Ветер по морю гуляет и кораблик подгоняет, он бежит себе в волнах на раздутых парусах. Воздух и вода, вечный бег вдоль границы раздела фаз. Свобода подчинения небесной стихии. Свобода возможности сказать Слово. Свобода воплощения архетипа.
Бесплатный, неизбежный дар.
И было утро, и Близнецы, смеясь, подарили, каждый - свое: Кастор - Судьбу, Полидевк - Рифму.
- Ну а Венера - Музу в виде светской красавицы выше Поэта ростом, - добавил бы он.
Смейся, счастливый!
И он смеялся, исправляя реальность, проецируя мир-близнец - лучший, бессмертный. И земной кумир, царь-отцеубийца, даровал ему Лицей - прообраз этого мира, избавив заодно от эдипова комплекса.
И каждый дар - будущая утрата. Все ради того, чтобы вывести Поэта на эту грань, границу свободы, где нет констант, и лишь его тело - косная твердь, субстрат великих дум.
И паруса надулись, ветра полны; громада двинулась и рассекает волны. Плывет. Куда ж нам плыть?
2
Нет, Пушкин настолько имманентен русскому языку, что писать о нем что-либо на этом языке - уже тавтология. Употребить унитарный английский, новую латынь? Попробуем. Mainstream. Да, это действительно главный поток, мощное течение реки, которую не остановить, в которую не войти дважды, которая не существует вне вечного бега, реки, в которой будущие поэты еще долго будут лишь островами. Реки, которую Океан признает своей при встрече. Ибо стихия сущности и явления - одна.
Да, Поэту нельзя жить слишком долго, так долго, чтобы Эрос уже не мог для него обернуться Танатосом: просто нельзя быть поэтом без этой возможности. И закон был исполнен - N.N. (через поставное лицо) даровала ему спасительную смерть.
Спасительную, потому что в момент поединка победил он, Пушкин, - неугомонный виртуальный близнец самого себя, с легкой улыбкой удаляющийся в свою неуязвимость, недосягаемость русского духа, пока тело, смертельно израненное, сменившее лицо на ужасную оскаленную маску, все-таки делает последний выстрел (браво!).
Свобода Полидевка, отказывающегося от бессмертия.
Содержание, преодолевшее форму.
И через три дня, 30 января 1837 года, в "Литературном прибавлении" к "Русскому Инвалиду" можно было прочесть горестные восклицания Владимира Одоевского - довольно жалкий, в общем-то, некролог:
"Солнце нашей Поэзии закатилось! Пушкин скончался во цвете лет, в средине своего великого поприща!.. Более говорить о сем не имеем силы, да и не нужно; всякое Русское сердце знает всю цену этой невозвратной потери, и всякое Русское сердце будет растерзано. Пушкин! наш поэт! наша радость, наша народная слава!.. Не ужьли в самом деле нет уже у нас Пушкина?.. К этой мысли нельзя привыкнуть!
29 января, 2 ч. 45 м. пополудни."
А ниже, под рубрикой "Смесь", были помещены различные несерьезные заметки, первая из которых гласила:
"- Один Немецкий журналист очень остроумно различает поцелуи. "Уважение", говорит он, "целует руку, дружба - щеку, отеческая благосклонность - лоб, любовь - уста, учтивость - руку, нежность - глаза, рабство - ногу, смирение - полу одежды, а неистовство любви - все."
Да, видно, и здесь не обошлось без вмешательства Провидения. Неистовство любви - ведь это и была настоящая эпитафия поэту, некролог-близнец. Неистовство любви! - вот в чем состоял его гений, а возлюбленной его и была вся наша словесность, lingua russa, вся, до мельчайших деталей. Отсюда его страсть и неповторимость, отсюда и фрагментарность, и всеохватность созданного им.
В следовавшей ниже заметке излагалось краткое содержание оперы "Postillon de longjumeau", которая очень нравится французской публике.
Айдар Сахибзадинов. Жена[Мы прожили вместе 26 лет при разнице в возрасте 23 года. Было тяжело отвыкать. Я был убит горем. Ничего подобного не ожидал. Я верил ей, она была всегда...]Владимир Алейников. Пуговица[Воспоминания о Михаиле Шемякине. / ... тогда, много лет назад, в коммунальной шемякинской комнате, я смотрел на Мишу внимательно – и понимал...]Татьяна Горохова. "Один язык останется со мною..."["Я – человек, зачарованный языком" – так однажды сказал о себе поэт, прозаик и переводчик, ученый-лингвист, доктор философии, преподаватель, человек пишущий...]Андрей Высокосов. Любимая женщина механика Гаврилы Принципа[я был когда-то пионер-герой / но умер в прошлой жизни навсегда / портрет мой кое-где у нас порой / ещё висит я там как фарада...]Елена Севрюгина. На совсем другой стороне реки[где-то там на совсем другой стороне реки / в глубине холодной чужой планеты / ходят всеми забытые лодки и моряки / управляют ветрами бросают на...]Джон Бердетт. Поехавший на Восток.[Теперь даже мои враги говорят, что я более таец, чем сами тайцы, и, если в среднем возрасте я страдаю от отвращения к себе... – что ж, у меня все еще...]Вячеслав Харченко. Ни о чём и обо всём[В детстве папа наказывал, ставя в угол. Угол был страшный, угол был в кладовке, там не было окна, но был диван. В углу можно было поспать на диване, поэтому...]Владимир Спектор. Четыре рецензии[О пьесе Леонида Подольского "Четырехугольник" и книгах стихотворений Валентина Нервина, Светланы Паниной и Елены Чёрной.]Анастасия Фомичёва. Будем знакомы![Вечер, организованный арт-проектом "Бегемот Внутри" и посвященный творчеству поэта Ильи Бокштейна (1937-1999), прошел в Культурном центре академика Д...]Светлана Максимова. Между дыханьем ребёнка и Бога...[Не отзывайся... Смейся... Безответствуй... / Мне всё равно, как это отзовётся... / Ведь я люблю таким глубинным детством, / Какими были на Руси...]Анна Аликевич. Тайный сад[Порой я думаю ты где все так же как всегда / Здесь время медленно идет цветенье холода / То время кислого вина то горечи хлебов / И Ариадна и луна...]
