ПОЭТАМ  СТУЛЬЯ  СПРАВА*

* Милая фраза одного из кураторов "Полёта разборов", которую я привожу безо всякой иронии. Эта фраза очень важна для понимания взаимодействия поэзии и критики. Формат сиюминутной критики, который я позволил себе ниже обозначить, формат разговора поэта и критика в пространстве комнаты, а не печатного листа, тоже не избавлен от обязательного разделения жанров, от порядка действа. Поэты справа, критики - слева, пожалуйста. И это не блажь организаторов, а самозащита поэзии от комментария и мгновенного слова, всегда снижающего её пафос. Контакт требует минимальной, но дистанции, разных рядов в зале, разного полюса хоть в чем-то.

Поэзия не располагает к дискуссиям, в этом я был всегда убеждён. Между критическим разбором и прочитанным стихотворением необходима дистанция для отзвука, осмысливания, проверки слуха. И раз высказанное мнение, зафиксированное на бумаге, обречено на опровержение либо дополнение опять же - на бумаге, с дистанции. Так выстраивается система, "облако" тегов к тексту поэта, которое помогает сопоставлять его с коллегами. И потому был особенно любопытен опыт участия в проекте "Полёт разборов", который в очередной раз прошёл в Москве на литературной площадке "На Делегатской". Кураторы Борис Кутенков и Марина Яуре приглашают авторов со сложившейся стилистикой, самодостаточных, имеющих свою литературную судьбу. Среди критиков, обсуждающих тексты, также преобладают профессиональные писатели. И как оказалось, формат сиюминутной, если угодно, критики вполне возможен: только дискуссия возникает по иным, в отличие от письменного мира, законам. Повторюсь, особенно важно, что приглашенные кураторами поэты - уникальны, и одновременное перекрещение в одном пространстве прочитанных текстов оказывается особого рода задачей для критика.

* * *

Чтение подборки Нины Красновой сравнимо с коллекционированием тавтологических, обеднённых рифм и словарных казусов. Понятно, что поэт не грубит, а эксплуатирует приём. Жизнь моя не в розах - / в стрессах и неврозах. // И я на жизнь мою не жалуюсь, не сетую, / И на судьбу свою не жалуюсь, не сетую. // И там глясе столпам на блюде подают, / И счастье, как глясе, на блюде подают. И так далее. Композиционно эти намеренно опрощённые повторы (словно причитание вполголоса) внутри каждого стихотворения роли сильной не играют, но своей повсеместностью в каждом тексте намекают - это сознательная конструкция, система, некое противодействие со стороны поэта иной стилистике, возвышенно-утончённой, наивной, любительской. Взгляд из темноты, чем горше, тем и проще и... по-скоморошьему ("Крутые частушки" и "Портреты поэтов" наводят на такие мысли). В колпаке шутатком, удобен для обозреванья, печалей накачальникам, весь лаврами оброс Иосиф, выпивший на посошки. Эдакое отчаянное барокко. Можно конечно, вспомнить Елену Шварц -

Гора, похожая на вал,
Морской девятый вал.
И там монашенка одна
Выходит на обрыв одна.

Можно и возвести это барокко в ранг абсолютной уверенности автора в своих силах. Так это и есть, видимо, но только странное дело - боязно, неуютно от этой силы и контрастности выразительных средств. Да, яркие краски, но слишком стал тонок холст - того и гляди, прорвется. В ряде циклов, задуманных, насколько можно судить, почти интимными и предельно лиричными (например, в цикле об Александре Шамардине или в стихотворении о матери), возникает диссонансное звучание. Допустим, что это свойство нынешнего времени, в котором любые громкие звуки причиняют порядочную боль: рябит в глазах от узоров, пугает скорость мегабайтов. Заменить гуашь на акварель? Возможно, но это будет уже другая подборка.

* * *

Если не хватает простора, то выходить нужно к этим стихам. Заметно стремление Фазира Муалима заглянуть неимоверно далеко - к началу, к слову. Это простор нешуточный, и меж таинственных, волнующих образов встречаются откровенные возгласы, несдержанный восторг. (На-ааааа моей груди).

Громкое восхищение творцом вселенной на самом деле нет-нет, да и вызывает сомнение - не собой ли любуется поэт, не своей ли способностью видеть так много? Слово, рифма, мифология, песня, идея, дыхание воды под грунтом, идеал, египетская ночь. Мечта - это одно, это хорошо, но не всегда точно она воплощается в том самом таинственном слове. Умерить мечту, огранить точнее слова и настроиться не на звучание долины под Эверестом, а на серую пыль на листе клёна? Пусть простит поэт за эту "резолюцию". И ещё одно - поклон автору за строки:

И мне бы прислониться, отдышаться
у плетня
в фруктовом саду моих родителей.

Большего, и правда, не надо.

* * *

Вы, помните, конечно, это у Кушнера:

Мне дорог жизни крупный план,
Неровности, озноб,
И в ней увиденный изъян,
Как в сильный микроскоп.

И крупный план - дорог. Но ещё дороже он в контрастном сочетании с панорамными планами постсоветской действительности, воплощённой в подборке стихотворений Михаила Свищёва. Или советской - это не так важно. Не так важно, в каком году происходят события фильма Германа "Хрусталёв, машину!", не так важно, когда, в каком году преломляется солнечный луч в бутылке лимонада в стихотворении Свищёва "Местные авиалинии". Главное - как это сделано. Риторика, что жизнь дана прежде смерти для справедливости, мотив старой доброй песенки на затертой патефонной пластинке, - это пространство у Свищёва и видится, и слышится, и звучит. Существует. Вещи, вызывающие озноб и нежность одновременно - откуда-то из памяти о юности и маленьком городе. И юмор:

И Сталин молодой, как мукузани,
И Микоян без всяких ГМО.

А ещё чувствуется дистанция, которую держит поэт по отношению к собственной лирике. Столь остра оптика Свищёва, что он позволяет себе писать как бы циклами, протаскивая мотивы и темы из текста в текст, кое-где повторяясь, кое-где подавая веселые знаки своим современникам-поэтам. Особенно показательно в этом смысле "Монгольское танго". То простодушие, то вдруг взгляд с прищуром, контраст, смена планов. Тут целый модернизм, усвоенный у Заблоцкого, Пастернака, Тарковского и много ещё у кого - развить бы эту тему и вчитаться в целую книгу Михаила Свищёва.

* * *

Слова ткутся одно за другим, образуя ткань, где тоньше, где плотнее. Гимн Фелисии в одном из стихотворений Наталии Черных как предмет для обстоятельного разговора о композиции и тонкой грани между поэтической речью и прозой. Ничуть не устаревшая, к слову, тема. Особая трагическая роль лирического стихотворения заключается в яростном упорстве поэта - упорстве отрицания подлинной действительности, настоящих бед, с которыми мы сталкиваемся в настоящей жизни. когда трогая кости мои, вспоминал об ушате и ливнях / это было моим послесмертием. Чем плотнее стих, тем ярче ощущение беды. Смерть - не игрушка, "из похорон элегии не выкроишь", писал Иннокентий Анненский. И насколько же проще представить себя собеседником Фелисии в прозе! В поэтическом тексте - это задача для читателя не менее сложная, чем для поэта. Возможно, я слишком примитивно понимаю тему, но мне кажется, что это элегия об одном из способов существования поэта, а именно после смерти. Что жизнь, что смерть - ему ведь не важно. Конечно, это несколько декадентская мысль, доставшаяся нам в наследство от Эдгара По, французов и притворщика Брюсова. Прозаик, воплощая идею небытия, крутится в офисном кресле с чашкой чая. Поэту нужно чуть больше, помимо отбора точных слов и выстраивания их в столбик - отказаться еще от собственного эгоизма и созерцания себя. Вот-де, как я проник за грань, я есмь речь. Нет, в "Фелисии" самолюбования нет. Есть то нужное напряжение и загадочный ритм, которые дают почувствовать красоту, саму идею красоты, то есть то с трудом выразимое ощущение, которое испытываешь, когда читаешь стихи.

© Рустам Габбасов, 2014-2021.
© Сетевая Словесность, публикация, 2014-2021.

Книга отзывов

НОВИНКИ "СЕТЕВОЙ СЛОВЕСНОСТИ"

Сергей Сутулов-Катеринич: Весталка, трубадур и дельтаплан [...по причинам, которые лень называть, недосуг вспоминать, ни к чему рифмовать, четверть века назад невзлюбил я прекрасное женское имя - имя, несущее...] Наталья Козаченко: Пуговица [Вечеряли рано: солнце не село и сияли купола позолотой, сновали по улицам приезжие купечики победнее. Вчерась был четверг и обыденные Ильинские торжки...] Любовь Артюгина: Человек в одеяле [Под вечер, когда утихает жара, / И пламя не рвётся из солнечной пасти, / Спадает с домов и людей кожура, / И в город приходит прохладное счастье...] Светлана Андроник: Ветреное [виток земли вокруг своей оси / бери и правду горькую неси / не замечай в упор что снег растаял / юдоль земная стало быть простая...] Михаил Ковсан: Словом единым. Поэзия в прозе, или Проза в стихах [Свистнув, полетит стрела, душу юную унося, сквозь угольное ушко пролетая, и, ухнув, полотно разорвется, неумолимый предел пробивая, и всё вокруг цветасто...] Ростислав Клубков: Дерево чужбины [Представь себе, что через город течет река, по ее берегам растут деревья, люди встречаются под деревьями и разговаривают о деревьях. Они могут разговаривать...] Елена Севрюгина: "Реалити-шоу" как новый жанр в художественной литературе [Можно сказать, что читатель имеет дело с новым жанром: "роман-реалити-шоу", или "роман-игра"...] Максим Жуков: Равенству - нет! [Ты - в своей основе - добрый... Ну и зря! / В этом мире крови пролиты моря! / Надо лишь немного: просто, может быть, / Попросить у Бога смелости...] Читайте также: Владимир Алейников: Стихотворения | Рена Арзуманова: За краем: и Дуй в свою дуду! | Данила Ляндо-Петров. Ковчег в Томилино | Михаил Рабинович: У человека есть апрели | Георгий Садхин: Я брожу в далеких дворах | Алексей Смирнов: Четыре рассказа | Анна Трифанова: Место встречи | Гиви Чрелашвили: Стихотворения | Андрей Баранов: Изгнание из Рая | Денис Гербер: Будитлянин, или Приснившаяся змея | Ирина Кадочникова: "Слово, ставшее событьем" | Ростислав Клубков: Разговоры птиц | Иван Клочков: В ребяческих руках | Александр Корамыслов: Поэт и финифть | Поэт перед взглядом тьмы: о стихах Юлии Матониной