Словесность

[ Оглавление ]








КНИГИ В ИНТЕРНЕТЕ


     
П
О
И
С
К

Словесность


20 негритят



Двенадцатый слушает музыку в плеере. Больше он ничего не знает. Не знает, почему сошел на этой станции, не знает, зачем ждет следующего поезда, не знает, где из него выйдет - если вообще в него войдет. Для него сейчас всё, что не относится к плотной басовой партии, разломанной и тут же вновь склееной сухими разрядами ударника, словно и не существует. Может, дело тут в том, что в голове у него продолжают всплывать картинки того, что случилось вчера - или год назад: он не мог бы точно сказать, чтo происходило тогда, а что происходит сейчас, под звуки этой музыки. Например, людей вокруг себя он видит совсем других. Но те, что в действительности стоят рядом с ним на платформе, об этом даже не догадываются. В том числе и потому, что шум, вырывающийся из его наушников, полностью скрывает тишину его мыслей. И пока я пытаюсь протиснуться через немыслимое переплетение потных тел, покрывающих без просвета один квадратный сантиметр асфальта за другим, какой-то парень с выпученными глазами и одетый в одну только тунику из синтетического леопарда, с парой полиэстероловых крылышек за плечами, типа ангел, кричит мне: "Эй, это же новое тысячелетие! Никаких больше стен, никаких барьеров! Слышь, братан, у тебя марочки не найдется?", а я качаю головой и пытаюсь пройти дальше, в сторону колонны в центре парка, где у меня свидание с ней, но город обжигает химическое солнце, и все дудят в дудки и машут передо мной руками и ногами, над необъятной ванной с человеческим желе, в которую я погружен, техно накатывает беспощадными волнами, высоко вверх - глубоко вниз, словно прямо здесь бьется больное сердце планеты, три тысячи инфарктов в минуту, а я тем временем выискиваю промежуток между татуированными конечностями, обесцвеченными волосами и высокими платформами, старясь при этом не зацепиться за металлические колечки, торчащие повсюду из липких стен плоти, которые меня окружают, и думаю, что это совершенно невозможно, найти друг друга там, где мы условились, под этой колонной, которая сейчас, из-за толпы, то придвигается, то отодвигается от меня: идти по прямой нет никакой возможности, делаешь два шага в одну сторону и четыре в другую, а тебя вращает в море голов, раскрашенных во все цвета радуги, с островками передвижных туалетов из волнистой жести, разбросанных там и сям под кронами деревьев, которые должны по идее обозначать собой невидимые границы расползшейся аллеи, сотни людей залезают на их крыши и превращают сортиры в огромные усилители, стуча по ним всем что ни попадя в такт музыке, которая все нарастает и нарастает, - всеобъемлющая и неистовая музыка, не дающая остановиться ни на минуту, и я вдруг спохватываюсь, что она ведь, словно желая преподнести сюрприз, даже не сказала, как она будет одета, так что у меня нет ни малейшего представления, кого именно мне искать среди сжимающей меня толпы - пришельца в серебряных доспехах садо-мазо, гейшу в кимоно из прозрачного пластика и с блестками на груди, или же психоделическую бабочку с зубами вампира, не говоря уж о том, что мы вообще не очень-то давно знакомы, я встретил её этой ночью в "Бункере", мы протанцевали бок о бок последний сингл Chemical Brothers, который ди-джей крутил без передышки двадцать четыре часа (как мне показалось), она мне прокричала "Пошли посмотрим!", я с трудом последовал за ней в свете стробоскопов и даже потерял её на мгновение, но она снова возникла из темноты, взяла меня за руку и мы, спотыкаясь, поднялись наверх по лестнице, пораженной тенями, миновали шеренгу неподвижных охранников, и воздух снаружи был очень холодным по сравнению с двенадцатью тысячами по Фаренгейту на танцполе, и небосвод был испещрен лучами прожекторов, словно город вот-вот ожидал авианалета, но единственное, что его сотрясало - это доносившиеся снизу раскаты, там все еще продолжали поджигать Chemical Brothers, и она, всё ещё держа за руку, повела меня смотреть освещенные башенные краны на соседней площади, похожие на пылающие минареты, и за грудой строительного мусора мы поцеловались как две гигантские игуаны, нет, как два варана с Коммодоровых остров, ее голубые волосы лезли мне в рот, в желтых губах извивался проколотый фиолетовый язык, она долго терлась им о мой, а потом сказала "слушай, с тобой всё по-другому, кажется, я тебя люблю", а я посмотрел на неё в полумраке и ответил "и у меня та же фигня", и тогда она взвыла и поволокла меня прочь, вдаль, и мы принялись носиться как сумасшедшие по незнакомым улицам, проезжавшие машины сигналили нам, когда мы перебегали перед ними дорогу не глядя на светофоры, мы хохотали, взмокшие и пьяные от ночного воздуха, пока не наткнулись на ларек с кебабами, и потребовали у турка по ту сторону прилавка два суперкебаба, которые незамедлительно уплели, глядя друг на друга в кислотном свете фонарей, она - варaниха, ей потрясающе шли пластиковые чешуйки, приклеенные к коже по всему телу, она говорила мне: "знаешь, у меня в гороскопе так и было написано, что сегодня я встречу мужчину моей жизни!", или: "завтра на стрит-параде надо оторваться, прикинь - в будущем году ничего такого уже не будет, потому что в Землю врежется гигантская комета", или: "как ты думаешь, турки уже научились делать трансгенные кебабы?", а я не знал что отвечать, да ещё к тому же перебрал, и суперкебаб, трансгенный он или не трансгенный, никак не желал лежать спокойно, я согнулся пополам и блеванул, думая про себя, что теперь она наверняка тут же вернется в "Бункер", но она отбросила свой суперкебаб и поддержала мой лоб своей рукой в зеленой пластиковой чешуе, и я, старясь сдержать спазмы, прохрипел "Я люблю тебя", а она засунула свой проколотый фиолетовый язык мне в ухо, и мы чудом удержались, чтобы не упасть вместе в зловонную лужу, что я оставил на асфальте, и потом я уже ничего не помню кроме того, что мы поклялись друг другу в вечной любви в этой жизни и в следующей, и что она объяснила мне, что не может повести меня к себе, потому что подруга, с которой она живет (и которая, в скобках, ее ждет), этого не поймет, так что она назначила мне свидание на следующий день у подножья колонны в центре парка - "мы никак не можем разминуться!", - но сегодня здесь по меньшей мере миллион человек, и к самой колонне никак невозможно пробраться, это хуже чем пытаться плыть против потока в сливное отверстие огромной ванны, из который выдернули пробку, и я не знаю ни ее имени, ни адреса, ни даже номера мобильника, а пока я вытираю потное лицо, я вижу вараниху с Коммодорских островов, которая прямо в нескольких миллиметрах передо мной танцует, вдев наушники, как будто здесь мало музыки, я говорю себе, что это обязательно должна быть она, но в то самое мгновение, как я беру ее за плечи и она поворачивается, я уже не уверен, она ли это: я не могу сказать точно, что это она, и не могу сказать точно, что это не она, но, как бы там ни было, мы улыбаемся друг другу в лучах света, насыщенных свистом дудок, электронными пульсациями и первобытными ритмами, и она принимается танцевать передо мной всем своим зеленым телом, облепленным пластиковыми чешуйками, и я тоже в свой черед принимаюсь двигаться неистово и сексуально, и хотя стоит страшная жара, мы тесно прижимаемся друг к другу, ее пластиковые чешуйки - к моим, потому что с прошлой ночи я их так и не отклеил, и вот, кружась среди фосфоресцирующих псевдопроституток и высоченных чертей вуду, мы в конце концов скрещиваем друг у друга за спинами наши четыре руки и слепляемся в первобытном, экстатическом танце, ее голос кричит мне "ты потрясно двигаешься, ты мне ужасно нравишься", и в окружающем нас гвалте мне чудится, что я уловил странный тембр, не свойственный девушкам, но ведь в конце концов это Коммодорский варан, точно так же, как и я, и вообще я всегда терпеть не мог все эти разговоры о вечной любви, нет ничего вечного, тем более что солнце вот-вот взорвется, может, уже сегодня. Из темноты тоннеля доносится эхо нарастающего шума. Никто не обращает на него внимания. Поезд подходит.


К оглавлению




© Джузеппе Куликкья, 2000-2024.
©
Михаил Визель, перевод, 2004-2024.
© Сетевая Словесность, 2004-2024.




Словесность