Нотная запись (читай: наслоенье нот),
будучи принята внутрь, означает смерть:
смерть-растворенье (сахар в ручье енот),
смерть-растерзанье (лошадь в пустыне смерч).
Нежнозависимо именем заменять
всю эту музыку яблок глазных и губ,
сомкнутых, чтоб не выронить: "...за меня?";
сотканных из неверия: не сбегу?
на расстоянии вытянутой строки
имя - как соль (разумеется, минерал).
На языке - венозные ручейки:
имя лижу, как бритвочку. Мы не раз
нейтралитет держали в противовес
нежности: прижиматься бы, чтоб в тепле.
Именно так - мне не выживется! - во весь
голос охрипнуть именем вслед тебе.
Спи, задыхаясь от визга, свернувшегося в вальсок;
полая ты, а визг в тебе так и этак:
звонко - в закрытые веки, глухо - в живот, в висок -
весело.
И на сведенный язык - конфеткой.
Спи исступленно, сжимаясь до атома тишины,
прорубью становясь ледяной и гулкой
в теплом теле постели, в белых снегах сшивных.
В той самой комнате, где разродилась куклой -
кесаревым - в одиннадцать: кровью заляпав плед
(сказано бо: умножая умножу скорбь тво...),
брату несла показать свой пластмассовый плод - билет
в будущее.
И собака вместо эскорта.
В той самой комнате - спи. В животе каменеющий визг
царственным жестом Кто-то впоследствии вынет
и похоронит в бумажном саване.
Не шевелись.
Спи до потери сознания.
Спи навылет.
я лгу тебе.
я каждым годом лгу,
прожитым без тебя.
сегодня - первый.
отчаянье
не донося до губ,
не расплескав,
не распознав,
напевно
рассказывать -
как выливать в песок
последних капель
неживую влагу:
у лукоморья
алый поясок
на дубе том...
я лгу тебе.
я лягу
ручной метелью
под стекло окна -
под микроскоп,
навыворот,
в разрезе...
смотри как много.
больше ни одна
картина
в эту рамочку не влезет.
ты затяни
фрамугу, как петлю,
и задуши
начавшуюся бурю
не предложеньем -
"я тебя люблю" -
а троесловьем:
я...
тебя...
любую...
Медленное умирание горла.
Кому помогает время? Чему помогает?
Меня принимает кресло - до дна, с ногами.
Как ни один из нас не смог бы принять другого.
Сколько раз преображается слово,
проглоченное с трудом, пока не вонзится
куда-то в низ живота, где кто-то будет возиться
и теплые свои мысли в мои тайники засовывать?
В гортани голой, в сомкнутых стылых связках,
между двумя половинками легких-легких -
пузырик слова. Песчинка девочки-рифмоплетки.
Четыре лезвия раскрываются в слове свастикой.
С жадностью наполовину распятых
на слово насаживаю себя изнутри глотками.
Ты во мне - почему-то ты вверх ногами:
твои ресницы щекочут мне душу в пятках.
исчезает запах твой: раз! - и нет.
Я лежу на плоскости - на спине.
Потолок опасно кренится влево -
я мешаю ему к земле
прикоснуться. Ни стены, ни даже пол
не удержат. Люстра станет кашпо,
повернется циферблат глаза - повод
опускать ресницы. Ну спой
же мне песенку чайника, что с утра
знаменует рождение всех утрат.
Чайно-буро-малинная кровь из раны
вытекает (из носа). Страх-
телодув вложил в меня свой глагол,
влил в меня, как гжелку, забил, как гол,
это странное Слово Живаго - "голем".
Горло выкрашено в люголь.
Шесть ладошек комнаты мне дано:
кубик-ру кулака: стенки, верх и дно,
и окна водянистый глазастый нолик
возвышается надо мной.
Так лежать - и кончиться, и сомлеть,
растворяясь в запахе и земле;
с каждым вздохом - меньше меня, и слева
успокаивается "не...".
Хозяин аистов - калиф Гарун-аль-Рашид -
по весне невестины лона собой засевает
на ложе жестком из золотой парчи.
и кажется, девушка в объятьях его кричит...
на самом деле - зевает,
но так же, как если б кричала, распахивается рот,
закатываются глаза, каменеет сведенное горло;
хрустя, раздвигаются челюсти; глотку вздувает слог, -
и входит что-то огромное в назначенный кем-то срок.
А если б кричала, перло б
оно изнутри - но так же рвалась бы плоть
(калифова мощного семени узкая дельта),
гудело бы русло, а в устье бы было тепло;
калиф бы плакал, макая свое стило
в разверстую плоть раздетой...
А после б подчерком ученическим ввел в дневник:
"О, кругление бедр твоих, как ожерелье" -
и стал бы мучиться, что дальше в нее не вник,
туда, где зреют нежные пузыри, и в них -
какие-то расширенья,
подобные - лишь чем-то - пустотам в ее глазах,
когда Гарун-аль-Рашид поспешно вставал с постели;
и гибла гнутая, гибкая, как лоза,
измятая. Казалось, мертвая, и каза...
лоснилась парча под телом.
Закон разговора, радуги, жизни, сна -
один и тот же. Астрологи наболтали -
движение небообразно (дуга как часть колеса):
мечеть - минарет - эрекция - абортарий.
Другими словами, есть точка, в которой все,
что прожито или будет, - намного ниже
и тонет в дымке; чем дальше, тем глубже в сон
цвета уплывают - в синее. И они же
смыкаются где-то с беззлобной живучей землей,
и ей отдаются, и тонут в коричне... в корице...
И с этого края, где ты говоришь со мной,
до края того, где то же без нас говорится
другими, - словами и стопами не перейти,
а только стоять, озираясь, ловя равновесье...
и птице летящей тихонько промолвить: "Лети!" -
как будто ты бог, отдохнуть уезжавший на месяц.
- Ось комнаты находится во мне.
Я сплю, луна; мне снится, как вовне
ворочаются ледяные глыбы
доисторических окаменелых душ.
Суставы старчески скрипят; они в ладу с
шуршанием страниц историй.
Либо
не быть им вовсе, либо быть не им.
В их мраморном посмертном бытии
есть точка равнодействия - не память,
но что-то менее привычное ко лжи:
секунда вдоха между сказкой и "Скажи!..";
полоска воздуха, тебе на палец
надетая, - меж пальцем и кольцом.
Ты вместо окончаний и канцон
мне обожги плечо горячим, круглым,
случайно капнувшим затылком.
Я проснусь -
и ты исчезнешь (ось, субстанция, пра-суть
вселенной, комнаты...). Вокруг упруго
все повернется - боком, кое-как, -
и небо на высоких каблуках
войдет огромным светло-синим вздохом;
и стены больно оторвутся от оси,
и позвоночник нас откажется нести,
и я заплачу, задохнусь и сдохну.
дома все медленно падает:
чашки - к счастью, ножи - к мужчинам;
луч солнца - под немыслимым углом - на пол,
я - на коленки - рядом;
вечерами - развоплощение:
юбка-кофта-белье-сердце-сглотнуть:
все - вниз;
падают отвесные плоскости скатерти,
простыни, занавески -
бесконечные драпировки белого.
и снег,
конечно же, снег:
от потолка к полу,
пунктирное кап-кап-кап.
пока это еще не так заметно,
но из меня что-то выпало
(день рожденья - на среду - как двадцать лет назад);
пат-пат-пат - как будто бы мне отворили кровь.
сквозняк же! - закройте...
Доверять очертаниям буков твой вспомненный взгляд,
на глаголицу вешать мятежные выкресты рук...
Отведи меня в книжку, где семеро серых козлят
назовут меня - "-лён-", близоруко приняв за сестру,
и обложку закрой, и оставь меня с ними в пыли.
До бронхита вдохну озерца тепловатую муть;
прикажу, прикоснувшись к нашейному камню: плыви! -
и отправлю его к тебе (то есть, теперь уж "к нему"),
и скажу ему (камню): ему (человеку) скажи -
есть таинственный остров, заросший по брови быльем;
пусть приходит туда и тихонько прошепчет "как жизнь?"
в семимильный колодец; а мы ему чуть шевельнем
пожелтевшей страничкой.
Мой камень с живою водой
на бумаге проступит в межстрочечных руслах стремнин
и в очках отразится: открытая влажно ладонь;
а в глаза попадут только буквы.
И что, кроме них?..
Елена Мудрова (1967-2024). Люди остаются на местах[Было ли это – дерево ветка к ветке, / Утро, в саду звенящее – птица к птице? / Тело уставшее... Ставшее слишком редким / Желание хоть куда-нибудь...]Эмилия Песочина. Под сиреневым фонарём[Какая всё же ломкая штука наша жизнь! А мы всё равно живём и даже бываем счастливы... Может, ангелы-хранители отправляют на землю облака, и они превращаются...]Алексей Смирнов. Два рассказа.[Все еще серьезнее! Второго пришествия не хотите? А оно непременно произойдет! И тогда уже не я, не кто-нибудь, а известно, кто спросит вас – лично Господь...]Любовь Берёзкина. Командировка на Землю[Игорь Муханов - поэт, прозаик, собиратель волжского, бурятского и алтайского фольклора.]Александра Сандомирская. По осеннему легкому льду[Дует ветер, колеблется пламя свечи, / и дрожит, на пределе, света слабая нить. / Чуть еще – и порвется. Так много причин, / чтобы не говорить.]Людмила и Александр Белаш. Поговорим о ней.[Дрянь дело, настоящее cold case, – молвил сержант, поправив форменную шляпу. – Труп сбежал, хуже не выдумаешь. Смерть без покойника – как свадьба без...]Аркадий Паранский. Кубинский ром[...Когда городские дома закончились, мы переехали по навесному мосту сильно обмелевшую реку и выехали на трассу, ведущую к месту моего назначения – маленькому...]Никита Николаенко. Дорога вдоль поля[Сколько таких грунтовых дорог на Руси! Хоть вдоль поля, хоть поперек. Полно! Выбирай любую и шагай по ней в свое удовольствие...]Яков Каунатор. Сегодня вновь растрачено души... (Ольга Берггольц)[О жизни, времени и поэзии Ольги Берггольц.]Дмитрий Аникин. Иона[Не пойду я к людям, чего скажу им? / Тот же всё бред – жвачка греха и кары, / да не та эпоха, давно забыли, / кто тут Всевышний...]
