Словесность: Кибература: Василий Логинов: Все бывшее сбудется

НАДИН

В комнате светло до казенности от ламп дневного света.

А сумерки медленно настаиваются в заоконном открытом сосуде. И над его широкой горловиной льет бледные лучи полная Луна, под которой иногда очень хочется плакать.

Луна, своим холодным светом с особой четкостью очерчивающая контуры предметов, но никогда никому не разъясняющая, лишь всегда размыто приближающая суть застывших примет городского пейзажа - домов, набережной, моста, вокзала.

Чужой кабинет в каком-то учреждении.

Надин вешает шторы.

"Но почему все так официально?"

Те самые шторы (Принц знает это точно), через которые улетел (или еще улетит?) тот самый шмель.

"Ага. Это прием. Официальный прием для меня. Меня принимает Надин".

Длинные светлые волосы Надин составляют единое целое с плотной тканью, так ловко собираемой пальцами в продолговатые полуцилиндры. При каждом качке головы, когда руки ее быстро продевают деревянную палку карниза в кольца, и распущенные волосы, и собранные шторы образуют единые складки-волны.

"А принимаю ли я ее? Или это уже не имеет значения?"

И опять все повторяется.

"Струи. Она вся струится и переливается вместе с полотном".

Принц Перкеле как бы сидит в венском кресле и наблюдает за движениями девушки.

- А еще, дорогой Принц, одна моя подруга говорит, что мы, Водолеи, люди будущего. И все старые знаки Зодиака меркнут перед нами. Пока, конечно, не возникнут новые знаки Зодиака.

"Зодиакальный эгоцентризм Надин есть признак неоформившейся чувственности. Она, наверное, девственница. Духовная, конечно".

Надин оборачивается и улыбается.

- А что ты думаешь сейчас?

- Я сейчас почти совсем не думаю. Я терплю.

Лукавый Перкеле как бы кладет ногу на ногу.

Красный остроносый туфель хищно покачивает задником.

- Мне эти туфли малы.

Перкеле кажется, что у него вовсе не ноги, а лапы какого-то одинокого лесного зверя, засунутые когтями вперед в тесные мокасины.

"Я - волк в человечьей шкуре".

- Ах, бедненький! Сейчас, сейчас!

И Надин легко спрыгивает с подоконника, подходит к Принцу, приседает, аккуратно снимает надоевшие туфли, и плавными движениями массирует ступни.

"Удивительно грациозны ее пальцы. Они как... как у женщин с картин Яна ван Эйка. Конические и нежные. И до голубизны прозрачна кожа, и правильные овалы ногтевых лож, и мягкие подушечки. Хорошо. Прикосновения воздушны и легки. Или это не пальцы вовсе? У Дали это были бы не просто пальцы. У него все хорошо известное моментально теряет свою обыденную форму, растекаясь и дробясь во времени. По Дали эти пальцы будут маленькими язычками пламени, которые греют мою сплющенную ногу-лапу".

- Отдыхай, мой Принц. А я расскажу тебе что-нибудь, - и Надин вытягивает ноги, устраиваясь поудобней на полу рядом с Принцем.

"Действительно, девушка будущего, недоступная и невинная, которая сейчас лишь играет с завесой настоящего, как ветер пенными бурунчиками на поверхности пруда. А нетронутая завеса настоящего есть физический носитель девственности Надин. Но бурунчики - это те же язычки пламени. Кругом одно чувственное пламя. Но странное такое, какое-то водяное пламя".

Казенный свет в комнате мигает и гаснет, а когда через мгновение загорается, то уже нет люминесцентных ламп, - почему-то вокруг висят старинные бра и по стенам распушают желтоватые перья плоских лучей.

Через голову Надин Принц Перкеле видит, что на месте большого полузанавешенного окна теперь темнеет огромный камин, в котором вместо поленьев застывший изумрудный водопад.

Как только Надин начинает рассказывать, водяная завеса в камине вздрагивает, снизу вверх по ней бежит рябь, и бесшумно начинают течь бесконечные нити струй.

"Ага, время. Это мое текущее время".

- Послушай, далёко-далёко на озере...

- Чад, изысканный бродит жираф, - как бы заканчивает Принц.

- Так ты знаешь?

Струи в камине кружатся, кружатся, серебристыми веревками захлестываются друг за друга, перепутываются и замирают, дрожа утолщениями в местах слияний, а мелкие водные брызги зависают редеющим снизу вверх туманом.

- Конечно. Это же Гумилев-пэр. А словесный жираф тот всегда холодный, вязкий и отстраненный.

"Но почему пэр? Почему по-французски? Лишь шею его украшает красивый узор"...

Бочоночки бусин - ожерелье розового коралла - теснятся вокруг шеи Надин.

"Она близка и одновременно далека. И никогда не сядет ко мне на колени. И все равно будет всегда рядом".

- Тогда послушай другую историю. Но сначала я должна поправить пламя. Что-то оно стало коптить, и совсем нет тепла.

Надин встает, идет к камину и чуть наклоняется.

Ее спина заслоняет Принцу водопад, и он не видит, что происходит в недрах сооружения из серо-зеленого камня.

"А теперь фигура Надин - на фоне водопада. Вода и пламя. Стихи Гумилева и картины Дали соединились в ней. Но полученный портрет слишком контрастен. Он режет глаза, которые здесь должны быть вечно открыты".

Перкеле знает это точно.

И продолжает думать о том, что, по всей видимости, и в музыке должен быть свой жираф.

Или

И тогда он как бы решает встать, и шлет побудительный сигнал к ногам.

Он отчетливо ощущает, как нервный импульс, миновав хитросплетения структур головного мозга, быстро бежит внутри канала, образованного телами позвонков, где надо раздваивается, юрко ныряет в соответствующий нерв и тычется в мышцы ног.

Но ничего не происходит.

Ноги остаются неподвижными.

Перкеле кажется, что он - волк в человечьей шкуре, который по горло находится в обволакивающем снегу. И внутри шкуры звериное начало может легко двигаться. А снег теплый, температуры тела, хотя и не тает, но очень плотный. Такой плотный, что сковывает все наружные движения человеческой оболочки, и все попытки подвигать руками или ногами бесполезны. Зато внутри шкуры пространство свободно, и можно вольготно двигать лапами. Но толку-то?

"Вот она холодная вязкость стихотворного жирафа, помимо своей воли оплодотворяющего холсты. Вот она, ловушка времени. Подобное подобным. Пойман временем в силки времен".

- Надин! Что со мной?

- Не волнуйся, милый. Так надо. Это я расслабила усталое тело и сняла сущностную судорогу Принца... Ведь ты слишком много всего знаешь. Любое воспринятое слово рождает множество разных мыслей в твоей голове, они сталкиваются между собой, теснятся, и мешают. Ты вечно в плену каких-то ассоциаций, вымыслов, мечтаний... Дали, ван Эйк, Гумилев... Попробуй попросту прочувствовать полную пустоту, пустоту свободы внутри, а я придам чувственность. Истинную чувственность, и ей разбавлю свободу. И пустота заполнится. И, может быть, сразу станет легче, и, может быть, больше не будет колыханий сонной мысли, и, может быть, ты станешь самим собой. И вечные силки времен чуть ослабнут.

"Откуда она знает? Откуда?"

Надин возвращается, удобно складывается и садится рядом, почти касаясь коралловыми бусами бедра Принца.

"Странное дело - мое бесчувственное тело совсем не может двигаться, а тепло от розового коралла чувствуется всей поверхностью кожи. Сопрягающее тепло пылающего жирафа".

Вода в камине опять течет, но теперь движение ее сверхравномерно.

Исчез туманистый ореол мелких брызг.

"Оболочечник. Я стал похож на оболочечника. Такое морское животное. Оболочечник попросту большой мешок, внутренние стенки которого усваивают питательные частицы из воды. У него есть два отверстия-сифона. Один впускает воду, а другой выпускает. Оболочечник вечно висит в толще воды, пропуская через себя органические остатки. Также и я... Сквозь меня идет неравномерный поток обрывков и расплавленных кусков пластилина Большого Времени. И у меня есть два сифона - два потока моего времени. И в такт колыхается мое напряженное внешнее покрытие, как эластичная шкура оболочечника".

- А теперь я расскажу тебе, мой Принц, про Черную Тамару.

"Один из моих сифонов - это Надин. А второй? Но... Я кажется понял, понял! Оболочечник - это предстадия, предверие следующей ступени моей эволюции. Когда найдется второй сифон, то они с Надин объединятся, и возникнет нечто качественно новое. Но когда? И что это за неизвестное новое?"

А пока из небытия опять всплывает:

- Доброе утро, мой пти гарсон. Ты уже напился кофе?