Словесность

[ Оглавление ]








КНИГИ В ИНТЕРНЕТЕ


     
П
О
И
С
К

Словесность




ЗАПОВЕДНАЯ  ЗОНА


За улицей Невиим, в переулочках, кружащих вокруг Эфиопской церкви - тишина. В прозрачном свете стоят дома, распахнуты двери зеленых балконов... В каменной пустоте отдается каждый шаг. Спешащие мимо люди в черных лапсердаках бросают в лицо чужака острые, колющие взгляды. С соседней улицы, стремительно спускающейся к Старому городу, видишь минареты, церкви и тянущиеся к горизонту горы. Воздух так чист, что различаешь там, где за перевалом начинается Иудейская пустыня, серые кубики домов арабской деревушки. Возле знаменитой на весь Иерусалим невзрачной лавчонки йеменской фалафельной толпится народ, бредут ошалелые туристы и стайка арабских школьников, вынырнув из подворотни, с тревожно-вызывающим смехом летит к себе домой, на улицу Султан Сулейман.

Помню, как после очередного, окрашенного ненавистью и кровью дня, здесь бежал молодой араб, приостанавливался, затравленно озирался по сторонам. Его преследовали двое в вязаных кипах. Араб припустился бежать, упал, поднялся, заковылял прочь. А эти - лишь слега ускорили шаг... Помню, как неподалеку от Эфиопской церкви жаркий воздух дрожал от пламени костров, и горький, смрадный запах горящей резины подымался к неистово синему, нестерпимо сияющему небу.

Пройдись по Бен-Иегуда, выпей пива, перелистай желтоватые, пахнущие прелью страницы книжки какого-то англичанина, побывавшего здесь полвека назад, посетившего эти пустынные места по дороге в Дамаск и Стамбул. Да и что здесь делать цивилизованному человеку - среди этих грязных, вонючих улиц, где торговцы заполонили воздух гортанными криками; между бурдюков с водой и вязанок хвороста, продаваемых на каждом углу; ослов, груженных огурцами, и снующих под ногами тощих мальчишек... Здесь идет большое строительство - пишет англичанин. Арабский труд дешев, и поэтому совсем несложно нанять любого из этих варваров. Один за другим возводятся современные дома. Вот и гостиницу уже почти построили. "Кинг Дэвид".

...Хозяин этого кафе стоит всегда у входа. С кепкой американского плэйбоя на голове, защищающей его своим длинным козырьком от солнца. Стоит неподвижно, заложив руки за спину, слегка наклонившись вперед, и смотрит на снующую вокруг толпу. Он слегка улыбается в рыжие усы, и завороженный его гипнотическим взглядом, то один, то другой турист сбивается с маршрута, попадает в его мягкие, хищные лапы. Джаз-банд слегка кружит голову, легкое пиво горчит, и из-за рыжих усов огромного кота в американской кепке уже не видно города.

Я хочу уехать отсюда. Я хочу отправиться в Бааль Бек! Англичанин пишет, что это совсем недалеко. Надо лишь сесть в поезд и по железной дороге, по рельсам, завезенным из Манчестера и уложенным все той же дешевой рабсилой, пуститься в путь - мимо грязно-серых гор и домишек, словно детской рукой разбросанных по склонам, мимо дерева и араба, и осла, вросшего в землю...

Я хочу спуститься в долину, скрыться от этого прозрачного, яростного света, в котором все предметы словно обретая наибольшую полноту и силу, беспощадно борются друг с другом. По заросшим колючим кустарником насыпям, по проржавевшим рельсам с гордым манчестерским клеймом я отправлюсь в Бааль Бек... И там, где аметистовое море покоится в оправе желтого песка, где древний Яффо вонзает в небо стрелы своих минаретов, я увижу на перроне группку пикейных жилетов с детскими ведерками в руках. Они только что разгребли песок, слепили первые кучки домов, торопливо скрепив их, дабы сразу не рассыпались, морской водой. Они уже вымыли свои короткие ручки и терпеливо ждут посадки на поезд, чтобы отправиться в Лондон и Вену - за новыми ведерками.

...Прошлым летом, по пятницам, после работы мы не сразу подымались в Иерусалим. Мы кружили по городу, по улицам, полоненным пестрой толпой, среди однообразно-квадратных, возведенных на скорую руку зданий и накатывающего, накрывающего с головой звона и гомона большого города. С моря летел навстречу влажный ветер, и парень с орущим магнитофоном подмышкой заглядывал тебе в лицо. Темнело. И вот уже, как знак наступившей субботы, пенсионер в майке и трусах принимался мыть посреди Дизенгоф свою потрепанную машину. Свет редких кафе перечеркивал наискось тротуар, и над кондитерской под вывеской "Лондон" зажигалась красная лампа.

Давай посидим за игрушечным столиком на тротуаре. Выпьем красного вина, и под красной луной я втяну в себя твои красные губы... Море плещется и опадает во мне, тянет, тревожит, не отпускает. Там, где пикейные жилеты играли в песок, оно принимает меня в свои влажные объятья. И кажется - меня уже нет: я сгинул навсегда в этой сверкающей, бесформенной пучине, обманно-прекрасной, затягивающей, лишающей разума...

Что-то не то слепили пикейные жилеты своими толстенькими стерильными пальцами. Их тени - сосредоточенные, тяжеловесно-серьезные скользят между домами, взмывают вверх, вцепившись в воздушные шары: их покупали в детстве на улицах Вены. Прислушайся - над влажным, бездумно дремотным Тель-Авивом кружит мелодия Брамса. Тяжеловесно-пронзительная, навзрыд оплакивающая, как Атлантиду, сгинувший навсегда прекрасный мир. Над серыми коробками домов, над фаллосами минаретов и высотных гостиниц - в медленном танце под музыку Брамса кружат нелепые пары: женщины в кринолинах, мужчины во фраках, и кайзер руками, затянутыми в белые перчатки, самозабвенно, прикрыв глаза, отбивает ритм.

Они слишком долго жили в Европе и не поняли до конца, не приняли этой земли. Всю жизнь они пытались заново создать улицу, на которой родились, знакомый перекресток, кафе... Но получилось совсем другое! И тогда они ушли в свои тихие комнаты, задернули шторы, и под светом зеленых ламп, среди тяжелых, пыльных книг развесили по стенам выцветшие фотографии.

Они нарушили древний запрет - спустились в долину. Они решили, что можно слить воедино яростный, прозрачный свет поднебесья, придающий всему сущему вещность и силу - и плавкий, лишающий разума, влажный, соленый воздух прибрежья. Их предки, замкнувшиеся, огордившие себя стенами гор, жили в свете, казавшемся нестерпимым. Их нудил сойти в долину - искус запрета, их тянуло ввысь - сознание близости Неба.

Там, в долине, бескрайние воды вспахивали плуги кораблей, вокруг древка копья вилась виноградная ветвь, и на стенах среди упругих белых колонн оживал загадочно-прекрасный, преходящий, неуловимый мир. Но Небо требовало иного. И человек, подчинившийся его властному зову, восходил по каменной лестнице гор все вверх и вверх, покуда не исчезал в свете неприступном.

Неразумные ученики Гегеля и Канта, вы соединили несоединимое! И вот уже море вскипает, накатывает волна за волной, и его прибой достигает стен Иерусалима!

...Я допью пиво, вложу серебряные кругляши в когтистую лапу хозяина кафе и пойду к тебе по переулку, что подымается вверх к улице Невиим. Я войду во двор арабского старого дома, отыщу тебя в комнате среди полок с книгами и старых фотографий. Ты подымешь лицо и из-под тени зеленой лампы - улыбнешься мне. "Послушай, - скажу я тебе, - душа моя мечется, не находя покоя: между дольним и горним, между светом и тьмой - то погружаясь в пучину, то восходя горе... Знаешь что, давай уедем отсюда далеко-далеко. Давай отправимся - в Бааль Бек. Там колонны, что заросли травой, и павшие тянутся к небу. А на холме в тени древних кедров кружит голову хвойный, терпкий как молодое вино запах земли. Говорят, зимой от морозного воздуха там замирает дыханье и птица замертво падает с высоты... Давай уйдем туда от этой вечной борьбы, смертельной схватки человека с самим собой...".

"Я расставлю книги по полкам, - ответишь ты, - потушу лампу, закрою дверь. И вниз, по Кинг Дэвид, мимо станции железной дороги мы поедем к себе домой... Бедный! Как обгорел ты под этим солнцем! Я куплю тебе крем".



Следующий рассказ...
"Пройдись по Бен-Иегуда" - Оглавление




© Александр Любинский, 2010-2024.
© Сетевая Словесность, 2011-2024.




Словесность