Еще шаг - поворот -
Чистой музыки взлет -
То еврей-музыкант надрывается.
На тюремном дворе
По рассветной поре
Специально для нас начинается:
Теплый падает дождь,
Где тут правда, где ложь
Я отгадывать больше не стану.
Еще шаг - поворот -
Чистой музыки взлет -
Еще шаг - в известковую яму.
Он в Париж не придет никогда,
Его струны смеяться устали,
И как солнце цыганской печали
Впереди горят города.
Будут улицы Праги и Вены,
Будут песни, любови, измены,
Будут тихие теплые стены,
Звон гитары, вино и камин,
Уплывающий в небо дым.
Он в Париж не придет никогда.
С бесконечной тоской под сердцем
И с душой - судьбы погорельцем -
Его жизнь протечет как вода;
Он в Париж не придет никогда.
*
...так зачем столько лет
в пансионе какой-то старухи
ты летела ко мне
в безнадежные зимние сны?
Умирают слова,
льдом тоски покрываются звуки,
за границей весна,
а у нас уж не будет весны.
Я замерзну, как вдруг
замерзают горячие реки,
шестигранной толпой
бьются мухи в пустое стекло.
Умирает страна,
только ты остаешься навеки
за границей в глухом
пансионе мадлам де Лакло.
Там в передничке ты
за учебником мертвой латыни
Перед лампой сидишь,
только тонкие руки дрожат.
Я остался в стране,
в ледяной одинокой пустыне,
и бессмертные призраки
свой продолжают парад.
Так зачем столько лет
в безнадежно далеком Париже
ты лежала без сна
и летела, летела ко мне?
Даже тысяча лет и ночей
нас не сделают ближе.
Зв границей весна.
Я прошу, улыбайся весне.
Кольцо ненужных людей разбито,
Совесть молчит и вера размыта
Довольно для нарушенья обета.
В разрыве кольца - петля.
И в ней горит флорентийским светом
Обещанная земля.
Картины, подобные верхним строчкам,
Обычно приходят глубокой ночью,
Даже если в квартире не пусто,
Но если выключен свет.
Вот где действительно сила искусства,
Когда реально картины нет:
Скальпель горит флорентийским светом.
Сколько счастья, надежды в этом!
В том, что не дам я пролиться крови,
Ибо душа в ночи
Голос грядущего дома ловит:
Не задувай свечи!
Как нельзя во всем быть отцу послушным,
Так нельзя во всем быть Отцу послушным,
Так не могу я не думать об этом -
О скальпеле на столе,
О раскинувшейся итальянским летом
Обещанной мне земле.
Тем огромным янтарным утром
Мы проснулись под звуки труб.
С их отчаянием бравурным
Поколения шли на сруб.
Солнце, праздник военных маршей,
Шелест листьев и орденов.
Небо синее, словно чаша
Для смывания всех грехов.
Мы пойдем вдоль тоски проспекта
За черту, от которой вдаль
Нерастраченным солнцем лета
Полыхает наша земля.
Ровный, желтый октябрьский полдень.
Все холмы в православном походе,
Все холмы - Святая София,
И горят леса, как живые
Неподвижным золотом дня,
Словно голос внутри храня.
Все холмы паденья Кучума
Тетивой закрутила дума.
Ненужели стрелы Батыя
Наконец отыщут меня?
Снова зимний Берлин. На сетчатку бегущая площадь
Не пускает меня. Как в разделенный город войти?
Лучше вором, чем пленником, лучше ночью,
прячась в стенах домов, по хребту твоему проползти.
Город сер, словно бинт, словно снег в уголках на асфальте.
словно глаз неживой, где грядущие годы видны.
Кто погиб на Днепре, кто в Берлине, кто в Бухенвальде...
Не хватило длуши ни на плоть, ни на святость войны.
За моею спиной тормозит нескончаемый поезд.
Кто приехал? Стоять! Я Вернулся один!
Я бросаю платок и вхожу на холодную площадь.
В - небе круг Нибелунгов. Мы всесильны, Берлин!
4 марта 1985
2.
Я вернулся. Любовь -
любовь умерла в Сталинграде.
Не хватило души
ни на плоть, ни на святость войны.
Снова зимний Берлин,
отвращенье к последней награде,
глухота и пустые страшные сны.
Выйдя утром во мглу,
я купил сигареты на доллар.
Надо имя забыть,
говорить на другом языке.
Новый паспорт, на нем
восьмизначный колышется номер,
как тяжелая рябь
на холодной просторноый реке.
Ладно, боль-неловкость отрежем,
Поезд проходит над побережьем.
Город решился на импорт поэта,
Он обещал за слова почет,
Кто говорит спасибо за это?
Просто - так выпадает чет.
Спокойно. Если в порядке нервы,
Вместо пик выпадает черва,
это - покер на деньги с миром,
А у меня неплохой картон.
Банк - на проспектах и по квартирам,
Но, Бог мой, что же не то?
Я в парк войду и увижу пламя
И вновь не смогу рассказать словами
Тот космос в сердце, что рвет на части
И топит разум в бесплотной страсти.
Город! В тебе запорота вера,
Как на руке распорота вена,
Кровь - это парки твои в сентябрь,
Хлещет, падает серый табор,
Но как Дворцовая смотрит в небо!
Открой глаза! Ты был или не был?
И пусть игла от Петра и Павла
Возносит к Солнцу то, что упало.
На полях газеты в разных углах
Я ставлю две точки - рисую свой страх
Перед хаосом километров,
Переполненных рельсами, дрожью в ногах,
Колким снегом и ветром,
Все сильней и сильней разделяющих нас.
Но не о них рассказ:
Можно кинуть пространству полсотни рублей,
В кресле лайнера взмыть над тоской полей,
Приземлиться в Европе -
Если б в этом сбылось продолженье ночей,
Пламя вспыхнувшей крови.
Только есть расстоянье сильней и длинней:
Коридоры безумия без огней.
Все. И совести голос крупинками льда
В одиночестве четко звучит: "Никогда,
Сколько вертится цепь обезумевших дней,
Ты не встретишься с ней."
Кругом стояли зимние сны,
и ты с другого конца страны
сказала мне, что письмо в пути,
и я не мог умереть.
Но откуда у нас в больших городах
за двумя замками смертельный страх,
из каких степей он успел прийти?
Я не пойму, ответь!
Как будто мы кем-то обречены
все время жить накануне войны.
Как пробиться к тебе? но вот
кажется, блещет нить:
ковер не глушит шагов и мне
чудится, будто пространства нет
и мой голос тебя найдет, если заговорить.
Здравствуй! Чудо, когда судьба
почти наяву послала тебя
после того, как на смену снам
шли вершины тоски.
Здравствуй! Разлука прошла, и вновь
ярким счастьем вспыхнула кровь.
Снега нет за окном, и нам
август бьется в виски.
*
Я не мог умереть. Но смерть
знала, что и когда посметь.
Зимним вечером, после звонка -
можно прийти.
В груди - огромное поле в снегу,
и люди на нем, и они бегут,
и далеко-далеко река:
в самом конце пути.
И сплетая в полях цветы,
и стоя в неутолимой печали
у плиты электрической, помнишь ты,
как нас все города венчали,
как в новорожденном сердце твоем
распадалась античная гибель Трои,
как на месте Итаки увидели мы вдвоем
только горькое море.
2.
И ноет в груди
одна шуршащая нота волны,
клубится в глазах
оранжевый дым пожара,
злоба кипит
на углях старинной войны
в средиземном углу неземного шара.
3.
Все квартиры открыты чужим глазам,
все карманы доступны рукам легавых.
Обнаженное сердце открыто чужим слезам.
Лишь достоинство скрыто от лап кровавых.
Есть одна валюта у нас. То смерть,
молчаливая, как солдаты в колоннах.
Нам в окошки касс отдать не успеть
ее миллионы.
4.
Любое слово - уже ничто.
Только молчанье дает свободу.
Мы застегиваемся. И в пальто
безмолвия мы идем сквозь годы.
Все равно не слышен печальный стих
в грохоте музыки и заводов.
И в бумажном воздухе рукописей своих
мы наощупь идем сквозь годы.
5.Овидий
Открывается горизонт.
Горы, берег. Вот лодки и снасти.
Это - Томы. Эвксинский Понт
разделил нас железом власти.
Муссолини, как бабочка, гитлеровской весной
появился, чтоб нам не сидеть над книгой
о науке любви, такой неземной,
такой безнадежной, такой великой...
6.Овидий
Люди не думают о тебе.
Я заставлю их это сделать.
Отныне во всей мировой судьбе
любовь - это ты, твой голос и тело.
Как после Гомера писать про войну -
значит лишь подражать или спорить,
весь мир воспевает тебя одну.
На месте Итаки - море.
...Тогда я запретил смотреть назад
своим глазам и, втискивая взгляд
в звезду над крышей, вышел из подъезда.
Так пишется трагедия. Тебе
ее читать, а е й - в любви, мольбе -
сидеть и ждать меня, вжимаясь в кресло.
2. Прощание
Как мало горя надо нам
сплестись в соленой нежности. Поверь мне,
люблю тебя - сильнее, чем, наверно,
имею право, так как по делам
судимы будем, а не по страданьям.
Но рук не отниму. И после, в дальнем
огромном городе, в надежде на свиданье
всю память я тебе отдам.
3. Свидание после долгой разлуки
Я подошел: она, не встав навстречу,
взглянула снизу вверх, на "Добрый вечер"
кивнула, интонацию поймав,
ответила прикосновеньем пальцев
к рубашке и уткнулась в мой рукав.
И сколько их, окраинных скитальцев
по разным городам, углам, домам
застыло в нас тем вечером...
А нам
горели солнцем окна новостройки,
и вкус любви и нежности нестойкий
шел от ее волос к моим губам.
4. Через десять лет
Печь растопили, и становится тепло.
Все угощенье - сыр, печенье, кофе.
Дурное счастье наконец свело
нас в зимний вечер в Западной Европе.
Квартал по средствам, денег, в общем, нет,
но весь щемящий привкус этой встречи -
дурацкой жизни оправдание и свет
на островке свободной русской речи.