Забываю имя твоё, - вычёркиваю его из записных книжек...
Но память - она затягивает всё глубже, хуже болота.
А птицы летают осенью медленней, ниже...
И я имею возможность рисовать их во время полёта.
Никто не разберёт, где начинается осень:
Строго по календарю, или с первых дождливых дней...
Первыми во время заморозков умирают осы, -
Ты сказала бы, что никто не умрёт... наверно... тебе видней...
А ещё ты сказала бы, что тебе приснились олени,
И они объяснили тебе что-то о чём-то важном,
Но ты не знаешь олений язык, к сожаленью.
А если и знаешь, - то и пары слов на нём не свяжешь...
Когда ты ушла, я прыгал с высотных зданий,
Но всегда находился кто-то, кто ставил внизу стог сена...
Лечил меня логикой, напоследок шептал назидания...
Я и мыслю сейчас без экспрессии... по-осеннему...
Говорят - эта осень, быть может, последняя осень в истории.
Дальше начнутся войны, локальные апокалипсисы, -
Плевать я хотел... у меня от любви третий год ладони истёртые...
Посмотри, как из черного космоса на твоё имя капаю.
Сказать сильно - этому учили в школьных уборных...
Потом читал библию, (дружил с монахом расстригой)...
Не помогло... ты влетела, как пуля в аорту... как боинг
В офис Манхэтенна... потом стало тихо.
Больше всего... меньше всего... не гуляй по проезжей части...
Твоё солнце сегодня не светит, и продавщица мороженного
Заболела абортом, не вышла на смену. У хромого жестянщика
Разжиться резинкою для рогатки за пачку казбека можно.
Стреляли по неприёмным бутылкам, иногда по окнам злодеев.
Главным злодеем был завуч школы, остриженный вечно налысо.
Приходилось порядком ходить, - он жил за литейным.
В людей и птиц не стреляли, - наверно стеснялись...
Первая сигарета, и с ней - ощущение взрослости.
Бутылка вина, в банке консервной сардины плавают.
А девочки в этот период более высокого роста,
Смотрят всегда сверху вниз... как-то всё это неправильно...
Ещё вечерами бегали к общественной бане, подсматривали.
Женщины знали... возражали сначала, но после привыкли.
Пришёл с афганской войны сосед... бился об стол головою косматою...
Когда напивался, мы прятали от него ножи, да и вилки.
Столик, бидон с кислым пивом, хвост рыбы, смятая пачка опала.
Я вижу сейчас этот дворик написанным в стиле Матисса.
Всё там так и осталось... живёт, как и было, никуда не пропало...
Всё так же метёт тротуар тётя Шура с похмелья и матерится.
расчерчен город дождём в косую линейку
сбежали с уроков и прятались от непогоды в сарае
говорила не надо и сжимала свои коленки
из последних сил а потом фуфайка сырая
и губы но быстро всё кончилось подкури сигарету
это пятно на платье правда ведь отстирается
уедешь поступишь на свой филфак забудешь и Генриетту
видишь что не забыл но грани стираются
между тобой реальной и мною придуманной
каждый год я вспоминаю про тебя что-то новое
ещё как дрался в твоём дворе с тремя придурками
зашивали у глаза остался шрам типа греческий воин
ты тоже мне пишешь письма но почтальоны все умерли
ностальгируешь перебираешь фото и вещи старые
ты тоже внутри в бальзаме клеопатры египетской мумия
ты тоже со шрамом который не зарастает
После взрыва солдат качал свою оторванную ногу,
И говорил: не шумите, мой ребёнок уснул, тише, пожалуйста.
Но его не слушали и длинными очередями по окнам
Рисовали русскую азбуку сквозь серые жалюзи.
Из-за окон кричали женщины на диком наречии,
О том, как прекрасна жизнь, и вдруг песню запели
Про тень ласточкиного крыла над быстрою речкой,
И замолчали, словно ласточка не успела
Прелететь через реку, - или начался ливень,
Или крыло надломилось от тяжести неба...
Сержант вытер ладонью пот и увидел, что, пока воевали, созрела слива.
Сорвал и съел одну... словно ни песни, ни ласточки не было.
этот свитер ещё не кончился его ещё хватит на год
а через год купим ирландский цвета болотной тины
если будем живы и при деньгах однако
обязательно купим новый без запаха никотина
эта женщина ещё не кончилась а через год ей надоест
развязывать твои шнурки когда у тебя пьяные пальцы
спотыкаются и уйдёт в монастырь станет господней невестой
но пока улыбается да наверное ещё год есть в запасе
этот мир ещё не кончился а через год но не обязательно
может уже начаться новая цивилизация и люди
будут убивать друг друга палками одичают обезьянами
человекообразными станут вот и шкуры носят сами свирепые лютые
это пиво ещё не кончилось оно ещё есть в стакане
а через год уже точно выдохнется лучше выпить его сейчас
за окном твоим на сто дней пути заснеженная Тоскания
одинокой планеты одинокая самая часть
Он по-прежнему живёт в городе, откуда ты сбежал.
Пьёт китайскую водку на голодный желудок, а утром
Тушит кефиром в прохудившемся теле пожар...
Пытается расчесаться, - на расчёске остаются клочьями кудри.
Его муза в третий раз вышла замуж и опять за кого-то чужого.
Мать ушла в монастырь, брат - в тюрьму, друг уехал в Одессу.
От китайской цвет его кожи становится жёлтым...
Ему тесно в этой рубахе... в квартире... и в городе тесно.
Он пишет стихи, я читал, иногда у него выходит неплохо:
Очень технично, смесь Маяковского с Бродским.
Я понял по текстам - ему тесно и в этой эпохе,
Он из героев, - ему нужно во имя чего-то бороться.
Работает в школе, преподаёт русский язык и литературу.
Странно, но ученицы в него влюблены... пока он вроде бы держится...
Умереть девственником, - написано на ладони... на роду ли...
Старшеклассники били его в туалете, - детский сад.
Он заходит в начале года в свой класс, с похмелья изжога,
Смотрит поверх голов, потом сквозь потолок, куда-то наверх...
И говорит голосом треснувшим, приглушённым:
"Мы начинаем сегодня новую тему - серебряный век".
В углу, охраняемые от посягательств мух паутиной,
Продолжают жить своей жизнью пейзажи, наброски.
Подойдёшь ближе - услышишь фразу (как будто бы по латыни):
"Никогда не бойся потерять ощущение лета, не бойся..."
Это смеётся глазами девочка с короткой стрижкой,
Нарисованная тобой нежною акварелью.
В её мире солнце всегда, - большое, доброе, рыжее...
В неё тайно влюблён философ и царь - Марк Аврелий.
Он приходит к ней в короткой тоге простого смертного...
Он слушает её советы по управлению римской империей...
Он гладит её тонкую руку бережно и очень медленно...
У неё белокровье... и цвет кожи поэтому белый.
Она умирает... Она смеётся... Она художникам позирует,
Поочерёдно принимая форму Мадонны, Моны Лизы или Данаи...
Она уходит, лишь только её узнаёшь... понимая своё бессилие,
Пытаешься удержать её за руку... замечаешь, что рука ледяная.
Марк Аврелий плачет... он сегодня напьётся в бедном квартале,
Призовёт граждан к восстанию, устроит на улице драку... а после,
Ему будет шептать дешёвая девка, картавя:
"Никогда не бойся потерять ощущение лета... не бойся..."
Как твоё имя, клоун?
В афише оно не стояло... тем не менее, браво...
Тебе не наскучило делать наклоны
Направо-налево... налево-направо?
Ты действительно весёлый человек, не притворяешься?
И тебе никогда не бывает грустно? - отвечай, только честно...
А зачем у тебя на шнурочках варежки?
Чтобы не потерялись от резких жестов?
У тебя есть любимая, клоун?
Наверное, да... и она, непременно, - уборщица.
Вы с нею целуетесь тайком за колонной
Во время антракта... тебе не хотелось ни разу броситься
Со своим деревянным мечом на тигра? -
Они у вас здесь слишком уж наглые...
Скорей всего нет, не для тебя все эти интриги...
Когда ты смываешь грим, мы выглядим одинаково...
2
Нет у меня имени... оно потерялось в дороге из Престона в Челси...
Может, его нашёл кто-то чужой и теперь носит...
С тех пор и варежки на шнурочках, - что б так же вдруг не исчезли. -
Когда я без варежек, везде наступает осень,
Где бы я ни был... Давай не будем про грустно...
Но, конечно, бывает, - и тогда высший сорт репризы.
Публика стонет, а я кусаю язык до хруста,
И, улыбаясь, слезами в партер брызгаю...
Да, я ходил с деревянным мечом на тигра...
Это было смешно... Видишь шрамы?
Но ты прав, - не для меня эти игры...
Пусть живут... согласись, - в них присутствует некий шарм...
А любимая моя - эквилибристка - идёт сейчас по трапеции...
Я за неё боюсь... она без страховки выполняет смертельный номер...
Слышешь как стало тихо? Ей не на что там опереться...
Говорят, у неё от притяжения земного абсолютная автономия,
И, если упадёт, то не вниз полетит, а вверх... (словно кто-то дёрнул верёвочку)...
Но и падая вверх, можно разбиться... о звёзды.
Она влюблена не в меня - в отважного дрессировщика.
Когда она выполняет свой номер, мне не хватает воздуха...
...Посмотрю в зеркало, вижу - пряди под разноцветною кепкою поседели.
Над огромною бабочкой нечёткий овал лица...
Знаешь, стал забывать, как я выгляжу на самом деле...
Когда я смываю грим, он не смывается...
Пасмурно... настроенье не выше, не ниже... среднее...
Быть может, все наскальные росписи дожди и ветры сотрут,
Внеся вполне обоснованное подозрение:
Что и жить в это время года - сизифов труд.
В пещере горит огонь, готовится пища.
Старая женщина ищет повод придраться, находит...
Приходят братья по крови, смеются - "Ты всё ещё пишешь?"
Зовут прогуляться к жрицам любви (официальная версия - на охоту)...
Эти бусы я сделал сам, возьми их как плату
За уменье выжать из тела слезу молочного цвета.
Могу ещё спеть какую-нибудь балладу...
Могу и не петь... всё равно... так и так она вертится...
В трёх днях пути на восток плещется море...
А среди молодёжи распространилось поветрие,
Принявшее форму эпидемии - есть мухоморы...
Шаман запрещает... сам, однако же, ест, а потом проповедует.
Говорят, когда олени съедят последний снег, а птицы проснутся снова,
В нашу долину придёт с войной грозное племя.
Мы прогневили богов: нарушаем устои, основы...
Старцы спорят, ищут выход из кризиса... я не вступаю в полемику.
Я люблю удить рыбу и рисовать на скалах сюжеты
Из нашей жизни... меня называют писателем и не прогоняют пока.
Ещё я люблю дочь вождя, но у неё слишком гордые жесты...
Говорят, что когда птицы проснутся, её принесут в жертву нашим богам...
И искать в этих строчках то, что было тобою.
То, что было тобой... все бутылки под утро пустые.
И всё ныло на уровне памяти болью тупою.
А потом отпустило...
А потом отпустило, и соседка по даче открыла зелёные ставни,
И одёрнула шторы, и ходила внутри своих комнат почти неодетой.
Я за солью зашёл и боялся, что, может, не встанет...
Но соседка была хороша и знала, что надо ей делать.
Я лежал и смотрел на неё, становился цветком... её пальцы,
Её губы, ресницы, порхали, как бабочки утром над клумбой.
И я вспомнил тебя... и руками за простынь цеплялся...
И цветок мой заплакал... на глаза... на ресницы... на губы...
Пауза в отношениях человечества и Всевышнего
Затянулась, как-то обходятся друг без друга.
Святая земля не родит, то ли солнцем, то ли войною выжжена.
Чаще в других регионах появляются мессии, их определяют в дурки, -
Это в худшем случае, в лучшем - не обращают внимания.
А они обижаются, что не ведут на распятье.
Срываются... напиваются каждый день до невменяемого.
Их магдалины не знают, куда спиртное и деньги прятать.
Я лично знал двух иисусов и одну божью матерь.
Мы вместе курили гашиш и тусовались в подъездах.
Один иисус стал буддистом, другого убили в марте...
А дева мария ушла в поэтессы.
Её-то мне больше всего не хватает ночами.
Она вышла замуж, уехала, и я потерял её в этом мире.
Я вспоминаю, как соприкасались ресницами и подолгу молчали...
И пишу ей письма, на конверте ставлю: "Деве Марии".
Айдар Сахибзадинов. Жена[Мы прожили вместе 26 лет при разнице в возрасте 23 года. Было тяжело отвыкать. Я был убит горем. Ничего подобного не ожидал. Я верил ей, она была всегда...]Владимир Алейников. Пуговица[Воспоминания о Михаиле Шемякине. / ... тогда, много лет назад, в коммунальной шемякинской комнате, я смотрел на Мишу внимательно – и понимал...]Татьяна Горохова. "Один язык останется со мною..."["Я – человек, зачарованный языком" – так однажды сказал о себе поэт, прозаик и переводчик, ученый-лингвист, доктор философии, преподаватель, человек пишущий...]Андрей Высокосов. Любимая женщина механика Гаврилы Принципа[я был когда-то пионер-герой / но умер в прошлой жизни навсегда / портрет мой кое-где у нас порой / ещё висит я там как фарада...]Елена Севрюгина. На совсем другой стороне реки[где-то там на совсем другой стороне реки / в глубине холодной чужой планеты / ходят всеми забытые лодки и моряки / управляют ветрами бросают на...]Джон Бердетт. Поехавший на Восток.[Теперь даже мои враги говорят, что я более таец, чем сами тайцы, и, если в среднем возрасте я страдаю от отвращения к себе... – что ж, у меня все еще...]Вячеслав Харченко. Ни о чём и обо всём[В детстве папа наказывал, ставя в угол. Угол был страшный, угол был в кладовке, там не было окна, но был диван. В углу можно было поспать на диване, поэтому...]Владимир Спектор. Четыре рецензии[О пьесе Леонида Подольского "Четырехугольник" и книгах стихотворений Валентина Нервина, Светланы Паниной и Елены Чёрной.]Анастасия Фомичёва. Будем знакомы![Вечер, организованный арт-проектом "Бегемот Внутри" и посвященный творчеству поэта Ильи Бокштейна (1937-1999), прошел в Культурном центре академика Д...]Светлана Максимова. Между дыханьем ребёнка и Бога...[Не отзывайся... Смейся... Безответствуй... / Мне всё равно, как это отзовётся... / Ведь я люблю таким глубинным детством, / Какими были на Руси...]Анна Аликевич. Тайный сад[Порой я думаю ты где все так же как всегда / Здесь время медленно идет цветенье холода / То время кислого вина то горечи хлебов / И Ариадна и луна...]
