, когда к "священной жертве" тебя потребует не Аполлон Мусагет, а следователь ГПУ по особо важным делам... Тут уж о гордыне забыть придётся напрочь и навсегда! Заплечных дел человеки с холодными головами, горячими сердцами и чистыми руками в своих пыточных подвалах очень быстро к этой самой гордыне охоту отобьют, отобьют вместе с почками и прочим интеллигентским ливером. Как это делалось, сегодня хорошо известно. Н.Эрдман в своё время по этому поводу невесело пошутил:


Однажды ГПУ пришло к Эзопу
И взяло старика за жопу.
А вывод ясен:
Не надо басен.

По неофициальным подсчётам специалистов, в СССР за годы террора было уничтожено 1192 писателя! И хватит ли нынче исследовательской совести выяснять, многие ли из них "не испугались" и остались "поэтами"?..

Впрочем, эта старая, исконно российская, метафизика: что предпочтительней и достойней для занятия - "прочное счастье всему человечеству от берегов Темзы до Камчатки" или слезинка на щеке невинного младенца?.. Для принца Датского - это была тоже непростая задача. Но для него, холостого и бездетного, она находилась в границах, в общем-то, чистой логики: "Что выше: сносить в душе с терпением удары пращей и стрел судьбы жестокой или, вооружившись против моря бедствий, борьбой покончить с ними?"

Для советских же интеллигентных гамлетов проблема переводилась в плоскость сугубо материалистическую и трегубо практическую: что легче снести - щепки под ногти или вопли несовершеннолетней дочери, которую тюремщики насилуют за стеной, в соседней камере?..

Диву даёшься, почему никто из "специалистов" в своё время не увидел потрясающей дилогичности "Зависти" и "Самоубийцы"! Написанных почти одновременно!.. Чуть ли не за одним столом!.. Авторами, с почти схожими биографиями: по рождению, - погодки, Эрдман - из лютеранской семьи обрусевших немцев, Олеша - из католической семьи польских дворян. И первые их шаги в литературу были схожи. Были схожи и их самые знаменитые творения, причём, не только формально, но и в самых главных своих мотивах!.. Нелишне, для наглядности, вспомнить:

"Зависть"

"А вот представляете себе, когда у нас говорят столько о целеустремлённости, полезности, когда от человека требуется трезвый, реалистический подход к вещам и событиям, - вдруг взять да и сотворить что-нибудь явно нелепое, совершить какое-нибудь гениальное озорство и сказать потом: "Да, вот вы так, а я так". Выйти на площадь, сделать что-нибудь с собой и раскланяться: я жил, я сделал то, что хотел. (...) Хотя бы взять и сделать так: покончить с собой. Самоубийство без всякой причины. Из озорства. Чтобы показать, что каждый имеет право распоряжаться собой. Даже теперь. Повеситься у вас под подъездом (...). Погибать: это ясно. Так обставьте ж свою гибель, украсьте её фейерверком, порвите одежду тому, кто затирает вас, попрощайтесь так, чтоб ваше "до свиданья" раскатилось по векам".

"Самоубийца"

"Вы стреляетесь. Чудно. Прекрасно. Стреляйтесь себе на здоровье. Но стреляйтесь, пожалуйста, как общественник. (...) Посмотрите на нашу интеллигенцию. Что вы видите? Очень многое. Что вы слышите? Ничего. Почему же вы ничего не слышите? Потому что она молчит. Почему же она молчит? Потому что её заставляют молчать. А вот мёртвого не заставишь молчать. (...) В настоящее время, гражданин Подсекальников, то, что может подумать живой, может высказать только мёртвый. (...)

Раньше люди имели идею и хотели за неё умирать. В настоящее время люди, которые хотят умирать, не имеют идеи, а люди, которые имеют идею, не хотят умирать. С этим надо бороться. Теперь больше, чем когда бы то ни было, нам нужны идеологические покойники".

И потому, хочется или не хочется, приходится всё-таки задаться непраздным вопросом. Найдётся ли хоть один совестливый исследователь, который с холодной кровью, вооружившись гамлетовской методологией, сможет безапелляционно решить, что "достойней" - по ложному доносу попасть в мордовские лагеря, отсидеть срок "от звонка до звонка" и без половины зубов, с безвозвратно утраченным здоровьем выйти на свободу честным отсидентом и, став законченным и убеждённым диссидентом, остаток своей жизни посвятить "борьбе" с жупелом социалистического реализма?..

Или же, напротив, получая от щедрой власти ордена, премии, ангажированное место в президиумах важных совещаний, право на внеочередные публикации "Избранных" многотомников, тем не менее, ежедневно ожидать "перемены участи", о которой, как обухом по голове, возвестит зубодробительная статья в центральных газетах, неурочный ночной звонок и визит "читателей в штатском", сопровождаемых очумелым от страха управдомом?..

Над "замечательной допровской корзинкой" Кислярского издевательски потешались без исключения все советские читатели, не признаваясь, однако, никому, что у каждого в чулане заготовлен дежурный сидор с подшитыми обсоюзенными валенками, вязаными носками, тёплым исподним и наволочкой, набитой окаменевшими ржаными сухарями. Впрочем, на первой же пересылке всё это "фраерское" добро немедленно перекочёвывало на нары к уркам и демократично разыгрывалось ими в карты. А читатель и почитатель Ильфа и Петрова (и Олеши тоже!) оказывался в несусветной рванине третьего срока и в чунях, сооружённых из автомобильных покрышек.

Для решения этой совершенно неразрешимой онтологической дилеммы нужно всего-то-навсего попробовать самому пожить в те времена, когда, по словам М.Зощенко, "нам как будто бы иной раз выгодно быть неживым". Сам Белинков не мог этого не понимать, потому осознанно предпочёл навсегда выпасть из "литературного процесса", оставшись на Западе. "Процесс" же, который исполняется по уставным командам: "По разделениям, делай - раз, делай - два!", был не по нём. Но за это и расплатиться прищлось сполна. "Сдача и гибель советского интеллигента. Юрий Олеша", изданная в Мадриде в 1976 году 19 , не смогла (да и не могла!) оказать и самого малого влияния на пресловутый "литературный процесс". А переиздание её на родине через 20 лет (М.: РИК "Культура, 1997) стало слабой и безуспешной попыткой вновь возмутить бурю. Но, к сожалению, она стала всего-навсего бурей в аспирантских стаканах воды, потому что на его родине к тому времени грохотали совсем нешуточные и небутафорские социальные цунами. 20 

По большому счёту, парадоксальную инверсию афоризма Мюссе следовало бы алаверды переадресовать самому Олеше. С тем лишь уточнением, что пресловутый "стакан" при этом непременно пришлось бы переименовать в античный килик или, если угодно, фиал. И прикладывался писатель к этой доисторической посудине регулярно! И не в зале привычного "Националя", а за письменным рабочим столом.

Б. Бобович о гимназических годах Олеши писал: "Окончив в Одессе Ришельевскую гимназию с золотой медалью, Олеша уже в гимназические годы обладал знаниями, далеко превосходившими те, что давало учебное заведение. Он был отличным латинистом и всю жизнь мог вам на выбор цитировать Горация, Вергилия, Тита Ливия, Овидия Назона. В историю он был влюблён горячо и неизменно, знал её досконально, непоказно и, смело наслаждаясь своей эрудицией, нередко ставил в тупик самых знающих".

А В.Катаев в романе "Алмазный мой венец", выведя Олешу под именем "ключика", замечал, что тот постоянно "мифологическими метафорами сыпал".

В рассказе "Цепь" (1929), написанном сразу после "Зависти", промелькнёт мимо, как разогнавшийся велосипед, фраза: "Колесо звучит, как арфа". Но не златострунной аполлоновской кифары, походя, касался бывший гимназический медалист!

Поэтому в романе "Зависть" "Кто такая Иокаста?" - это не просто лишённый внешней мотивации, "необычный по неожиданности вопрос" советского - эпохи Нэпа - хозяйственника Андрея Петровича Бабичева. А "Да, я знаю, кто такая Иокаста!" - это не просто раздражённый ответ образованного интеллигентного маргинала Кавалерова. Подобные проговорки в тексте "Зависти" отнюдь не случайны.

Будущим (пусть не очень удобным для литературоведов) классиком социалистического реализма в романе был неосмотрительно побеспокоен мрачный древний архетип. Потому что к финалу романа, обращаясь к дочери, Иван Петрович Бабичев малодушно (по-бабьи, по имени - и житие!) будет троекратно причитать: "Валя, выколи мне глаза. Я хочу быть слепым. (...) мне надо ослепнуть, Валя. (...) Выколи мне глаза, Валя, я хочу ослепнуть...".

Так мог бы взывать к дочери Антигоне только царь Эдип, узнавший о своей кровосмесительной связи с матерью. Но в мифе, поняв, что в его жизни сбылось мрачное предсказание, и он стал игрушкой в руках неумолимого рока, царь Эдип сам ослепил себя, а не стал обращаться за помощью к близким родственникам, тем более женского пола! А его мать Иокаста, по трагическому неведению ставшая женой собственного сына, предпочла наложить на себя руки и повесилась. 21 

Но вряд ли стоит безосновательно наговаривать на античных женщин. Когда в правление императора Клавдия сенатор Пет получил фатальный приговор о смерти, его жена Аррия, по закону не обязанная умирать вместе с мужем, первой вонзила себе в грудь кинжал и вернула его мужу со словами: "Non dolet, Paete!" 22 

Вот, оказывается, на каком латентном антично-мифическом фоне разворачиваются события романа Олеши и других его романтических историй, хронологически жёстко привязанных к временам расцвета и упадка нэпа! И потому, стоит только внимательно перечитать прозу Олеши, созданную сразу после "Зависти", как тут же со всей очевидностью окажется, что вся она полна античных аллюзий, метафор и отсылок. И потому не раз и не два невольно припомнишь предупреждение античника Ф.Тютчева:


О, бурь заснувших не буди -
Под ними Хаос шевелится!..

Ну, а уж если не вняли его добросердечному предупреждению, то, как говорится, не обижайтесь, господа хорошие, - сами виноваты!

Начнёшь перелистывать прозу писателя, и перед глазами, до того как бы незамечаемые, тут же выстроятся знакомые античные топонимы: Троя, Голгофа, Фарсал, Вавилон... Мифические, библейские персонажи, артефакты и мифологемы: Аврора, Каин и Авель, Будда, Соломон, "дриады", "бешеные фурии", "бороды, бороды, бороды", "тьма египетская"; осадные башни, возлюбленный, похожий на римлянина; декоративные купидоны и рога изобилия на кровати Анечки Прокопович; она сама, убегающая, "как помпеянка"; портвейн, превращающийся в воду; молодой марксист, живущий "в раю"... Кустарник окружает рассказчика, "как святого"; а "одеяло окружало его (Ивана Бабичева - Е.Н.), как облако". Обыкновенное же дерево кажется герою ребёнком, рождённым от него любимой девушкой...

Кроме всего прочего, названия звёзд из рассказа "Альдебаран" (Антарес, Арктур, Вега...) - это не просто привычные астронимы, а в основе своей, - также античные мифологемы, для непосвящённых и неучившихся "в гимназиях" находящиеся в свёрнутом виде. Поэтому, читая Олешу, волей-неволей вынуждаешься как следует вспоминать мифы классической древности, собранные и изданные для дореволюционных гимназистов Г.Штолем, Р. Менаром или, позже, более доступным Н.А.Куном! Это занятие тем более окажется небесполезным, если вспомнить ещё одно обидное (и не заслуженное!) для Олеши утверждение, которое высказывала та же М. Чудакова, сравнивая его прозу с прозой О.Мандельштама: "К тому же в его (Мандельштама - Е.Н.) систему сопоставлений всегда прямо или скрыто вовлечён громадный материал классической древности, вовсе отсутствующий у Олеши".

Это у Олеши-то!.. За что же так уважаемого писателя?.. Право слово, он того не заслужил! Тем более что строчки из того же рассказа "Альдебаран": "Нет, это не любовь. Это похоть. Трусливая старческая похоть. Я хочу тебя съесть. Слышишь? Я бы тебя съел, начиная со спины, с подлопаточных мест" невольно ввергнут нас в совсем уж дремучие антропофагические временные пласты. 23 

От кульминационного же эпизода прозрачного ("детского"!) рассказа "Цепь" оторопь может взять самого жестокосердного и равнодушного читателя: "Можно усилить: у студента была жена, и я выбил ей глаз. (...) Я решаю действовать как во сне. И приходит из глубины воспоминание о страшном, изредка повторяющемся сновидении: я убиваю маму. Я встаю. Вера закрывает лицо руками. Мама как бы оседает вся, делается толще, лишается шеи. Так мне представляется. (...) Чужая жена с выбитым глазом волочилась за мной. (...) Сейчас я нахален, высокомерен и жесток. Куда я мчусь? Я мчусь наказывать маму, папу, Веру, студента... Если бы они сейчас стали умирать на глазах у меня, я воскликнул бы со смехом: "Смотрите, Уточкин! Ха-ха-ха! Они умирают... мы на машине, чёрные... Кто там сказал: "любовь, послушание, жалость"? Не знаем, не знаем, у нас - цилиндры, бензин, протекторы... Мы мужчины. Вот он, великий мужчина: Уточкин! Мужчина едет наказывать папу".

На дне какого культурологического мальстрема можно отыскать ключ к расшифровке этого сложнейшего психоаналитического ребуса?.. С помощью какого, психоаналитического же, инструментария можно вычленить и представить "в чистом виде" архетипы, лежащие в его основе?..

Частичный ответ подскажет сам автор: "Любовь и смерть. Вечные законы пола"... ("Альдебаран") На языке адептов З.Фрейда, - это "Эрос" и "Танатос", два важнейших базисных влечения, дуалистический симбиоз которых лежит в основе жизненного сценария всякого человека.

В таком густом антично-мифологическом контексте даже малодушное восклицание Ивана Бабичева: "Не трогай наших подушек!" естественно воспринимается как травестийный перифраз известного воcклицания Архимеда: "Не трогай моих кругов!" (Noli tangere circulos meos!)

А патетическая фраза из "Вишнёвой косточки": "Я добрый гений улицы!" заставит тут же представить его в виде древнеримского Genius loci,  24  высокая миссия которого состояла в защите небезразличных для античных граждан мест и домостроений.

Строчки в рассказе "Человеческий материал": "Я должен быть инженером и должен, кроме того, знать латынь. Как же можно без латыни? Да, но инженеру не нужна латынь!" - тоже не простая детская ламентация.

    "Ныне оглядываюсь: все инженеры вокруг меня!
    Ни одного домовладельца - все инженеры.
    И я среди них - писатель.
    И никто не требует, чтобы я был инженером".

Самый финал рассказа, его патетическая кода, поворачивают фигуру писателя совершенно неожиданным ракурсом: "Если я не могу быть инженером стихий, то я могу быть инженером человеческого материала. Это звучит громко? Пусть. Громко я кричу: "Да здравствует реконструкция человеческого материала, всеобъемлющая инженерия нового мира!"

С одной стороны, функции "инженера стихий" метафорически напрямую соотносятся с прерогативой Олимпийского верховного божества,  25  с другой стороны, как это ни удивительно, инженерная "реконструкция человеческого материала" предвосхищала смысл и назначение профессии "инженеров человеческих душ", об учреждении которой официально будет заявлено только через шесть лет, на I Съезде советских писателей!

Может быть, благодаря именно этому рассказу Олеши, М.Горький, который, как известно, успевал читать всё, и сформулировал название новой творческой специальности. А с трибуны Съезда только озвучил её название. И с тех пор, богоборческая по сути, должность советского писателя, как инженера этих самых "душ", надолго станет для кого-то приятным, для кого-то обременительным избыванием официозного оброка.

Ещё одна важная аллюзия без труда усматривается в портрете главного героя: "Он заведует всем, что касается жранья. Он жаден и ревнив. Ему хотелось бы самому жарить все яичницы, пироги, котлеты, печь все хлеба. Ему хотелось бы рожать пищу. Он родил "Четвертак".

Налицо - дополнительная пародийно-травестийная аллюзия на Олимпийского Зевса, как известно, "родившего" из своей головы дочь Афину, и на его демиургические возможности. Но что ему, божеству погоды, собирателю туч и ниспослателю дождя, повелителю молний и грома, охранителю домашнего хозяйства и подателю богатства, что ему яичница, пироги и котлеты!.. Маленькое, необременительное кулинарное хобби! От которого, впрочем, напрямую зависит существование и дородство всех малых сих.

Среди многих упрёков, предъявленных Ю.Олеше А. Белинковым, был и такой, язвительно-саркастический: "Чьи-то особенно музыкальные уши кое-где улавливали некоторое отклонение от нот, по которым играл Юрий Олеша. Это было чистейшей выдумкой. Юрий Олеша всегда играл правильно. Всё это было нелегко".

Неправда ваша, господа хорошие! Напраслину возводили вы на невиновного маэстро! И "ноты" были "правильные", и отклонения от партитуры он не допускал. Вот только опусы его были написаны в тональности, которую не всякий слух был в состоянии воспринять! Потому что предназначались они отнюдь не для исполнения медной оркестровой группой и ударными инструментами. Когда во всю нечеловеческую мощь праздничные оркестры крещендо 26  изрыгают победные марши,  27  можно ли различить за их громовым tutti 28  напевное звучание античных флейт, авлосов и сиринксов?..

В прозе Олеши легко угадывается автор, так сказать, взыскующий мифологии. Однажды об этом за него "безынтересно" проговорится персонаж: "Но, однако, хорошо, что уже сочиняются легенды. Конец эпохи, переходное время, требует своих легенд и сказок".

Но всё дело в том, что в начале всякой новой эпохи, новому социуму на первых порах "свою" мифологию вынужденно приходится возводить из обломков старой. Иного "строительного материала", к сожалению, под рукой не может быть, времени на естественное её формирование нет также. Нужно спешить, поэтому под руку идёт всё мало-мальски пригодное. Поэтому сразу же, сходу начнут использоваться старые, проверенные временем и апробированные на прочность мифологические парадигмы и архетипы. Причём, в самом широком их репертуаре. Тем более что пример Великой французской революции был под рукой. А "уроки французского" большевики затвердили гораздо лучше, чем Закон Божий!

Так, судья, подписывая в 1794 году смертный приговор великому А.Л.Лавуазье, веско скажет: ""Лавуазье тоже думает, что он незаменим, но Республика не нуждается в таковых" 29 . Пройдёт время, и после расстрела известного учёного-химика М.М.Тихвинского, В.Ленин без тени сожаления напишет в письме к Н.П.Горбунову: "...химия и контрреволюция не исключают друг друга".

Биограф Лавуазье сокрушённо потом скажет: "Достаточно секунды, чтобы отрубить голову, но найти ей замену невозможно и за сотни лет". У идейных большевиков на этот счёт были совсем иные соображения. Ф.Шаляпин вспоминал, как "Рахья 30  очень откровенно и полным голосом заявил, что таких людей, как я, надо резать.

Кто-то полюбопытствовал:

- Почему?

- Ни у какого человека не должно быть никаких преимуществ над людьми. Талант нарушает равенство".  31 

Французская революция, как и позже русская Октябрьская, с первых же шагов, с первых же дней, отвергнув религию, вынужденно обратилась к самым глубинным архаическим пластам. Архаика же, "по праву первородства" не обязана испытывать пиетета перед культурой.

Макс Мюллер утверждал: "...в древнейшие времена истории человеческого духа мифология более выступает наружу, но она не исчезает никогда вполне. Мифология есть и теперь, как и во времена Гомера, но мы её не замечаем, потому что живём в её тени и потому что почти все боятся полдневного света истины".

Прекрасной иллюстрацией к этому мог бы послужить эпизод из повести В.Катаева "Белеет парус одинокий". Гаврик, собираясь выдать Пете свою заветную тайну, заставляет того поклясться. Замечательна при этом градация клятв и действий: "Честное благородное слово!" - "Ей-Богу, святой истиный крест!" - "Чтоб мне не видеть в жизни счастья!" - "Пусть у меня лопнут глаза!" После этого Петя крестится на купол кладбищенской церкви и ещё раз повторяет: "Святой истинный крест!" Но и после всего этого Гаврик заставляет друга... есть землю!

Христианская традиция не выдерживает соперничества с многовековой языческой. Для детей, как существ более мифологизированных, чем взрослые, языческий ритуал по определению более значим и эмблематичен. Ко дню конфирмации ребёнок успевает настолько мощно и полно зарядиться мифологической, языческой энергией (через колыбельные, потешки, пестушки, сказки, игры, считалки, дразнилки и т.п.), что монотеистическая доктрина, даже воспринятая искренне и глубоко, всё равно представляется тонкой плёнкой, покрывающей огромный и бездонный океан архаики.

Как очень тонкий и сверхчувствительный сейсмограф, О. Мандельштам, одним из первых почувствовал толчки надвигающегося тектонического социального сдвига: "Все чувствуют монументальность форм надвигающейся социальной архитектуры 32 . Ещё не видно горы, но она уже отбрасывает на нас свою тень, и, отвыкшие от монументальных форм общественной жизни, приученные к государственно-правовой плоскости девятнадцатого века, мы движемся в этой тени со страхом и недоумением, не зная, что это - крыло надвигающейся ночи или тень родного города, куда мы должны вступить" ("Гуманизм и современность", 1923).

Тысячи тонн гипса понадобилось французам для изготовления бюстов революционеров (число бюстов Марата достигало 4 тысяч!) и всевозможных языческих аллегорий - Свободы, Великой Природы, Народа-Геркулеса, повергающего своей всепобеждающей палицей многоголового дракона жирондистского федерализма.

В "Дневнике" М.Пришвина дана замечательно яркая картинка. Однажды он увидел, как в стоящей на улице повозке с высокими глухими бортами возница, матерясь и чертыхаясь, перемещается по внутреннему пространству кузова, почему-то то и дело проваливаясь и исчезая из поля зрения. Подойдя ближе и заглянув внутрь, любопытный писатель "...увидел множество бронзовых голов Ленина, по которым рабочий взбирался наверх и проваливался. Это были те самые головы, которые стоят в каждом волисполкоме, их отливают в Москве и тысячами рассылают по стране (...) В каком отношении живая голова Ленина находится к этим медно-болванным, что бы он подумал, если бы при жизни его пророческим видениям предстала подвода с сотней медно-болванных его голов, по которым ходит рабочий и ругается на кого-то матерным словом?"

Вспоминал бы он при этом "уроки французского", Бог весть.

"Террор - по представлению Робеспьера - не что иное, как быстрая, строгая, непреклонная справедливость". В рамках этой же людоедской логики находилось и убеждение Н.Бухарина: "Пролетарское принуждение во всех своих нормах, начиная с расстрелов, и кончая трудовой повинностью, является, как ни парадоксально это звучит, методом выработки коммунистического человека из человеческого материала капиталистической эпохи".

Это хорощо понимал и безвестный кузнец из платоновского "Чевенгура": "Оттого вы и кончитесь, что сначала стреляете, а потом спрашиваете". По перевёрнутой революционной "логике" это в порядке вещей - сначала расстрелять, а потом "спрашивать" и "перевоспитывать".

И ничего сложного в этом, пожалуй, и нет, если, по убеждению В.Ленина, "Научное понятие диктатуры означает не что иное, как ничем не ограниченную, никакими законами, никакими абсолютно правилами не стесняемую, непосредственно на насилие опирающуюся власть".

Трудно представить себе самого талантливого ваятеля, который, опираясь на это определение, смог бы сочинить конгениальную скульптурную аллегорию Диктатуры.

"Сатурн, пожирающий своих детей"?.. "Безумство Геракла"?..

Как известно, французский дофин был насильно отнят у матери и передан на воспитание ремесленнику Симону, кожевнику, служившему при тюрьмах Тампля. Уж не из кожи ли казнённых выделывал он свои галантерейные изделия? "Сырьё"-то под рукой! Он научил дофина пить, ругаться и петь "Карманьолу". То есть, по существу, "выделал" из августейшего отпрыска французского Шарикова. Сколько подобных российских "дофинов" на свой салтык перевоспитала Советская власть!..

Обращение к низовой мифологи с её хтоническими тварями и монстрами чуткие художники заметили с первых же дней: "Кобыла в 20 верст длиной упала из облака" (в записи И.Бунина). И потому сразу же расхожей метафорой станут и "гидра контрреволюции", и многоголовый дракон, олицетворяющий Антанту, и волшебным образом возникшие шлемы - "богатырки". А тут и скульптор С.Меркуров 33  предложит проект памятника К.Марксу, на котором тот будет изображён стоящим на четырёх слонах! То из-под пера Вас. Казина вспорхнёт "буревестник мировой, / Бушующий мильонными руками!".

В мифологии гиперболизм и гипертрофия - всего лишь рабочие художественные приёмы, будь то мифология древняя или создаваемая на наших глазах. В своё время воображение античного человека не могли не поражать сторукие и пятидесятиголовые гекатонхейры. Но можно ли, при самом буйном воображении, представить себе птицу - "буревестника" (!) с количеством рук (!), на десятки тысяч порядков превышающим то, чем наделены были гревнегреческие гекатонхейры?!.

То Ленин, по воле В.Воровского, метафорически уподобится сказочному "мировому древу": "Подобно какому-то сказочному дереву, пустил он могучие корни глубоко в толщу рабочей массы России, а верхушкой своей упирается в те заоблачные высоты, где нагромождены научные и культурные ценности, собранные человечеством в течение тысячелетий. К ужасу жрецов и хранителей этих ценностей, тащит он их непочтительно и бесцеремонно вниз к питающим его корни массам, а в обмен - к ещё большему ужасу этих священнослужителей - бросает в их тихие лазурные высоты дерзкие и властные требования пролетариата".

То под пером М.Горького возникнет совершенно травестийный пассаж о Ленине: "Он весь в словах, как рыба в чешуе" 34 . И это, конечно, не какая-то банальная кистепёрая девонская прарыба. Это непременно Главрыба! Абырвалг, на спине которой может разместиться весь подлунный интернациональный мир. В этом уподоблении нет ничего чрезмерного и выисканного, если вспомнить, как неистовые "напостовцы" именовали самого "буревестника": "Бывший Главсокол, а ныне Центроуж" 35 .

В стране, в которой первой заповедью станет императив "Социализм - это учёт", непозволителен самотёк и упование на время, которое, мол, само создаст и упорядочит эту самую "архитектуру" -мифологию. А раз так, то - "Время, вперёд!" И очень скоро на сотворение этой "мифологии" ударными темпами начнёт работать вся идеологическая машина.

Закопёрщиком этого процесса, без сомнения, станет журнал "Крокодил". 36  Он - существо, несомненно, хтоническое, и главным, знаковым его атрибутом станет трубка, как у генсека Сталина, вилы, чудовищные зубы и когти. А антропофагия - главной "рабочей" функцией этого гада:


Я, Крокодил, существо проворное,
Весьма обжорное...
Получаю писем по тыще,
А мне все мало пищи...
Шлите факты,
Шлите акты,
Казусы, анекдоты
Про ваши нечистоты.
Картинки быта -
Всё в одно корыто.
Ухлопаю и слопаю.

Но оказывается, что и эти гастрономические новации многократно опробованы ещё в средневековых русских "Лечебниках для иноземцев": "Взять воловьего рыку 5 золотников, чистого, самого ненасного свиного визгу 16 золотников, самых тучных куричьих титек, иногди пол 3 золотника, вешнаго ветру пол четверика в таможенную меру, от басовой скрипицы голосу 16 золотников..." и т.д. и т.п.

Впрочем, и у "Крокодила" рецепты были ничем не хуже: "Берётся молодой Шацкий, споласкивается меньшевистской водичкой, нашпиговывается мелкорубленной клеветой на партию, приправляется дискуссионным перцем, увенчивается лавровым листом и поджаривается на огне демагогии, пока не забуреет. В качестве гарнира можно положить несколько ломтиков ломинадзе горькой редьки. Подавать следует на особой платформе" ("Поваренная книга "Крокодила")

В.Десницкий в очерке "В.И.Ленин и М.Горький" вспоминал: "На одном из заседаний что-то случилось неладное с трубами газового освещения. Воздух был отравлен, два-три делегата - почему-то все меньшевики - даже потеряли сознание и были извлечены из зала. А заседание всё же продолжалось. И Горький искренне недоумевал: "Дохнут, дьяволы, а спорят..."

Это место замечательно своей наивной попыткой гипертрофировать даже физическое превосходство большевиков над своими политическими оппонентами. Меньшевики ничтожны всегда и во всем! На то они и меньшевики. Но если посмотреть с другой стороны, то большевики, в таком случае, невольно должны представятся какими-то иномирными нелюдями и навьями, которые не живительный кислород потребляют, как все нормальные люди, а вполне обходятся угарным газом.

По свидетельству И.Одоевцевой, одна беременная баба на полном серьёзе вопрошала: "Правда ли, скажите, Ленин издал декрет, что нам, пролетаркам, носить всего шесть месяцев, а буржуйкам двенадцать?"

В этом диком первобытном представлении, угнездившемся в мозгах неграмотной бабы, поражает, прежде всего, не оппозиция пролетарки/буржуйки, а совершенно шариковская арифметика. Давно известно, что если в одном месте собрать девять беременных женщин, ребёнок всё равно не родится через месяц. Если две беременных, значит, 9х2=18 месяцев. Но и 6+12 (в представлении бабы) - те же 18 месяцев. Следовательно, "пролетарка" свято уверена в том, что, по ленинскому декрету, уменьшение срока её беременности осуществится именно и только за счёт увеличения срока "буржуйки"! Так им, эксплуататоршам, и надо!

До времени дуумвират "Ленин-Сталин" предстаёт как коллективный мифологический культурный герой. Тогда как Троцкий, Бухарин, Каменев и прочие "меньшевики" и "оппортунисты" выступали в роли злокозненных трикстеров. В этом смысле знаменателен эпизод из старого фильма, когда на вопрос "товарища Василия": "Куда пошёл Владимир Ильич?", маленький, на козла похожий, Некто (теперь-то мы знаем - Бухарин!), с омерзительной ухмылочкой указывает совершенно в противоположную сторону.

Писатель Н.Накоряков с восторгом вспоминал, как "Ильич с увлечением высчитывал на бумажке, сколько надо завести на Север новых ружей, сколько пороха, свинца, дроби, сколько хлеба, рыболовных крючков..."

Таким, пожалуй, мог быть только мифический Прометей - на бумажке увлечённо рассчитывать насущные потребности целых народов!.. С другой стороны, Луиза Брайант с умилением писала о том, как он "лично продиктовал письмо Луначарскому, чтобы выдали шёлковое трико Гельцер". Амплитуда способностей, свойственных только полубогу!

До поры ни в чём не уступал ему "Иосиф Мудрый - не библейский, / Советский наш, живой, реальный, / Рождённый в Гори сын плебейский":


Мы солнце своё получили от Сталина,
Мы сытую жизнь получили от Сталина,
Большого, как Солнце...
Хорошую жизнь в забураненных тундрах
Мы сделали с ним сообща, заодно,
С сыном Ленина, Сталиным мудрым".

Впрочем, очень скоро градус его возможностей повысится, и он станет наделяться всеведением, всезнанием и вездесущностью, присущими не просто культурному герою 37 , а только верховному демиургу:


Наш Це-Ка и вождь наш Сталин,
Смотрят зорко из Кремля:
Нет ли где пустых проталин,
Вся ли вспахана земля?
Там, колхоз где жизнью правит,
Не пророс ли злой лишай?
И кулак глазниц не пялит
На колхозный урожай?

В этот же ряд можно поставить и строки некоего "П.Коврова", который в "Портрете Ильича" писал:  38 "У Ленина было два глаза. Одним он глядел в телескоп, ясно видя висящие в пространстве мировые катастрофы революций. Другим - не отрывался от микроскопа, разглядывая пылинки жизни и устанавливая, какую роль сыграет каждая из них в мировом пожаре".

В наши дни, со свойственным ему блеском, "эпос" подобного рода реконструировал известный концептуалист В.Сорокин. Хотя, по большому филологическому счёту, для имитации подобного "эпоса" особого таланта и не требуется:


...Ахмат Газманов
На груди Ленина-Сталина живёт -
На широкой груди,
На глубокой груди,
На могучей груди,
На текучей груди,
На груди с тремя сосцами:
В первом сосце - Белое молоко,
Во втором сосце - Чёрное молоко,
В третьем сосце - Невидимое молоко.
Ай-бай!
Ахмат Хабибуллин
На мудях Ленина-Сталина живёт,
На пяти мудях его живёт -
На тяжёлых мудях,
На багровых мудях,
На мохнатых мудях,
На горбатых мудях,
На мудях под ледяной коркой:
В первом муде - семя Начал,
Во втором муде - семя Пределов,
В третьем муде - семя Пути,
В четвёртом муде - семя Борьбы,
В пятом муде - семя Конца.
Так и живут они вечно.
Ай-бай! 39 

В своём верноподданническом лакейском усердии представители "нового мира" то и дело теряли меру. После смерти вождя Н.Бухарин будет неутешно стенать: "Милый! Незабываемый! Великий! Он был диктатором в лучшем смысле этого слова". Диссонанс риторических модуляций потрясающий! Умри, Денис, ни один иезуит лучше не придумает!

А комендант Кремля П.Мальков, описывая всесоюзный субботник в Кремле и демонтаж царского монумента, зорко отметит: "Владимир Ильич ловко сделал петлю и накинул на памятник", не соображая, что подобный комплимент мог бы польстить только профессиональному палачу.

Единственное, в чём В.Ленин безнадёжно уступал своему преемнику, была демиургическая неумаляемая гиперсексуальность последнего. Ибо для того, чтобы быть "отцом всех народов", нужно было неутомимо покрывать и оплодотворять несметное количество женщин! 40  На подобное не способен даже самый выдающийся культурный герой. Подумаешь, 50 дочерей царя Феспия, оплодотворённых Гераклом за одну ночь!.. 41 

XV-му съезду ВКП (б) рабочие завода им. Пятакова подарили делегатам "Бюст дорогого нам вождя Владимира Ильича Ленина", сделанный из 11 пудов сахара. Сталин, наверное, был немало уязвлён тем, что на его долю достался только "Вылитый из сахара барельеф-портрет нашего железного, непоколебимого генерального секретаря т. Сталина". Это вам не гипс французских республиканцев!

Хорошо осознавая сложившееся в стране положение вещей, А.Воронский писал: "Ленин стал и ещё больше станет мифом, легендой, лучшей сказкой человечества. Но думается, никогда не удастся превратить его жизнь в житие, иже во святого Владимира Ульянова".

Но при чтении речи Л. Каменева, напечатанной 27 января 1924 г. в "Правде", придётся вспомнить сразу обо всей мировой мифологии: "Ильич связал себя с рабочей массой не только идеей. Нет! Здесь у нас, в Москве, по улицам её, от Серпуховки и до дверей его кабинета идёт кровавый след, след его живой крови, и эта кровь, живая кровь (...) вошла в то море крови, которым оплачивает рабочий класс своё освобождение. Не только кровь свою влил Владимир Ильич в это море крови (...), но и мозг свой разбросал с неслыханной щедростью, без всякой экономии, разбросал семена его, как крупицы по всем концам мира, чтобы капли крови и мозга Владимира Ильича взошли потом полками, батальонами..."! 42 

Стоит обратиться к космогоническим разделам "Творение" в любой из мировых мифологий, как в большинстве из них обнаружишь места, фантастическими аллюзиями аукающиеся с кровопускательными пассажами из речи Каменева.

В "Брахаманда Пуране" Брахма силой своего ума создал детей из души, глаз, уст, ушей, ноздрей и больших пальцев ног.По представлениям древних китайцев, люди произошли из паразитов, ползающих по телу Пань-гу, когда тот "лежал на смертном одре", а ветер позже развеял их по всему миру. В скандинавской же мифологии боги-братья Один, Вили и Ве убивают верховного Имира, кровь которого затапливает огромные пространства. После этого из его тела они сделали землю и поместили её посреди моря крови. Из его черепа получился небесный свод, из костей - горы, из волос - деревья, из зубов - камни, из мозга - облака...

При желании, подобные примеры без труда можно умножить.

Вот, оказывается, какое крутое мифолого-архетипическое варево закипало в котле коллективного бессознательного на 1/6 части мировой суши! Причём, очень коллективного и очень бессознательного.

Замечательной кодой заканчивается "История ВКП (б). Краткий курс", написанная, как известно, под самым неусыпным контролем И.Сталина и, более того, на правах личного сочинения, была предназначена для включения в 15-й том его Собрания сочинений.

Если внимательно проанализировать конкретно этот кусок текста, то по строю фраз, по лексике и ритмическим фигурам видно, что текст этот не написан, а наговорён не очень грамотным человеком и зафиксирован сервильным стенографом, который побоялся править текст камлания богоподобного вождя. Возникает ощущение, будто текст этот наговорён или П.П.Шариковым или кем-то из зощенковских героев: "У древних греков в системе их мифологии был знаменитый герой - Антей, который был, как повествует мифология, сыном Посейдона - бога морей, и Геи - богини земли. Он питал особую привязанность к матери своей, которая его родила, вскормила и воспитала. Не было такого героя, которого бы он не победил - этот Антей. Он считался непобедимым героем. В чём состояла его сила? Она состояла в том, что каждый раз, когда ему в борьбе с противником приходилось туго, он прикасался к земле, к своей матери, которая родила и вскормила его, и получал новую силу. Но у него было всё-таки своё слабое место - это опасность быть каким-либо образом оторванным от земли. Враги учитывали эту его слабость и подкарауливали его. И вот нашёлся враг, который использовал эту его слабость и победил его. Это был Геркулес. Но как он его победил? Он оторвал его от земли, поднял на воздух, отнял у него возможность прикоснуться к земле и задушил его, таким образом, в воздухе.

Я думаю, что большевики напоминают нам героя греческой мифологии, Антея. Они, так же, как и Антей, сильны тем, что держат связь со своей матерью, с массами, которые породили, вскормили и воспитали их. И пока они держат связь со своей матерью, с народом, они имеют все шансы на то, чтобы остаться непобедимыми". 43 

Бог с ними, с этими убогими метафорами: массы = мать, народ = мать. В мозгу великого кормчего, видимо, контаминировались и русская пословица "Мать-сыра земля", и близкие ему понятия, которыми привычно жонглировали большевики, - "народ", "народные массы" или просто "массы".

Низы, вырывающиеся на поверхность из социальных недр, неистово жаждали стратификации и настойчиво требовали признания de jure 44 . Мечущаяся "безъязыкая улица", в первую очередь, требовала легитимизация своего "языка".

Разворотистые футуристы, первыми почувствовавшие требование "момента", сноровисто присвоили себе роль "будетлян" и речетворцев. В своих манифестах они взывали: "Мы приказываем чтить права поэтов: 1. На увеличение словаря в его объёме произвольными и производными словами (Слово-новшество). 2. На непреодолимую ненависть к существовавшему до них языку".

Но, как плохие танцоры, они не смогли на лишний шаг отойти от архаической печки, и в их "будетлянских" опусах, как в древнем, хорошо обжитом мифическом лесу, удобно устроились... водяной, Леший, чёрт, Барыба, берегиня, "песнири", древяница, "тысячи беспроволочных зертей и одна ведзьма".

"Девонская формация в человечестве заговорила", как писал в своё время по несколько иному поводу Вас.Розанов.

Их будетлянская "заумь" оказалась, с одной стороны, подозрительно похожей на фигуры шаманского камлания или парадигмы паравербальных древних языческих заговоров:


ВОЕННЫЙ ВЫЗОВ ЗАУ

Уу - а - ме - гон - э - бью!
Ом - чу - гвут - он
За - бью!..
Гва - гва... уге - пругу... па - у...
- Та - бу - э - шит!!!
Бэг - уун - а - ыз
Миз - ку - а - бун - о - куз.
СА - ССАКУУИ!!! ЗАРЬЯ!!! КАЧРЮК!!!

С другой стороны (и это не менее важно!), многие образцы "будетлянского" словотворчества даже зрительно воспринимались как примеры аббревиатур только-только нарождающегося советского "новояза":


Дред
Обрядык
Дрададак!!!
аx! зью-зью!
зум
дбр жрл!.. жрт!.. банч! банч!!
фазузузу -
зумб!.. бой!.. бойма!!
вр! драx!..
дыбаx! д!
вз-з-з!..
ц-ц-ц!..
Амс! Мас! Кса!!!

В этом отношении замечателен анекдот, случившийся с В.Мейерхольдом. (Подобные примеры психологи числят по разряду проявления "профессионального кретинизма"). Однажды, придя в свой театр, он почему-то подошёл не к привычному входу, а завернул с обратной стороны. И долго стоял перед дверью, напрягая свои скудные интеллигентские мозги для того, чтобы расшифровать "аббревиатуру" "ВЫХОД"!

Наиболее чуткие к языковой стихии авторы новый экзотический материал спешили вводить в свои тексты. Так, Б.Пильняк в "Голом годе" (1920) создаст уникальную звуковую партитуру ненастья, смело перемешав аббревиатуры названий реальных казённых учреждений с новообразованными звукоподражательными междометиями: "Ах, какая метель, когда ветер ест снег! Шоояя, шо-ояя, шоооояя!.. Гвииу, гваау, гааау... гвииииуу... Гу-ву-зз! Гу-ву-зз!.. Гла-вбум!.. 45  Гла-вбумм!.. Шоояя, гвииуу, гаауу! Главбумм!! Гу-вуз!! Ах, какая метель! Как метельно! Как - хо-ро-шо!.."

Как это ни удивительно, но один из главных "будетлян" и новотворцев, А.Кручёных не устоит перед соблазном и через несколько лет, ничтоже сумняшеся, эпигонски повторит находку Пильняка:


ЗИМА

Мизиз...
Зынь...
Ицив -
Зима!..
Замороженные
Стень
Стынь...
Снегота... Снегота!..
Стужа... вьюжа...
Вью-ю-ю-га - сту-у-у-га...
Стугота... стугота!..
Убийство без крови...
Тифозное небо - одна сплошная вошь!..
Но вот
С окосевшиx небес
Выпало колесо
Всеx растрясло
Лиxорадкой и громом
И к жизни воззвало
XАРКНУВ В ТУНДРЫ
ПРОНЗИТЕЛЬНОЙ
КРОВЬЮ
ЦВЕТОВ...
- У-а!.. - родился ЦАП в даxе
Снежки - паx-паx!
В зубаx ззудки...
Роет яму в парном снегу -
У-гу-гу-гу!.. Каракурт!.. Гы-гы-гы!..
Бура-а-а-ан... Гора ползёт -
Зу-зу-зу-зу...
Горим... горим-го-го-го!..
В недраx дикий гудрон гудит -
ГУ-ГУ-ГУР...
Гудит земля, зудит земля...
Зудозём... зудозём...
Ребячий и щенячий пупок дискантно вопит:
...У-а-а! У-а-а!.. - а!..
Собаки в сеняx засутулились
И тысячи беспроволочныx зертей
И одна ведзьма под забором плачут:
ЗА-XА-XА-XА - XА! а-а!
За-xе-xе-xе! -е!
ПА-ПА-А-ЛСЯ!!!
Па-па-а-лся!
Буран растёт... вьюга зудит...
На кожаный костяк
Вскочил Шаман
Шамай
Всеx запорошил:
Зыз-з-з
Глыз-з-з -
Мизиз-з-з
З-З-З-З!
Шыга...
Цуав...
Ицив -
ВСЕ СОБАКИ
СДОXЛИ!

У И.Бунина все эти и им подобные языковые новации вызывали скрежет зубовный: "Посмотрите на всех этих Есениных, Бабелей, Сейфулиных, Пильняков, Соболей, Ивановых, Эренбургов: ни одна из этих "рож" словечка в простоте не скажет, а всё на самом что ни есть руссейшем языке".

Но именно то, что в новой литературе раздражало Бунина, абсолютно устраивало таких критиков, как Л.Троцкий. Он был одним из немногих большевистских руководителей, которые действительно хоть что-то понимали в современной литературе. Как раз по поводу процитированного фрагмента из романа Пильняка он писал: "Колдовские обряды, народные песни, вековые слова. Это основа. Но и "Гвиу, гау, Главбум, гувуз! Ах, какая метель! Как метельно!.. Как хо-ро-шо!.."

Хорошо-то хорошо, только концы с концами не сведены, а это уже не хорошо. Россия и впрямь полна противоречий, и притом самых крайних: колдовской наговор и рядом Главбум. Литературные человечки презрительно морщатся по поводу терминологических новообразований, а Пильняк повторяет: "Гувуз, Главбум... Как хорошо!"

В этих непривычных временных словах 46  (...) Пильняк чует отражение духа своего времени. (...) Революция пересекла время пополам. И хотя в сегодняшней России знахарский наговор живёт рядом с Гвиу и Главбумом, но они живут не в одной исторической плоскости. Гвиу и Главбум, как ни несовершенны, тянут вперёд, а наговор, как ни "народен", - мёртвый груз истории".

В связи с этим более чем знаменательным представляется точка зрения "тайного парнасца" Б. Лифшица, который если на прямую и не позиционировал себя с футуризмом 47 , то находился совсем рядом: "Нам представляется невозможным творчество в "безвоздушном пространстве",  48  творчество "из себя", и в этом смысле, каждое слово поэтического произведения вдвойне причинно-обусловлено, и, следовательно, вдвойне несвободно: во-первых, в том отношении, что поэт сознательно ищет и находит в мире повод к творчеству: во вторых, что, сколько бы не представлялся поэту свободным и случайным выбор того или иного выражения его поэтической энергии, этот выбор всегда будет определяться некоторым подсознательным комплексом,  49  в свою очередь, обусловленным совокупностью внешних причин".

"Башня" Вяч. Иванова была одним из последних коллективных убежищ российских интеллектуалов. У советских писателей башен из "слоновых костей" заведомо не было и быть уже не могло, потому что импортную слоновую кость давно пустили на изготовление изделий более насущных. "Безвоздушного пространства" тоже не наблюдалось. Напротив, политическая и социальная атмосфера, как в мощном аккумуляторе, всё более наполнялась электрическим напряжением, которое очень скоро будет целенаправлено разряжаться в направлениях, строго регламентированных верховным кремлёвским громовержцем.

На подобном сурово языческом фоне ("буревестник" с миллионами рук, "море крови", "мозг, разбросанный с невиданной щедростью") Юрию Олеше приходилось, как простому нэпманскому кустарю-одиночке, колдовать со своими античными мифологическими бирюльками, и попутно, как и положено идейному "попутчику", по-интеллигентски беспомощно бурчать себе под нос: "Довольно мне и моей культуры - греческой, римской, средиземноморской, - моей культуры, моего Наполеона, моего Микеля, моего Бетховена, моего Данте, меня. Довольно мне меня!"

Ой, ли?..



Часть III
ФЕНОМЕНОЛОГИЯ

Когда изображаешь отрицательного героя, сам становишься отрицательным,
поднимаешь со дна души плохое, грязное, то есть убеждаешься, что оно в тебе -
это плохое и грязное - есть, а следовательно берёшь на сознание очень тяжёлую
психологическую нагрузку.
Ю.Олеша. Речь на I Съезде писателей СССР

Я мечтал всю жизнь о необычной любви.
Н.Кавалеров


Затурканные старой культурой и библейскими запретами (Не создавай... не произноси... не убий... не... не... не...) и дурацкими гувернёрскими табу (Подсматривать нехорошо! Ябедничать некрасиво!), обитатели нового мира с решительной готовностью расставались со своим прошлым. Вспомним хотя бы из М.Булгакова, тем более что они с Олешей когда-то "рядом сидели":

"- Вот всё у вас как на параде, - салфетку туда, галстух - сюда, да "извините", да "пожалуйста", "мерси", а так, чтобы по-настоящему, - это нет. Мучаете себя, как при царском режиме.

- А как это "по-настоящему" - позвольте поинтересоваться?"

Действительно, а как?.. Да очень просто, господа присяжные читатели, новая советская литература сама же и подскажет: "Алексей стоял во мраке. Ульянка осмотрелась покойно кругом, расставила ноги, стала мочиться, - в осенней колкой тишине чётко был слышен хруст падающей струи, - провела рукой через юбку по причинному своему месту, шагнула шаг раскорякой и ушла в овин. Запели на дворах петухи - один, два, много 50 . Первый раз почуял в этот вечер Алёшка бабу, без игры" (Б.Пильняк, "Голый год").

А что касается остальных канонических "Не..." - читайте "Конармию", "Разгром", "Россию, кровью умытую", "Вор"... Смотрите "Любовь Яровую", "Оптимистическую трагедию"... А что касается "Подсматривать нехорошо", вспоминайте старорежимную литературную классику, вспоминайте сами, сколько раз вуайёр Григорий Александрович Печорин, удостоенный высокого звания "Герой нашего времени", подсматривал, подслушивал, подзуживал, таемничал и подличал.

А потом, может быть, вспомните, что по этому поводу изрекал, как реабилитировал его бессмертный дуумвират А.А. Зерчанинова и Д.Я.Райхина в их три десятка раз стереотипно переиздававшемся учебнике по "Русской литературе". А на упрёк в том, что некорректно уравнивать автора с поступками его героев, придётся вспомнить хотя бы здесь уже упоминавшегося Чехова, его "Мужиков" (1897).

А что, спрашивается, в "Мужиках"?.. А то, как "Мотька с серьёзным, строгим лицом, отдуваясь, тоже легла и скатилась, и при этом у неё рубаха задралась до плеч". "Потом бабка принялась сечь Мотьку, и при этом у Мотьки опять задралась рубаха".

Заповедь "Не подсматривай!" в библейские заповеди внесена не была, и похотливые ветхозаветные старцы подсматривали за Сусанной, не думая о том, что провоцируют возникновение судебно-правовой коллизии и в итоге вынуждены будут поплатиться за это своими неправедными жизнями.

В ситуации, в которой воспитанный русский человек обязан был целомудренно отвернуться в сторону, наш "Пушкин в прозе" всматривался в несовершеннолетний объект с пристальностью похотливого педофила! До рождения В.Набокова ещё два года, а до его "Лолиты" - больше полувека!..

И потому читатели "Зависти" то и дело застукивают героев на подглядывании: "Я развлекаюсь наблюдениями", "Кто-то третий заставляет меня беситься в то время, когда я слежу за ним", "Я наблюдаю из-за выступа", "С балкона я наблюдал их"...

Или вообще застают их в откровенной позе "глаголем": "Не хватало нескольких камней, как хлебов, вынутых из печи. В эту амбразуру они увидели всё", "Иван приник к щёлке"...

Но пока ещё Нэп, "как ветка, полная цветов и листьев", в полном своём роскошном цвете! Социалистический реализм, слава Создателю, пока ещё не декларирован, и потому всё дозволено! И потому любой писатель 20-х - начала 30-х годов, хоть "попутчик", хоть "кулацкий", хоть сам "неистовый ревнитель", (но строго - только до I Съезда писателей СССР!) - не творческая тварь дрожащая, а право имеет! Знай только от рапповцев да вапповцев, как от чумных собак, отбивайся. Юрий Олеша этим своим "правом" воспользовался в полной мере.

Кто-то из литературоведов однажды очень тонко и точно заметил, что текст, как правило, "хитрее" автора. Но, добавим, одновременно и "простодушнее" его. Как бывает наивно простодушен самый верный слуга. К примеру, хоть обломовский Захар, который, не моргнув глазом, беззлобно и безынтересно выдаёт праздным слушателям (Здесь, конечно, - читателям - Е.Н.) самые сокровенные "тайны" своего господина. Ну, может быть, при этом немного прибавив и от себя, не без этого: "...объявит, что барин его такой картёжник и пьяница, какого свет не производил; что все ночи напролёт до утра бьётся в карты и пьёт горькую". ("Обломов")

И стоит при этом уточнить, что ни опыт автора, ни его профессиональные ухищрения, ни Почётные знания и Государственные премии в подобной ситуации не выручают. Как не выручили они ни Л. Толстого, ни Вл. Соловьёва, о которых уличивший их Вас. Розанов нелицеприятно писал: "Замечательно, что у двух наших писателей, которые "с ума бы сошли", если бы кто-нибудь их заподозрил в содомии (духовной), тем не менее, встречаются слова, выражения, описания, бесспорно говорящие о присутствии в них обоих этого начала, этой стихии, по крайней мере, в качестве прослойки души, веяния, горчичного зерна..." (Во втором случае выделено Вас.Розановым. - Е.Н.)

Не надеясь на возможность сознательного контроля, Олеша как-то в сердцах выдохнул: "Я хочу задавить в себе второе "я", третье и все "я", которые выползают из прошлого. Я хочу уничтожить в себе мелкие чувства".

Но то, что писатель опрометчиво называл "мелкими чувствами", собственно и составляло базисный фундамент подсознательного, относиться к которому нужно более чем уважительно. Архаика, вынужденно повторимся, по праву первородства не обязана испытывать пиетета перед наслоенной культурой!

Ж.Ренар однажды записал в своём дневнике: "Мозг не знает стыда", а К.-Г.Юнг по сходному поводу уточнил: "Если однажды убрать подсознание - мы не сможем наутро сказать ни слова!" В подобном случае вся письменная литература превратится в отвлечённый алфавит, годный только для составления жэковских объявлений и примитивных телеграмм: "Графиня изменившимся лицом бежит пруду".

Текст с головой выдаст автора и благодаря его лексическим предпочтениям, и особенностям пунктуации и синтаксиса, и пристрастием к определённым грамматическим конструкциям, и к тому подобным "слабостям". 51 

И С. Довлатов по случаю говорил о том же: "Всякая литературная материя делится на три сферы: 1. То, что автор хотел выразить. 2. То, что он сумел выразить. 3. То, что он выразил, сам этого не желая. Третья сфера - наиболее интересная".

Это уж как Бог свят! И именно это станет предметом дальнейших наших изысканий. Кстати говоря, и Курт Воннегут в романе "Колыбель для кошки" иронически упоминал об одной узкой "специалистке", которая могла нарисовать самый точный психологический портрет автора по одному только "именному указателю", при условии, если тот составлен самим автором, и потому по-хорошему предупреждала: "Никогда не делайте Указателя к своим собственным книгам". А её муж с суеверной опаской уточнял:

"- Вы знаете, почему Касл никогда не женится на той девушке, хотя он любит её и она любит его, хотя они и выросли вместе? - зашептал он.

- Нет, сэр, понятия не имею.

- Потому что он - гомосексуалист! - прошептал Минтон. - Она и это может узнать по указателю".

Олеша охоты к составлению "Указателей" не имел. Он "составлял" метафоры и рачительно собирал их в "депо" или держал на виду, в "лавке". И поэтому за него говорят, за него проговариваются, его выдают не "указатели", не мартирологи, не синодики и тезаурусы, а именно - собственные тексты!

А тексты... ох, уж эти тексты!.. Разве устоишь перед искушением продолжить чтение "Зависти", так разухабисто начатой?.. Всё тот же Ренар предупреждал: "Если в фразе есть слово "задница", публика, как бы она ни была изыскана, услышит только это слово". И, как бы продолжая его, сам Олеша (по свидетельству А.М.Файко) как-то признался, что "никогда не встречал ничего смешнее, чем написанное печатными буквами слово "жопа". 52 

И если даже автор не хватает нас за руку - "За мной, читатель!", - разве не последуешь вслед за ним, если его "воображение уносится" вслед за героем в такое экзотическое и, одновременно, архипрозаическое место, а именно - в уборную?..

"Когда утром он из спальни проходит мимо меня (я притворяюсь спящим 53 ) в дверь, ведущую в недра квартиры, в уборную, моё воображение уносится за ним. Я слышу сутолоку в кабинке уборной, где узко его крупному телу. Его спина трётся по внутренней стороне захлопнувшейся двери, и локти тыкаются в стенки, он перебирает ногами. В дверь уборной 54  вделано матовое овальное стекло. Он поворачивает выключатель, овал освещается изнутри и становится прекрасным, цвета опала, яйцом. Мысленным взором я вижу это яйцо, висящее в темноте коридора. В нём весу шесть пудов. Недавно, сходя где-то по лестнице, он заметил, как в такт шагам у него трясутся груди. Поэтому он решил прибавить новую серию гимнастических упражнений. Это образцовая мужская особь. Обычно занимается он гимнастикой не у себя в спальне, а в той неопределённого назначения комнате, где помещаюсь я. Здесь просторней, воздушней, больше света, сияния. В открытую дверь балкона льётся прохлада. Кроме того, здесь умывальник. Из спальни переносится циновка. Он гол до пояса, в трикотажных кальсонах, застёгнутых на одну пуговицу посредине живота. Голубой и розовый мир комнаты ходит кругом в перламутровом объективе пуговицы 55 . Когда он ложится на циновку спиной и начинает поднимать поочерёдно ноги, пуговица не выдерживает. Открывается пах. Пах его великолепен. Нежная подпалина. Заповедный уголок. Пах производителя. Вот такой же замшевой матовости пах видел я у антилопы-самца. Девушек, секретарш и конторщиц его, должно быть, пронизывают любовные токи от одного его взгляда".

И опять неуютно стало бы первому гипотетическому читателю романа. Может быть, припомнилось ему, как он, мальчишкой, в компании таких же сексуально озабоченных сверстников, на даче подглядывал из ракитовых кустов за деревенскими бабами, с визгом плещущимися на речном плёсе. Или, - а это могло быть уже где-то в Крыму, - стащив из материнского трюмо театральный перламутровый бинокль, он ввинчивался в самое нутро какого-нибудь вечнозелёного прибрежного топиара и пытался оттуда подсмотреть за таинственными и будоражащими низ его живота манипуляциями, совершающимися в кабинке дамской купальной, которая в такие минуты представлялась ему алтарной ризницей античного храма, в которой девственные весталки переоблачались перед совершением своих языческих радений.

Но, учитывая издержки пубертатной гиперсексуальности, придётся признать, что всё это - вполне естественно, а потому понятно и простительно. Но одно дело - подглядывать за юными столичными аристократками. Этим и романтический "герой нашего времени" не гнушался, демонстрируя при этом искушённость во всех извивах столичной женской моды: "...они одеты были по строгим правилам лучшего вкуса: ничего лишнего. На второй было закрытое платье gris de perles,  56  лёгкая шёлковая косынка вилась вокруг её гибкой шеи. Ботинки couler puce 57  стягивали у щиколотки её сухощавую ножку так мило, что даже не посвящённый в таинства красоты непременно бы ахнул, хотя от удивления. Её лёгкая, но благородная походка имела в себе что-то девственное, ускользающее от определения, но понятное взору".

Совсем иной коленкор - подсматривать за мужчинами! К этому идейного вуайёра должен подвигать какой-то совершенно иной позыв: "Я увидел эту спину, этот тучный торс сзади, в солнечном свете, и чуть не вскрикнул. Спина выдала все. Нежно желтело масло его тела. Свиток чужой судьбы развернулся передо мною. Прадед Бабичев холил свою кожу, мягко расположились по туловищу прадеда валики жира. По наследству передались комиссару тонкость кожи, благородный цвет и чистая пигментация. И самым главным, что вызвало во мне торжество, было то, что на пояснице его я увидел родинку, особенную, наследственную дворянскую родинку, - ту самую, полную крови, просвечивающую, нежную штучку, отстающую от тела на стебельке, по которой матери через десятки лет узнают украденных детей".

Гипотетический читатель "Зависти" опять задумчиво отложит журнал в сторону и, подставив табуретку, полезет в антресоли. Человек он основательный и не успокоится до тех пор, пока сам себя не проверит.

Там, в пыльной глубине антресолей, - он знает, - избежав в своё время участи сгинуть в ненасытном жерле "буржуйки", лежат и мирно упокояются для чего-то рачительно им сохраняемые комплекты дореволюционной "Нивы", "Всемiрной иллюстрацiи" и "Вокругъ св?та". Там, подальше от взрослеющих сыновей, среди старорежимного антикварного балласта, почему-то хранится до сих пор и комплект "В?сов" за 1906 год, купленный за сущую ерунду уже в советское время у старьёвщика на доживающем последние дни сухаревском развале.

Найти нужное место в "Крыльях" М.Кузмина большого труда не составит. При этом "Красная новь" с "Завистью", предусмотрительно раскрытая и придавленная пачкой початых папирос, лежит на столе рядом.

И он начнёт читать, сразу же убеждаясь в правоте своего предположения: "... как чудно, что вот - чужой человек, совсем чужой, и ноги у него другие, и кожа, и глаза, - и весь он твой, весь, весь, всего ты его можешь смотреть, целовать, трогать; и каждое пятнышко на его теле, где бы оно ни было, и золотистые волосики, что растут по рукам, и каждую бороздинку, впадинку кожи, через меру любившей. И всё-то ты знаешь, как он ходит, ест, спит, как разбегаются морщинки по его лицу при улыбке, как он думает, как пахнет его тело. 58  И тогда ты станешь как сам не свой, а будто ты и он - одно и то же: плотью, кожей, прилепляешься, и при любви нет на земле, Ваня, большего счастья, а без любви непереносно, непереносно! И что я скажу, Ваня: легче любя не иметь, чем иметь, не любя. Брак, брак; не то тайна, что поп благословит, да дети пойдут: кошка, вон, и по четыре раза в год таскает, а что загорится душа отдать себя другому и взять его совсем, хоть на неделю, хоть на день, и если у обоих душа пылает, то и значит, что Бог соединил их. Грех с сердцем холодным или по расчёту любовь творить, а кого коснётся перст огненный, - что тот ни делай, чист останется перед Господом. Что бы ни делал, кого дух любви пламенный коснётся, всё простится ему, потому что не свой уж он, в духе, в восторге..."

"Бывают странные сближения", - удивлялся в своё время Пушкин. В непраздности же нашего сближения может убедить хотя бы очерк Олеши "Эдуард Багрицкий" (1934), в котором, между прочим, было сказано: "Но это такая трудная жизнь - родиться в затхлой мещанской квартире, читать Кузьмина,  59  писать газеллы о "гашише в тиши вечерних комнат", чувствовать в себе дар, то есть мечтать о славе, и затем, отказавшись от всего, увидеть новое значение вещей".

В пору одесской юности, в кругу поэтической молодёжи, Кузмин, конечно же, входил в круг их обязательных интересов. Попытаемся и мы разглядеть "новое значение вещей". Забудем на время о культуре "плохого качества", о "плохом книжном шкафе" и вспомним о "культуре греческой, римской, средиземноморской".

Дело в том, что, говоря об античном наследии, во всём его видовом, жанровом, стилевом и (с достаточной долей условности) национальном своеобразии, мы по умолчанию подразумеваем, что имеем дело только с выдающимися античными образцами. Ведь до нашего времени не дошли посредственные работы архитекторов, не сохранились неудачные образцы скульптуры, время не пощадило и пергаментов с сочинениями античных "графоманов".

Статус же "мёртвых" для древнегреческого языка и латыни помог им закапсулироваться и сохранить в неприкосновенности стабильно высокий, не подверженный влиянию извне уровень вербальной античной культуры. Единственным, пожалуй, примером, пусть и экспериментальной, культурной агрессии явился в наши дни пример перевода на латынь и древнегреческий романов о... Гарри Поттере!

Так что примем как аксиому, что старая культура по определению не может быть "плохой". Она просто другая. А нравится она или нет - это уже дело вкуса, идеологии и воспитания.

Но представление о средиземноморской античности было бы неполным и однобоким, если не учитывать, какое место в ней занимал спорт, спортивные состязания и культ тела. Причём, культ, не сводимый к нашему современному культуризму (бодибилдингу) и различным модификациям фитнеса. Идеальное мужское античное

тело имело своим первым и прямым предназначением - игру, спортивные состязания, потому что сама жизнь вынуждала приуготовляться к "состязаниям" значительно более серьёзным - на бранном поле, лицом к лицу с врагом.

Й.Хёйзинга по этому поводу отмечал: "Игровой элемент в целом отступает по мере развития культуры на задний план. По большей части и в значительной мере он растворился, ассимилировался в сакральной сфере, кристаллизировался в учёности и в поэзии, в правосознании, в формах политической жизни. При этом игровое качество в явлениях культуры уходило обычно из виду. Однако во все времена и всюду, в том числе и в формах высокоразвитой культуры, игровой инстинкт может вновь проявиться в полную силу, вовлекая как отдельную личность, так и массы в опьяняющий вихрь исполинской игры".

При анализе олешинских текстов, недальновидно выведя античность за скобки, М.Чудакова тем самым произвольно сузила и заведомо обеднила заложенные в них смыслы. Ей как всякой уважающей свой гендерный статус даме был невнятен и непонятен высокий смысл мужских спортивных состязаний и интереса античного демоса к ним: "Нет, кажется, другого романа, где люди бы так много двигались, так много жестикулировали, как в "Зависти". Роман переполнен такого рода описаниями. Едва ли не впервые в нашей литературе здесь подробно описано зрелище футбольного матча и подробно показано поведение игроков и болельщиков - внешний рисунок этого поведения. Блестяще описано поведение вратаря (...) Есть некий вызов, осознанная литературная смелость и даже некоторое торжество в том, как с увлечением описываются жесты героев, физические действия, сам механизм этих действий, не имеющих часто никакого сюжетного оправдания. (...) Описывается движение в его чистом (В обоих случаях выделено М.Чудаковой - Е.Н.) виде, в отвлечении от всего, что делало бы его индивидуальным, восстанавливается мускульная схема движения и "оправдание" этого описания - лишь в его точности".

Но, миль пардон, мадам, отнюдь не ради самодовлеющей "точности" изощрялся знаменитый советский стилист! В этом отношении правота всё-таки на стороне мужчины, ну, хотя бы - В. Перцова, утверждавшего, в своей книге об Олеше, что "Эстетика здорового, ловкого, физически богатого тела, тренированного жеста рождает у Олеши предчувствие слияния античной и современной красоты в идеальном гармоническом человеке коммунистического общества".

Простим автору дежурный реверанс (книга-то В.Перцова вышла ещё в 1976 году!) в сторону исторических преимуществ спортивных комплексов ГТО и вспомним примеры поразительного предметно-пластического сходства текстов Олеши с фрагментами из некоторых древнегреческих авторов:

Ю.Олеша, "Зависть"

"Володя не схватывал мяч - он срывал его с линии полёта и, как нарушивший физику, подвергался ошеломительному действию возмущённых сил. Он взлетал вместе с мячом, завертевшись, точь-в-точь навинчиваясь на него: он обхватывал мяч всем телом - коленями, животом и подбородком, набрасывая свой вес на скорость мяча, как набрасывают тряпки, чтобы потушить вспышку. Перехваченная скорость мяча выбрасывала Володю на два метра вбок, он падал в виде цветной бумажной бомбы".

xхх

"Юноша, взлетев, пронёс своё тело над верёвкой боком, почти скользя, вытянувшись параллельно препятствию, - точно он не перепрыгивал, а перекатывался через препятствие, как через вал. И, перекатываясь, он подкинул ноги и задвигал ими подобно пловцу, отталкивающему воду. В следующую долю секунды мелькнуло его опрокинутое искажённое лицо, летящее вниз..."

ххх

"Косо над толпой взлетало блестящее, плещущее голизной тело. Качали Володю Макарова. (...) Чулок на одной ноге его спустился, обернувшись зелёным бубликом вокруг грушевидной, легко-волосатой икры. Истерзанная рубашка еле держится на туловище его. Он целомудренно скрестил на груди руки.

Гомер, "Одиссея"

"Мяч разноцветный, для них рукодельным Полибием сшитый, / Взяв, Лаодант с молодым Галионтом на ровную площадь / Вышли; закинувши голову, мяч к облакам тёмно-светлым/ Бросил один; а другой разбежался и, прянув высоко, / Мяч на лету подхватил, до земли не коснувшись ногами. / Лёгким бросаньем мяча в высоту отличась пред народом..."

Дамоксен

"Парнишка там играл; сейчас мне кажется, / Он был годков шестнадцати-семнадцати, / Кеосец, без сомненья: боги создали / Тот остров. Он разок взглянул на зрителей / И начал: получал ли мяч он, отдавал - / Все хором мы кричали: "Браво! Молодец! / Краса движений! Что за скромность! Мастерски!" / Что б он ни делал, что ни говорил, - друзья, - / Казался чудом красоты! Не слышал я / И не видал ещё подобной прелести. / Меня б удар хватил, когда б чуть дольше там / Остался. Я и так немного сам не свой".

Стратон

"Меня не прельщает ни роскошь волос, ни курчавые локоны, если они произведены не природой, а усердием искусства. Нет, мне мила густая грязь на мальчике, который только что из палестры, и нежный блеск его тела, увлажнённого свежим оливковым маслом. Мне сладостна любовь без прикрас, а искусственная краса - дело женской Киприды".

Очень по-сегодняшнему описана и сама игра, и поведение зрителей другим античным автором: "С весёлым смехом он проворно мяч схватил, /Своим отдал, от этих ускользнул легко, /

Того с пути отбросил, а того - поднял. / Все заревели: "Дальше!

Рядом с ним! Закинь! / Над головою! Низом! Верхом! Подойди!

Отдай в борьбу!" (Антифан)



Разве дано женщине хотя бы приблизительно вникнуть в перипетии спортивной мужской борьбы и разделить восторг болельщиков-мужчин?.. Именно поэтому женщин и не допускали на стадионы, а не потому только, что спортсмены выступали на арене обнажёнными. Ведь на ежегодных дионисиях, во время фаллических шествий можно было лицезреть зрелища и покруче. 60  А во время представления комедий, когда на просцениуме выкамаривали актёры с огромными накладными афедронами 61  и гипертрофированными бутафорскими фаллосами, для зрителей гендерных ограничений не было.

Как известно, в гимнасиях и палестрах греческие юноши занимались физическими упражнениями и соревновались исключительно в обнажённом виде. Именно этот обычай тонкими, но чёткими штрихами обозначен и в текстах Олеши: "почти голый" прыгун и "плещущее голизной тело" Володи. Но наш невнимательный читательский взгляд проскальзывает мимо этих деталей привычно равнодушно, не оценивая их "безразличной", только для сюжета, "точности".

Г.Лихт в своём исследовании "Сексуальная жизнь в Древней Греции" (1932) цитировал греческого архитектора Витрувия, который, описывая гимнасии, уточнял: "Вокруг него (перистиля - Е.Н.) располагались бани, залы и другие помещения, где обыкновенно собирались для бесед философы, риторы, поэты и прочие многочисленные поклонники мужской красоты". О таких поэт Феогнид писал: "Счастлив тот любовник, который работает голым, / А потом идёт домой спать весь день с красивым мальчиком".

Но когда в тексте "Зависти" попадётся проходной, казалось бы, эпизод: "Они вошли в ворота и поднялись по деревянной лестнице на застеклённую веранду, запущенную, но весёлую от обилия стёкол и вида на небо сквозь решётчатость этих стёкол. (...) Здесь всё было рассчитано на весёлое детство. В таких галереях водятся кролики", то текст этот вполне возможно воспринять как перифрастическое, словно далёкое эхо, описание греческого гимнасия, с его перистильными колоннами и внутренним двориком. Тем более что "кролики" (зайцы), как и петухи, и олени, и кошки, традиционно числились среди символических подарков, которые "поклонники мужской красоты" ритуально подносили тронувшим их сердце юным безбородым "гимнасистам".

Этот юркий зверёк снова промелькнёт и в рассказе "Человеческий материал": "всё уметь, ловить всех зайцев,  62  опережать сверстников".г

"Поклонниками мужской красоты" и активными её потребителями были многие олимпийские боги. Античная мифология оставила нам более пятидесяти примеров нестойкости верховных небожителей перед прелестями смертных юношей. "Поклонниками" её были Зевс и Посейдон, Аполлон 63  и Орфей, Дионис и Пан... Не отставали от олимпийских насельников и земные смертные герои и полубоги. Так, Геракл, как свидетельствуют древнегреческие мифы, совершая свои хрестоматийные подвиги, за земную жизнь успел поочерёдно покуролисить с четырнадцатью юными любовниками! 64 

По некоторым же источникам, он и свои двенадцать подвигов совершил, движимый не просто принятым на себя обетом, а именно любовью в Еврисфею. А отправляясь вместе с аргонавтами в далёкую Колхиду добывать золотое руно, он не забыл прихватить с собой и юного Гиласа.

Между тем, эталоны юношеской привлекательности у древних греков со временем менялись. Примеров в античной литературе искать долго не придётся. Так, Платон в диалоге "Протагор" иронизировал по поводу Сократа:

"Друг: Откуда ты, Сократ? Впрочем, и так ясно: с охоты за красотою Алкивиада! А мне, когда я видел его недавно, он показался уже мужчиной - хоть и прекрасным, но все же мужчиной: ведь, между нами говоря, Сократ, у него уже и борода пробивается.

Сократ: Так что же из этого? Разве ты не согласен с Гомером, который сказал, что самая приятная пора юности - это когда показывается первый пушок над губой - то самое, что теперь у Алкивиада?"

Так, Одиссей на острове Кирка не узнаёт встреченного им Гермеса: "...пленительный образ имел он/ Юноши с девственным пухом на свежих ланитах в прекрасном / Младости цвете" 65 .

Если в VI в. до н.э. идеальным образцом для греков был молодой обнажённый юноша с длинными волосами, телосложением схожий со взрослым мужчиной; то век спустя, юноша уже должен был быть с "едва опушенными" щеками и часто задрапирован хитоном, "почти как девочка".

И как только у античных авторов попадётся на глаза это, на первый взгляд, необязательное уточнение, так сразу же совсем по-иному станут восприниматься некоторые строки, выведенные рукой автора "Зависти": "Кавалеров видит: Валя стоит на лужайке, широко и твёрдо расставив ноги. На ней чёрные, высоко подобранные трусы, ноги её сильно заголены, всё строение ног на виду. Она в белых спортивных туфлях, надетых на босу ногу; и то, что туфли на плоской подошве, делает её стойку ещё твёрже и плотней, - не женской, а мужской или детской..."

И ещё в другом месте: "Передо мной стояла девушка лет шестнадцати, почти девочка, широкая в плечах, сероглазая, с подстриженными и взлохмаченными волосами - очаровательный подросток, стройный, как шахматная фигурка (это уже по-моему!), невеликий ростом".

Скрытый, андрогинный характер этих метафор замечательно чётко и ясно расшифровывается биографическим эпизодом из книги "Ни дня без строчки": "Также и пробуждавшаяся чувственность находила свои тайные воплощения в образах цирка... Кому бы ни принадлежали ноги в трико, кто бы ни был обсыпан по бархату золотыми блёстками, на чьём лице ни играла бы застывшая малиновая улыбка - всё это говорило о том, что в мире есть какая-то великая тайна, которую я скоро постигну, ради которой живу".

"Я влюбился в акробатку-девочку. (...) Никто не знал, что я влюблён в девочку-акробатку, тем не менее мне становилось стыдно, когда она выбегала на арену. (...) Мне было только стыдно, - причём стыдно за неё, стыдно, что она именно такая - вызывающая во мне приятное, незнакомо приятное чувство".

"Из кафе вышло трое молодых людей, в которых я узнал акробатов, работавших с девочкой. (...) "Почему же их три? - подумал я. - Это, наверное, их товарищ, тех двух, которых мне было сейчас приятно видеть, поскольку они работали с нею". И вдруг я узнал в третьем её. Этот третий, неприятный, длинно и со звуком сплюнувший, был - она. Его переодевали девочкой, разлетающиеся волосы был, следовательно, парик. Однако я до сих пор влюблён в девочку-акробатку, и до сих пор, когда я вижу в воспоминании разлетающиеся волосы, меня охватывает некий стыд".

И когда "господин Ковалевский - инженер, домовладелец и председатель чего-то", с губами "румяными, улыбающимися - цвета сёмги - губами жуиров и развратителей гимназисток" ("Человеческий материал"), произносит фразу: "Здравствуйте, молодой человек красивой наружности и ловкого телосложения", фраза эта, как пароль, как магическое заклинание, мгновенно перенесёт нас на двадцать пять веков назад, в античную Элладу и заставит... заставит...

Проблема-то намечена, да слово всё-таки не произнесено. Язык коснеет эту "крамолу" озвучивать. Речь-то идёт не о западных отвязных авторах, для которых запретных тем никогда не существовало, а о классике советской литературы. Поэтому вынужденно приходится прибегнуть к опыту и авторитету чужеземных "инженеров человеческих душ".

"Любовь, которая не смеет назвать себя" в этом столетии - то же самое великое чувство старшего мужчины к младшему, какое было между Давидом и Ионафаном, которое Платон положил в основу своей философии и которое вы найдёте в сонетах Микеланджело и Шекспира. Это глубокая духовная привязанность столь же чиста, сколь и совершенна... Она красива, утончённа, это самая благородная форма привязанности. В ней нет ничего неестественного...", - говорил на скандальном судебном заседании в своё оправдание Оскар Уайльд.

Трагическую безысходность экстраполяции древнегреческой обиходной практики на современность блистательно продемонстрировал и Т.Манн 66  в своём знаменитом рассказе "Смерть в Венеции" (1911). Сам же он по этому поводу писал: "Что зрелая мужественность ласково тяготеет к красивой и нежной, а та, в свою очередь, тянется к ней, в этом я не нахожу ничего неестественного, вижу большой воспитательный смысл и высокую гуманность".

Но то, что в рассказе Т.Манна подано без обиняков и ритуальных эвфемизмов, у Олеши, выражаясь языком аптекарских провизоров, подано в разведении такой кратности, что усмотреть в общем стилистическом растворе эти экзотические добавки и вывести их в "сухой остаток" можно, только прилагая достаточные аналитические усилия.

Проблему обозначают, её выдают, её сводят в единую крепкую канву десятки аллюзий, проговорок, намёков, иносказаний, парафраз и эвфемизмов. Они, как уток и основа во всякой ткани, создают то плотное основание, на котором можно смело размещать самые прихотливые и экзотические узоры. Которые, в свою очередь, плотно закроют само это основание о досужего некомпетентного рассматривания.

Потому-то на поверхности прозы Олеши мы, в первую очередь, привычно видим все те, давно ставшие беллетристической классикой самого высшего качества, знаменитые метафоры: "ветви, полные цветов и листьев; пенсне, переезжающее переносицу, "как велосипед"; сам "рогатый" велосипед; "цыганская девочка, величиной с веник" и проч., и проч., и проч. И, скорее всего, из-за некоторого пресыщения этим экзотическим метафорическим продуктом, у читателя не возникает охоты заглядывать на изысканное стилистическое полотно, так сказать, с изнанки. Нам же, отважившимся рассмотреть всю структуру "полотна" в целом, иного выхода нет.

Необходимость вынуждает ещё раз обратиться к роману М.Кузмина. В его тексте попадётся прелестный парафраз эпизода одной из сказок "1001 ночи": "И когда она спросила про известную часть тела, то мать её высекла, приговаривая: "Теперь ты видишь, для чего это сотворено. Конечно, эта мамаша наглядно доказала справедливость своего объяснения, но вряд ли этим исчерпывалась дееспособность данного места".

С солдафонской прямолинейностью эта проблема дана в "Военных афоризмах" знаменитого К.Пруткова: "Кто не брезгает солдатской задницей, тому и фланговый служит племянницей". И в комментарии к нему: "Во-первых, плохая рифма. Во-вторых, страшный разврат, заключающий в себе идею двоякого греха. На это употребляются не фланговые, а барабанщики".

А персонаж романа Кузмина схоластически выведет из этого происшествия дополнительный, только ему внятный и угодный смысл: "Человек все способности духа и тела должен развить до последней возможности и изыскивать применимость своих возможностей, если не желает оставаться калибаном".

Попытаемся и мы, не превращаясь в "калибанов", разобраться, для чего же "это сотворено" в прозе Олеши и какое место в ней оно занимает.

В таком случае, первым делом, припомнится эпизод из "Трёх толстяков", который, впрочем, уместней числить по разряду кинематографических гэгов: "Перо угодило в зад караульному гвардейцу. Но он, как ревностный служака, остался неподвижен. Перо продолжало торчать в неподходящем месте 67  до тех пор, пока гвардеец не сменился с караула".

Потом в "Зависти", во время открытия "Четвертака", промелькнёт впечатляющая картинка: "Иван приник к щёлке, выставив на Кавалерова лоснящйся медный зад, - ни дать ни взять две гири" 68 . А кроме этого - "полусидел на верёвке, свесив через неё зад", "поднявши с верёвки зад".

А этим примерам предшествует изумительный, по пластической же выразительности, отрывок, в котором рассматриваемый объект находится уже в иной эстетической плоскости: "...отправлялся бы в фантастическое путешествие по резьбе - всё выше и выше - по ногам и ягодицам купидонов, лез бы по ним, как лезут по статуе Будды, не умея охватить её взором, и с последней дуги, с головокружительной высоты, срывался бы в страшную пропасть, в ледовитую пропасть подушек...".

И, чтобы закончить, вспомним развёрнуто самую, пожалуй, фраппирующую из метафор Ю.Олеши: "Леля достала из кулька абрикос, разорвала маленькие его ягодицы и выбросила косточку. (...)

- Это от любви, - сказала она, истекая абрикосовым соком" ("Любовь").

Ох, уж эта "любовь", ох, уж эти "ягодицы-абрикосы"!..

Нам коротко знаком один современный интеллектуал, который в юности, столкнувшись с этой "метафорой", с брезгливым ужасом отбросил книгу в сторону и с тех пор... перестал есть абрикосы! Честное благородное слово! О том же, что вся проза Ю.Олеши по сию пору осталась для него закрытой, добавлять лишне. Ну, это, так сказать, a propos или, если угодно, a part. 69 

Однако нужно двигаться дальше, тем более что осталось совсем чуть-чуть. Кто сказал А, тот обязан назвать и все остальные буквы алфавита.

О, это бремя, о, тщета, о, эта чума всёназывания! Но не оставлять же прозябать в безымянной безбытийности объект, из-за которого и заварена вся эта литературоведческая каша.

Поэтому уж лучше перепоручим произнести крамолу другому, более авторитетному автору, каким, в данном случае, окажется чилийский кинорежиссёр, актёр, писатель, драматург и композитор Алехандро Ходоровски. Что с него взять! С них, хоть чилийских, хоть мавританских, хоть австралийских, как с гуся вода, - взятки гладки! Поэтому он, ни на кого не оглядываясь и не покрываясь стыдливо целомудренным румянцем, без обиняков, по-русски (русского же происхождения!) однажды резанёт правду-матку: "Футбол - это пир гомосексуальной фантазии. Мужчины обожают других мужчин, глазеют на них, даже дерутся из-за них, и всё это маскируется спортом!"

Ужели слово найдено?..

Про себя только отметим совершенно античный смысл отношения А. Ходоровски к данному вопросу. Тем более что и у самого Олеши встретим благословляющее и подбадривающее напутствие: "Так, значит, наперекор всем, наперекор порядку и обществу, я создаю мир, который не подчиняется никаким законам, кроме призрачных законов моего собственного ощущения? Что же это значит? Есть два мира: старый и новый, - а это что за мир? Мир третий? Есть два пути; а это что за третий путь? (...) Это какое-то бергсонианство. ("Вишнёвое дерево")

Но этот "третий" путь, уважаемый мэтр, не просто "старый", а очень старый, superstar'ый! И приведёт этот путь неминуемо - в античность! И опускаться в её кромешные глубины отваживался отнюдь не Анри Бергсон.



Как до "перестройки" в СССР не было секса, так и в "Ресефесере" напрочь (и в быту, и в Уголовном кодексе) не замечали, по определению О.Уайльда, "Любови, которая не смеет себя назвать". И это не объяснишь каким-то особым социалистическим целомудрием. В 1920-е годы на страницах прессы живо обсуждалась пресловутая теория "стакана воды", а на заседаниях парткомиссий могли коллективно то осуждать "товарища" за проституцию с двумя мужчинами на колчаковском фронте, то дебатировать по поводу исключения из партии большевика, уличённого в онанизме. 70  Авторитет античного киника Диогена, среди бела дня на городской площади демонстративно предававшегося этой мелкой слабости, для представителей "нового мира" не значил ничего.

"Любовь, которая не смеет себя назвать", в те годы умышленно числилась по разряду полупсихических и потому, слава Богу, излечимых болезней! А творения адептов этой сферы (Н.Клюева, М.Кузмина, С.Парнок и др.) подразумевались как бы за скобками социалистического литературного процесса и критикой демонстративно игнорировались.

Ну что поделаешь, если изысканная и высокая греческая эстетика с веками превратилась в постыдную, осуждаемую христианской моралью перверсию. В лучшем случае замалчиваемую. В худшем...

В феврале 1933 года берлинская полиция арестует Маринуса Ван дер Люббе, по версии нацистов, устроившего пожар рейхстага. Очень удачно оказалось, что этот поджигатель-коммунист был гомосексуалистом. Как был гомосексуалистом и недавний партайгеноссе фюрера Э.Рём. В 1934 году с разницей в шесть месяцев оба будут казнены.

6 мая 1933 года нацисты ликвидируют Институт сексуальных наук и уничтожат его знаменитую Библиотеку. В стране начнётся осуждение и целенаправленное преследование гомосексуалистов. В возникших концлагерях для них места хватало. В 1935 году распустится и Лига сексуальных реформ, учреждённая М.Хиршфельдом в 1928 году. А у нас, в напоминание о её существовании, останется только не всем понятный диалог из знаменитого "Золотого телёнка":

- Я совсем бедный. Я год не был в бане. Я старый. Меня девушки не любят.

- Обратитесь во Всемирную лигу сексуальных реформ, - сказал Бендер. - Может быть, там помогут.

Поэтому и в пределах СССР рассчитывать если не на помощь, то хотя бы на терпимость не приходилось. Тем более что, почти синхронно c событиями в Германии, и здесь осуществлялись резонансные мероприятия.



Летом 1933 года в Ленинграде, в рамках паспортизации и "очистки" анкет, началось целенаправленное наступление на "зиновьевскую клиентуру" 71 , облавы на притоны гомосексуалистов, итогом чего стало возбуждение "Дела 175 педерастов" 72 . И, наконец, в марте 1934 года, Президиум ЦИК СССР издал Постановление, в котором будет сказано: "...предложить Центральным Исполнительным Комитетам Союзных Республик дополнить Уголовные кодексы Союзных Республик статьей следующего содержания: "Половое сношение мужчины с мужчиной (мужеложство) влечёт за собой лишение свободы на срок от 3 до 5 лет. Мужеложство, совершённое с применением насилия или с использованием зависимого положения потерпевшего, влечёт за собой лишение свободы на срок от 5 до 8 лет".

9 мая 1934 года на имя И.Сталина придёт огромное письмо от английского коммуниста Гарри Уайта, который работал в редакции газеты "Moscow Daily News". Молодой коммунист-гомосексуалист обеспокоенный недавно принятым в СССР драконовским законом и начавшимися арестами, докучал Генеральному секретарю массой специфических вопросов. Реакцией на это письмо стала резолюция вождя: "В архив. Идиот и дегенерат. И.Сталин". Этого, конечно, журналист не узнал, но опосредованный ответ на мучавшие его вопросы всё-таки получил. Потому что 23 мая 1934 года в "Правде" и "Известиях" была помещена статья М.Горького "Пролетарский гуманизм".

До предела занятый вопросами подготовки I Съезда Советских писателей, великий буревестник, тем не менее, нашёл время, чтобы ответить за вождя, и в своей статье, кроме всего прочего, писал: "...в стране, где мужественно и успешно хозяйствует пролетариат, гомосексуализм, развращающий молодёжь, признан социально преступным и наказуемым, а в "культурной" стране великих философов, учёных, музыкантов он действует свободно и безнаказанно. Уже сложилась саркастическая поговорка: "Уничтожьте гомосексуалистов - фашизм исчезнет!". 73 

Великий гуманист-буревестник лгал как сивый мерин на весь белый свет! В германском законодательстве к тому времени уже существовал пресловутый 175 параграф, по которому тысячи представителей нетрадиционной сексуальной ориентации получали на одежду "розовый треугольник" и направлялись для целенаправленного уничтожения в концлагери. 74  А в 1936 году в Германии, по приказу Г.Гиммлера, было организовано "Центральное имперское бюро по борьбе с гомосексульностью и абортами".

В январе 1936 г. нарком юстиции Н. Крыленко со свойственной ему решительностью заявит, что гомосексуализм - продукт разложения эксплуататорских классов, которые не знают, что им делать и чем заняться. И в социалистическом обществе, основанном на здоровых принципах, таким людям вообще не должно быть места!

Адепты однополых отношений должны были содрогнуться от сознания того, что теперь, оказывается, от мужеложства до контрреволюции - один шаг, а до фашизма - вообще полшага!



Ю.Олеша был возведён в ранг классиков советской детской литературы отнюдь не по недоразумению. Сказка "Три толстяка" - самый весомый аргумент в пользу такого решения. А рассказы конца 20-х - начала 30-х годов и глава "Детство" из итоговой книги "Ни дня без строчки" со всей очевидностью ещё раз подтверждают мысль о том, что "все мы родом из детства".

И сам Олеша в речи на I съезде писателей признавался: "Краски, цвета, образы, сравнения, метафоры и умозаключения Кавалерова принадлежат мне. И это были наиболее свежие, наиболее яркие краски, которые я видел. Многие из них пришли из детства, были вынуты из самого заветного уголка, из ящика неповторимых наблюдений".

И Л.Славин писал о том же: "В Олеше каким-то очень естественным образом соединились мудрость и детскость. Ему уже было около сорока лет, когда он написал: "...до сих пор я ни разу не почувствовал себя взрослым".

Но при внимательном анализе всего "текста" Олеши, нельзя не заметить, что кроме собственно "детских" рассказов, так сказать, инфантильно-ювенальная составляющая неизменно обнаруживает себя в местах самых неожиданных. Но тональность её, и психологические аллюзии чаще всего уже не совсем "детские" или даже - совсем не детские!

"Они убегают, позлащённые солнцем. Блаженная слабость возникает у меня внизу живота. Я понимаю: мальчики нашли цепь. Это неизвестные мальчики, бродяги. Вот они уже бегут в глубине ландшафта". ("Цепь")

Употреблённый Олешей искусствоведческий термин ("ландшафт") мотивированно заставляет обратиться к собственно живописи. И тогда этот небольшой живописный эскиз невольно снова отнесёт нас к сходному месту из романа М.Кузмина: "...на ярко-зелёной скошенной траве тоже мелькали дети и подростки, своими нежно-розовыми телами напоминая картины рая в стиле Тома" ("Крылья").

Ну, картин Кутюра Тома 75  мы, пожалуй, не знаем, но эмоциональная память тут же устроит яркое слайд-шоу. В самом начале его, без сомнения, окажутся подготовительные эскизы юношеской обнажённой натуры, сделанные А.Ивановым в 1840-х гг. к его гениальному "Явлению Иисуса Христа". За ними последуют куртуазные графические и живописные работы "мирискусников", скульптора А.Матвеева раннего периода, ранних работ В.Борисова-Мусатова, К.Петрова-Водкина 1910-х - середины 1920-х гг., которые посвящены были изображению той же обнажённой детско-юношеской натуры. Среди работ этого периода промелькнут у Петрова-Водкина и собственно древнегреческие мотивы. Апофеозом же и программным "брендом" этой коллективной серии станет его знаменитое "Купание красного коня" (1912).

Но тут, однако, не помешает категорическое попутное уточнение: ювенальная натура этих мастеров сущностно несопоставима с обнажённой юношеской натурой, скажем, А.Дейнеки или А. Пластова! Как несопоставим комплекс ГТО с программой античных игр в пелопонесской Олимпии! Как несводимы в рамки одного жанра натюрморты старых фламандцев и лубочно-вывесочное штукарство членов "Бубнового валета" и "Ослиного хвоста".

Ювенальных же обертонов в "Зависти" предостаточно: "Он моется, как мальчик, дудит, приплясывает, фыркает, испускает вопли", "Он похож на большого мальчика-толстяка". "Я засыпаю, как ребёнок. На диване я совершаю полёт в детство. Меня посещает блаженство", "Смотрю на тебя, - вдруг и ты на меня; я сразу закрываю глаза, - как с мамой!" и т.д. и т.п.

Поэтому прозу писателя явственно, щемяще наглядно пронизывает томительное взыскание... наставника! К великому сожалению, генетический отец Юрия Карловича на эту роль категорически не подходил: "Мне кажется, что развитие мужской судьбы, мужского характера не в малой степени предопределяется тем, привязан ли был мальчик к отцу.

Быть может, можно разделить мужские характеры на две категории: одну составят те, которые слагались под влиянием сыновьей любви, другую - те, которыми управляла жажда освобождения, тайная, несознаваемая жажда, внезапно во сне принимающая вид постыдного события, когда человека обнажают и разглядывают обнажённого" 76  ("Я смотрю в прошлое").

Промотавший в карты не Бог весть какое состояние, отец видел в сыне, в первую очередь, "наследника", который, внимая его наставлениям, в своей новой жизни не повторит его собственных ошибок. "Подстригите наследника", - высокомерно приказывал он парикмахеру в те уже времена, когда ничего, кроме шляхетского гонора и фанаберии, сыну наследовать не оставалось.

Сын для такого отца был всего-навсего матрицей. А сам он, к сожалению, - плохим ковбоем из анекдота: "Эта лошадь кончилась! Подайте мне другую!"

Но на роль подобной "матрицы" сын категорически не подходил. "Я научился мыслить", - скажет он непатетично, без восклицательного знака. Но, к сожалению, отец этого не заметил. Он видел только то, что не видеть было нельзя: "Дося читает!"

"И совершенно неинтересно тебе, что происходит в моём сознании, когда я читаю. Тебе не так важно видеть путь, по которому я иду, как наблюдать мою походку, - зрелище это вызывает в тебе самодовольство, и мысль о каких-то никогда не совершённых тобою заслугах, и гордость, и почему-то смешливость, которая кажется мне дурацкой. Я не люблю читать у тебя на виду. Я убегаю".

И потому в том же знaковом - даже по названию - рассказе "Я смотрю в прошлое" у него вырвется выстраданное и затаённое: "Блажен, кто, начиная мыслить, охранён наставником. (...) У меня наставника не было".

И потому раннюю прозу писателя вынужденно можно рассматривать, как настойчивую сублимацию этого комплекса житейской, юношеской и, быть может, и будущей мужской неполноценности. Л.Никулин по этому поводу уклончиво замечал: "В "Зависти" было что-то болезненно пережитое. Позднее называли подлинные имена персонажей и ситуации, схожие с теми, что были в жизни".

А В.Катаев в своём "мовистском" романе дал широкую картину амурных поражений и неудач давнего приятеля. И оговорился: "Об этом я ещё расскажу, хотя это скорее материал для психоанализа 77 , а не для художественной прозы".

Как от всего, написанного Олешей, по его же словам, исходила "эманация изящества", так страницы "Зависти" укрыты тонким, едва различимым флёром древнегреческой (именно древнегреческой!) эстетики, точнее, той её части, которая объясняла и легитимизировала феномен маскулинного "наставничества".

Микельанджело, кажется, говорил: "Я беру глыбу мрамора и отсекаю от неё всё лишнее". Пользуясь его "методикой", попытаемся под толстым слоем "лишнего" увидеть то, что подвластно только рентгеноподобному всепроникающему взгляду мастера и его креативному воображению.

Г.Лихт по этому поводу писал: "Самым своеобразным, по нашим понятиям, обычаем был тот, по которому каждый мужчина привлекал к себе какого-нибудь мальчика или юношу и, будучи близок с ним в повседневной жизни, действовал как его советник, опекун и друг, наставляя его во всех мужских доблестях. Этот обычай был особенно распространён в дорийских государствах, причём государство считало его настолько само собой разумеющимся, что для мужчины было нарушением долга не привлечь в себе юношу, а для юноши позором - не удостоится дружбы мужчины. Мужчина был ответствен за образ жизни своего юного товарища и делил с ним хулу и похвалу. Когда во время гимнастических упражнений некий юноша вскрикнул от боли, наказан был, как сообщает Плутарх ("Ликург"), его старший друг. (...) Государство, особенно у дорийцев, ожидало от каждого мужчины, что он изберёт своим любимцем юношу, а юноша, которому не удалось обрести старшего друга и любящего, - неудача, объяснимая лишь при наличии некоего нравственного изъяна, - был обречён на порицание..."

В романе как раз и продемонстрированы эти два возможных варианта: с одной стороны, - опустившийся интеллигентный маргинал Кавалеров, с другой, - "новый человек"! Комсомолец! Футболист! Володя Макаров.

Как человек государственный, публичный Андрей Бабичев ведёт себя дисциплинированно, строго в рамках, предписанных нравственными канонами античных дорийских государств. Избрав объект для реализации своих наставнических обязанностей, Бабичев демонстрирует неукоснительное следование древним обычаям: "Бабичев любовно смотрит на Володю", "Он стоял, обняв за плечи и привлекши к себе Володю". "Он во власти блаженных мыслей. С порога балкона смотрит он вдаль, в небо. Он думает о Володе Макарове".

В соответствии с этими же канонами ведут себя и сам благодарный комсомолец Макаров и, поначалу, люмпен-интеллигент Кавалеров:

Кавалеров

Сейчас я упаду перед ним на колени. Не прогоняйте меня! Андрей Петрович, не прогоняйте меня! Я понял всё. Верьте мне, как верите Володе! Верьте мне: я тоже молодой, я тоже буду Эдисоном нового века, я тоже буду молиться на вас! Как я мог прозевать, как мог я остаться слепым, не сделать всего, чтобы вы полюбили меня! Простите меня, пустите, дайте сроку мне четыре года...

Макаров

Дорогой, милый Андрей Петрович! (...) Сколько раз думаю о том, что вот-де как повезло мне! Поднял ты меня, Андрей Петрович! Не все комсомольцы так живут. А я живу при тебе, при мудрейшей, удивительной личности. Каждый дорого даст за такую жизнь 78 . Я ведь знаю: многие мне завидуют. Спасибо тебе, Андрей Петрович! Ты не смейся - в любви, мол, объясняюсь.

И поэтому, как бы объёмно иллюстрируя проблему, с одной стороны - "правильный" Володя Макаров: "Ты не сердись. Да ведь твои слова были: "Учи меня, Володя, и я учить тебя буду". Вот и учимся". "Подражаю тебе во всем. Чавкаю даже, как ты, в подражание".

Под этими признаниями с удовольствием подписался бы хоть сам Платон, хоть Сократ, который в "Федре" писал: "Каждый, кто влюблён, желает, чтобы объект его любви был похож на бога, в которого он верит, и когда он становится близок с ним, он увлекает своего возлюбленного на путь стремления к божественному совершенству, отдаёт ему всё лучшее, что есть в нём".

С другой стороны, - "неправильный", "неблагодарный" Кавалеров: "Он сиял сегодня. Да, печать славы лежала на нём. Почему же я не чувствую влюблённости, ликования, поклонения при виде этой славы? Меня разбирает злоба".

Со времён античности общечеловеческие чувства конечно же не изменились, не девальвировались, сила и глубина главных человеческих страстей и переживаний не умалилась. И потому - "Оскорбительно его равнодушие ко мне". "Да, я ревную. Выгоню его, морду набью". "А вдруг я приеду, и окажется такое: твой Кавалеров - первый тебе друг, обо мне забыто, он тебе заменил меня. Гимнастику с тобой вместе делает 79 , на постройку ездит. Мало ли чего? А может, он парень оказался замечательный, гораздо приятней, чем я, - может, ты с ним подружился, и я, Эдисон нового века, должен буду убраться к чёртовой матери? (...) Тогда я убью тебя, Андрей Петрович. 80  Честное слово. За измену нашим разговорам, планам. Понял?", "Это потому, что в разлуке, - правда?"

Как не понять и не оценить все эти тонкие эмоционально-психологические нюансы, если вспомнить, что обуянный ревностью мифический Зефир, специально перенаправил диск, пущенный Аполлоном, прямо в голову неверного и непостоянного Гиацинта!

Удивительно и то, что в романном "любовном" треугольнике страдающими вершинами оказываются не только призреваемые юноши, но и сам снизошедший до них взрослый мужчина-наставник. Ибо и Кавалеров, до предела изведённый ревнивым томлением, также обещал: "Теперь я убью вас, товарищ Бабичев" 81 .

И повод, надо признать, у него был вполне основательный: "А я, Николай Кавалеров, при нём шут. Я дурак при нём. Он думает, что я дурак". "Как мог я целый месяц играть такую унизительную роль? Я к вам не вернусь больше. Ждите: быть может, вернётся первый дурак ваш. Кланяйтесь ему от меня. Какое счастье, что больше я не вернусь к вам!"

Трагизм положения, в котором оказался Кавалеров, тем более трагичен, что ему уже выпадала редкая удача, если угодно, то и счастье, потому что, по его же словам, он уже однажды "видел родинку на пояснице" своего "наставника" и благодетеля. А это, согласитесь, дорогого стоит! Для сравнения можно снова припомнить соответствующие страницы кузминских "Крыльев": "Чудеса вокруг нас на каждом шагу: есть мускулы, связки в человеческом теле, которых невозможно без трепета видеть!"

И потому, как акт отчаяния, как жестокая месть своему недавнему покровителю,  82 - стремительный переход героя под крыло нового покровителя, Ивана Бабичева: "Немедленно я осознал: вот мой друг, и учитель, и утешитель". Поэтому, по большому счёту, обвинять его в "нравственном изъяне" язык не повернётся. Какой ни есть, а "наставник" всё же имеется. Потому и нет оснований для осуждения его в чисто древнегреческом моветоне.

И уж коль скоро проблема со всей определённостью обозначена, самое время опять вспомнить античных "теоретиков" и практиков: "Мужчин, представляющих собой половинку прежнего мужчины, влечёт ко всему мужскому: уже в детстве, будучи дольками существа мужского пола, они любят мужчин, и им нравится лежать и обниматься с мужчинами. Это самые лучшие из мальчиков и из юношей, ибо они от природы самые мужественные. Некоторые, правда, называют их бесстыдными, но это заблуждение: ведут они себя так не по своему бесстыдству, а по своей смелости, мужественности и храбрости, из пристрастия к собственному подобию. Тому есть убедительное доказательство: в зрелые годы только такие мужчины обращаются к государственной деятельности. 83  Возмужав, они любят мальчиков, и у них нет природной склонности к деторождению и браку; к тому и другому их принуждает обычай, а сами они вполне довольствовались бы сожительством друг с другом без жен. Питая всегда пристрастие к родственному, такой человек непременно становится любителем юношей и другом влюблённых в него". 84 

И потому, внутренне споря с братом Иваном, уличавшим его в якобы тщательно скрываемых, пoшло отцовских чувствах, Андрей Бабичев умиляется совершенно иным, "высоким": "И мне посчастливилось. Вот он заснул так близко от меня, прекрасный мой новый мир. 85  Новый мир живет в моём доме. Я души в нём не чаю. Сын? Опора? Закрыватель век? Не это мне нужно! (...) И он дорог мне, как воплотившаяся надежда. Я выгоню его, если обманусь в нём, если он не новый, не совсем отличный от меня, потому что я ещё стою по брюхо в старом и уже не вылезу. Я выгоню его тогда: мне не нужен сын, я не отец, и он не сын, мы не семья. Я тот, что верил в него, а он тот, что оправдал веру. Мы не семья, мы - человечество". 86 

В случае же с Кавалеровым впечатляюща деградация избывания его зависимости от власти недавнего "наставника". Удивительна и показательна деградация пластических деталей, какими поэтапно описан этот процесс: "он давит меня" - "Неодолимый идол с выпученными глазами. Я боюсь его. Он давит меня" - "Вы меня пригрели. Вы пустили меня к себе под бок" - "Вы подавили меня. Вы сели на меня" - "Я свалил вас себя" 87  - "Теперь я убью вас, товарищ Бабичев".

Маргинальность (в античном понимании!) Кавалерова, его "нравственный изъян", - даже при наличии нового "наставника" - ещё и в другом, не менее (а может быть, и более) важном! В футбол он не играет, государственными делами не занимается, не коротает свой холостяцкий досуг в обществе прекрасных гетер-секретарш, а вместо этого... вульгарно и свально сожительствует с брутальной коммунальной мегерой! И главное, и постоянное, и почти единственное серьёзное отправление его интеллекта - это сочинение скетчей и "производство" метафор. Хотя, если верить, В.Розанову, именно "Художественный вкус - решительно всегда замечаемый у людей "закруглённой природы" (Курсив В.Розанова - Е.Н.).

Античные греки привычно и легитимно делили свои привязанности между официальными жёнами, гетерами и... мальчиками. И для всех фигурантов существовали определённые официальными законами, неписанной практикой и обычаями социальные ниши: жёны продолжали род и держали под своим неусыпным вниманием домашнее хозяйство и воспитание детей (дочерей - до замужества, сыновей - до мужской инициации), гетеры - украшали интеллектуальный досуг мужчин, а "наставнические" отношения с мальчиками были доказательным свидетельством самых высших "общественно-политических" добродетелей.

Но... всё смешалось в доме Николая Кавалерова! (Впрочем, у него для этого и дома-то нет!). И потому "...сразу же Кавалеров понял, холодея, какая неизлечимая тоска останется в нём навсегда оттого, что он увидел её, существо другого мира,  88  чуждое и необыкновенное, и ощутил, как безысходно мило выглядит она, как подавляюще недоступна её чистота, - и потому, что она девочка, и потому, что она любит Володю - и как неразрешима её соблазнительность".

И теперь, вместо пассивно взыскуемой "необычной (именно для него, только для него!) любви", Кавалеров до скончания века обречён будет на унизительное свальное прозябание в объятиях потрошительницы Анечки Прокопович! С новым "наставником" под боком! И страшная анечкина кровать станет для него то ли ковчегом, то ли ладьёй Харона, которая понесёт их богомерзкий "треугольник" по волнам житейского моря. Далеко ли, долго ли?.. Кто сможет сказать определённо? Хотя, если вспомнить о Постановлении ЦИКа, то маршрут этот можно будет проложить без всяких расписаний, астролябий и квадрантов: в лучшей случае - за 101-й километр, в худшем - за Уральские горы, в те места, которыми, по словам Ломоносова, будет прирастать могущество России. Или, по эвфемистическому определению А.Гайдара, - в лес, "возле Синих гор", куда "... ехать тысячу и ещё тысячу километров поездом. А потом в санях лошадьми через тайгу".

В символическом отношении образ анечкиной двуспальной кровати амбивалентен, и потому вырвется позже из глубины души героя трусливая фраза: "Страшная кровать. Я боялся её, как привидения". Так же в своё время вид "двойной кровати" ужасал и девственно целомудренного гоголевского Ивана Фёдоровича Шпоньку в его визионерском видении.

Тупиковая безысходность положения Кавалерова становится ещё безысходней, если вспомнить о том родовом (видовом) отношении к женщине вообще, которое традиционно исповедуют герои и М. Кузмина, и Ю.Олеши, и все прочие безымянные адепты любви, "которая не смеет себя назвать", и которых В.Розанов называл "людьми лунного света", приводя чистосердечное свидетельство одного из них: "к женщинам такое отвращение, что и подтащить трудно". (курсив В.Розанова - Е.Н.)

"Зависть"

"Я зову эту сволочь, и они не идут. (Ко всем женщинам разом относились мои слова)".

ххх

"Стареющая эта дама расцеловала меня, причём поцелуи её произвели на меня такое впечатление, как если бы в меня в упор стреляли из новой рогатки".

ххх

"Лицом вдова Прокопович похожа на висячий замок. (...) Вдова Прокопович стара, жирна и рыхла. Её можно выдавливать, как ливерную колбасу".

"Крылья"

"Один был сын, всё в монахи идти хотел, три раза убегал, да ворочали; били даже, ничего не помогало; ребята пряники покупают, а он всё на свечи; бабёнка одна, паскуда, попалась тут, ничего он не понимал, а как понял, пошёл с ребятами купаться и утоп; всего 16 лет было..."

ххх

"Да пусти же меня, противная баба! - крикнул Ваня и, отбросив со всей силой обнимавшую его женщину, выбежал вон, хлопнув дверью".

А ведь Анечке всего-то-навсего сорок пять лет! Тот возраст, про который в народе говорится: "Бабе сорок пять, баба ягодка опять". Но нужно очень напрячь свою эрудицию, чтобы припомнить в литературе строки, описывающие момент интимной близости с женщиной и её самоё с таким шокирующим омерзением: "...И голова Кавалерова уходит в подмышку её, как в палатку. Шатры подмышек раскрыла вдова. Восторг и стыд бушевали в ней".

В сравнении с этими строками даже горьковские "Страсти-мордасти" представляются верхом писательского такта и целомудрия. И потому вырвется со дна души Kавалерова безвольный и немощный вопль: "Я не папаша, стряпуха! Я не пара тебе, гадина!". А вслед за Гамлетом, он мог бы патетически добавить и: "О, женщины, ничтожество вам имя!". 89 

10 октября 1905 г. М.Кузмин записал в своём дневнике: "Покровский... долго говорил о людях вроде Штрупа, что у него есть человека четыре таких знакомых... что он слышал в бане на 5-й линии почти такие же разговоры, как у меня, что на юге, в Одессе, Севастополе, смотрят на это очень просто, и даже гимназисты просто ходят на бульвар искать встреч, зная, что кроме удовольствия могут получить папиросы, билет в театр, карманные деньги".

"Завоеванием" нового времени в среде адептов однополых отношений стало их решительное требование социальной стратификации, толерантного к себе отношения и демонстративный отказ даже от внешних проявлений видимости "пуританских приличий".

За минувшие полтора века, "пролетарии всех стран", которых истошно уговаривали "соединяться", так и не вняли этому призыву. Пролетарского Интернационала и не получилось. Зато "люди лунного света" (если остановиться на формулировке В.Розанова) сегодня дружно демонстрируют примеры межнациональной, межэтнической, межконфессиональной солидарности. И в помощь им - многообразная практика и юридической, и социальной, и PR "толерантности" в обществе многих европейских стран.

Но герою Ю.Олеши в те наступившие в РСФСРе великопостные времена "свет в туннеле" даже не брезжил. В наши дни, хорошо это увидевший и понявший проблему Г.Чхартишвили, в своём исследовании писал: "Гомосексуалист прежних дней терзался ощущением своей виновности, страшился осуждения (а то и агрессии) со стороны общества, а самое горькое, что, в отличие от "обычной", однополая любовь не сулит хэппи-энда в духе "они жили долго и счастливо". Даже в современной литературе, подчеркнуто толерантной по отношению к так называемым сексуальным меньшинствам, мне не удалось обнаружить ни одного произведения, в котором гомосексуальная связь заканчивалась бы "гимном ликующей любви". Гомосексуализм изначально трагичен, потому что почти всегда обрекает человека на одиночество. А писатель-гомосексуалист одинок в квадрате, ведь творчество и без того неотрывно от изолированности, непохожести, отщепенства".

И осознание, и понимание этого делает финал романа Ю.Олеши абсолютно безысходным и вдвойне трагичным. Это не привычная композиционная фигура речи - "открытый финал", - а финал, закрытый и замурованный намертво!

Сегодня же, когда не только "на юге", не только "в Одессе, Севастополе" "смотрят на это очень просто", наверное, и нам позволительна попытка разглядеть и продемонстрировать в хрестоматийно знакомом тексте Ю.Олеши "неочевидное", давно ставшее обыденно "очевидным". Удалось ли нам это - судить не нам.

А "хорошо" это или "плохо" - разговор уж совсем отдельный, отнюдь не подпадающий под юрисдикцию академического литературоведения.



P.S. Но в это время...

Специалистам культуры хорошо известны креативные потенции этого противительного союза и неподвластная инфляции цена этой стилистической "тройской унции"!

И потому сестра моя жизнь 90 , привычно покорно пасущаяся в обозе литературы, вдруг немотивированно взбрыкивает всей четвёркой своих копыт, бросается вперёд, в кои-то веки ненадолго опережая литературу, и выдаёт совсем неожидаемое: "По мнению святого отца, футболисты не должны появляться на поле в разноцветной обуви - розового, голубого, жёлтого и зелёного цвета. Цвет бутс может быть только чёрным 91 . Шумский также сравнил такую обувь с женским нижним бельём. "Надеть мужчине розовые или голубые бутсы - это всё равно что надеть женские трусы или бюстгальтер", - сказал священник, отдельно отметив "немыслимые" причёски некоторых футболистов.

Священнослужитель также обвинил идеологов глобализма в борьбе с христианством. Именно поэтому они, мол, и придумали мировое первенство. Шумский отдельно указал на то, что это "гомосексуальное позорище" происходит в пост" 92 .

И на посошок, вдогонку, post festum, уместно ещё раз вспомнить заушательское обвинение А.Белинкова: "Четверть века писатель старался заменить в своём творчестве проблему взаимоотношений интеллигенции с революцией и государством некоторыми вопросами спорта (преимущественно лёгкой атлетикой)".

Правда, времени с тех пор ушло в три раза больше, и "лёгкая атлетика" легитимно сменилась "футболом", к которому Юрий Олеша имел самое непосредственное отношение ("играл форварда"). Поэтому "Дальнейшее - молчание", как говорил Гамлет, принц Датский, в разрешении своих споров с государством предпочитавший экстремальное фехтование на отравленных рапирах иным способам открытой конфронтации.



ЛИТЕРАТУРА

  1. Белинков А. "Сдача и гибель советского интеллигент". Главы из книги. "Байкал", 1968, NN 1-2.
  2. Он же. "Сдача и гибель советского интеллигента. Юрий Олеша". Интернетресурс.
  3. Воннегут Курт. Собр. Соч. в 5-ти т. М.: СП "Старт", 1992. Т.3.
  4. Гоголь Н. Собр. Соч. в 7-ми т. Т.3. М.: "Худ. Литература", 1966. Т.3.
  5. Гончаров И.А. Собр. Соч. в 8-ти т. М.: ГИХЛ, 1952-1955. Т. 4.
  6. Довлатов С. Собр. Прозы в 3-х т. СПБ: "Лимбус-Пресс", 1995. Т.3. "Записные книжки",
  7. К.Евгеньев. "Иисус и его двенадцать любовников". "АРГО". Иллюстрированный эротический литературно-публицистический журнал для геев, N 4, 1996.
  8. Виктор Иванов. "Контрреволюционные организации среди гомосексуалистов Ленинграда в начале 1930-х и их погром". "Новейшая история России", N3, 2013.
  9. Катаев В. "Алмазный мой венец". М.: "Аграф", 2004.
  10. Кузмин М. "Крылья". В кн.: "Эрос. Россия. Серебряный век. Марина Цветаева. Михаил Кузмин. Алексей Ремизов. Георгий Иванов. Фёдор Сологуб. Владислав Ходасевич". M.: "Серебряный бор", 1992.
  11. Лихт Ганс. "Сексуальная жизнь в Древней Греции". М.: "Крон-Пресс", 1995.
  12. Манн Томас. Собрание сочинений в 10-ти т. М.: ГИХЛ, 1960. Т.7.
  13. "Мир и Эрос. Антология философских текстов о любви." М.: ИПЛ, 1991.
  14. Новополин Г.П. "Порнографический элемент в русской литературе". СПБ.: Кн. склад М.М.Стасюлевича, 1908.
  15. Олеша Ю. Повести и рассказы. М.: "Худ. Литература", 1965.
  16. Олеша Ю. "Ни дня без строчки. Из записных книжек". М.: "Сов. Россия", 1965.
  17. Парандовский Ян. "Алхимия слова. Петрарка. Король жизни". М.: "Правда", 1990.
  18. Партийная этика. Документы и материалы дискуссий 20-х гг. М.: ИПЛ, 1989.
  19. Первый Всесоюзный Съезд Советских писателей. 1934. Стенографический отчёт. М.: "Сов. писатель", 1990..
  20. Перцов В. "Мы живём впервые". О творчестве Юрия Олеши. М.: "Сов. писатель", 1976.
  21. Платонов А. "Ювенильное море. Котлован. Чевенгур". М.: "Известия", 1989.
  22. Пильняк Б. Избранные произведения. М.: "Худ. Литература", 1976.
  23. Рассел Пол. "100 кратких жизнеописаний геев и лесбиянок". М.: "Крон-Пресс", 1996.
  24. Ренар Ж. Избранное. М.: ОГИЗ-ГИХЛ, 1946.
  25. Он же. "Дневник. Избранные страницы". М.: "Худ. литература", 1965
  26. Розанов В.В. "Люди лунного света. Метафизика христианства". Репринт 2-го изд. 1913 г. М.: "Дружба народов", 1990.
  27. "Сочинения Козьмы Пруткова". М.: "Правда", 1986.
  28. Уайльд О. Избр. произведения в 2-х т. М.: "Республика", 1993. Т. 2.
  29. Фрейд З. "Введение в психоанализ. Лекции". М.: "Наука", 1990.
  30. Хёйзинга Й. "Homo ludens в тени завтрашнего дня". М.: "Прогресс-Академия", 1992
  31. Чудакова М.О. "Мастерство Юрия Олеши". М.: "Наука", 1972.
  32. Чхартишвили Г. "Писатель и смерть". Интернетресурс.

ПРИМЕЧАНИЯ

1  В этой работе, как правило, "Зависть" и рассказы 20-х гг. Ю.Олеши, хронологически непосредственно примыкающие к роману, будут рассматриваться как единый "текст". Обоснованность этого приёма, смеем надеяться, к концу работы представится вполне мотивированной.

2 Не может не умилить иезуитски-пророческий характер этого топонима. Немного времени пройдёт, и вся "шестая часть суши", которую занимал СССР, вся (без исключения!) станет этой "Уютной колонией", которую позже А.Солженицын своей волей переименует в "Архипелаг ГУЛАГ". И как будто именно в пику ему Дж.Оруэлл в своём знаменитом романе изобретёт неологизм "радлаг" (лагерь радости, т.е. каторжный лагерь) - Е.Н.

3 7 сентября 1927 года газета дала материал под заголовком "10 книг, которые потрясут читателя". В списке значились: "Мёртвые души" Н. Гоголя, "Война и мир" Л.Толстого, "Милый друг", Г. де Мопассана, "Туннель" Б.Келлермана, "Разгром" А.Фадеева, "Зависть" Ю.Олеши, "93-й год" В.Гюго, "Углекопы" Э.Золя, "Легенда об Уленшпигеле" Ш. де Костера, "Мартин Иден" Д.Лондона. - Е.Н.

4 Здесь и далее, кроме особо оговорённых случаев, курсив мой - Е.Н.

5 Впрочем, при иных (семейных, гендерных, конфессиональных и прочих) раскладах репертуар междометных восклицаний может быть разнообразно расширен. - Е.Н.

6 Убей Бог, при самом усердном умственном напряжении, ничего подобного не припоминается! - Е.Н.

7 Цит. по кн.: М.О.Чудакова. Мастерство Юрия Олеши. М.: "Наука", 1972, с.33.

8 Вспомним хотя бы:

    Чебутыкин (роняет часы, которые разбиваются). Вдребезги!
    Пауза; все огорчены и сконфужены.
    Кулыгин (подбирает осколки). Разбить такую дорогую вещь - ах, Иван Романыч, Иван Романыч! Ноль с минусом вам за поведение!
    Ирина. Это часы покойной мамы.
    Чебутыкин. Может быть... Мамы так мамы. Может, я не разбивал, а только кажется, что разбил. ("Три сестры", 1901).

9 Фрагменты эпизодов 1,7,12,17,18, в пер. В.Житомирского, печатались в альманахе "Новинки Запада", 1925, N1. с.61-94. - Е.Н.

10 И подойду к жертвеннику Божию (лат.) - Пс 42:4.

11 Не стоит раньше времени раздражаться как будто бы не к месту помянутым классиком. В тексте Олеши есть прямая, прозрачная аллюзия: "Далее - бутылка... подождите, она ещё цела, но завтра раздавит её колесо телеги, и если вскоре после нас ещё какой-нибудь мечтатель пройдёт по нашему пути, то получит он полное удовольствие от созерцания знаменитого бутылочного стекла, знаменитых осколков, прославленных писателями за свойство внезапно вспыхивать среди мусора и запустения и создавать одиноким путникам всякие такие миражи..." - Е.Н.

12 В.Перцов. "Мы живём впервые". О творчестве Юрия Олеши. М.: Сов. писатель,1976.

13 Новый мир, N 7, 1926.

14 Жюль Ренар. Избранное. Перевод Н.Жарковой и С.Парнок. Составление и послесловие Б.Песиса. М.: ОГИЗ-ГИХЛ, 1946. 448 с. Илл. Тир. 25000 экз.

15 Bon mot (фр.) - острая шутка, острота.

16 Именно этой фразой А.Мюссе В.Брюсов в своё время снисходительно охарактеризовал качества поэтического таланта М.Кузмина.

17 В доступном Ю.Олеше русском переводе эпопея М.Пруста (Л.: 1934-1938) имела общее название: "В поисках за утраченным временем", и первый роман назывался не "По направлению к Свану", а "В сторону Свана". Здесь же цитата приводится в переводе Н.Любимова, по современному, 1973 года, изданию.

18 Почему ни один культуролог или историк хореографии не написал до сих пор исследования по теме, скажем, "Гносеологические корни влияния творческой деятельности "Ансамбля песни и пляски НКВД" на становление плясового дела в СССР. 1939-1953 гг. ХХ века" ?.. Ведь какой ещё советский хореографический коллектив имел в своем составе столько и таких "мега-звёзд"? В ансамбле работали: режиссёры - С.Юткевич, Р.Симонов! Художник - П. Вильямс! Автор интермедий - Н.Эрдман! Хормейстер - А. Свешников! Хореографы - А.Мессерер, К.Голейзовский! Дирижёр - А.Иванов-Крамской! Театральный постановщик - М.Тарханов! Художественный руководитель - З.Дунаевский (брат того самого, Исаака Осиповича)! С коллективом сотрудничал Д.Шостакович, а из его кромешных недр позже вышли в творческий мир не менее в будущем знаменитые Ю.Силантьев, К.Хачатурян, Д.Храбровицкий и Ю.Любимов! По какому ранжиру их всех числить?.. В какой межеумочный синодик их всех включать?.. - Е.Н.

19 Экземпляры журнала "Байкал" (1968, NN1-2), где впервые были напечатаны фрагменты книги, по распоряжению Главлита к тому времени бесследно исчезли из всех советских библиотек! - Е.Н.

20 Формальным подтверждением вынужденно маргинального статуса замечательного литературоведа может служить хотя бы тот факт, что во многих сетевых и печатных материалах его фамилия то и дело равнодушно перевирается: Беленков, Биленков...- Е.Н.

21 Впрочем, по иным источникам, она закололась, бросившись на меч. - Е.Н.

22 "Это не больно, Пет!" (лат).

23 А когда в тексте на глаза попадутся и "вавилонские башенки человеческих испражнений", то, хочешь, не хочешь, вспомнишь и современного скандально известного концептуалиста Владимира Георгиевича Сорокина и подумаешь о том, что, в общем-то, отечественная читательская публика могла быть снисходительней к некоторым творческим пристрастиям этого, несомненно, талантливого автора. Как-никак он всегда писал, оглядываясь только на "хорошую литературу". Ну, а после печально знаменитых "Приключений какашки" Анны Сучковой его вообще можно возвести в ранг Всероссийского Геродота какографии. Как говорится: "Аффтару респект! Пеши исчо!" - Е.Н.

24 Genius loci (лат.) - гений места, местности.

25 Того же ряда и визионерская фантазия проштрафившегося героя из рассказа "Цепь": "И вдруг я появился с грозой, с молниями, с призраком! Дерзкий! Неукротимый" - Е.Н.

26 Crescendo (ит.) - возрастание, усиление звучания.

27 См.: "Грянул марш. (...) Оркестр играл щеголевато". "Покатился марш". "...по асфальтовой дороге, ведущей к ступеням лестницы, шёл оркестр, и над оркестром парила Валя. Звучание инструментов держало её в воздухе. Её нёс звук. Она то поднималась, то опускалась над трубами, в зависимости от высоты и силы звука. (...) Последний пассаж выбросил её на вершину лестницы". ("Зависть")

28 Tutti (ит.) - исполнение музыкального номера всем составом оркестра.

29 Впрочем, в ином источнике сказано ещё более афористично: "Республика не нуждается в гениях".

30 И.А..Рахья (1887-1920). Впрочем, на его месте вполне мог бы оказаться и его брат Э.А.Рахья (1885-1936), успевший умереть от банального алкоголизма, а не в расстрельном подвале НКВД.

31 Впрочем, все эти и им подобные представления были впечатляюще сформулированы ещё в "Бесах" Ф.М.Достоевского: "Первым делом понижается уровень образования, наук, талантов. Высокий уровень наук и талантов доступен только высшим способностям, не надо высших способностей! (...) Цицерону отрезывают язык, Копернику выкалывают глаза, Шекспир побивается каменьями - вот шигалевщина!"

32 За два года до него Е.Замятин назовёт эту "социальную архитектуру" "новым католицизмом" ("Я боюсь", 1921), и это даёт оправданное основание ввести дополнительный, объединяющий акцент дефиниции - "новая мифология".

33 Автор гениального скульптурного портрета Ф.Достоевского, установленного в 1918 г. на Цветном бульваре и позже перенесённого с глаз долой во двор бывшей Мариинской больницы.

34 Это ихтиоморфное уподобление не единственное и отнюдь не случайное. Скажет же однажды П.Керженцев: "Недаром говорится в наших партийных кругах, что "Ильич умеет плавать в волнах революции, как рыба в воде".

35 Как тут не вспомнить запись С.Довлатова: "Говорят, В.И.Ленин упел плавать задом. Правда ли это?" Типичный пример архетипической прапамяти "электората"!

36 И его бестиарные сородичи в Союзных республиках: "Ёж", "Ёжик", "Шмель", "Оса", "Скорпион", "Шершень". Особо стоит отметить название аналогичного журнала в Эстонии - "Громовержец" ("Рikker")! Очень в тему!

37 Роже Гароди, как почётный делегат ХIХ съезда партии, вспоминал, что на торжественном обеде, данном в честь делегатов, бывший за тамаду маршал Клим Ворошилов выпил до дна 74 стопки перцовки - т.е. по количеству присутствующих на обеде делегатов. А ему в это время было уже слегка за 70 лет! Чем не культурный герой! Что там всякие капиталистические старпёры, вроде Чемберлена и Черчилля!..

38 "На вахте" N 20, 1924, 25 января 1924 г.

39 В. Сорокин. Голубое сало. Любое издание. Дивертисмент "Ахматова-2, III".

40 Поэтому понятно то шоковое состояние, в которое впали жители огромной страны, когда 3 июля 1941 года верховный небожитель, демиург и "отец всех народов", явно волнуясь, произнёс по радио потрясшие всех слова: "Товарищи! Граждане! Братья и сестры! Бойцы нашей армии и флота! К вам обращаюсь я, друзья мои!". Какой-то вселенский инцест: и "отец", и одновременно "брат"! Что и говорить, ритором великий вождь был выдающиммся!

41 По иным источникам, дочерей было 49, но зато, раззадорившись и войдя во вкус, Геракл ублажил в ту же ночь самого царя, его жену, сына и ещё парочку смазливых виночерпиев. После этой культурной акции пошла история целого народа по имени гераклиды.

42 Удивительно, но в небольшой репортажной информации "Часы жизни и смерти", напечатанной в тот же самый день в газете "Гудок", М.Булгаков виртуозно исхитрился даже не назвать имени Ленина! "Помер великий человек..." - одна только эта реплика в двухстраничном тексте, который поражает почти симфонической полифонией безымянных просторечных голосов. Если не знать повода, то, пожалуй, и не сможешь понять причину почти вавилонского столпотворения в центре морозной Москвы. И лишь в конце заметки смутно возникнет библейская аллюзия, но и она не внесёт ясности: "...а потом в течение веков по дальним караванным дорогам жёлтых пустынь земного шара, там, где некогда, ещё при рождении человечества, над его колыбелью ходила бессменная звезда".

43 Конечно же, совершенно неслучайно, что именно эта древнегреческая мифологическая парочка удостоилась чести быть помянутой в таком специфическом издании, как "Краткий философский словарь". Под ред. М. Розенталя и Р.Юдина. М.: ОГИЗ-Госполитиздат, 1941. С. 172.

44 De jure (лат.) - юридически, на правовой основе.

45 В словаре: В.М.Мокиенко, Т.Г.Никитина. Толковый словарь языка Совдепии. (Санкт-Петербургский Госуниверситет. СПБ: Фолио-Пресс, 1998. С. 118-124) зафиксировано 57 примеров, среди которых такие замечательные, как Главбум, Главгвоздь, Главкожа Главкость, Главрезина, Главрыба, Главсахар, Главспирт, Главспичка, Главстекло, Главтабак, Главцемент... Большевистские демиурги, создавая и называя всё новые и новые управленческие структуры, руководимы были исключительно реликтовым мифологическим инстинктом. В их мозгах тотально дефицитные "простые продукты" сакрализовывались в "Глав-" и тем самым магически возводились в ранг таких миросозидающих праэлементов, как Огонь, Вода, Воздух. Сам Создатель был скромнее и не догадался называть их Главсвет, Главтьма, Главвода, Главтвердь....

46 Давно и всем известно, что в России нет ничего более постоянного, чем "временное"!

47 К примеру, он не подписывал их первый Манифест "Пощечина общественному вкусу", но сборник "Дохлая луна" открывался именно его статьёй "Освобождение слова".

48 Вспомним нелицеприятный упрёк А.Белинкова Юрию Олеше!

49 Именно об этом и пойдёт речь дальше.

50 Кто что ни говори, но эта "петушиная" стилистическая каденция из рук вон прелестна! - Е.Н.

51 Так, например, Ап. Григорьев, на первыё взгляд, немотивированно, но очень чётко разграничивал применение в своих стихах двух видов многоточия: ... и .... И ярился, когда в типографии, при наборе его текстов, руководствовались грамматикой Я.К.Грота, а его авторскими различиями пренебрегали.

52 Вышеприведённые цитаты введены в текст отнюдь не на правах дивертисмента, с целью "оживляжа". Смысл этого решения станет мотивирован чуть позже.

53 Уловка, знакомая всякому идейному вуайёру!

54 Троекратный, патриотического разлива, бальзам, окроплением лёгший на душу пуриста Пришвина! - Е.Н.

55 Вот, оказывается, и ещё один вариант использования оптических возможностей детали современной мужской галантереи.

56 Gris de perles (фр.) - серо-жемчужный цвет.

57 Couler puce (фр.) - красно-бурого цвета.

58 И герою Ю.Олеши этот запах прекрасно знаком и памятен: "Вы стоите в кальсонах. Распространяется пивной запах пота"! - Е.Н.

59 И по сию пору в разных источниках привычно встречается этот искажённый вариант фамилии писателя - Кузьмин, а не Кузмин. - Е.Н. (К примеру, см.: Олеша Ю. Повести и рассказы. М.: "Худ. Литература", 1965. С.371)

60 Впрочем, что говорить об античности, если и в наши дни в Японии регулярно проводятся многолюдные городские праздники хадака-мацури с десятками фаллофоров, продажей тысяч сувенирных фаллосов, и действо канамара-мацури. В нём принимают участие мужчины, одеяние которых состоит из куска полотна, обмотанного вокруг причинного места. Смысл радения состоит в том, чтобы в тысячной толкотне, в ограниченном пространстве найти совершенно голого мужчину и дотронуться до него рукой. Счастливчик, которому удаётся это проделать, обеспечивает себе безбедное и удачливое существование на весь предстоящий год!

61 Афедрон (греч.) - задница. См. у Пушкина: "Афедрон ты жирный свой/ Подтираешь..."

62 Придёт время, и в живописи Ренессанса заяц станет не только деталью бесчисленных фламандских натюрмортов, но и стойким символом, семантика которого, как водится, амбивалентна: белый заяц у ног Девы Марии олицетворял "победу над телесным", тогда как заяц вообще мог читаться как символ похотливости и неутомимого чадородия. Можно вспомнить и знаменитые дюреровские работы: "Святое семейство с тремя зайцами" (1496), "Зайчонок" (1502), "Адам и Ева" (1504), и зайца как символическую деталь в визионерских аллегориях И.Босха. Не нарушая традиции, и А.Бёклин на картине "Остров жизни" (1888) поместит в стаффаже парочку этих знаменитых пушистых зверьков. О стойкости же этого символа может служить и логотип современного журнала "Playboy". - Е.Н.

63 Для иллюстрации можно вспомнить картину и эскиз к ней А.Иванова "Аполлон, Гиацинт и Кипарис, занимающиеся музыкой и пением" (1831-1834). Заяц часто оказывался деталью в изображении Купидона.

64 Ганс Лихт. Сексуальная жизнь в Древней Греции. М.: Крон-Пресс, 1995. С.12

65 Впрочем, не только Гомера можно вспомнить, но и "удачливого поэта" М. Кузмина: "Как нежен юношеский пух/ Там, на истоке разделений!". Особых знаний по топографической анатомии не нужно, чтобы определить местонахождение этого "там".

66 Знаменательно, что и О.Уайльд, и Т.Манн неизменно аттестовались Ю.Олешей самыми высокими и эмоциональными характеристиками. В его книге "Ни дня без строчки" примеров достаточно.

67 Между прочим, в системе символов средневековой живописи стрела в подобном причинном месте читалась, как намёк на... "испорченность"! Впрочем, равно как и букетик цветов.

68 Вынужденно приходится признать по отношению к такому брутально весомому объекту заведомо неточную пластичность глагола "промелькнёт".

69 A propos (лат.) - кстати. A part (фр.) - в сторону.

70 Партийная этика. Документы и материалы дискуссий 20-х гг. М.: ИПЛ, 1989. С.183, 184.

71 А в апреле 1939 года Наркомвнудел Н.И.Ежов, вдобавок ко всем своим грехам и преступлениям против советской власти, признавался в "длительной преверженности пороку педерастии".

72 Стоит сразу настоятельно уточнить, что во время следствия среди "175 педерастов" не было выявлено ни одного уголовника! А только: 89 служащих, 29 артистов и художников, 14 научных работников и преподавателей, 24 рабочих, 2 служителя культа, и остальные - безработные и лица без определённых занятий. В итоге только один, И.Н.Скобелев ("Жанетта"), был признан больным и определён в психлечебницу!

73 Эту "саркастическую поговорку" без обиняков следовало бы назвать людоедской, потому что по сути она призывала не к ликвидации самой проблемы, а именно и только к уничтожению, пусть и "неполноценных", но живых конкретных людей!

74 Такая трагическая судьба постигла брата писателя В.Набокова.

75 Кутюр Тома (1815-1879) - французский художник. Наиболее известная работа - "Римляне эпохи упадка" (1847). Был учителем Э.Мане и П.де Шаванна.

76 Для сопоставления см. любое издание З.Фрейда. Глава "Толкование сновидений. V. Материал и источники сновидений. ?) Сновидения о наготе". Но мы не совсем о том, мы совсем не о том!.. Бог с ним, с "венским шарлатаном" Сигизмундом Шломо Фройдом с его "эдиповыми", "геракловыми" и прочими "комплексами"!

77 Вот поди ж ты, без психоанализа сегодня - никуда! Гони З.Фройда в дверь, а он, как чёрт, - в окно! Сдал нормативы Комплекса Эдипа на отлично!

78 Память немедленно напомнит благодарственный скулёж ещё одного homo novus`a (точнее, canis novus`a) П.П.Шарикова: "Так свезло мне, так свезло... просто неописуемо свезло. Утвердился я в этой квартире".

79 Настоящий античный "гимнасий" на дому! Андрей Петрович, как человек советской номенклатуры, подобно знаменитой героине М.Булгакова, конечно же, "не знал ужасов житья в совместной квартире" и потому мог позволить себе "по Мюллеру" вволю помахать и руками, и ногами и не шокировать никого из соседей по коммуналке видом своего егеровского исподнего и "пивным запахом пота".

80 И снова неуютно почувствуешь, как под тончайшим батистово-гипюровым полотном прозы Ю.Олеши античный "хаос шевелится".

81 Не об этом ли писал и Платон: "И если Гомер прямо говорит, что некоторым героям "отвагу внушает бог", то любящим её дает не кто иной, как Эрот"?.. Ревнующим, надо полагать, - он же!

82 Но, одновременно, - и как поспешная попытка избежать обвинения в "нравственном изъяне".

83 Вспомним, по случаю, в каком ранге, где и чем занимается А.П.Бабичев!

84 Платон, "Пир". Пер. С.Апта

85 Как тут не вспомнить другого, древнего, "номенклатурщика" - китайского императора династии Хань Аиди, который, не размышляя, отрезал рукав своего шёлкового халата, чтобы, вставая с ложа, не потревожить сон заснувшего на этом рукаве "воспитанника" Донг Сианя!.. Или томление великого Гоголя у постели больного Иосифа Вьельгорского, описанное им в "Ночи на вилле".

86 Т.е. то, о чём в романе "Крылья" уже было сказано: "Мы - эллины, любовники прекрасного, вакханты грядущей жизни". О чём, о чём, а о светлой "грядущей жизни" всего человечества" все "кремлёвские мечтатели" мечтали, не отдыхая ни минуты.

87 Кажется, именно об этом же кузминский упрёк: "Не так ложишься, мой Али, / Какие женские привычки! (...) Ложись спиною вверх, Али, / Обросив женские привычки!"

88 Очень значимое уточнение! В розанововских "Людях луного света" ему бы вполне нашлось достойное место!

89 Перевод Н.Полевого в данной ситуации, конечно, и предпочтительней, и семантически точнее, потому что остальные: "О, женщины, вам имя - вероломство!" (Б. Пастернак), "Ничтожность, женщина твоё названье!" (А.Кронеберг), "Изменчивость, твоё названье, женщина!" (К.Р.), "Слабость - имя твоё, женщина!" (А. Радлова) - слишком бонтонны и потому менее точны.

90 Впрочем, при желании, это может быть и "малютка жизнь".

91 Как тут не вспомнить императив Г.Форда: "Цвет автомобиля может быть любым, при условии, если этот цвет - чёрный!"

92 mir24.tv/news/society/10829536




© Евгений Никифоров, 2015-2024.
© Сетевая Словесность, публикация, 2015-2024.
Орфография и пунктуация авторские.

– Творчество Юрия Олеши –





Словесность