Телеграмма о приезде отца пришла под вечер. Почему-то отец не указал номер поезда и время прибытия, а поставил только дату, которая приходилась на завтра.
Мальчик плохо помнил отцовское лицо, фигуру. Ведь прошло пять лет с момента, как они расстались, тогда, ранним утром, на вокзале, 13 июня 1941 года. Конечно, отец всегда оставался с ним, но был как бы бестелесным, некой идеей отца, о которой все время твердила мать.
И когда мать сказала, что ему придется встречать отца, потому что поезда приходят днем, она узнавала, а она должна быть весь день на работе и уйти не может никак, и вообще он уже большой, и ничего тут особенного нет, ну подумаешь... он стал волноваться.
Но будучи сдержанным и считая себя мужчиной (мать всегда говорила: «Не плачь - ты же мужчина»), и, в какой-то степени, ответственным за мать, хотя она была мать, а он только мальчик, он промолчал и стал обдумывать, как ему быть и что делать.
Он только пару месяцев как приехал в этот старинный сибирский город, известный своим университетом и разного рода институтами. Приехал из далекого таежного села, где они с матерью провели все годы войны. Там он и мать быстро научились разным крестьянским работам: копать, сажать, окучивать, полоть, убирать, доить, косить и многому чему еще.
Там мальчик привык чувствовать себя достаточно уверенным. И в последний год, когда мать заболела и стала кровоточить и ее, в конце концов, увезли в далекий город делать операцию, мальчик сам вскопал огород, посадил картошку и разные местные овощи, вырастил и убрал урожай и обеспечил себе и матери еще год жизни.
Но в городе он чувствовал себя неуютно. После тихой сельской жизни большие дома, уличная толпа, колонны и фронтоны университетских зданий томили его.
Мать «снимала т.н. угол» - то есть хозяйка небольшой комнаты, в которой жила она с дочкой и с вернувшимся недавно с войны мужем - пожалела бездомную мать и дала ей возможность (за плату, конечно) спать в углу.
Так, с этого «угла» он и начал свою непривычную городскую жизнь. С удовольствием ходил в магазин получать положенную ему и матери норму хлеба (ни он, ни мать в годы войны хлеба не ели), сходил и записался в школу и даже завел приятеля.
Приятель этот обладал большими достоинствами: он был веселый, уверенный мальчик, живший с мамой и бабушкой в небольшом доме с садом. Они уединялись в саду и мальчик рассказывал приятелю о своей коллекции марок, об Амундсене, о «Всаднике без головы», герое-летчике Покрышкине - он много читал и любил рассказывать прочитанное.
И вот тут-то и пришло сообщение, что завтра приезжает отец и мальчику нужно его встречать.
Так случилось, что Марк не знал, где находится городской вокзал. Сам он приехал в город на большой барже, которую упорно тащил вниз по реке маленький ворчливый катер. За прошедшие несколько недель ему не привелось никого ни встречать, ни провожать. Конечно, он мог бы узнать, где находится вокзал, у кого-нибудь из взрослых: у матери или у хозяйки. Но он не спросил, во избежании излишних разговоров, а они, полагая, что знает - ничего ему не сказали. К тому же он ведь и не знал, каким поездом и когда приедет отец.
И тут ему в голову пришла простая и ясная мысль - отца надо встречать там, где больше всего народу ходит - в центре города. Вот он приедет, выйдет из вокзала и пойдет вместе со всеми - куда? - туда, куда все идут: в центр города. А что может быть «центрее», чем городской Главпочтамт, что расположен на главной улице - улице Ленина, напротив Универмага? Итак, решено, мальчик будет встречать отца у Главпочтамта.
Он поднимется на высокое обзорное крыльцо, с которого так удобно наблюдать проходящих мимо. Конечно, он узнает отца. Отец невысокого роста и у него такая ласковая, замечательная лысина, которую было так приятно когда-то гладить. И он немолод уже, но, впрочем, в категориях возраста мальчик разбирался слабо. С этими приятными мыслями он уснул наконец, рядом с матерью.
Утром он проснулся легко и рано, мать уже тихонько возилась на кухне, приготовляя завтрак, хозяева еще спали. Они попили кипяточку, закусывая баранкой, и мать быстрым шепотом дала ему последние наставления:
- «Оденься аккуратно, причешись, вечно ты ... ты помнишь, как дойти до вокзала? Если встретишь папу, приведешь его... сюда (она не решилась сказать «домой» и... и... Ой я опаздываю!» - испуганно прошептала мать и побежала на трамвай.
Она всегда старалась появиться в больничном отделении раньше санитарок, сестер и уж тем более врачей. Именно в этой больнице она, пройдя полостную операцию, сумела, как она говорила, «зацепиться» и даже получить должность «сестры-хозяйки»
Оставшись один, Марк стал готовиться к походу. Он перебрал свой несложный гардероб и выбрал свою любимую, когда-то синюю, а сейчас бледно-голубую, рубашку, штаны у него были одни - так что и проблемы выбора не было, стер ладонями пыль с видавших виды ботинок, подтянул еще на дырочку узенький ремешок и не спеша зашагал по тихой и пустынной ранним утром улице.
Август был на исходе, заканчивалось короткое сибирское лето. Скоро первое сентября, новый класс, новая школа. Хотя Марк никогда не ходил «в первых учениках», отношения с учителями у него были хорошими. В том лесном глухом краю учителя были местные, повидавшие и понимавшие многое. А как сложится тут, в городской школе, среди городских насмешников и насмешниц?
Так, за подобными размышлениями Марк незаметно прошел свою Красноармейскую, свернул на Чкалова и вскоре оказался на главной улице города - улице Ленина. Здесь было оживленнее. Городские конторы и учреждения открывались с девяти и люди спешили либо сесть за свой рабочий стол, либо занять место в очереди к этому столу.
Среди пешеходов преобладали женщины, одетые, как правило, в мужские темных тонов пиджаки, туго повязанные платки покрывали их головы, спускаясь на лоб, легкие тапочки или ботинки завершали туалет. Эта одежда совершенно скрадывала их возраст, и все они казались пожилыми. Мужчин было мало, а те, что встречались, носили грязноватые шинели или полувоенные френчи. Одетые в шинели были худыми и озабоченными. Одетые во френчи - наоборот, казались сытыми и бодрыми.
Внезапно раздались звуки автомобильных моторов, гудки и по улице промчалось несколько грузовиков. В кузовах сидели солдаты, все стриженные наголо, в военной полевой форме. По углам кузовов стояли тоже военные люди, они держали в руках автоматы, направленные на сидящих.
- «Власовцев повезли, власовцев...» - прошелестело в толпе. Мальчик не знал, кто такие «власовцы», но дыхание чего-то опасного и тяжелого коснулось его.
Вдали показалось высокое крыльцо почтамта с большими круглыми часами над ним, было без пяти девять и у дверей собралась небольшая очередь. Марк взошел на крыльцо и огляделся. Оказалось, он тут был не один. Справа в углу на деревянной дощечке с колесиками сидел безногий. Перевернутая кепка его лежала на грязном цементе. На порванном и заношенном пиджаке висели две медали: орден Славы III степени и «За взятие Будапешта». (Мальчик хорошо разбирался в военных орденах и медалях - они были все представлены в его марочной коллекции).
Слева внизу на тротуаре пристроился смуглый, молодой, не намного старше Марка, парнишка. Он удобно уселся на кожаный раздвижной стульчик, весело подмигнул и ловко простучал сапожными щетками об угол ящика.
- «Что скажешь маладой челавек? Чыстим блыстим, а?» - дружелюбно пропел он, кивая на сероватые потрескавшиеся ботинки Марка. В ответ на такое замечательное предложение Марк только смущенно развел руками: - «мол сам брат видишь, где уж мне?». Но чистильщик не удовлетворился:
- «Чего пристал к пацану, азиатская вошь?» - раздался хриплый, как бы задушенный голос справа - «стоит - значит дело есть. Ты чего стоишь, ждешь что ли кого?» - не совсем последовательно полюбопытствовал безногий.
- «Да вот, отца жду» - вполголоса робко проговорил Марк, изо всех сил пытаясь понравиться человеку с двумя медалями. Он понимал, что если он лишится почтамтовского крыльца, то весь его замечательный план может рухнуть и отца он не встретит. Поэтому он решил бороться за место на крыльце, сколько хватит сил.
- «Отца, говоришь, ждешь?» - недоверчиво высказался инвалид. - «Он што работает тута? Или письмо, а может перевод получить надо? В таком разе может и мне подкинет сотняшку воспомоществования? А?» - ухмыльнулся он.
- «Да нет, он не живет здесь» - охотно стал объяснять Марк - «Он только сегодня первый раз в город приезжает, а я вот его встречаю...» - сдержанно закончил он.
- «Цы-цы-цы» - раздалось слева. Оказывается, чернявый все слышал - «так встречать нада на вакзалэ, эх ты нэсмэшленный!»
- «Ты подожди, не тренькай, дай разобраться. Первый раз приезжает, говоришь? Так он может из Действующей, демобилизованный значит, как я? В таком разе давай познакомимся - Федор я» - протянул он широкую грязную ладонь.
- «Марк» - сунул и свою ладошку мальчик.
- «Марк? С-а-алидное имя» - протянул Федор - «Так где воевал отец-то? Может на Первом Белорусском?»
- «Не воевал он... Он из лагеря...» с несчастным видом прошептал Марк. Не мог он, ну никак не мог он соврать человеку с двумя медалями на грязном пиджаке. Наступило молчание.
- «Не тушуйся, пацан» - негромко, и как бы про себя, произнес Федор - «и в лагерях люди живут. Вот брательник мой сродный тоже где-то свистит... Новый год, порядки старые, колючей проволкой наш лагерь обнесен...» - вдруг хрипло пропел он, подмигнув Марку. «Так чего ж все-таки ты его здесь встречаешь а не на вокзале?
- «А я не знаю каким поездом он приезжает и когда» - простодушно объявил Марк.
- «Так ты думаешь, он здесь пройдет? А?»
- «Думаю, что здесь, где ж ему больше проходить?» - неуверенно заключил мальчик.
- «Да, конечно, больше вроде бы и не где» - раздумчиво произнес инвалид.
Так за разговором то с Федором, то с Ибрагимом (так звали чистильщика) тянулось время. Заходили и выходили посетители, немногочисленные прохожие обтекали крыльцо Почтамта, торопясь по своим делам. Мальчик напряженно вглядывался в проходящих мимо, быстро отбирая одиноких пожилых мужчин с лысиной и с чемоданом. Но таких не попадалось. Проходили одинокие, но не пожилые, с лысиной, но без чемодана.
У Ибрагима тоже дело не клеилось. Постепенно смолкла его задорная трещотка и он задремал, сгорбившись на своем стульчике. Немного находилось желающих навести блеск на свою обувь. Как правило, не такого класса это была обувь, чтобы блеск на нее наводить.
Только у Федора складывалось удачно. Некоторые, получив денежный перевод и подобрев, опускали светло-коричневые рубли, а то и зеленые трешки, в его перевернутую фуражку. Да и получатели писем «до-востребования» тоже не обходили его. Видно, известия о семье либо о близких пробуждали в них сострадание, которое питало Федорову фуражку. Хорошо понимал человеческую природу этот безногий.
Шло время. Большие круглые часы на почтамте пробили двенадцать, потом час, два, три. Выстроились, продвинулись и распались жидкие очереди за мылом, коммерческим хлебом и керосином. Пробежали на обеденный перерыв молоденькие универмаговские продавщицы. Поток людей стал редеть, обычный день послевоенного 1946 года шел к концу.
Мальчик устал. Он боялся присесть, чтобы не пропустить отца. От непрерывного стояния затекли ноги, а от напряженного вглядывания стало ломить шею и чесаться в глазах. К тому же давно забылась утренняя баранка и стало сводить в животе. Федор видно заметил состояние Марка. Пошарив во внутренностях пиджака, он вытащил замаслившийся сверток, в котором оказались два ломтика мокрого черного хлеба, смазанные лярдом. Отломив половину, он протянул Марку
- «Давай пацан подзакрепимся, не вся правда в ногах, верно?»
- «Верно, дядя» - жалко улыбнулся Марк и, взяв хлеб, стал жадно и нежно прикасаться к нему губами.
- «А может отец другой дорогой прошел? А?» - спросил вдруг Федор.
- «Может... я думал уже...» - отозвался Марк
Чем больше проходило времени, тем больше его «замечательный» план казался ему детским и нелепым. Он все больше и больше ругал себя и, наверное, поэтому все больше и больше жалел. Как он мог поддаться этой дурацкой идее, что отец обязательно пройдет мимо почтамта? Как будто нет других улиц?! А сейчас отец с чемоданом на плече (так многие носили чемоданы в те годы) заблудился, конечно, и рыщет по улицам города, ища их «угол».
Пробило пять. Стало темнеть.
- «Ну что, пацан? Может, домой потопаешь? А?» - прохрипел Федор. - «матка, небось, все глаза выглядела? Ты придешь, а отец, глядишь, уже тама сядит. Давай двигай парень.»
И Марк решился. Пожав руку Федору и махнув Ибрагиму, он, пройдя оконечность Ленина и свернув на Чкалова, стал приближаться к своему жилью.
Когда он, усталый и разочарованный, готовый к материнским «разговорам», зашел в комнату, он увидел мать и немолодого человека с лысиной и изможденным лицом. Они пили чай, молча глядя друг на друга. Спали втроем. Сперва мать - у стены, в серединке отец, а у краюшка - Марк. И всю ночь горячая рука мальчика обнимала худую морщинистую шею отца.
Айдар Сахибзадинов. Жена[Мы прожили вместе 26 лет при разнице в возрасте 23 года. Было тяжело отвыкать. Я был убит горем. Ничего подобного не ожидал. Я верил ей, она была всегда...]Владимир Алейников. Пуговица[Воспоминания о Михаиле Шемякине. / ... тогда, много лет назад, в коммунальной шемякинской комнате, я смотрел на Мишу внимательно – и понимал...]Татьяна Горохова. "Один язык останется со мною..."["Я – человек, зачарованный языком" – так однажды сказал о себе поэт, прозаик и переводчик, ученый-лингвист, доктор философии, преподаватель, человек пишущий...]Андрей Высокосов. Любимая женщина механика Гаврилы Принципа[я был когда-то пионер-герой / но умер в прошлой жизни навсегда / портрет мой кое-где у нас порой / ещё висит я там как фарада...]Елена Севрюгина. На совсем другой стороне реки[где-то там на совсем другой стороне реки / в глубине холодной чужой планеты / ходят всеми забытые лодки и моряки / управляют ветрами бросают на...]Джон Бердетт. Поехавший на Восток.[Теперь даже мои враги говорят, что я более таец, чем сами тайцы, и, если в среднем возрасте я страдаю от отвращения к себе... – что ж, у меня все еще...]Вячеслав Харченко. Ни о чём и обо всём[В детстве папа наказывал, ставя в угол. Угол был страшный, угол был в кладовке, там не было окна, но был диван. В углу можно было поспать на диване, поэтому...]Владимир Спектор. Четыре рецензии[О пьесе Леонида Подольского "Четырехугольник" и книгах стихотворений Валентина Нервина, Светланы Паниной и Елены Чёрной.]Анастасия Фомичёва. Будем знакомы![Вечер, организованный арт-проектом "Бегемот Внутри" и посвященный творчеству поэта Ильи Бокштейна (1937-1999), прошел в Культурном центре академика Д...]Светлана Максимова. Между дыханьем ребёнка и Бога...[Не отзывайся... Смейся... Безответствуй... / Мне всё равно, как это отзовётся... / Ведь я люблю таким глубинным детством, / Какими были на Руси...]Анна Аликевич. Тайный сад[Порой я думаю ты где все так же как всегда / Здесь время медленно идет цветенье холода / То время кислого вина то горечи хлебов / И Ариадна и луна...]
