Словесность: Кибература:
Василий Логинов: Все бывшее сбудется


ЕЖКА


- Так ты уже напился кофе? - только что проснувшаяся, родная и домашняя Ёжка в третий раз задает тот же вопрос.

Там, где-то вне миробытия этого псевдоутра, Ёжка ответственно выполняет функции переводчицы. Принц знает это точно.

"Интересно, а думает она по-французски или по-русски? Или для мыслей вообще нет языка? Одни беззнаковые туманные образы, аллюзии и рефлексии".

- Нет, я еще кофе не пил. Я только что встал.

Принц Перкеле как бы оборачивается и смотрит на кровать.

- Вставай и ты, Ёжка.

Подруга Принца уже сидит, укутавшись почти до шеи одеялом. Сверху вниз посередине ее лба отчетливо красно.

"Меченая. Французско-русская с отметиной. Эта метка напоминает плюс с двумя вертикальными черточками".

- Ёжка, послушай, все хочу тебя спросить: откуда у тебя красный знак на лбу? То появится, то исчезнет.

- Этот, что ли? - Девушка проводит указательным пальцем поперек лба.

- Авек плезир. Расскажу, мой пти гарсон. Как мне говорили, меня мама рожала на русской печке. И якобы сразу же и уронила. А народ, родственники там всякие, рядом за столом сидели. С закуской и выпивкой ждали мальчика. Но родилась я, пур ту потаж... И все видели, как я головкой ударилась о лавку. Террибль, не правда ли? Приложилась как раз этим местом...

Ёжка, придерживая одеяло, садится на кровати, протягивает руку к стулу, на котором оборчатым комом лежит нижнее белье, и начинает одеваться.

- И была я очень вся красненькая, когда родилась. Осмотрели меня после падения со всех сторон, но, тре бьен, быстро успокоились, увидев, что никаких видимых повреждений и следов нет. Все равномерно красненько... Я даже не заплакала. Даже наоборот -улыбалась и гулила на руках у повитухи. И все родственники тут же выпили и немного закусили, се бонн.

Принц Перкеле как бы поворачивается к окну, и опять ныряет в жасминное величие.

Шмеля среди цветов давно уж нет, но тембровые модуляции голоса Ёжки, продолжающей рассказывать, музыкально напоминают о недавнем том странном полете.

- А потом я росла, росла и подросла до трех лет, и как-то раз тонула в пруду. Упала в воду с мостков, где бабы белье полоскают. Террибль, вроде бы, но... Ты знаешь, пти гарсон, как хорошо мне было, когда я была там, в воде! Тре бьен!

- Так ты же по гороскопу Рыбы.

"А ведь это тоже водяной знак. Как и Водолей - знак Надин".

Принц Перкеле как бы опять смотрит на рассказчицу.

А она как раз надевает лифчик, и бледно розовый бутончик на вершине левой груди быстро мелькает яркой искоркой среди белого, прежде чем спрятаться в ажурном своде.

"Вот и гранат. Вокруг которого был полет того шмеля. Только Ёжкин маленький плод цел и округло красив, приземлен и материален, а не тронут плесенью иллюзий и совсем не зияет зернистыми внутренностями недосказанности, как на ".

- Сильный водяной знак. Вот тебе и было хорошо в родной стихии. Может быть, в первый раз тогда ее силу почувствовала.

"Все Рыбы очень к языкам способны. Ёжкин французский речевой след тому очередное доказательство".

- Может быть, пти гарсон, может быть... Ты такой умный... А я помню, что очень медленно тогда опускалась в глубь пруда... Или для меня просто время застыло? До сих пор отчетливо помню, как вокруг все изумрудно зелено, и зелень густеет по мере погружения. Почти чернота внизу. И оттуда ко мне плывет ящерица с оранжевым ободком вокруг широкого плоского хвоста. Тре жоли.

Ёжка вздыхает и закрывает веки, а Принц Перкеле замечает, что глазные яблоки у нее равномерно подрагивают.

"Горизонтальное дрожание обеих глазных яблок выражает явную склонность к сюрреализму" - Принц как бы вспоминает цитату из неизвестного источника.

- Тритон, наверное. Гладкий такой, лоснящийся, - продолжает рассказ Ёжка.

- Хорошо помню, как он открывает ротик и певуче ласково пытается что-то произнести. Французские слова, тогда еще совсем не знакомые. И, несмотря на то, что я ничего не разобрала, мне так покойно сделалось, как никогда ни до, ни после. Так славно и хорошо, тре бьен... Но тут меня подхватили чьи-то грубые руки, и мутный от летнего зноя воздух опять окружил меня. Июльская духотища. И запах пота от грязного полупьяного мужичка, который вытащил меня из воды. Террибль... Вот тогда-то, уже на берегу, я и расплакалась первый раз в жизни. И тогда же, говорят, в первый раз на лбу у меня эта двойная полоска проявилась. Потом, правда, исчезла, но с тех пор, как только я начинаю нервничать, опять появляется, и болит голова. Инфант адвентюр...

Девушка накидывает махровый халатик.

- Так ты будешь пить кофе, мой пти гарсон?

- Да, конечно.

И вдруг скоростным нарастанием темпа музыкального полета того самого шмеля наступает позже, именно такое "позже", какое могло бы быть на знаменитых плавящихся часах Сальвадора Дали, если бы они расплавились немножко больше, чем на картине про память1, и Принц с Ёжкой уже как бы на кухне, оклеенной обоями с желтыми кленовыми листьями и какими-то белыми ягодами, и первый глоток ароматного, приятно горячего кофе совпадает с нарастающим гулом проходящей электрички.

Ёжка подливает еще кофе.

Темный фарфоровый кофейник напоминает большую запятую, обладающую внешней и внутренней кривизной, а в месте смыкания обводов - широкий зев носика. И оттуда плотный расплав горячего напитка бесшумно плюхается в бобообразные чашки, черные снаружи и внутри.

"Кофейный сервиз - это внутренние органы. Вот две почки на блюдцах, сахарница - пищевод, а вот желудок с напитком... Только черные и фарфоровые. А когда-нибудь все вместе это составит новый неизвестный пока науке орган человеческого тела. Но для чего он будет нужен?"

А на одной из чашек в просветленном ореоле изображена птица с очень длинным клювом и правильными квадратными пятнышками на крыльях. Эти коричневые с краснотой пятнышки придают оперению сходство с куском шотландской ткани.

"Может быть, это будет орган чувства времени? Различающий физическую материю прошлого, настоящего и будущего?"

Принц точно знает, что пока эта клетчатая птица не его, или, точнее, не той его, Перкеле, составной части, которая сейчас как бы пьет кофе. Пока еще очень и очень рано.

"Все бывшее будет. Все раннее существовавшее проявится сгустками-тромбами в этом густеющем времени чувств. И когда-нибудь созревшие в полупрозрачной густоте тромбы-события оторвутся и уплывут в самостоятельное путешествие. Лишь бы они не закупорили сифоны моего оболочечного тела, иначе - небытие. Но пока тромбы-события не созрели, есть надежда: все бывшее будет... Нет, конечно же, сбудется. Все бывшее сбудется, вот так".

И, словно в ответ, глаз длинноносого пернатого на чашке начинает натурально блестеть и светлеть, а тельце блекнуть, и, в конце концов, исчезает, оставив вместо себя просветленный ореол. На фарфоровой поверхности, совсем близко от глаз поднявшего чашку Принца, остается лишь розоватое пятнышко в окружении черноты. Продолговатое пятнышко-родинка.

И часы-ходики на стене напротив Принца пару раз конвульсивно дергаются шишечками гирь, стремясь освободиться от груза, но не могут (ведь они еще даже не достигли предплавящегося состояния!), и в максимуме шума застывают, замирают обессилено, а потом, очнувшись, возобновляют движение и одиночным боем посильно возвращают времени равномерный ход.

Восемь тридцать.

- Скажи мне, мой пти гарсон, ведь ты хочешь либерте без эгалите?

Ёжка садится на колени к Принцу и проводит пальцем по его носу.

- Какой у тебя красивый носик, мой пти гарсон! Скажи, ты хоть капельку меня любишь?

И расплав времени по-настоящему обжигает Принцево сердце, томящееся в гулкой пустоте тела оболочечника.