Словесность

[ Оглавление ]








КНИГИ В ИНТЕРНЕТЕ


Наши проекты

Конкурсы

   
П
О
И
С
К

Словесность



ПО  ЗВЕЗДАМ  ПСА

КНИГА  ПЕРВАЯ

Ким  

I

Я слежу за моей Зверушкой, я всегда держу 100 LL рядом, я предвижу атаки. Я не стар, я не молод. Я когда-то очень любил ловить горную форель, больше всего на свете.


Меня зовут Хиг, одно имя. Большой Хиг если нужно что-то еще.


Если я просыпаюсь в слезах посреди моего сна, но никогда не признаюсь в том, это потому что форели больше нет. Гольцов, кумжи, лосося, ни одной.


Нет тигров, слонов, обезъян, бабуинов, гепардов. Мышей, птиц-фрегатов, пеликанов (серых), китов (серых), горлиц. Печально да только. Не печалился пока не уплыла вверх по реке последняя горная форель в поисках возможно более прохладной воды.


Мелисса, моя жена, была хиппи. Старая хиппи. Не в том смысле что старая. Она хорошо выглядела. В этой истории она могла бы стать Евой, но я - не Адам. Я - скорее Каин. Такого брата стоит поискать.


Читали Библию? Я имею в виду - сели и читали, как книгу? Посмотрите Плачевные Песни. Мы сейчас там, по большому счету. По большому счету, плачем да плачем. Истекают наши сердца, словно вода.


Говорят похолодает после того как станет еще жарче. Очень похолодает. Все жду. Наша Земля полна сюрпризов, один большой сюрприз за другим после того как отстранилась от Луны которая кружит и кружит как гусь вокруг подстреленной спутницы.


Нет гусей. Совсем немного. Прошлым октябрем я услышал их квохтание после заката и увидел их, пятеро на фоне холодной окровавленной голубизны над хребтом. Всего пять осенью, кажется, в апреле никого.


Я вручную накачиваю 100 LL из аэропортного бака когда не сияет солнце, и я приезжаю на грузовике чтобы отвезти топливо. Больше чем нужно Зверушке за всю мою жизнь если буду летать лишь в округе, чем я планирую заниматься, чем я буду заниматься. Она небольшой самолет, Сессна 182 1956-го года, настоящая красотка. Кремового цвета и голубого. Решил для себя что умру быстрее Зверушки. Или раздобуду ферму. Восемьдесят акров соломы и кукурузы там где все еще холодный ручей спускается с лиловых гор полный форели.


А до этого я буду делать мои облеты. Туда и назад.



*

У меня есть сосед. Один. Только мы в маленьком провинциальном аэропорту Эри в нескольких милях от гор. Тренировочное поле, где построили дома для людей, которые не могли спать без их маленьких самолетов, так же живут гольферы на своих гольфовых полях. Бангли это фамилия на документах его грузовика, который уже больше не ездит. Брюс Бангли. Я выудил их из бардачка, когда искал измеритель давления в шинах чтобы взять с собой к Зверушке. С адресом в Уит Ридж. Я, правда, так его не зову, зачем если нас только двое. Только мы в радиусе восьми миль, и это как раз дистанция до первых можжевельников у подножия гор. Просто зову, Эй. Выше можжевельника низкорослые кусты, затем почерневшие стволы деревьев. В смысле, коричневые. Жук погрыз их и высохли. Большинство их стоит сейчас мертвыми, раскачиваются словно тысячи скелетов, вздыхая словно тысячи привидений, но не все. Видны куски зелени, и я их самый преданный болельщик. Я подбадриваю их отсюда, с равнины. Давай Давай Давай Расти Расти Расти! Это такая наша заводилка. Я кричу ее в окошко когда пролетаю сверху. Зелень ширится год от года. Жизнь очень цепкая, если дашь ей хоть немного поддержки. Могу поклясться они меня слышат. Они машут в ответ, машут своими воздушными руками вперед и назад, и они напоминают мне женщин в кимоно. Маленькие шаги или совсем без шагов, машут машут руками в твою сторону.


Я поднимаюсь туда когда могу. К зеленому лесу. Смешно сказать: конечно не приходиться бросать все дела из-за них. Я поднимаюсь чтобы надышаться. Другим воздухом. Это опасно, адреналиновый вброс без которого я бы мог прожить. Я видел лосиные следы. Не такие старые. Если это лось. Бангли говорит невозможно. Возможно, да только. Никогда не видел. Видел много оленей. Беру с собой.308 подстреливаю олениху и тащу ее к каяку у которого я срезал верх чтобы сделать сани. Мои травяные сани. Олени живут все так же и кролики и крысы. Сорный мятлик растет, и похоже где-то решено что этого нам хватит.


Прежде чем я пойду туда я облетаю дважды. Один раз днем, один раз ночью с прибором ночного видения. В этих очках хорошо видно что там между деревьями если не так густы деревья. Люди издают пульсирующие зеленые тени, даже спящие. Лучше так чем не проверять. Затем я делаю круг с юга к востоку, возвращаюсь с севера. Тридцать миль, день для пешехода. Все на виду: вся равнина, шалфей и трава и старые фермы. Коричневые круги полей как отпечатки от костылей выцветающие в прерию. Живые изгороди и лесозащитные полосы, половина деревьев сломаны, унесены ветром, немного все еще зеленеет у заводей и проток. После этого я говорю с Бангли.


Я тащу пустые сани восемь миль за два часа, после этого я сам по себе. Я продолжаю тащить. С оленихой обратный путь очень долог. По открытой местности. Бангли прикрывает меня с полпути. У нас все еще есть переговорники и их еще можно заряжать. Сделаны в Японии, отличные. У Бангли есть снайперское ружье.408 CheyTac установленное на платформе. Дальномер. Мне повезло. Помешанный на оружии. К тому же жестокий. Он говорит что может завалить человека с мили. Он так делал. Я видел это больше чем один раз. В прошлое лето он застрелил девушку которая бежала за мной по равнине. Молодую девушку, пугало. Я услышал выстрел, остановился, оставил сани, вернулся. Ее отбросило на камень, с дырой где должна была быть талия, почти разорванная напополам. Ее грудь хрипела, задыхалась, с изогнутой шеей, один черный глаз блестел и смотрел на меня, без страха, просто как вопрос, жег меня, как будто после всего увиденного невозможно было поверить в происшедшее. Как будто. Как на *****?


Я спросил Бангли то же самое, на *****.


Она бы тебя настигла.


И что? У меня было ружье, у нее был маленький ножик. Чтобы защититься от меня. Может она хотела есть.


Может. Может она перерезала бы тебе глотку посреди ночи.


Я уставился на него, на его мысли, улетевшие так далеко, к середине ночи, к ней и ко мне. Боже мой. Мой единственный сосед. Что я еще скажу Бангли? Он спас мою шкуру много раз. Спасать мою шкуру это его работа. У меня есть самолет, я глаза, а у него есть оружие, он мышцы. Он знает что я знаю что он точно знает: он не сможет летать, я не смогу убивать. Если все было бы иначе возможно был бы лишь один из нас. Или никого.


У меня еще есть Джаспер, от Дэйзи, самая лучшая охрана от всего.


Когда мне надоедают кролики и глупая рыба в пруду, я иду за оленем. Потому что мне очень хочется туда пойти. Похоже на церковь, так же пусто и прохладно. Мертвый лес качается и шепчет, зеленый лес полон вздохов. Мускусом пахнут ночные лежбища оленей. Ручьи где я очень хочу когда-нибудь увидеть форель. Один промельк. Одну выжившую, зеленой тенью стоящую в зеленой тени камней.


Восемь миль открытого пространства до гор, до первых деревьев. Это наш охранный периметр. Наша защитная зона. Такая моя работа.


Поэтому он может сконцентрироваться своим оружием на западном направлении. Так говорит Бангли. Тридцать миль вокруг по равнине во всех направлениях, почти день ходьбы, и лишь несколько часов на запад до первых деревьев. В десяти милях к югу есть семьи, но они нас не беспокоят. Так я их называю. Они это где-то тридцать меннонитов с болезнью крови которая прошлась везде после гриппозной лихорадки. Словно чума только медленная. Что-то вроде СПИДа я полагаю, только еще более заразная. Дети рождались с этим и от болезни они становились все слабее и умирали с каждым годом.


У нас есть свой периметр. А если кто-то прячется. На старых фермах. В зарослях шалфея. Ивы у ручья. В кустах, у крутых скатов. Он спросил меня однажды: точно ли я знаю. Точно ли я знаю никто не прячется внутри нашего периметра, на той пустой территории, не прячется, в ожидании атаки нас? Дело в том я замечаю много. Не как на обратной стороне ладони, слишком просто, а как книгу я читал и перечитывал столько раз, может как Библию старики. Я бы узнал тут же. Фраза не на своем месте. Или пропущена. Две точки вместо одной. Я же вижу.


Я знаю, я думаю: если я умру - никаких если - это случится на одном из тех путешествий в горы. Переходя по открытой местности с полными санями. Стрелой в спину.


Бангли давно дал мне бронежилет, один из его арсенала. У него полно всякого дерьма. Он сказал сможет отразить любой пистолет, стрелу, а с ружьем это зависит какое ружье, и если мне повезет. Я думал об этом. Мы должно быть лишь две живые души на сотню квадратных миль округи, единственные выжившие, и пусть мне повезет. И я ношу жилет потому что от него тепло, но летом чаще всего не ношу. Когда я одеваю его, я чувствую будто ожидаю чего-то. Решил бы я стоять на железнодорожной платформе и ждать поезда которого уже не было много месяцев? Может быть. Иногда чувствуется точно так же.



*

В самом начале был Страх. Когда еще не свалился от лихорадки, тогда я ходил, разговаривал. Не то чтобы говорил, скорее тело говорило и сознание, посмотрели бы вы на меня. Две недели гриппа подряд, три дня под сорок и выше, сварил себе мозги. Энцефалит или что-то еще. Жара. Мысли к которым я принадлежал, с которыми был как в доме, стали неудобными, неуверенными, депрессивными, как те молоденькие норвежские пони которых читал я об этом один русский профессор перевез в арктическую Сибирь. Он пытался заново воссоздать ледяную эпоху, много травы, фауны и совсем немного людей. Если бы он знал заранее что случится он бы занялся другим хобби. Половина лошадок умерло думаю от тоски по скандинавским лесам, половина оставалась на научной станции, кормили их зерном а они все равно умерли. Похоже на мои мысли иногда. Когда я огорчен. Когда что-то беспокоит меня и не уходит из моих мыслей. Они в порядке, в смысле функционируют, но очень часто как будто не на своем месте, немного печальные, иногда кажется они должны были быть в десятках тысяч миль отсюда где миллионы квадратных милей холодных норвежских елей. Иногда я совсем не доверяю моим мыслям. Возможно не мои мозги, возможно нормальные для того места где мы.


Поймите меня правильно: мы так уже девять лет. Лихорадка убила почти всех, затем болезнь крови убила еще. Кто остались в большинстве своем Нехорошие, почему мы живем здесь на равнине, почему я патрулирую каждый день.


Я начал спать на земле из-за атак. Выживших, похоже они шли сюда по карте. Большой ручей, годится. Значит вода, годится. Должно быть топливо, годится. Раньше был аэропорт, годится. Каждый кто мог читать знал, к тому же, место с устойчивой подачей энергии, годится. У каждого дома есть панели солнечных батарей и НСО сидит на ветряке. Годится. НСО означает Наземная Служба Обеспечения. Мог бы сказать Люди Которые Обслуживают Аэропорт. Если бы они знали что их ждет все было бы гораздо проще.


В основном грабители приходили ночью. Они приходили в одиночку и группами, они приходили с оружием, с охотничьями ружьями, с ножами, они приходили к свету веранды оставленным мной как мотыльки на огонь.


У меня четыре шестидесяти-ваттовые панели в доме в котором я не сплю, так что один оставленный свет на ночь это не проблема.


Я был не в доме. Я спал под одеялами на открытом месте за насыпью, бермой, в ста ярдах вдали. Это старый аэропорт, там все на виду. Тихий рык Джаспера. Он помесь голубого австралийского хилера с отличным чутьем. Я просыпаюсь. Я шлю Бангли сигнал по переговорнику. Для него я полагаю это было как спорт. Что-то вроде прочистить легкие, как для меня пойти в горы.


Высокая берма, просто земляная насыпь, мы сделали ее еще выше. Высотой чтобы пройти за ней. Бангли, он неторопливо идет и устраивается позади меня на верхушке там я уже сижу с очками ночного видения, и до меня доходит запах его прерывистого дыхания. У него они тоже есть, очки, у него их где-то четверо, он дал мне одни. Он сказал от такой частоты их использования диоды протянут лет десять может двадцать. Что будет потом? Я справил свое сороколетие в прошлом году. Джасперу досталась печень (оленья), я съел банку консервированных персиков. Я пригласил Мелиссу и она пришла как она обычно приходит, шепотом и дрожью.


Через десять лет никакие добавки не сохранят топливо годным. Через десять лет я покончу со всем этим. Может быть.


В половине случаев, если взошла луна или светятся звезды и снег, Бангли не нужны очки, у него есть красная точка, он просто направляет красную точку на движущиеся фигуры, на тех замерших, крадущихся, шепчущихся, нацеливается на тень у старого мусорного контейнера, направляет красную точку на туловище. Бам. Ждет какое-то время, решает как, бам бам бам. Дыхание утяжеляется, опять прерывистым. Как будто он собирается кого-то поиметь чем я полагаю он здесь занимается.


Самая большая группа была из семи. Я слышал лежащий неподалеку Бангли считал их себе под нос. Насрали на черепицу, бормотал он и хмыкал как обычно он делал когда был недоволен. В смысле гораздо более недоволен чем обычно.


Хиг, прошептал он, ты будешь участвовать.


У меня есть AR-15, полуавтоматическая, я с ней управляюсь легко, он присоединил к ней ночной прицел. Я просто.


Я участвовал.


После первых выстрелов выжили трое и затем у нас был первый самый-пренастоящий бой. Но у них не было очков ночного видения и они не были знакомы с местностью и потому не заняло много времени.


Так все и началось, спать снаружи. Меня никогда не окружат в доме. Дракон спит на куче своей добычи, а я нет. Я держусь подальше.


После второго лета их стало меньше, словно затянули кран, кап кап. Один пришелец в сезон может быть, затем никого. Почти целый год, затем банда из четырех отморозков заполнила наш календарь. Тогда я начал летать регулярно как по работе.


Теперь я могу и не спать на открытом месте. У нас есть своя система, мы теперь уверенные. Страх это как память о прошлой тошноте. Ты не можешь точно вспомнить насколько плохо было от нее или как хотелось тогда лучше умереть. Но я помню. Спать на земле. Под грудой одеял зимой, все вместе должно быть весили двадцать фунтов. Мне так нравится. Свободно. Я все так же сплю за бермой, я все так же оставляю свет на веранде, Джаспер все так же спит свернувшись у моих ног, все так же повизгивает в своих снах, все так же вздрагивает под своим одеялом, но я думаю он почти оглох сейчас и перестал служить мне охраной а ее мы никогда полностью не возложим на Бангли. Бангли, ты просто никогда не уверен в нем. Он скрытный. Может и презирать мое мясо я делю с ним кто знает. Ему кажется все должно иметь какую-то пользу.


У меня когда-то была книга про звезды но теперь ее нет. Память все еще есть, но уже без твердого ага помню. И я придумал созвездия. Я нашел себе Медведя и Козла но может и не там где они должны быть, я назвал созведия животными которые когда-то были, про которых я когда-то знал. Я нашел одно для Мелиссы, она стоит там улыбаясь высокая смотрит на меня сверху в зимние ночи. Смотрит вниз пока мороз белит мои ресницы и волосы в моей бороде. Я нашел одно созвездие для маленького Ангела.



*

Мелисса и я жили у озера в Денвере. В семи минутах от центра, от даунтауна, больших книжных магазинов, ресторанов, кинофильмов, нам нравилось. Мы могли видеть траву, воду, горы в большом окне нашего маленького дома. Гусей. У нас были стая местных и стая канадских прилетавших осенью и весной большим треугольником, перемешивались с местными, может спаривались, а потом улетали. Отправлялись назад быстрыми волнами. Я мог отличить перелетных. Я думал что мог.


В октябре, ноябре гуляя вокруг озера вечером перед ужином мы указывали на них друг другу. Мне казалось она всегда ошибалась. Она немножко сердилась. Она была такая умница, но не знала о гусях сколько знал я. Никогда не считал себя сообразительным но всегда понимал все своим нутром.


Когда у нас появился щенок Джаспер я был убежден: он будет гоняться лишь за тихими животными а не за теми кто мог бы за себя постоять. Такой была моя теория.


У нас не было детей. Она не смогла бы. Мы ходили к доктору. Пробовал продать нам лечение мы отказались. Мы просто были счастливы друг с другом. Потом она, чудо. Забеременела. Мы привыкли к другому положению вещей и я не был уверен я смогу крепко полюбить кого-то еще. Я смотрел на нее спящую и я думал: я люблю тебя больше всего на свете.


Иногда в то время, на рыбалке вместе с Джаспером у реки Сульфур, со мной случалось нечто. Я хочу сказать чувствовал словно мое сердце может разорваться. Разорваться а не разломаться. Потому что в него никак не могло вместиться столько красоты. Не просто самой красоты. Что-то еще в придачу. Изгиб гладких камней, отвесные склоны. Запах елей. Небольшой голец тихо рисующий круги в черной воде. И не надо никого благодарить вообще. Просто быть. Просто рыбачить. Просто пройти по берегу, станет темно, станет холодно, все вместе. Как-то внутри меня.


Мелисса, она часть всего этого окружения. Но по-другому потому что нам были доверены наши души. Как если бы я мог держать ее бережно в моих ладонях, как если бы я мог держать ее бережно бережно, а все вокруг не смог бы, но ее я смог бы, а может это она держала меня.


Больница Св. Винсента была как раз напротив на другой стороне озера. Оранжевые вертолеты стояли там. В конце концов мы решили улететь на запад но было слишком поздно и там была больница, мы пошли к больнице. К одному из зданий где лежали. Одни мертвые тела.



*

Бангли приходит когда ему вздумается. Я меняю масло. Он бы мог шлепнуть по другой стороне обшивки но он не делает этого нравится ему пугать меня. Появляется позади меня привидением.


Чего там поделывается?


Божмой, если бы меня схватил приступ кто бы летал вокруг?


Нашли бы кого-нибудь. Объявление в газетке.


Его ухмылка пряма глаза никогда не смеются.


Короче я бы смог полететь на этой херне.


Он говорит так всегда. Как предупреждение. Чего? Если бы он захотел этот ветряк давно у него был бы. Давным-давно.


Джаспер просыпается на своем пыльном одеяле и рычит. Джаспер не выносит Бангли только когда нужно тогда он молчит в тряпочку, он все понимает. Однажды после того как здесь появился Бангли Джаспер закусил ему руку и Бангли расстегнул кобуру и вытащил нечто огромное как сковородка прицелился и я заорал. Только однажды. Я закричал Ты грохнешь пса и мы все умрем.


Бангли моргнул все с той же ухмылкой. Ты про что мы все умрем?


Я говорю я полечу сверху, только так мы узнаем как защищен наш периметр.


То слово. Только оно дошло до цели. Я почти увидел оно зашло к нему в ухо и далее по трубкам в его мозги. Периметр. Только так узнаем. Он моргнул. Он прожевал своей челюстью. От него воняло. Словно от свернувшейся крови когда разделаешь оленя.


Единственная причина я до сих пор живой. Почему же еще я могу жить тут сам по себе?


Вот так мы заключили сделку. Без переговоров. Никаких лишних слов. Я летал. Он убивал. Джаспер рычал. И были сами по себе.


Я продолжаю: я меняю масло Зверушке и тут показывается он позади меня как привидение.


Ты почему к друидам летаешь? говорит он.


Они не друиды они меннониты.


Он хмыкает.


Я кладу ключ для фильтра. Кладу на столик с инструментами. Беру плоскогубцы с защитными ручками.


Бангли все еще стоит там. Сначала до меня доходит запах от него, потом появляется он. Я пропускаю провод через отверстие во фланце у фильтра, перекручиваю плоскогубцами. Контровка. Держит фильтр. Как описано. Согласно Правилам. Не нужно чтобы масляный фильтр расшатался, сорвался, разлил масло в воздухе и сломался бы мотор. Было же такое. Говорят Правила написаны по случившимся происшествиям. Так что эта контровочная проволока похоже мемориал каким-то пилотам. Может и их семьям тоже.


Бангли ковыряется в зубах щепкой, наблюдает за мной. На инструментном ящике лежит квадрат тряпки из старой футболки. Рисунок выцвел но все еще видны розового цвета шаржи на женщин: с большими грудями с маленькими грудями всякие разные и под ними "дыньки" "персики" "кувшинчики" "сливы" "изюм" и большая надпись курорта "Кабо" заглавием поверх всего. Я проглядываю все фрукты прежде чем я беру тряпку и протираю все еще раз. Укол боли. Вот так. Складываю тряпку. Шаржи. Так мы устроены. Два полуокружия или круга рисованных грудей могут всколыхнуть память, температуру, перемену, стиснуть зубы, натяжение в паху. Интересно как. Я полу-вдыхаю, замираю на секунду, дышу.


Мелисса была дыньками.


Кабо это на самом конце девятсотмильного полуострова. Много рыбы скорее всего. Есть ли там кто-то вроде меня на старом муниципальном аэродроме меняет масло старенькому одномоторнику, летает на разведку каждый день, вытирает грязь футболкой с колорадских лыжных курортов? Рыбачит по вечерам с обветшалого причала, все еще пахнущего креозотом? Размышляет что это такое кататься на лыжах.


Почему на колорадских футболках никогда не было грудей? я спрашиваю Бангли.


Совсем немного чувства юмора в этом старпере.


Иду к северной стене ангара вытаскиваю коробку с авиационным маслом. Кладу ее на деревянный стул. Солнечный свет отходит назад по бетонному полу к выходу. На Бангли его кобурятина с пистолетом. И ночью и днем. Однажды он пошел к пруду у ручья подцепить сома и какой-то бородач здоровый как медведь выскочил из-за оливы и атаковал его. Так рассказывает. Бангли прострелил ему голову. Принес его ногу с тремя разорванными штанинами и перевязанным ботинком. Останки. Выбросил перед ангаром.


Псу сказал он. Злобно. Потому что я не выполнил свою работу. Для него. Я не гарантировал ему периметр.


Ты зачем летаешь к мормонам? вновь начинает он. Он заводится на меня. Выпрямляется как шомпол и чуть наклоняется вперед когда злится.


Я берусь за край коробки с маслом. Клей держится крепко, я рву открывая содержимое, четыре ряда по три черных канистр. Сквозь бледную линию на стороне каждой прямоугольной бутыли виден уровень содержимого, мне приходят на ум воспоминания о брюках смокинга. Одна полоска вдоль. Двенадцать свидетелей бракосочетания.


Откуда знаешь что я летаю?


Бангли начинает злиться постепенно будто нагнетается давление в вулкане. Вены на его носу становятся фиолетовыми. Еще злее точнее сказать. Он словно какой-нибудь вулкан в Эквадоре все время грозится взорваться даже когда верх покрыт облаками как у простых гор.


Мы же договорились, говорит он. Сейсмологи где-нибудь сейчас видят зловещее дрожание на своих графиках. Вена на его лбу под козырьком камуфляжной бейсболки начинает вибрировать.


Нет, это ты так договорился. Сам с собой.


Не пойдет. Так не пойдет.


Ты кто? Командир Базы?


Я не должен так говорить с Бангли. Знаю и говорю. Мне просто надоела его бравада надоела до самой смерти. Его челюсти ходят вперед-назад.


Я кладу воронку, срезанную половинку бутылки, дном вверх на канистры. Я поворачиваюсь к нему лицом.


Успокойся Бангли. Хочешь Кока-Колу?


Раз в два месяца я приземляюсь на бульваре в Коммерс Сити и забираю десять коробок авиационного масла. На этой дороге я нашел грузовик с Кока-Колой. Я всегда привожу с собой четыре упаковки, два себе и два ему. Упаковку Спрайта тем семьям о чем я не рассказываю ему. Большинство банок слишком много раз замораживалось и разорвалось но пластиковые бутылки сохранились. Кока заканчивается у Бангли всегда гораздо раньше.


Ты нас обоих убьешь. Мы же договорились.


Я даю ему Коку. Вот успокойся. Вредно для твоего сердца.


У него был артериальный склероз. Есть. Однажды он сказал: я как бомба с часовым механизмом. Чего он не обязан был рассказывать мне.


Я открываю бутылку и у него нет выбора. От треска и шипения напитка он вздрагивает: еще одна Кока выпита, еще одной стало меньше в мире.


На.


Хиг ты нас убьешь. Он пьет, он не может устоять. Я вижу она течет по его горлу и далее вниз в бочку его груди.


Он заставляет себя остановиться пока не выпил всю бутылку зараз. Ты же знаешь всего один лишь кашель, говорит он. Так же объясняли в самом конце. Не только с кровью.


Выделениями тела. Я не сплю с меннонитами.


Кашель это и есть выделения. Попадет тебе в глаза. Откроешь рот чтоб сказать.


Я не помню чтобы это было доказано.


Какого ***** было доказано или нет. Ты хочешь так долго прожить и умереть от кровяной?


Так долго. Это я лишь думаю не говорю. Так долго. Бангли и Джаспер да еще нежирная диета. Да уж.


Ты не имеешь права выбирать за меня Хиг.


Я делаю вдох.


Все что мы делаем рискованно. Изредка им нужна моя помощь.


Для чего? Да на *****? Что им осталось? Один, два, три года макс? Счастливчики? В каждый месяц кто-то умирает. Я же вижу какой ты ходишь угрюмый тогда. Помощь для чего? Для лихорадки и кровавого кашля?


Они люди. Они пытаются выжить в каждый день. Может кто-то и сможет выжить. Ходят слухи о выживших.


Он все еще наклонен вперед, все еще дрожит вена, свежий потек Коки на щетине подбородка.


Они нам не угроза Брюс.


Звучание его имени расширяет ему глаза. Он никогда не говорил его мне, все время было просто Бангли, я так его все равно называю редко.


Семьи знают надо держаться в пятнадцати футах подальше. Я приучил их к этому. Ни один раз да никогда они не выказывали никакой агрессии, ничего кроме благодарности, такая стыдливая благодарность когда я починю им насос или когда научу делать ловушки на рыб. Сказать правду я делаю это скорее для себя: что-то во мне отпускается, расслабляется. Что-то почти замерзшее.


Бангли жует челюстью смотрит на меня. По поводу последнего сказанного это как будто я произнес на прекрасном японском, целый абзац закончил легким поклоном. Словно во-первых, он никак не может поверить я ***** сказал это, и во-вторых, он не понимает ничего из сказанного. Всякая психо-спиритуальная речь от нее ему, ну, ни холодно ни жарко.


Однажды я спросил его думал ли он когда-нибудь о том что есть нечто бoльшее. Мы наслаждались двумя бутылками редкой Коки на веранде моего дома. Я никогда не захожу внутрь, всегда снаружи под светом лампочки я оставляю на ночь и работает словно магнит на атакующих нас. Был вечер и октябрьское солнце приближалось к горам. Будто парочка старых приятелей наслаждалась покоем. Два плетеных кресла обшарпанных скрипят под нашим весом. У его кресла был ритм словно он помнил как это было сидеть в таком кресле. Тогда лишь один раз он рассказал мне что-то о своей прежней жизни. Он вырос в Оклахоме. Так он мне сказал.


Совсем не то что ты думаешь, добавил он. Длинная история.


Только и всего. Немного загадочно. Я не раздумывал над его словами. Он никогда не объяснял их. Все равно, похоже мы притирались друг к другу.


Я рассказал ему я строил дома.


Какие дома?


Деревянные. Из глины и соломы. Под заказ. И написал книгу.


Книгу о строительстве.


Нет. Маленькую книжку. Поэзия. Никто ее не читал.


О-о? Он размеренно глотнул Коку наблюдая за мной пока он закручивал ее крышку, наблюдая за мной пока он клал ее рядом с собой, словно оценивая меня по-новому, не выказывая оценки хорошо ли плохо ли. Просто переваривая смысл сказанного.


Писал для журналов. В основном о рыбалке, о природе.


Облегчение прошло по его лицу тенью облака. Я почти засмеялся. Можно было видеть все скрипы его мыслей: Уф-ф, природа, Хиг не гомик.


Когда я рос, я хотел стать писателем. Великим писателем. Летом я работал на стройках, плотничал. Что-то вроде этого. Трудно прожить писателем. В любом случае я не был скорее всего настолько хорошим. Женился купил дом. Потом другое, затем еще другое.


Длинная история, сказал я.


Бангли держал свою бутылку обеими руками обняв ее. Что-то вспоминалось в нем. Внезапно отдалился словно его внутренний дух забрался подальше на безопасное растояние. Наблюдать. С расстояния. Качаясь в кресле которое не качалось.


Мы долго молчали. Солнце коснулось одного из самых высоких пиков, медленно потекло вниз желтком. Ветер прошелся, затрещал в высохших кустах. Холодно.


Я спросил его думал ли он когда-нибудь о том что есть нечто бoльшее, чем просто выживать день за днем. Разведывать, чинить самолет, выращивать овощи, ловить зайцев. Чего мы все время дожидаемся?


Его кресло, скрип скрип, остановилось. Он замер будто охотник почуял по ветру добычу. Близко. Словно он вдруг проснулся.


Повтори.


Бoльшее чем это. День за днем.


Он пожевал челюстью, его прозрачные глаза серели в увядающем свете. Словно я перешагнул за край.


Пора сказал он. Встал. Запустил палец крюком в нагрудный карман своей фланелевой рубашки, достал бутылочную крышку, закрутил на место. Понес свою Коку с веранды, сломанные ступеньки потрескивали под ботинками.


Это было может во второй год. А теперь в ангаре я знаю оттаивание изнутри не вызовет никакой симпатии. Половину времени с Бангли я провожу в размышлениях о которых я никогда не расскажу ему.


Я открываю канистру масла и вставляю ее поглубже в воронку сделанную из разрезанной напополам бутылки. Оставляю чтобы вытекло все. Поворачиваюсь к нему лицом.


Кто знает может в один день нам будут они нужны. Кто знает.


Ха. Кашель презрительного отказа. Не случится Хиг. Разве что обсудить похороны.


Он уже их записал, пожелал им. Всех в мертвецы.


Ты хочешь быть единственным оставшимся в живых? Ты бы был так счастлив. Один-единственный челдобрек оставшийся на Земле.


Если так все к тому идет. Лучше так чем по-другому. Короче я тебя смог неожиданно напугать. Он глотнул Коку наблюдая как я прошел мимо.


Он хотел сказать по-другому это все умрут. Похоже. Я не сказал вслух: Однажды я залезу в свою Зверушку и полечу на запад и дальше и дальше.


Нет ты не сделаешь сказал он.


Что?


О чем ты думаешь. Нет другого такого места. Может на всей планете. У нас есть защитный периметр, вода, энергия, еда, оружие. У нас есть поблизости горы, если чего-то будет не хватать. У нас нет трений нет политики потому что это только ты и я. У нас нет трений чтобы разойтись. Как у мормонов как у всех там которые уже больше не живут. Будем держаться попроще тогда выживем.


Он кривится улыбкой.


Деревенские выживут.


Его любимая фраза.


Я смотрю на моего единственного друга на всей Земле. Я так полагаю на моего друга.


Не убивай-ка ты нас говорит он и уходит.



*

Все равно я появляюсь когда они просят. Мой патруль летит на запад к горам затем на юг. Я следую по линии деревьев очерчивающих реку. У электростанции и резервуаров я поворачиваю на северо-запад. Меннониты у ручья. На старой индюшачьей ферме. Восемь металлических сараев по двое в четыре ряда установлены под прямым углом как дигонально запаркованные автомобили. Высокие вековые деревья вытянуты в струну лесозащитной полосы и собраны в рощу посередине которой темнеет залитая асфальтом крыша большого кирпичного жилого дома фермы. Два пруда кормятся течением ручья. В одном плавают надувные плоты, пустое каноэ. Цепь солнечных батарей к югу от сараев и две ветряка, один из них для подачи воды. Почему они здесь обосновались.


Во дворе, на видном месте, тридцатифутовый флагшток, флага давно нет, может сняли для детского одеяла. Когда им нужна помощь они поднимают ободранный красного цвета рабочий комбинезон. Для сигнала и для флюгера. В сильный ветер он расправляет руки и ноги как человек без головы.


Я сажусь на ровной полосе земли отходящей буквой Т от старой проезжей дороги на запад. Я вижу трепещется знак на ветру. У начала моей полосы они примотали металлическим проводом к двум столбам знак красный череп и скрещенные кости написано ОПАСНО ЗДЕСЬ БОЛЕЮТ КРОВЬЮ. Полосу затапливает, просыпается ямами. Они выходят с лопатами и заполняют провалы и дыры. Они плохо справляются с обслуживанием, они в большинстве слишком слабые но посадочную полосу они стараются содержать в порядке. Почти всегда дует сильный боковой ветер. Я проскальзываю на Зверушке так что она планирует вниз, почти садясь боком к полосе, левым крылом вниз, носом задранным к югу, затем в самую последнюю секунду выпрямляю ее рывком, дети во дворе радостно подпрыгивают, я вижу как веселятся они на расстоянии двухсот футов, только тогда я вижу их смеющимися.



*

Джаспер когда-то мог запрыгнуть в кабину, а теперь не может. В четвертый год мы немного позлилилсь друг на друга. Я снял переднее пассажирское сиденье для грузов и положил фланелевый спальный мешок с повторяющимся рисунком человека стреляющего по фазанам, с его собакой на трех лапах, указывает, куда-то вперед. Не знаю почему раньше не сделал такого. Собака совсем не похожа на Джаспера. Я заносил его. Клал его на этот повторяющийся рисунок человека с собакой.


Ты и я в другой жизни говорю я ему.


Ему нравится летать. Да я бы не оставил его в любом случае с Бангли.


Когда я снял сиденье он расстроился. Он не мог сидеть в нем и смотреть. Он знает надо держаться подальше от педалей в полу. Однажды в волнении он съехал в них и чуть не убил нас обоих. После этого я выстроил вокруг педалей деревянный заборчик но потом убрал после того как он обследовал его и решительно отказался лететь со мной, чесслово. Обиделся. От этого. Я поначалу беспокоился по поводу рева двигателя и выхлопов запуска, я-то одеваю наушники хотя нет никого для переговоров по радио потому что они заглушают шум, а я волновался о Джаспере, даже пытался соорудить ему защиту на уши, что-то вроде шлема, не захотел одевать. Скорее всего поэтому он сейчас почти глухой.


Когда я лечу за маслом и т.п. я кладу спальный мешок на верх груза чтобы он мог смотреть по сторонам.


Видишь? сказал я. По крайней мере половину времени проводит наверху. Лучше чем мы ожидали.


Он все еще думает я сделал глупость, кажется мне. Лишь наполовину радостный. И теперь когда я не забираю груз, просто летаю, чаще всего, я вставляю сиденье на прежнее место, занимает лишь несколько минут. Не скажешь ведь что у нас нет времени. В первый раз он сел выпрямившись и посмотрел на меня как Что так долго-то? затем уставился вперед, серъезный насупленный второй пилот. Его настроение было осязаемо как погода.


Он стареет. Я не считаю его лет. Я не умножаю их на семь.


Собак разводят для разных нужд, даже для ныряний за рыбой, так почему их не разводят чтобы они жили дольше, так долго как живет человек?



*

Одна странная вещь: GPS все еще работает. Спутники, военные или кто-то еще запустившие их туда чтобы они кружились над нами и показывали где мы находимся, они все еще шлют свои сигналы, определяют мое местонахождение, крохотный Garmin на штурвале все высвечивает предупреждения если ему кажется что я опасно приближаюсь к возвышенностям.


Я всегда летаю близко над возвышенностями. Дополнение к списку конца всего: я перестал волноваться о том что мой двигатель откажет в полете.


У Garmin есть кнопка Ближний. Кто-то хорошо продумал. Она тебе быстро говорит в какой стороне ближайший аэропорт и как далеко. Выскакивает список ближних аэропортов, их номера, дистанция, частота волны. Когда я раньше волновался то кнопка Ближний была моим самым верным другом. Сложная погода или какое-нибудь беспокойство или просто кончается топливо и я нажимал на экран и выскакивал список и я проглядывал его и выделял нужный я просто нажимал Направиться и шлеп появлялся вектор. Удерживай стрелку в центре полукруга. Хитрая штукенция.


Все еще нужная но после девяти лет слишком много взлетных полос стали негодными или тебе просто надо помнить где на полосе находится двухфутовая дыра и объехать ее. Удивительно как быстро. Как быстро все зарастает травой и покрывается землей. Раньше, на телевидении было шоу Жизнь После Людей. Я смотрел каждую передачу. Я записывал их. Не мог оторваться. Такая идея: Нью Йорк через тысячу лет будет выглядеть как устье. Болото. Река. Лес. Холмы. Мне нравилось. Не могу сказать почему. Завораживало меня.

Так быстро. Потому что это так удивительно как быстро ржавеет сталь от воды и воздуха, как быстро прорезают корни всякую херню. Все разрушается. О-о, и взлетные полосы: девять лет не звучит как много времени но это так если не следить за покрытием и это так если человек со сваренными мозгами пытается как-то выжить. Я могу составить список. Девять лет это ё-моё как долго:

Чтобы жить со всей херней Бангли.

Чтобы помнить палату больных гриппозной лихорадкой и.

Чтобы тосковать по моей жене.

Чтобы думать о рыбалке и не ходить на нее.

Всякое остальное.


Да только. Я потерял цилиндр в двигателе однажды вечером к югу от Беннета. Я облетал город изредка делаю низко просто посмотреть и. Тап тап тап завибрировало как ё-моё. Лучше всего спуститься и посмотреть, могла быть только свеча зажигания. Мне не нужен был Garmin чтобы мне сказали Бакли военно-воздушная база на западе может в двенадцати милях. Я развернулся и золотое солнце уставилось мне в глаза, зашумело громче, стало довольно тревожно если бы я потерял сейчас управление и в придачу почти слепой от солнца, ориентируясь лишь по левому краю полосы, и через сотню футов я приземлился царапая задом, БУМС, и если бы не стукнулась носом и левым краем Зверушка, да и я, мы бы раздавились в лепешку. И Джаспер тоже. Я вышел и проверил. Дыра была почти по пояс, аккуратно прямоугольная, похоже выкопали суслики своими маленькими лапками. *****. Моя спина. От толчка. Я сел на краю ямы болтая ногами, Джаспер сел рядом и прижался ко мне как он любит, и быстро посмотрел на меня, вежливо и заботливо. Сидя так мне вспомнился японский ресторан однажды привела меня Мелисса там вместо стульев, вместо матрасов и подушек, нечто вроде колодца для твоих ног, нечто вроде сиденья на полу для негибких америкашек. Солнце высвечивало наши тени почти в пол-мили длиной по полосе. Вышло так, от толчка сломалась ось, тогда я научился сварке и тому что можно варить от солнечной энергии.


Я сел спустив мои ноги в дыру и потряс сам себя за плечи и сказал, Что с тобой? Это что игра для тебя?


Ответ наступил не скоро.


Хочешь выжить сегодня?


Да.


Ты уверен захочешь жить завтра? И может на следующий день?


Да.


Значит займешься системой. У тебя столько времени.


Тогда я занялся осмотром окрестностей. Я сделал таблицу и облетел каждую посадочную полосу в округе сотни миль. Я облетел Сентенниал, я облетел Колорадо Спрингс, Военно-воздушную академию, я облетел Кирби, в прошлом Небраска, я облетел Шайенн. Я облетел всех их на высоте тридцати футов при ясном свете и все записал. Удивительно сколько из них могли бы меня убить. В Крэнтоне так почти случилось когда я зашел на низкую высоту параллельно полосе и какой-то ксенофоб сделал мне чем-то дыру в фюзеляже. Дыра прошла сквозь мою кабину. Так я узнал у нас есть соседи в Крэнтоне.


Кнопка Ближний все еще работает но половину оттуда я уже больше не смогу использовать. Лучше сесть на каком-нибудь поле. Раньше было Ближний К Небесам, а теперь Ближний К Возможной Смертельной Ловушке. Информация хорошая вещь.



*

Я все еще прослушиваю радио. Старые привычки уходят с трудом. У каждого аэропорта есть своя частота и борты могут разговаривать друг с другом если нет поблизости диспетчеров. Всегда важно знать где находятся все когда взлетаешь или входишь в какую-нибудь зону. Было раньше. Столкновения случались каждый год. Между аэропортами нет определенной волны для связи но есть аварийная волна 121, 5. Что я делаю когда подлетаю к аэропорту это включаю их волну. Когда я в радиусе пяти миль я начинаю вызывать. Несколько раз.


Ловлэнд-Ловлэнд Сессна Шесть Три Три Три Альфа пять на юг на шести тысячах по дороге к Грили. Повторяю. Кто-нибудь? Я единственный чертов самолет тут и скорее всего до самого конца всего. Может быть на другой планете в другой вселенной снова изобретут Сессну. Ха!


Я смеюсь. Я ухаю. Довольно зловеще. Джаспер поглядывает на меня слегка пристыженный от моего веселья.


У меня есть книга стихов Уильяма Стаффорда. Только за этим я вернулся назад: за моей коллекцией стихов. Приземлился ночью, нет света, нет электричества, на парковку магазина, один ряд в тысячу футов длиной, низкие машины, крылья проехались над ними, и никаких фонарных столбов. Чуть больше мили до дома. Горят пожары на западе и юге, редкие выстрелы. Ждал в самолете с AR-15 между моих ног ждал чтобы увидеть если кто-то решит залезть в Зверюшку за те полчаса когда меня не будет.


Я взял винтовку и побежал вокруг озера как бегал столько раз до этого, по утрам и вечерам. Бегал. Не стал брать фотографии над камином, на стенах у лестниц, не смотрел на них, запаковал рюкзак и сумку книгами, одними стихами. Пролистал Мы Умираем В Одиночку это была первая книга подаренная мне Мелиссой, с ужасным предсказанием названия: автор-норвежец, солдат спецподразделения последней громкой войны. Он убегает от двух дивизионов немцев и выживает чтобы позировать благородным видом в толстом свитере рыбака на задней страницы обложки своих мемуаров. Я все время завидовал этому человеку, герою войны в Норвегии у которого наверняка был деревянный домик во фьорде и тысяча друзей и слишком много забродившего сидра или аквавита или чего они там пьют на вечеринках, и который просто потом катался на лыжах для своего удовольствия. Если бы этот человек смог представить себе будущий ад на Земле. Он видел лишь тень его. Я пролистал книгу, не читал надписей и вновь засунул ее на полку. Кончено. Я решил я покончил со всякими печалями.


Когда я вернулся на парковку я покружился вокруг ряда машин и там были две фигуры у открытой двери самолета, одна вот-вот собиралась залезть внутрь. Я выругался и проверил предохранитель, сердце стучало, а потом встал и заорал, чтобы они убирались на *****, и, когда они схватились за охотничья ружья я застрелил их с двадцати ярдов. За стихи. Я отдал их ружья Бангли, ничего не ответил когда он задал вопрос.


Книга Стаффорда называется Истории Которые Могут Быть Правдивыми. Одна поэма называется "Ферма на Великих Равнинах" и начинается так:

Телефонная линия молчит;

Птицы на ней, куда бы она не тянулась.

Ферма с Великих Равнин

Тянет к себе провода.

Я звоню на ферму каждый год,

Звоню, слушаю, все еще


Он звонит своему отцу. Он звонит своей матери. Их нет уже несколько лет лишь гул в телефоне но он продолжает звонить.


После того как никто не отвечает мне с аэропорта я пролетаю дальше я переключаюсь на аварийную волну и делаю формальный запрос


Тревога-тревога Сессна Шесть Тройное Три Альфа чувствует себя невыносимо одинокой.


В седьмой год кто-то ответил. Я снял мои руки со штурвала и вжал наушники в уши. Волосы встали дыбом на моих руках как от близких молний.


Пришло сквозь статику с допплеровским отражением.


Тройное Три Альфа... теряясь в акустическом снеге.


Тройное Три Альфа... выброс помех... Гранд Джанк. Бумс словно ударило магнитным ветром.


Гранд Джанкшен...


Я подождал. Я покачал головой. Стукнул себя по наушникам. Пощелкал микрофоном кнопкой на штурвале.


Гран Джанкшен? Гранд Джанкшен? Тройное Три Альфа над Лонгмонтом. Я над Лонгмонтом срань господняя! Не понял вас. Повторяю: вас не понял!


Я покружился. Я покружился повыше. Поднялся до пятнадцати тысяч футов и кружился там пока не закружилась голова от гипоксии. Спустился до тринадцати и кружился два часа пока топливный датчик не показал мне что осталось пятнадцать минут полета, затем я ушел на восток.


Кто бы он ни был это был летчик или диспетчер.


Один единственный раз.



*

Я варю себе еду в ангаре. Через месяц после того как появился Бангли я взял его с собой чтобы он помог мне притащить печь с кухни дорогущего домины на восточной стороне взлетки. Может простая жратва еды в гараже дает мне чувство что ничего нет постоянного. Частично потому я и не живу в доме. Живя в ангаре, снаружи, я могу притвориться что тут где-то есть дом с кем-то внутри, кто-то должен вернуться. Кого я смешу? Мелисса не вернется, форель не вернется, ни слон ни пеликан. Природа может изобрести еще одну конопатую гордую сильную рыбу для холодных ручьев но она никогда не даст еще одного слона.


Прошлым летом однако я видел козодоя. Первого за много лет. Гонялся за насекомыми в теплом закате, крылья отблескивали в сумерках. Электрическим промельком.


Короче ангар там я варю и ем. Я пробовал есть в доме за кухонным столом как делает Бангли, пробовал несколько дней но не усидел.


Все дрова которых нам хватит на всю жизнь выстроены у стен домов вокруг летного поля. Кувалда и лом дают дров мне на всю неделю за несколько часов. Не говоря уж о мебели.


Немного попыхтел в начале а потом наловчился разбивать обработанную древесину, вишня и орех, и кленовые половые доски для очага. Да только. Дорогие вещи все-таки более уважаемы. Пока еще разбираю расшатанные дома. Не уверен когда-нибудь доберусь до тех четырех-пяти шикарных домов с дорогущими полами, если же доберусь то когда они не будут представлять собой никакой ценности. Скорее всего будут выглядеть для меня как необычный совсем особый запах от огня. Следуя еще одному бессловесному уговору мы начали добывать дрова в дешевых домах на западной стороне полосы, ему к северу, а мне к югу. Вот и качу я свою тачку назад к ангару.


Часто появляется Бангли и присоединяется ко мне. Он не умеет готовить еду как я. Никак не приучить чтобы начал стучать по обшивке, или по крайней мере прошептал бы что-нибудь как привидение, мне становится не по себе потому что мне не узнать как долго он тут наблюдает за мной.


Ужин раньше сегодня.


*****, Бангли, чуть не ошпарился.


Ты варишь, словно тебе нравится.


А?


Как ты управляешься со сковородкой, с ножом, как на настоящей кухне. Как в каком-нибудь теле-шоу.


Ноздри Бангли раздуваются словно жабры когда он особенно доволен собой.


Я гляжу на него в упор какое-то время.


Голодный?


Как в каком-нибудь теле-шоу, затянутый в фартук. Как будто готовишь эту херню-мурню в танце. Тра-ла-ла.


Я ставлю сковороду молодой картошки на печь. Сначала я использовал олений жир для жарки но он портился слишком быстро.


Ну на мне фартука нет, как ты видишь, и я не танцую.


Почти не было никакого масла в домах за последние несколько месяцев похоже там пили его ради калорий. Затем в подвале одного из домов на Пайпер Лэйн я нашел две пятигаллонные бочки с оливковым маслом. Спрятанные за грудой кирпичей.


А чего-то пел. По его лицу проходит прямая ухмылка. Отчего он кажется еще злее.


В печи горят дрова из канадской пихты два ряда по четыре, лучшие дрова для быстрой жарки еды. Масло плюется и я тычу картошку пока вся она не укладывается на дно сковороды. Стальной лопаткой я дотягиваюсь и слегка продвигаю хромированный рычаг который закрывает боковую вентиляцию печи чтобы замедлить горение. Я раздумываю: Если бы я был сделан из другого теста, если бы я знал что смогу защитить это место сам я бы прихлопнул Бангли прямо там где он стоит и тут же позабыл бы об этом. Смог бы я? Возможно. А потом я бы стал скучать каждый день по такому спаррингу. Наверняка почувствовал бы будто большая утрата. Мы на самом деле стали чем-то вроде семейной пары.


Я не помню чтобы пел, сказал я наконец.


Ты пел Хиг, ты пел. Не Джонни Кэш совсем. Он ухмыляется.


Как будто это было единственной утвержденной Законом Бангли песней про себя.


Ну, и какая была ***** песня?


Он пожимает плечами. Мне откуда знать. Какая-то попсяра девичья. Из радио вспоминается мне.


Вспоминается. Стоя тут с улыбкой победителя и с недельной щетиной бороды. Я выругиваюсь. Я начинаю смеяться. Вот что он делает со мной: доводит меня до того что я начинаю смеяться. Что он становится смешным и тут предохранитель сгорает, щелкает выключатель, и я смеюсь. Полагаю для его и моей пользы.


Садись Бангли. Придвинь стул. У нас будет сом, одуванчиковый салат с базиликом, молодая картошка au чего-то там но не gratin.


Видишь? говорит он. Как в этих теле-шоу. Если ты не шик-блеск в своих галошах то я - еврей.


Я смотрю на него. Я смеюсь еще сильнее.



*

Иногда я включаю музыку. У меня есть mp3, СиДи, винил, все что-угодно. Я провел провод в мой ангар от главной батареи наземной службы от той что заряжается с ветряной турбины так что электричество это не проблема. Настроение должно быть правильным. Я должен быть осторожным а то музыка ушлет меня назад в то место куда я ни за что не хотел бы попасть еще раз. Не должно быть какой-угодно музыки которую мы раньше слушали: мы таяли от старых певцов, вылезших из своих бутылей, каунтри, дороги, Вискитаун, Тоупли, Шинеад. Мы обожали Дикси Чикс, а кто ж нет. Амэйзинг Ритм Эйсез. Оупен Роуд, Суит Санни Сауз, Рил Тайм Травелерз, потрепанный блюграсс и старые-престарые группы с тех времен. Тогда нам казалось сердцещипательные. Попробуй послушать ранним весенним утром, с открытой ангарной дверью и краснохвостый сарыч парит на нагревающейся взлетной полосой:

И помню я тот запах жимолости от тебя

Как мне поверить что тебе не нужен я...


Или сладкий потрескивающий тенор у Брэда Ли Фолка, поющий Тяжелые Времена.

Головой поникнув и бездомный, потерялся в сумерках дождя...


Я никогда не мог себе представить я буду стариком в сорок лет.


Что я могу слушать так это блюзы. Ее никогда не тянуло на блюзы. Я же могу найти покой с Лайтнингом и Коттоном, БиБи и Клаптоном, и с Стиви Рэем. Я могу врубить на полную мощь Сон Силс поющего Дорогой Сын пока койоты с ручья не подхватят сочувственным оглушительным воем в тон соло губной гармоники. Пронзительным воем и визгом. Словно от музыки они сходят с ума и в то же время словно они без ума от нее. Что в общем-то и есть самый настоящий блюз.



*

Ночью я ложусь с Джаспером позади стенки бермы. Ранняя весна, или поздний или ранний час и Орион опрокинулся спиной на зубчатые края гор и тихо молча целится в быка прежде чем тот затопчет его. Иногда он бывает миролюбивым но не сегодня. Сегодня он сражается за свою жизнь.


У Джаспера нет поводка, спит слева от меня а мои мысли крепко сидят на поводке. Я позволяю им гулять только по кругу. Только о теплице, об ангаре, о возможности встречи во время весеннего охотничьего похода с весенним медведем когда медведи озабочены одним голодом.


Он тихонько похрапывает в своем стиле, легкий всхрап на вдохе и нечто вроде жалобного стона на выдохе. Затем вопреки всем моим планам я начинаю вспоминать ответ из Гранд Джанкшен. Пришедший как поезд из метели, оглушивший появлением а потом ушедший назад в потрескивание снега долгим печальным хвостом допплеровского удаления. Потерян. Тройное Три Альфа... Гранд Джанк... Гранд Джанкшен... Голос возрастной, незлой, заботливый, как у деда зовущего с низу лестницы.


Сколько лет тому назад? Два или три. Летом я вспоминаю. Я вспоминаю дым от летних пожаров, окутывают Зверушку дымом, и зловещий закат той ночью. Как я кружился и поднимался-спускался и делал круги пошире и нажимал-нажимал на кнопку микрофона. Пытался нащупать этот всхлип. Какое-то отражение в атмосфере может, как бы могло попасть сюда если ни один из ретрансляторов больше не работает. Голос знающего человека. В возрасте. Я помню это. Пришел сквозь шум. Еще один летчик, я был точно уверен это был еще один летчик.


С полными баками я могу долететь до Ганнисона и вернуться назад может и до Дельты в другую сторону. Может если повезет с ветром и в обе стороны. Только редко везет. Я думал об этом. Снова и снова. Джанкшен в получасе за пределом. И тогда. Что? Еще один летчик в еще одном аэропорту скорее всего и в еще меньшей безопасности. Да только.


У них была энергия. Они - он - выжили семь лет. Может все так же живут.


Джаспер откатывается, выпрямляет свои лапы в сонном потягивании и опять прижимается ко мне, просыпается. Нюхает. Вновь клонится головой книзу.

Я поднимаю голову с подушки

Я вижу замерзшую луну.

Опуская мою голову, думаю я о доме.


Стихи Ли Бо.


Даже тогда: задолго до конца, бесконечная тоска. Почти всегда не дома, как и любой из нас.


Я ложусь спиной на сумку набитую матрасной пеной которую я использую как подушку. Быстро не пачкается, не напоминает мне о моей прежней кровати. Поправляю шерстяную шапку натягивая ее на лоб. Небеса чисты, лесные пожары не начнутся до середины июня, и Млечный Путь медленная река звезд непостижимой глубины. Глубже чем возможно себе представить. Джаспер вздыхает. Почти нет ветра. Что холодит мое правое ухо, ленивый бриз с севера.


Почувствовал бы я себя ближе к дому если бы встретился с летчиком из Гранд Джанкшен? Если бы Денвер к югу оказался бы настоящим шумным городом? Если Мелисса спала бы у другой стороны Джаспера как когда-то? С кем мне было бы ближе к дому? С собой?


Продолжаю думать о голосе летчика. Знающий и с тоской. Связаться. Похоже я должен был туда попасть. Набрав топлива, не давив на газ, тихо летев, встав на рассвете и нет меня. Увидеть. Что, я не знаю. Все еще не решился. Отправиться. Признайся себе: я побоялся. Найти смерть как было и было и еще раз было. Всегда да только. И остаться без топлива прежде чем я даже добрался бы до Семь Виктор Два это Паония, с посадочной полосой на высоком бьюте. Остаться без топлива к востоку от Дельты. Добираться тенью Гранд Месы.


Давно, я прочитал они нашли Амелию Эрхарт. Точно. На острове который был зачтен в 1940 как Проверенный. Открытые ракушки моллюсков, карманный нож разобранный ради лезвия, может для рыболовной пики. Очаг. Древнее осыпающееся строение. Плексиглассовое самолетное окно. Женская обувь. Кости. Кусочки костей. Проверили ДНК с еще живой близкой родственницей Эрхарт. Конечно же это был ее остров, она и штурман спасались долгое время пока не умерли от чего? Коралловый атолл с вида сверху: эллипсоидный оазис с лагуной в центре. Плоский огибающий риф при отливе похож на парковочную стоянку. Локхид Электра с посадочной скоростью пятьдесят пять миль в час, ей понадобилось бы семьсот футов, не более. Возможно были ранены когда добывали крохи еды. Возможно в приливе, возможно водой унесло снаряжение. Возможно кровь в воде. С заканчивающимся топливом над Тихим океаном решили будь что будет. И в конце концов попали на этот крохотный остров. Выживая ракушками и дождем.


Ракушками и дождем.


И присутствием другого человека, лишь одного еще.


Голод. Медленно тлеет во времени как огонь на мокрых дровах. Худоба до кости, до ходячих костей, потом кто-то умирает, затем другой. Или были атакованы проплывающими островитянами возможно скорее всего.


Чего не хватало более всего? Пузырящихся неясными лицами собраний, славы, вечеринок, хлопушки фотоаппаратов? Влюбленных, веселья, шампанского? Уединения известной личности, погруженности в схемы и графики с одиночной лампой на широком столе благопристойного отеля? Обслуживания, подачи кофе на рассвете? Компании одного друга, подруги, двух? Выбор: Все это или совсем ничего? Немного или совсем ничего? Сейчас, не сейчас, может быть попозже?


У меня сейчас нет ничего такого. Такого выбора. И все же. Я не хочу чтобы закончилось топливо и пришлось садиться в высокой траве западной долины Ганнисона и умереть пытаясь пройти с Джаспером триста миль до дома. Дом. Какой уж есть. Почти нечего терять. Ничего иногда становится чем-то.



*

Джаспер зарычал. Я дремал в своих мечтах.


Низким тоном, зло, по-настоящему.


Я задержал свое дыхание, прислушался. Медленно привстал. Он почти глухой, но нос у него хороший.


Могли быть койоты. Или волки. Горные волки за последние два года: спускаются иногда с гор мелкими стаями. Нарастает давление нарастающей ре-популяции. Потому что раньше их тут было много, и сейчас вновь.


Джаспер теперь зарычал в темноту и я сел в одеялах с громко стучащим сердцем. Я прошептал Останься и пополз к верху бермы.


Джаспер знает. Он знает когда чувствует херню.


Он сидел на полусогнутых и приглушенно рычал и смотрел на меня очень озабоченным взглядом и со скрытой выдержкой охотника довольного собой. Он был взбудоражен. И я. Такого не случалось долгое время, может полгода, и я почувствовал себя немного несобранным, немного неповоротливым. Пару лет тому назад я был бы уже на вершине бермы и прочесывал прибором ночного видения с винтовкой в левой руке. А сейчас мне пришлось вытянуть ружье из холодного мокрого брезента из-под сумки. Там же лежали очки ночного видения в старом шерстяном носке. По крайней мере я все еще брал их с собой когда уходил спать. Я приставил очки к бровям и завел ремень от них себе на затылок и медленно, тихо опустил их на глаза и притянул к себе винтовку за ремень. Медленно полез на берму, очень осторожно.


Джаспер оставался внизу. Послушный приказу не бежать за запахом в темноту. Или возможно какой-то звук, какой-то звук на определенной частоте пробился сквозь его глухоту. Я медленно лез по склону бермы. Искренне желая чтобы были койоты, да хоть волки. Совсем не в настроении убивать, никакого настроя. Не сам, не с помощью Бангли.


Наверху я положил винтовку на гладкую поверхность и прижался как можно плотнее к холодному грунту и пополз извиваясь вперед пока не разгляделись мои глаза.


В свете верандной лампочки я увидел их. Один два тричетырепять... попадал в раздватричетырепять голубейзапростотак... Пять взрослых за исключением может быть одного поменьше похоже помоложе.


Эх.


Огромными усилиями в первое лето мы подняли рычагом и завалили на бок мусоросборочный контейнер в ста футах к югу от дома. Он лежал на боку с верхом, черная крышка откинута. Склон у ручья был отвесный и глубокий. Вода обтекала аэропорт кругом. Отличный ров. Единственным местом для брода была тропа ведущая к дому, единственному освещенному. Они собирались у мусорного контейнера, к югу в тени от лампочки, укрытые от здания, и где они - кто-угодно да только не профессионалы - представляли себе таится и угроза и вознаграждение.


Рыбка в бочке. Такая вот неуклюжая метафора для неуклюжих скоро-станут-мертвецами.


Я убиваю оленей. У меня нет проблем с убийством оленей. Снять шкуру, разделать, съесть.


Сердце стучит будто слепец остукивает ребра в поисках выхода. Я нащупал свой ремень и нажал на боковую часть переговорного устройства, три раза большим пальцем включая микрофон. Еще три раза еще три раза. Затем начал считать. Прежде чем я дойду в счете до двухсот Бангли появляется позади меня с двумя винтовками: М4 и снайперская AR-10.308 калибра. Считал про себя и поднял ружье и положил его на один из мешков с песком и прижал приклад к правому плечу и вздохнул. Девяносто футов. Мы вымеряли все там до дюймов.


Стотридцатьодин стотридцатьдва


Они крались на полусогнутых и переговаривались между собой, шептали, я не мог их расслышать. Легкий прохладный ветер дул мне позади в шею, с запада от меня к ним. Унося звуки. Очень медленно я снял предохранитель, раздался щелчок, поморщился, показался громким, перевел рычажок на стрельбу очередями.


Стосемьдесятдевять стовосемьдесят


Они были совсем нетренированными. Они крались вместе как одна большая цель с такого расстояния один человек заполнял весь прицел, даже больше того. Они были фермерами продавцами страховок механиками. Скорее всего. Неуклюжая кучка. Да только. Когда я отдалил прицел, слегка пошевелил плечом, и вновь окинул их взглядом и у них было оружие, у каждого. Когда я рассматривал их, изображение прыгало от стучащего сердца. Сейчас они были убийцами. Я говорю о нашем сейчас в нашем нынешнем месте ***** материи истории. Кто станет спорить скольких и с какой жестокостью. Сейчас они были собраны в форму заряженного оружия. На того кто точно знал какие остатки семьи смогли выжить в том доме с лампочкой. И.


Жестокость происходящего неприятно удивила меня: они каким-то образом были связаны с этим домом, с той семьей, я и они, что любой из нас мог бы оказаться в такой ситуации. Не думай ни *****, Хиг. Из-за тебя мы погибнем так рычал на меня Бангли.


Дванольпять дванольшесть. Бангли нет. Какого *****. Не было такого никогда чтобы он не появился до двухсот, обычно раньше.


Я приподнял очки и повернул голову налево. Нет тени. Нет фигуры, Бангли не приближается. *****. Глаз опять на прицел. Кисть к спусковому крючку дрожит. Начала дрожать.


Они переговаривались между собой. Я снял рычаг удерживающий прицел дрожащей левой ладонью и высвободил прицел с рельсов. Отодвинул в сторону с линии мушки. Моим глазам открылся вид на все поле целиком.


Еще будучи подростком, убивать было моим самым нелюбимым занятием. Мне нравилось ходить на охоту с Дядей Питом. Он был человеком писем и поступков в духе Эрнеста Хемингуэя и Джэка Лондона, за исключением одного он преподавал бальные танцы. На судоходных круизах. Он и Тетя Луиса занимались этим около двадцати лет и потом она умерла, и мой обычно жизнерадостный и разговорчивый дядя стал молчаливым, более серъезным. Хотя все еще подвижным. Он не был примером ни в поступках ни в письмах, но я боготворил его долгое время, дольше чем было нужно и пошел с ним на первую оленью охоту когда мне было двенадцать лет.


У меня получалось. В смысле я быстро понял местность и среду обитания словно был рожден в племени Оленьих Людей, и я был тихим и осторожным с направлением ветра и с ветками скользящими по моему рюкзаку, и когда шел по воде, и я был мастером выслеживания и добрым помощником на стоянках и вылетал из спального мешка в утренний пятичасовой мороз гор середины ноября. Мне все это очень нравилось, и казалось у меня не будет никаких проблем с тем чтобы уложить олениху с первого взгляда, но когда она застыла у каменного оползня когда я выстрелил, упала вперед и кувыркнулась вокруг шеи, и ее глаза высветились на меня и она засучила своими бесполезными копытами боком по камням и потом я вновь выстрелил ей в голову от паники, и жизнь покинула ее глаза и ее ноги, и затем от того как я снял с нее шкуру кровь пролилась на замерзшую землю и смешалась в розовый цвет с теплым молоком из ее кормящих сосков...


Не понравилось. Делал это каждый год много лет и нравилось все остальное особенно оленятина в морозильнике, но только не само убийство. Даже насекомого.


Двадвадцатьтри двадвадцатьчетыре


Бангли нет. Один раз я попробовал затеять переговоры. Тогда я был ближе всего к смерти.


Старые законы не работают Хиг. Ушли с дятлами. Ушли с ледниками и с правительством. Сейчас новый мир. Новый мир новые законы. Никогда не вступай в переговоры.


Ему нравилось так говорить прежде чем он собирался кого-нибудь грохнуть.


Пятеро это уже было много, больше чем было у нас за несколько лет. Они крались, у самого большого рядом с мусорным контейнером была винтовка с оптическим прицелом, он оборачивался и говорил с другими, указывал правой кистью, приставляя ладонь крышкой ко лбу, у стоящего за ним был автомат похожий на АК, трое других: два помповых ружья и карабин все на виду в девяносто футах очков ночного видения. На третьем слева с помповым ружьем была надета ковбойская шляпа коротышка в большой шляпе. Они сбились в кучку и кивали головами, они собирались двинуться дальше. Потряс кисть. Лучшего момента для прицеливания не будет.


Я запланировал пройтись справа налево. Очередью. Установить мушку на последнего и скосить их посередине роста.


Передвинул правый указательный палец на холодный спусковой крючок, глубоко вздохнул, глубокий вздох живого чтобы медленно выдохнуть как меня научили и


Разорвалась. Ночь. Не мной. Вспыхнули импульсы огня с периферии далеко справа, от громоздких останков грузовика, непрерывный всплеск быстрых выстрелов, группа передо мной разбегается в стороны, красная точка летает над ними как смертельный жук подбрасывая их тени вверх, чтобы потом они упали, проглоченные зеленой землей.


Не мной.


Я не нажимал на спусковой крючок.


Вопль и крик, один стонет другой корчится, и ноет, я увидел Бангли выходящего из-за грузовика, вытаскивает свой.45 из кобуры, идет спокойно в открытую и три выстрела, стоны внезапно замолкают.


Легкий ветер, холодно. Кровь бъется в моих ушах, смывает крики. Тихо.


Он подобрал разбросанное оружие, все пять. Обошел берму, сложил оружие, услышал как стукнулись они вместе касаясь земли, что-то тихо сказал Джасперу, поднялся ко мне где я все еще лежал, я бы сказал все еще примороженный к крючку скорее даже застывший в неверии.


Какого *****.


Хорошо, сказал он. Хорошо поработали. Не думал ты все еще можешь.


Он хотел сказать что я смог бы. Что мой палец лег на курок. Прежде чем он начал.


Какого ***** Бангли. Не думал я все еще могу что?


Молча. Знали о чем.


Я никогда ***** не мог. А теперь могу. И о чем ты ***** думал? А если бы я тебя увидел и подумал что ты был одним из них?


Никогда: ты увидел меня. Не-не. Никак.


Я открыл свой рот, закрыл его. Я сказал, Не могу ***** поверить. А если бы они разошлись поодиночке. В смысле перед атакой. Прямо перед.


Молчание. Знал теперь я знал что он держал их всех на прицеле.


Ну и каким образом ты знал что я собирался нажать и почему ты? Не дал мне?


Молчание. Знал теперь я знал что он высматривал меня пристальнее их. Высматривал мой ***** палец пока он вполглаза следил за людьми которые ***** могли нас обоих убить. Все это время высматривал. Решил только тогда когда увидел как я скорее всего сделал большой вдох. Представляю его как стреляет в первого даже не глядя на того, как смотрит на меня, смотрит как дергаюсь я в удивлении, затем привычным образом приникает к своему оружию и доканчивает остаток группы. Не очередью. Бангли не верит автоматной очереди. Два выстрела каждой паникующей прыгающей тени. Т-ТАП. Каждой с такой скоростью. Может он еще ухмылялся над моей растерянностью пока собирал урожай душ.


Иди’к сюда Хиг. Покажу кой-чего.


Идет через верх и спускается по склону бермы. Джаспер все еще на своем месте, на этой стороне, перебирает лапами. Не от страха. Я вижу его в свете звезд. Сидит на задних лапах внимательно наблюдая за моими движениями, удерживает себя, хоть кто-то делает свою работу, просто делает то что должен делать.


Пошли. Я мягко свищу. Он вскакивает, не как в прежние годы но все равно довольно быстро, на верх бермы и далее. Бангли внизу среди разбросанных черных фигур. Джаспер уже бегает между ними, безостановочно, принюхиваясь, глухой рык.


Посмотри на это Хиг. Они не должны были.


Его голос нерадостен.


Бангли включает лампочку прикрепленную к его бейсболке. Кепка одета наоборот. Он светит на коротышку, того с ковбойской шляпой, шляпа сейчас скатилась в сточную колею в нескольких футах от него. Это мальчик. Может девять. Около того. Мелисса была на седьмом месяце беременности когда. Девять лет тому назад. Худой мальчик, волосы спутаны и заплетены. Ястребиное перо в них. Опустевшее лицо, тени от грязи и солнца. Родился для этого. Девять лет для этого. Собирал кусочки разбросанной головоломки мира в какую-то картину в своей голове чтобы закончиться в словах Бангли.


Он хмыкает. Оружие в руках младенцев. Не должны были брать с собой.


Оставить где?


Бангли пожимает плечами, поворачивает свою голову, свет прямо мне в глаза, слепит.


Я щурюсь из-за пронзительного яркого белого света но не отворачиваюсь.


Вот когда бы он выбрался из ручья оголодавший завтра ты бы застрелил его точно так же как других, только в дневном свете и с трехсот ярдов а не с тридцати.


Я ничего не вижу один лишь свет но я знаю у Бангли ухмылка по всему лицу и довольно зловещая.


Хиг ты так ничему и не научился за все это время. Ты живешь в прошлом. Даже не знаю если ты вообще чего-то понимаешь. Черт побери.


Он уходит. Хочет сказать достоин ли я. Чтобы жить.


Я ухожу оставив Джаспера с его делами. Мы похороним их завтра.


Вот что я делаю, делал: я срезаю тонкие полосы с ног рук груди ляжек голеней. Нарезаю тонко вымачиваю в соленом рассоле и высушиваю для Джаспера в дни между. Помните историю регбийной команды в Андах. Тела были просто телами уже мертвыми. Они пытались выжить. Я такой же. Я делаю для него. Я ем оленину, раков, кроликов, рыбешку. Я храню вяленое мясо для него в наглухо закрытых банках. Ему нравится оно больше другой еды точно знаю я из-за соли. Завтра я займусь этим но только не с мальчиком, я похороню его не из-за нежных чувств и сожалений целиком как он есть с его ястребиным пером.


Так мы пришли к этому: придумывая себе новые табу забывая прежние причины но все так же поглощенные страхом. Я хожу вокруг бермы. Я должен лечь на свои одеяла и заснуть с бермой у моей головы как широченный надгробный камень. Чтобы быть готовым завтра к полету. Я не буду спать всю ночь. Я кладу ружье, лишь ружье, вталкиваю его под сумку и продолжаю ходить.




II

Когда я начал летать у меня было чувство того что я должен был делать это всю мою жизнь. Многие люди которые летают думают так же и мне кажется это скорее всего от того что есть некий ген верхушки деревьев или верхушки скалы а не от чувства неограниченной свободы или описания взлетевшего ввысь духа. От того как все решается внизу землей. Как весь пейзаж составляется из стоков вокруг, из капилляров и артерий стекающей воды: склоны гор сбираются вместе и покрываются складками, выжимая себя в борозды ущелий и ручьев, высоты и пропасти, низины описываемые спусками и хребтами и подножиями как морщины описывают лицо, обрываясь краями каньонов, и затем низины и впадины, извилистые реки и высохшие русла где когда-то была вода похоже удерживают холмы и волны горных долин все вместе и никак иначе. Как расходятся поселения и затем населяют эти реки и умножаются в каждом слиянии рек. Я думаю так: Вид всего этого должен удивлять нас но не удивляет. Мы видели все это раньше и приняли землю в низинах с такой же легкостью как мы гуляем по отмелям ручьев и знаем куда поставить наш следующий шаг.


Но что больше всего мне понравилось после первого учебного полета это была искусность, чувство что все находится на своих местах. Фермы на своих прямоугольных полях, дороги ориентированы по румбам компаса, лесозащитные полосы отбрасывают по утрам длинные тени на запад, соломенные тюки и разбредшийся скот и лошади прекрасны в своих местах как брызги звезд удерживающие все то же румяное солнце своими флангами, грузовики во дворах, трейлер запаркованный на диагональных полосах, квадраты домов с одинаковыми углами освещенных крыш, бриллиант бейсбольного поля и овалы гоночных дорог, даже свалки такие же, неровные ряды ржавых автомобилей и груды металлолома так же неизменны и прекрасны как тополя по краям рек, отбрасывающие свои длинные тени. Белая струйка дыма от электростанции тянется на восток за утренним ветром чистая словно промытый хлопок. Так было тогда. Там наверху не было невзгод, страданий, раздоров, лишь картина и совершенство. Вечный покой пейзажной картины. Не потерять тем деревьям листьев... Даже проблесковые огни спецавтомобилей движущихся по скоростным дорогам пульсировали беззаботным ритмом сверчка.


А когда летишь, видишь все это как увидел бы ястреб, я сам каким-то образом освобождаюсь от ненужных мелочей: нет во мне печали нет жесткости в теле никакого одиночества, ничего от человека живущего с тошнотой от того что убивал и похоже будет еще убивать. Я тот кто летит надо всем и смотрит вниз. Ничто не коснется меня.


Нет никого кому я рассказал бы и все равно очень важно высказать это. Реальность и как чувствуешь покинув ее. Даже сейчас иногда бывает слишком прекрасно что трудно выносить.


Мне также интересно из чего сделан Бангли и такие как он. Он же полон одиночества как нота дребезжащая внутри колокола. Предпочитает чтобы так. Будет защищать до самой смерти. Живет и защищает как живет хищная птица сбивая других птиц на лету. Не желает обсуждать что смерть и красота делают друг с дружкой внутри него.


Я взяд его с собой в полет на первой неделе его появления. Он хотел посмотреть наш периметр, наши уязвимые места. Затолкал его на пассажирское место и дал ему наушники чтобы он мог говорить со мной. Я сделал широкие круги и резко набрал высоту ястребиным подъемом. Было чистое утро с оврагами полными теней и стаей чаек застрявшей белой копной между нами и землей. Через десять миль на тысяче футов он произнес


Друиды. Снижайся.


Я никогда не слышал такого слова.


Встретил их по дороге, сказал он. У них болезнь крови. Крикнул им через двор. Двух грохнул подошли слишком близко. Эх было бы у меня сейчас чем их поджечь.


Я посмотрел на него. Потрясенный. Откуда им было узнать что он стал моим напарником.


Несколько детей в ободранной одежде выскочили из сарая и замахали руками, запрыгали радостно. Бангли втянул свои согбенные плечи в сиденье чтобы посмотреть на меня.


Они тебя знают?


Угу. Помогаю им. Они не друиды, они меннониты.


Я почувствовал его взгляд на стороне моего лица потом нет. Он не сказал ничего до конца полета, даже когда мы пролетели низко над горами и увидели как свежевыпавший снег слетел со скальных хребтов.




III

Я спрашиваю себя что это за нужда рассказывать.


Оживлять каким-то образом смертельное спокойствие величайшей красоты. Вдыхать жизнь в рассказ.


В противовес я полагаю кредо Бангли убивать все что может двигаться.



*

Той ночью стрельбы с одной стороны когда я не нажал на спусковой крючок я дошел до западных ангаров и пошел еще дальше. У Джаспера было хорошее чутье и я знал если он бы начал озираться и заволновался бы то он просто последовал бы за мной. Не захотел отрывать его от его веселья, и я знал Бангли довольно хорошо что он наубивал достаточно для одной ночи чтобы решиться на моего пса. У меня не было ни очков ни ружья. Бангли всегда носит кобуру с пистолетом на ремне, я уверен он спит с ним. Я никогда не видел его спящим и мне интересно сколько ночей он наблюдал за нами спящими у бермы. Неприятно быть с человеком вечно подкрадывающимся ко мне да есть кое-что похуже, непрерывное чувство постоянной слежки. Я примирился с этим чувством как индейцы кри должно быть примирились с тем чтобы жить на своем Севере со стаями гнуса. Когда-то жили. Назойливая мысль: если он решит атаки стихли настолько что сможет сам защитить это место или мои полеты к семьям станут слишком рискованными он может просто убить нас, меня и Джаспера, долго не раздумывая двумя выстрелами с пятидесяти шагов от своей веранды. Помня об этом я совершенный безумец ложусь спать на открытом месте, а если Бангли захотел бы меня убить у него было бы бесконечное количество возможностей в любой день, и я решил с самого начала что буду заниматься своими делами каждый день не принимая мистера Смерть ни в какое внимание.


Поэтому, решив так, я знал когда проходил мимо последнего ангара на запад все дальше уходя от одиноко горящей лампочки на равнину залитую звездным светом, я знал что после такого прихода пяти человек мое нахождение здесь получило гарантию на еще какое-то время. На какое-то время Джаспер и я были необходимы, хотя Бангли расправился со всей группой, расстрелял их, одним глазом.


Я обошел старый топливный бак зеленый в дневном свете, сейчас черный, выпирающий из высокого куста шалфея, и мои ступни нашли сами по себе протоптанную тропу к горам. Мою тропу. Я и Джаспер протоптали ее за девять лет, и Бангли ходьбой к своей башне. У аэропорта не было диспетчерской башни, это было просто аэродромное поле, означало что пилоты переговаривались друг с другом и решали согласно давно отработанному протоколу, но Бангли и я построили нашу башню в четырех милях на равнине, на полпути к горам, и эта башня была сделана для убийств. Постройка заняла у нас два месяца, находили нужные доски в долгом поиске и разборе некрасивого, блочного, модернистского, деревянного строения на Пайпер Лэйн похожего на начальную школу из семидесятых годов. Мы перетащили доски на его грузовике когда он еще бегал и в его микроавтобусе, в нем он появился здесь, набитый оружием какого-угодно вида, и минами и консервами и боеприпасами. Мы заодно перетащили генератор из одного ангара с северной стороны, и мы включали его на авиатопливе чтобы завести наши пилы и дрели. Бангли не был рожден плотником и это был первый и единственный раз когда я видел его делающим что-то руками в радостном возбуждении, работа как теперь я знаю для своих удобных выстрелов из.408 калибра. Он торопился поскорее залезть на верх платформы и установить поудобнее сиденье и защелкивающийся поворот на дизайн которого он потратил много часов. Отдельный держатель для дальномера и еще один для лазерного прицела. Ничего - ни оружие ни дальномер ни прицел - он почти никогда не оставлял там. Он оставил лишь определитель скорости/направления ветра на столбике где отраженный от крыши ветер не влиял бы на его показания, и он оставил свои баллистические таблицы в широком раскладывающемся ящике который я сделал для него.


Его любимой дистанцией было тысяча четыреста ярдов. Достаточно близко чтобы с его способностями убить наверняка и достаточно далеко чтобы потешить свое честолюбие. Означало что на тропе было одно место где много людей бросили свой последний взгляд на этот печальный мир. Там было место по-настоящему залитое кровью. Земля там, между высоким кустом шалфея на южной стороне тропы и высоким кустом крисотамнуса на северной стороне тропы, была черна от медных минералов пролитой крови, выпачкана как место во дворе где всегда меняли масло у автомобилей. Той ночью я прошел четыре мили и еще четыреста ярдов менее чем за час. Я не заметил расстояния и я не заметил времени. На моем календаре это была ночь 21 апреля не какой-то особенный день равноденствия или самой долгой ночи/дня, но особенный для меня как любое 21 любого месяца. Это был также день рождения Мелиссы. Она не любила вечеринки и мы никогда не праздновали. Мы тихо ужинали, обычно суши, их она считала смешной декадентской формой еды но все равно обожала их есть где-то два раза в году. Ее любимые, тунец и желтохвостая макрель и дикий лосось, со временем сошли на нет и цены на них поднялись так высоко что мы просто перестали их покупать.


Я все время дарил ей книгу. Потертую в твердой обложке с того отдела букинистической литературы где найдешь детские приключения братьев Харди и Нэнси Дрю, и затхлые с помарками Хоббиты, цветные бумажные обложки часто порванные или совсем без них. Но некоторые детали обложечной иллюстрации были вдавлены в материю твердой обложки, вздыбленный конь или раскидистый вяз, и можно было закрыть глаза и провести пальцами по шероховатой поверхности и почувствовать изгибы брыкающегося жеребца, простертые во все стороны ветви дерева.


Моей любимой была иллюстрированная книга-справочник о жителях прудов в которой очень юный читатель написал карандашом на каждой странице под изображением выдры


Хорошая


Под ондатрой:


Хорошая


Бобром:


Хороший



*

Я прошел в темноте мимо башни. Тропа между кустами впитала и отразила свет от Млечного Пути и была чиста впереди. Я прошел пристреленное место, по черному пятну которое не было тенью шалфея. Я совсем не содрогнулся или не почувствовал ничего особенного. Я ощущал лишь ветер. Он был западный с гор и он должен был быть холодным от снега но он был теплым и пах землей, кедром на низких склонах и пихтой с мест повыше. Как камень после сошедшего льда. Лишайником и мхом. Мне так показалось. Он пах весной.


Слишком рано для середины апреля для полного оттаивания, да только давно прежние приметы ушли в ностальгию. В эту зиму выпал снег но до этого было два года когда пики стояли сухими почти без ничего. Было страшнее для меня чем атаки или болезни.


Потерять форель вот что было страшно. Потерять ручей это еще одно впридачу.


Я все еще ловил рыбу в горах. Форели не было потому что вода стала слишком теплой, да только я рыбачил прилипал и карпа, обживавших все так же дно, и преодолевал отвращение когда попадалась прилипала, легкое бултыханье с трудом назовешь борьбой, вытянутые губы и чешуя. Я заставил себя привыкнуть ко вкусу и количеству костей. Сейчас форели не было и карп занял ее нишу и начал все больше кормиться у поверхности. Никогда не приносил Бангли потому что он никогда не понял бы. Потраченных часов. Опасности нахожденья у течения воды, опасности от животных и бродяг.


А я все равно. Он назвал бы На Отдыхе, он называл все так презрительно напрямую не связанное с нашим выживанием, или убийством, или как убить. Бог’ты Хиг мы же не на отдыхе, а? Черт побери. Оленья охота считалась. Количество полезного протеина за одну успешную ходку поделенное на риск. Тот факт что я хотел пойти, что мне было нужно пойти - подняться вверх, уйти подальше, надышаться тем воздухом - он не принимал во внимание. Если бы я ненавидел это, ему тогда больше нравилось бы. Как с полетами. Он знал что летать для меня было жизненно важным и все равно он считал что двух рук едва хватало на то чтобы сосчитать случаи когда нас спасли мои патрульные полеты.


Он не был моим начальством и я делал то что я хотел делать, но он всегда старался показать мне свое недовольство как можно жестче, а после какого-то времени стало легче его выносить. Хранить наши отношения вечнозелеными день за днем.


Я рыбачил. Я брал свое и направлялся к зеленыму деревьям. Повозка из каяка. Мое ружье. Я проходил мимо останков жертв жуков, стоящие стволы деревьев ломались от сильного ветра, и шел дальше к зелени. Я всегда рыбачил там где не было мертвых деревьев, или где вновь пробивалась зелень. Я клал свои вещи и дышал запахом бегущей воды, холодного камня, ели и пихты, словно от пахучих мешочков которые клала моя мать вместе с носками. Я дышал и благодарил нечто не совсем Бога, нечто все еще бывшее там. Я почти даже мог представить себе что оно было тогда когда мы были молодыми и еще многое было живым.


Я слушал ручей и ветер и смотрел как он качал тяжелые черные ветви. Вода подо мной, темная поверхность была покрыта крошками зеленой пыльцы. Корни дерева вылезшие на отмель змеились над водой и между ними старые паучьи сети качались ветром и сверкали нитками в такт.


Я доставал четыре части удочки завернутые во фланель и вставлял их вместе, примеряя по направляющим и поворачивая сияющие металлические кольца чтобы они выстроились в линию. Четвертый номер она была у меня с последних классов школы. Мой отец дал мне ее на мое шестнадцатилетие как раз после того как я переехал к нему жить. Он умер от рака поджелудочной железы на следующий год прежде чем смог показать мне как правильно удить с ней, и мне пришлось учиться самому и от Дяди Пита.


Я вытаскивал катушку которую он дал мне с удочкой, я держал ее в чистоте и смазывал маслом даже когда моя жизнь была не совсем гладкой. Я вставлял рельсы основания катушки в алюминиевый держатель поверх пробковой ручки удочки и закручивал гайку. Гайка затягивала стержень удочки и была сделана многогранником таким удобным для прокрутки большим и указательным пальцами. Она легко проворачивалась и крепко затягивала удочку.


Все это, эти движения, их последовательность, тишина, плавное течение и бульканье, мелководье ручья и ветер свистящий в иглах высоких деревьев. Пока я настраивал удочку. Помню как делал все это сотни раз, может и тысячи раз. Ритуал без никаких размышлений. Как надеть носки. За исключением того что после этого ритуала я касался чего-то очень чистого. Именно поэтому я всегда старался всю мою жизнь принести лучшую часть себя на время рыбалки. Мою внимательность и осторожность, мою готовность рискнуть, и мою любовь. Терпение. Да все что угодно необходимое. Я начал рыбачить сразу после смерти Отца и я пытался ловить рыбу как делал бы он. Что в общем-то немного странно: пытаться воссоздать себе человека которого я никогда не видел с удочкой в руках, с настойчивостью сына для которого у этого человека так и не случилось шанса быть настоящим отцом.


Когда я разошелся с моей школьной подругой, я рыбачил. Когда приходили разочарования и отчаяние я переставал писать, я рыбачил. Я рыбачил когда я встретил Мелиссу и не мог представить себе что я нашел кого-то я смогу полюбить больше всего на свете. Я рыбачил и рыбачил и все рыбачил. Когда на форель напала болезнь, я рыбачил. И когда грипп унес ее в больницу забитую кроватями умирающих в пятистах ярдах от нашего дома, я рыбачил.


Мне не разрешили похоронить ее. Она была сожжена со всеми вместе. Пришел хаос непостоянства продуктов и длинных очередей за бензином и бунтов, я рыбачил. Я ловил карпа чтобы просто уйти от всего и забраться подальше по ручью, в изгибы и уклоны которые были так знакомы мне как тело моей мертвой жены.


За все годы в аэропорту я все время приносил мою удочку в горы. Клал свои вещи и собирал удочку и дышал и Джаспер был сам по себе и ложился на отмель откуда он мог видеть все. Я одел легкие бахилы с прилипающей резиной на подошве, и стал на гладкие камни пыльные и серые от воздуха и зашел в воду. Как только эти речные камни стали мокрыми они ожили цветом, зеленью и розовыми разводьями и голубизной. И я тоже. Ощутил так же. Вскоре как только холод сжал мои ступни и надавил на мои голени.


Больше никогда не одевал бахилы. Я просто наслаждался чувством холодной текущей воды огибающей мои ноги.


Я размышлял, вспоминая когда я шел по тропе к горам и я думал почему я не рыбачил почти год, ни разу за прошлое лето, и удивлялся почему, и очень желал чтобы у меня были лишь только удочка и Джаспер, только рюкзак на весь день и без оружия и на ***** Бангли я даже не стал бы притворяться будто ухожу охотиться. Но не сделал. Ничего как хотел. Я шел долго даже Орион скрылся за горами, может час-полтора, и я остановился. Я отдышался и посмотрел вокруг меня и обнаружил что был очень близко к первым деревьям у гор. И я был один. Я очнулся и чуть не позвал Джаспера и тут же понял что в первый раз насколько помнилось мне его не было со мной. Ледяной холод вошел в мои внутренности и я повернул назад и протрусил рысью весь путь назад в аэропорт.




IV

Быстро теплело. Весна ушла не сопротивляясь. На две недели раньше чем в прошлый раз по календарю на котором я делал свои пометки на стенной доске в ангаре. Я решил больше нет угрозы ночных заморозков и пробороздил и разметил ряды в огороде, и выкопал и рассадил под мягким солнцем согревшим мою шею и шерсть спины Джаспера отчего она стала приятно теплой под моими ладонями.


Я посадил что сажал каждый год: горох, картофель, кукурузу. Также шпинат в теплице вместе с маленькими помидорными ростками.


Когда в конце концов я решил что пора покидать город и очень быстро, вот что я взял с собой я из моего сарая во дворе. Покрытую пыльной коростой корзину с пакетиками семян и ведро с картофелем на рассаду. Все то же, сейчас десятый год посадок. Мне нужно скоро поменяться семенами с семьями чтобы растения оставались сильными, почему я не сделал этого раньше ума не приложу. Пару лет я использовал утепленную комнату зимнего сада в одной из усадьб для моих рассад но они каждый раз погибали от заморозков когда холод выстуживал тепло каменного пола. Я не стал высаживать их в печи и держать их поближе к теплу. Я сделал теплицу для шпината на весь год и для помидоров на весну. Работало. Я сажал картофель позже чем обычно чтобы мы собирали поздний урожай и его хватало на всю зиму. Что вырастало у нас, только для меня да Бангли, я хранил больше чем нам было нужно и хранил в банках и картофель в буртах в холодной комнате подвала моего дома, того с лампочкой. Я никогда не говорил Бангли но всегда привозил свежие овощи летом, и банки позже, семьям у которых тоже были огороды но им не везло из-за их болезни.


Днем 1 апреля я работал медленно, наслаждаясь теплом дня и впитывая солнце моими зимними костями. Я все это время болтал с Джаспером.


Нам надо вскопать, сказал я берясь за садовую лопату. Нам надо сделать две грядки под картошку.


Джаспер наморщил лохматые брови и согласился, довольно лежа на кучке теплой от солнца земли и наблюдая за мной.


Эй а где старые штыри для гороха? Куда мы их подевали?


Уши Джаспера поднялись и его пасть открылась в подобии улыбки. Он не знал. Ему было все до *****.


Была бы жизнь такой простой, подумалось мне, как и много раз до этого. Простая как жизнь пса.


Я вскопал грядки под картошку и посеял ее, каждую с глазком. Я нашел расщепленные деревяшки которые мы использовали под подпорочные штыри для гороха и вкопал их и связал их струнами и натянул три нити для того чтобы карабкались усы гороха ввысь на все шесть футов. Не было ничего радостнее на этой земле, ничего довольнее для меня чем стена гороха, листья трепещутся выше тебя.


Я не торопился. Что не посадили бы сегодня мы бы посадили завтра. Похоже было достаточно тепло и для посадки кукурузы. Наши тени растекались к северу в полдень и вытянулись по грядкам когда весеннее солнце перешло на северо-запад. Я монотонно мычал. Мелисса всегда пилила меня за бессознательное мычание мелодии которую я повторял и повторял когда был занят. Все время одну и ту же. Покой. Я сделал маленькую канавку для гороха, рассыпал семена, покрыл их землей. Грязь от копки запуталась в волосах моих рук и испачкала мое лицо когда я почесал свой нос тыльной стороной кулака. Из отгороженного пруда у ручья, я накачал воды в неглубокую канаву у начала огорода и развел ее концом лопаты на четыре стока в мои грядки. Серебряные струйки коснувшись вскопанной земли стали красно-коричневыми и заблестели от низкого солнца. Вымачивая землю по обеим сторонам канав. К полночи все грядки намокнут.


Я устал. Завтра я посажу все остальное, помидоры и кукурузу. А на следующий день если позволит погода Джаспер и я возьмем травяные сани, и в этот раз удочку, и пойдем в горы за весенним оленем.


Олени бывают на равнине но они каким-то образом чуют необходимость держаться подальше от аэропорта и у меня совсем не получалось подкрасться к ним на открытой прерии. Я был горным охотником и к тому же я хотел пойти туда пока не начали растекаться ручьи.


Бангли иногда устраивается на втором этаже своего дома на мешке с песком в открытом окне и ради спортивного интереса занимается стрельбой на дальность. Он убил двух серых волков с далекой дистанции но после этого они тоже стали держаться от нас подальше. Он пришил мех с их загривков себе на капюшон зимней куртки и одевает ее хвалясь трофеем.


Я остановился в конце моего нового огорода наблюдая как солнце касается гор и красит красным цветом и землю и потоки воды и я могу сказать определенно что внутри меня шевельнулось нечто похожее на счастье.


Я никогда не мог назвать это. Никогда. Чтобы не. А теперь назову.


П’шли, Джасп.


Я воткнул лопату в землю оставив ее на завтра и пошел к ангару и услышал глухое пошлепывание от того что Джаспер встрепенулся и потрусил за мной.



*

Пару дней, сказал я. Может и три.


Я затолкал двухгалонный пакет с сушеным мясом для Джаспера на дно моего рюкзака. Давно уже нет никакой тошноты. Мой Дядя Пит сказал мне, Ты сможешь переступить через тушу козла в двери. А с мертвым человеком?


Почему три? спросил Бангли.


Я засунул мой свитер, тяжелый запачканный коричневый я заказал его по каталогу когда мне было за двадцать и всегда брал его с собой в лес. На верх него я положил пакеты с моим сушеным мясом, оленина, и свернутый кусок нейлоновой материи для крыши над головой, и рулон парашютного шнура.


Почему пару, три? Там же снег Хиг. Олень должен быть внизу.


Я не смог придумать причину и просто ответил: В прошлый раз в ноябре я видел лосиные следы. Клянусь. Я знаю ты думаешь мне показалось но я видел их. Следы лосихи. Я хочу увидеть их еще. Бог ты мой, если бы нам попалась она.


Я не смотрел на него. Молчание.


Мы были как пара супругов больше неспособных на разговор друг с другом о самых важных вещах. Я никогда не врал Мелиссе за исключением попыток убедить ее в том что она выживет. Она знала это была ложь и не держала на меня зла за это. Она была просто слишком слаба для беспокойства о собственном выживании. У нее были похожая на дизентерию тошнота и понос а ее легкие были полны как при пневмонии, ужасно. В конце концов она просто захотела поскорее покончить со всем. Подушкой, прошептала она мне. Ее глаза были остекленевшими и безразличными, ее волосы мокрыми от пота, ее руки ужасно легкими, почти безжизненная. И холодная. Подушкой. Я заплакал. Я пытался как только смог чтобы не, чтобы не заплакать видя как весь мой мир, все самое важное, исчезало из моих объятий. Почти в панике, сейчас я могу так сказать, я поправил одну подушку позади ее головы на возвышении, точно не зная чтo она хотела поправить, просто взбить немного и поднять повыше ее голову.


Нет, выдохнула она. Еле-еле дыша. Ее рука царапнула обратную сторону моей руки, словно она хотела схватить но не могла.


Ею.


Я уставился на нее.


Хиг. Два, три коротких вздоха, неспособные дать ей побольше кислорода. Пожалуйста.


Ее глаза остекленевшие, все еще серо-голубые, я всегда считал их как чистое море в сумрачный день, темнели цветом, старались сфокусироваться на мне.


Пожалуйста.


Пожалуйста.


Я провел взглядом по коридору заполненному койками в поисках доктора или медобслуги, отчаянно желая хоть как-то отложить, но они все были больны, или их тошнило и рвало кашлем, как в аду, никого не было. Вонь, рев кашля и болезни.


Ее рука царапнула мою а ее глаза не покидали моего лица.


Я нежно поднял ее затылок с подушки и положил рядом на испачканную простынь и поднес подушку и сказал Я тебя люблю. Больше всего во всей вселенской вселенной. И ее глаза были в моих глазах и она не сказала ни слова и я закрыл ее лицо и все. Мою-премою жену.


Она тяжело вздохнула дважды, борясь, слегка царапнула, замерла. Рев в коридоре не прекратился стоны и кашель. Не прекратились.


Я любил ее.


Вот с этим я и живу.

Я поднимаю голову с подушки

Я вижу замерзшую луну.

Опуская мою голову, думаю я о доме.


Бангли спросил, Что с тобой Хиг? Выглядишь как ***** знает кто.


Я встряхнулся. Как делает Джаспер.


Ничего.


Может тебе отпуск нужен Хиг. Ты слишком тяжело работаешь в огороде. Мужики не были созданы для фермерства так я думаю. С самого начала все не в *****.


Он имел в виду отпуск лежа в гамаке я натянул в тени дома. Между двумя деревьями, норвежская пихта и осина которые вечно казались мне не на своем месте здесь, и они казалось качали своими ветвями тоскуя по своим горам.


Я вздохнул. Да, может ты и прав. Но прежде всего я хочу поднять туда. Если там есть лось. Бог ты мой. Мы же будем как короли.


Мы и так как короли Хиг. С самого конца света.


Он начал смеяться. Могильным хохотом, будто кашель. Неприятным.


С концом света мы стали королями. Да Хиг? Капитанам наших судеб. Ха!


А затем он по-настоящему закашлял. Отрывисто. Когда он закончил он сказал, Ну иди туда. Немного порыбачишь. На отдыхе. Развеешься. Притащишь нам этого якобы лося. Оленя давай, тоже, почему бы нет Хиг. Что-нибудь нам для еды.


Прямая улыбка на его лице, посмотрел на меня своими глазами, которые сверкнули как галька в ручье.


Не больше трех дней. Не шучу. В каждый день когда ты там занимаешься этой ***** мы будем уязвимы.


Я поднял взгляд и посмотрел на него. Это был первый раз когда он признал мою полезность.


Я не слишком хорошо сплю добавил он. Сказать правду.


Он кашлянул еще раз и выплюнул через ангарную дверь. Ну, удачи, сказал он, и ушел.


Он не спал хорошо когда меня не было. Как жена. ***** Бангли. Как раз когда так захотелось от него избавиться.



*

Мы бы отправились в темноте следущего утра. Я бы прошел восемь миль под холодными звездами и достиг бы деревьев когда воздух стал бы серее и зернистее. Я набрал вещей на три дня хотя я и думал если бы нам достался лось то было бы еще дольше. Бангли потерпел бы. Я бы мог привязать рюкзак к саням и протащить, но я решил держаться налегке и я предпочел держать вещи на своей спине а сани почти безвесными. Я знал где ручьи и я бы передвигался от одного к другому потому я взял с собой лишь две кварты воды.


Я решил слетать один раз. Чтобы разведать дорогу и чтобы дать Бангли уверенность на хотя бы один день в трех направлениях. Полдень как раз годился бы мне для этого с легким бризом слетавшим с гор, на солнце тепло но почти по-зимнему холодно в тени ангара. Я зажег печь и поставил чайник, закипел. Я заварил чай из летних цветов, листья я высушил: земляника, черника, мята и сел в раскладное кресло Вальдес которое я притащил из комнаты для кинопросмотров одного из поместьев. Назвал кресло так по имени танкера с нефтью компании Экссон разбившегося и разлившего нефть у Аляски.


Это было двойное кресло для мужа и жены скорее всего но здесь для меня и Джаспера, с раскладным рычагом на каждой стороне и обшиты тонкой выделки телячьей кожей. Было очень мягким. Я положил для него рукодельный плед, из кусков голубого и желтого, и с повторяющимся рисунком бревенчатого домика разрезанным на квадраты и треугольники, каждый кусок отличен от другого но все с тем же изгибом дыма из каждой трубы, с орнаментными огурцами или с горошком или с полосами цветами, отчего создавалось впечатление необычного поселка одинаково раскинутого по всей стране геометрических полей и цветущих посадок, и словно все отдыхали зайдя в свои домики наслаждаясь теплом очага. Как и мы. Было приятно смотреть на рисунок пледа и приятно сидеть в кресле под волнами тепла от печи, полулежа откинувшись назад попивая чай.


Мне почти казалось что так было раньше, что Джаспер и я жили где-то во временном пристанище и в один прекрасный день вернемся, что все вернется ко мне, что мы не жили в сумерках бедствия. Ничего не потеряли кроме своих жизней. Все так же как вчера стоял в огороде. Иногда мне казалось: все в порядке. Просто вот так. Та простая красота была все еще невыносимо прекрасна, и если я буду жить каждым днем, от огорода до печи и до простого полета, я буду жить в мире с самим собой.


Казалось что я жил в двойственности, и эта двойственность была разрушающей настойчивостью жизни в ее голубизне и зелени разошедшихся по сухой серости смерти, и я могу переключать одно на другое, шаг в одно и шаг наружу так же легко как я мог бы вступить и выйти из холодной тени снаружи ангара. Или я бы даже никуда не шагал, а тень прошлась бы по мне как тень облака покрыв мои руки гусиной кожей, и ушла.


Жизнь и смерть живут внутри друг друга. Так случилось и со мной. смерть была внутри всех нас, в ожидании теплых ночей, равновесия системы, жука, как в умирающих почерневших стволах у гор. А жизнь была внутри смерти, разрушающая и настойчивая как лихорадочная зараза. Так и должно быть.


Память вечно не давала мне покоя. Я все время пытался не вспоминать и я все время вспоминал.


Его звали бы Спенсер. В будущем. Софи если была бы девочка. Очень по-английски. Во вторую треть срока мы решили мы хотим знать. Семья Мелиссы была шотландских корней. Переехали из Мелроуза когда ей было семь лет, пошла в начальную школу в Западном Денвере и должна была стоять перед классом и повторять слова как арифметика пока другие дети хихикали а учителя расплывались в умилительной улыбке. Она говорила что потеряла акцент полностью за два месяца. Адаптировалась как только могут семилетние.


Как имя у ее отца.


Не болела, ни разу, все время. Никакой тошноты. Никогда не хотела никакого авокадо или мороженого.


Ей совсем не нравилась охота но она любила рыбалку. Она рыбачила со мной когда могла. Во многом она была лучше чем я. Она не могла забросить дальше или точнее но она могла понять форель лучше кого-угодно. Она обычно стояла на отмели ручья и просто дышала и смотрела на солнечный луч и насекомых влетающих в него и вылетающих.


Всякие профи, идиоты, делали так со своей первой пойманной рыбой, они выкачивали содержимое ее желудка чтобы увидеть что ели рыбы сейчас. Как будто поймать, вытянуть сетью, вытащить на обжигающий воздух от всего этого рыба не страдала. Они отпускали ее назад, но выживала ли она после такой операции? Говорили что выживают, я сомневаюсь. Она никогда не делала так. Она соединяла половинки своей удочки вместе, натягивала ее, выпускала леску трещоткой катушки и тонкими пальцами проходила по всей длине лески, шнура, и поворачивала назад козырек своей бейсболки Yankees, и затем она спрашивала меня.


Хиг что подвесить?


Я изучал стайку молодой форели поблескивающую от солнечного света или клубящуюся у поверхности, переворачивал пару камней в поисках личинок.


Восемнадцатый Медный Джон вниз, Рио Гранд Король, большой тот, наверх.


Она двигала губами глядя на меня так будто я заставлял ее. Затем она вытаскивала свой набор. Большой и малый как раз наоборот. Или вытаскивала фиолетового шерстяного дурачка, того с металлической рыбьей головой, имитация верховодки и совсем другая стратегия ловли.


Почему ты меня спрашиваешь? говорил я. Мне кажется ты спрашиваешь чтобы сделать все наоборот.


Ее улыбка, яркая и внезапная, была одной из моих самых любимых вещей на этом свете.


Я не назло тебе Хиг. Я решаю. Настраиваюсь когда против такого прекрасного рыболова как ты.


Ишь ты хвалит. Ну-ну. Вперед.


Она обычно выигрывала. За исключением больших рек, Ганнисон, Грин, Снэйк, где надо было забрасывать далеко. В последний раз когда мы пошли рыбачить вместе мы сильно поругались.


Я отпил чай. Выходило так что у Джаспера было больше всех пледов чем у какого-нибудь другого пса. У него был плед для раскладного кресла Вальдес, плед для полетов, плед для сна с цитатами из книг Доктора Сьюза. Он лежал на своей половине задом ко мне и его ноги свисали с сиденья и он к тому же еще храпел.


Возможно ли это любить так отчаянно что жизнь становится невыносимой? Не в смысле неразделенная, а в смысле быть в любви. В самой середине ее и быть отчаявшимся. Потому что знаешь что закончится, потому что все заканчивается. В конце.


Я пил в самом начале. И всякую еду, даже лошадей, мы съели все в первый год, а алкоголь был все еще в шкафах и в укромных местах, в подвалах. Бангли и я использовали его для обеззараживания порезов. Бангли никогда не пил потому что это было против его Кодекса. Я не уверен может он считает себя кем-то вроде солдата или воина, но он был настоящим Выжившим с заглавной буквой В. Все остальное, через что он прожил свою молодость, мне кажется он посчитал как какую-то тренировку для чего-то более важного и более чистого. Он ждал Конца всю свою жизнь. И если он не пил раньше то не будет пить сейчас. Он не делал ничего не связанного с выживанием. Я думаю если бы он вдруг умер от чего-то как ему кажется не связанного с Законами Жизни, и если бы у него был момент видения своей жизни перед уходом в темноту, он бы не так огорчился своей закончившейся жизнью чем от того что проиграл. Что не обращал внимания на мелочи. Что смерть перехитрила его, или хуже того, кто-то другой более крепкий в окружающем холокосте.


Иногда мне кажется единственная причина почему он держал меня рядом с собой чтобы кто-то мог засвидетельствовать его доблесть в победе над каждым днем. Полагаю что тот трюк ночью был просто затем чтобы я знал что это был он. Тот кто принял на себя долг охраны нашего выживания каждый день. Запомни это, Хиг.


Однажды я услышал шутку о кораблекрушении. Я услышал ее тогда когда модель по имени Триппа Сандс была самой желанной на всех плакатах тинейджеров. Самая желанная изо всех желанных девушек, образец совершенства сексуальности. Она плывет на большом круизном корабле и тот попадает на рифы и тонет в Карибском заливе. Она выплывает вместе с моим приятелем Джедом. Только два выживших. Они выплывают на пляж, волны омывают их пеной, одежда порвана, почти голышом, и они смотрят в глаза друг другу с нарастающей готовностью к их уникальному одиночеству, и любовь настигает их как упавший на голову кокос. Они влюбляются как сумасшедшие. К счастью, остров полон низко свисающих плодов и свежей воды, и устрицы и рыба просто запрыгивают сами в их плетеные корзины, и пропитание становится им легким и у них оказывается много времени для того чтобы проводить вместе и заниматься такой бурной любовью которую мне кажется встретишь только при приближении апокалипса. Через неделю после всего Джед говорит, Трипп?


Ааа. Хммм. Да, мой ароматный жеребчик.


Могу ли я попросить тебя.


Конечно, мой сверлильный станок. Что угодно. Для тебя.


Можешь поносить мою ковбойскую шляпу несколько дней?


О да, конечно же!


На следующий день он говорит, Триппа?


Да, Обнимашка?


Могу ли я попросить тебя.


Все что хочешь мое сладкое манго.


Можешь углем нарисовать себе усы?


Хммм. Для тебя, мой большой Спермяк, что угодно.


На следующий день они занимались любовью все время отлива. Они садятся на скамейку из черепаховых панцирей и смотрят на грозу проходящую над лазурной водой, Триппа все еще в шляпе и с усами, и Джед говорит, Милая?


Да Обняшка.


Ээ, можно я тебя назову Джо?


Ну, аа конечно, ты моя глубоководная акула.


Джед хватает ее и трясет за плечи.


Джо! орет он. Джо! Джо! Я ***** Триппу Сандс!


Все еще смеюсь от этой шутки. Не могу удержаться но приходят на ум я и Бангли хотя это совсем не забавно. Он хочет чтобы я был Джо и он смог бы показать другому как здорово он выживает. Якручу на ***** все это говно с выживанием, я же ведь, Хиг? Он никогда не рассказывал мне о своем воспитании за исключением того что это не то что ты думаешь, но я полагаю что на его мать, если у него она была, было тяжело произвести хоть какое-нибудь впечатление.


Ну. Похоже на то. Я говорю это Джасперу который сдвинулся так что его голова свесилась вниз с Вальдеса но все так же храпит. Я кладу мою ладонь на его ребра и чешу.


Ну что полетели.



*

День клонится к концу, мое самое любимое время после рассвета. Я заправляюсь топливом. Насос работает от солнечной батареи. Раньше пользовался аккумулятором и трансформатором но батарея сдохла потому я провел провод прямиком к трансформатору и теперь могу заправляться лишь когда сияет солнце. У меня есть ручной насос когда нужно, но легче по-другому. Я заполняю баки с лестницы, через отверстия отвинченных крышек на каждом крыле, и совсем нет никакого удовольствия стоять на земле и качать ручным и следить за уровнем топлива, и в то же время надо карабкаться вверх и смотреть вниз в отверстия. Я могу приблизительно посчитать и довольно точно, но всегда гораздо легче просто стоять там и нажимать на спусковой крючок насоса и слушать электрический гул и щелчки цифр крутящихся на счетчике как раньше было с автомобилями.


Раньше было. Еще много бензина в мире но проблема в том что автомобильное топливо испортилось через год-два после. 100LL, чем я заправляюсь, годен до десяти лет. Я ожидаю что скоро случится. Я могу долить PRI-добавок и протянуть возможно еще десять лет. Затем мне надо будет искать топливо для реактивных самолетов, керосин, практически не портится. Я знаю где есть, поближе. Я знаю что сейчас я только одна живая душа которая знает где его найти. Но каждый раз когда я сажусь в аэропорту Роки Маунтин я чувствую себя очень уязвимым что совсем непохоже на другие места. Он слишком большой. Большой старый аэропорт для реактивных самолетов с огромным количеством зданий, ангаров, складов и насосных станций и стальных выдвижных крышек для заправки на посадочной полосе.


Когда-нибудь, я и Бангли отправимся на наш пау-вау. Может и переночуем где-нибудь. Трудно представить. Или может я просто возьму его с собой чтобы он прикрывал меня каждый раз когда буду заправляться и это будет для него вроде вечеринки хотя и оставит наш аэропорт без охраны на полчаса.


Джаспер сидит на своем сиденье а я прокатываюсь мимо ряда самолетов связанных друг с другом. У всех них спустившиеся и сгнившие шины, у многих стекла разбиты от града. Некоторые, канат стерся и порвался от сильных ветров, и самолеты сели носом вверх или закатились в другие на противоположной стороне насыпи, или еще дальше. Прошлой весной у нас была буря и Супер Каб отцепился и закончил свое бегство носом в окне второго этажа дорогого дома на другой стороне полосы, на Пайпер Лэйн, удивительно точно. Зеленого цвета надпись с названием улицы была как специально напечатанный к такому случаю надгробный камень.


Почему я не летаю на каком-нибудь Супер Кабе или Хаски? Узкий тандем (одно сиденье впереди, другое позади), более подвижные, могут легко нырнуть вниз и быстро приземлиться, могут почти что сесть и взлететь с теннисного корта? Почему я летаю на восьмидесятилетней Сессне с четыремя сиденьями?


Потому что сиденья рядом друг с другом. И Джаспер может быть моим вторым пилотом. Самая настоящая причина. Все время полета я разговариваю с ним, и меня смешит бесконечно что он прикидывается все это время неслушающим меня.


Мы катимся между рядами. Там есть и очень красивые самолеты. Цветные полосы, голубые и золотые и красные выцветают. Номера. На одном я когда-то летал, небольшой самолет с откидывающимся плексиглассовым кабинным стеклом, уткнулся носом в землю как несчастная птица, звезды ВВС США нарисованы на фюзеляже разлетающимся веером. Он был построен моим давним другом, Майк Гаглер. Пилот с Аляски в конце карьеры пилотировал реактивные самолеты для авиалиний и делал самолеты на досуге. Никогда не делал ничего похожего ни на что из принципа. Он умер в начале со всей семьей в желтом доме я могу видеть его отсюда из открытой двери ангара. Он отказался пойти в больницу, сказал там правительство просто собирало мертвецов в одном месте. Он был последним кто умер в его семье, на одной силе воли, чтобы кто-то мог обнять жену и их двух дочерей перед смертью. Я похоронил их четверых, выкопал яму экскаватором когда он еще работал.


Вначале я полетал на нем, RV-8 Майка, и довольно много. Оставил Джаспера тот ждал напряженный и покинутый у насосных станций и поднялся прямиком к солнцу и все тянул на себя рукоятку пока небеса не простерлись внизу подо мной и горизонт упал на мою голову как забрало шлема. Большие, медленные, холодящие страхом петли и быстрые вращения бочки. Я делал так потому что я не знал что еще делать.


Когда я пролетел над посадочной на десяти футах и увидел Джаспера сидящего на своих задних провожал меня своими глазами, и даже на такой скорости я понял как он волновался, и переживал что я могу просто оставить его как все вокруг нас, и тогда я сел.


Ветроуказатель середины поля показывал северный, раздуваясь обычностью, поэтому мы повернули к югу на рулежной дорожке, и я дал газу и мы поднялись. Когда все мертвы необязательно взлетать где предписано.


Нет ничего предписанного сейчас. Если бы не было Бангли я бы забыл свое имя.



*

Я решил мы сделаем большой круг и потом остановимся за Кока-Колой. Разведаем луга у Нидерландов, у хребтов Водораздела, повернем спиралью, проверим дороги и две тропы пока видно, убедимся что у Бангли не будет гостей по крайней мере один день в трех направлениях, затем садимся за питьем и приносим пару коробок. Всего в восьми минутах к северо-востоку в направлении к Грили. Мирное угощение. Раздувшихся банок и пластиковых бутылок. Там есть поддон Доктора Пеппера я видел его позади в свете лампочки на моей кепке, может сейчас наступило время обрадовать его словно пришло Рождество. Бангли похож на любителя Доктора Пеппера. Одну со Спрайтом семьям, сяду еще там, прошло уже несколько недель. Наклонились влево, к северу, низкое солнце брызгает сквозь стекло расплавленным светом.


Взгляд вниз, линии домов к северу от аэропорта как леденцы тупиков с раздувшимися в конце разъездами, и если я прищурюсь, прячась от обжигающей плавки, я могу представить себе обычный поздний весенний вечер.


Продолжаю подниматься к западу и выравниваюсь на тысяче восемьсот футах и начинаю осматривать.



*

Ничего. Ничего везде. Дороги пусты. Слава Богу. Обычно так. Если бы были чужаки все планы порушились бы, нашу охоту отложили бы. Тогда бы я спустился ниже, выключил бы двигатель, включил бы музыку. У меня есть четыре песни на СиДи подключенном к усилителям и колонкам: их названия

Вернись на Север или Умрешь

Вернись на Юг или Умрешь

Вернись на Восток или Умрешь

Вернись на Запад или Умрешь


Слова очень легко запомнить: лишь одно название. И потом увещевание: Мы знаем ты здесь. Ты станешь собачьей едой как многие до тебя.


Бангли заставил меня так сделать.


*****, сказал я. Это ненужно и отвратительно.


Бангли в упор посмотрел на меня, ухмылка выросла лишь до половины.


Правда же? Скажи что нет Хиг?


Слова ударили меня.


Сделай, сказал он. Это не школьный бал.


Чаще всего срабатывало. Слишком много неизвестного, слишком много еще выживших отчего чужаки не могут быть уверены что в аэропорту их не ожидает жаждущая крови монгольская орда. Кто мы в общем-то и есть. орда из двух. Нет, трех. И они должно быть думают: У них есть самолеты, громкоговоритель, записи, что еще у них есть? У нас есть Бангли, вот так. Ты не знаешь еще ничего об этом. Ты лучше вернись ***** назад.


Если им нужно еще больше убедительности я научился здорово управлять Узи Бангли с левой руки. Я стараюсь не попадать ни в кого но иногда попадаю.


В меня стреляли четырнадцать раз. Три прошли сквозь фюзеляж. Большинство людей не знает как стрелять по самолетам. Никогда нас не учили этому.


Никто не знает. Скоростная 7 чиста, 287, между штатами. Дорога на запад. Солнце заливает Боулдер Каньон красит верхушки пиков Флатайрона. Когда-то было любимым местом для пеших походов, тропа по горным плитам, когда-то. На севере Маунт Эванс облит кровавым снегом. Просчитался со временем, нет времени проверить холмы если я лечу за питьем. По правде говоря я не должен их проверять. Я делаю так потому что так замечательно лететь низко у подножий и там могут быть олени. Если нам попадутся лосиные следы они будут на земле. Я ухожу на восток и прямиком до электростанции у Грили. Там грузовик с полуприцепом наполовину на шоссе поселка, наполовину на заезде на ферму. Я могу увидеть его отсюда с пяти миль. Грязные красные и белые стороны прицепа сияют на солнце как рекламный плакат. Был захвачен из-за питьевой воды, похоже, бутылированной воды и напитков. В первый раз когда я увидел грузовик я и не подумал о приземлении, но пять тел лежало вокруг него. И одно высунулось наполовину из водительского окна. Вид перестрелки заставил меня сбросить обороты и покружиться.


Я не очень быстро соображаю как когда-то, это точно. Словно в тумане тычусь. Да только тела о чем-то говорили и грузовик просто даже сиял. Думай, Хиг. Перестрелка из-за грузовика с Кокой.


Так появилось у нас месячное лакомство.


В тот раз, пруд фермы к востоку от грузовика растянулся полумесяцем черной жижы и вымочил все вокруг, тогда я покружился и сел на желтую прерывистую линию шоссе на север, против ветра. Я вылез и повернулся к Джасперу а тот съежился и закрутился на моем сиденье, и я спустил его на землю. Я оттащил тела в травяной откос дороги за их обувь чтобы Джаспер мог... Обнаружил что легче так чем за руки.


Дверь заднего прицепа была закрыта навесным замком, обычный металлический U-вида. Я пошел к ферме и дальше по утонувшему в грязи двору и нашел кусачки в тракторном сарае.


Сначала до меня не дошло что можно было привезти сюда Бангли и он мог бы отвезти грузовик к аэропорту. Тогда я наслаждался тем что привозил понемногу. Затем я понял оставить как есть. Понемногу чтобы наслаждаться праздником в наших жизнях.


Сначала также не дошло до меня лишь через какое-то время, может через несколько лет, банки могут быть полностью испорчены морозом и оттаиванием. Ну и пусть. Система работала.


В тот первый раз я загрузил три коробки в Зверушку и закрыл двери. Только я решил включить двигатель как я снова вылез наружу и привязал к знаку дорожного расстояния шоссе красную футболку с одного тела ветроуказателем. 4 миль. Я помню. С тремя дырами от.22 калибра в трех дюймах друг от друга на знаке. Довольно кучно. Скорее всего практиковался в стрельбе какой-нибудь деревенский парень.


Сегодня он снова с севера. Ветер. Сдвинулся на несколько румбов меньше чем за час и это довольно типично для такого времени года. В такое время года я видел как ветроуказатели на разных концах полосы у нас в Эри смотрели в разные стороны, посадка становится интересной тогда.


Линия телефонных столбов тянется по восточному краю шоссе. Не мешают, они установлены достаточно далеко. Небольшие отражательные столбики и указатели расстояния легко остаются ниже крыла. Мой первый инструктор рассказал мне что в случае аварийной посадки дороги почти всегда достаточно широки если садишься посередине, почти всегда не касаешься никаких знаков или столбов. Только обманчивы широкие грунтовые дороги. Какой-нибудь знак невидимый тебе схватится за крыло и крутанет тебя.


Я ложусь на крыло для последнего захода по ветру, свысока, и ныряю вниз на плоскостях, вниз к левой полосе присмотрев для себя место на дороге перед высоким деревом, затем выравниваясь с горизонтом, дорога растет передо мной, обтекая снизу, и я мягко вытягиваю на себя штурвал, назад назад назад к груди и садясь ощущаю один легкий толчок. Все еще, после стольких лет, возбуждение от удачной посадки. Столько раз уже делал так с этого направления и знаю что мне не нужно давить на тормоза, лишь держать нос повыше и самолет сам докатится до съезда и к грузовику.


Легкое нажатие на тормоза, Джаспер сидит на задних лапах на своем сиденье на толстом пледе как мой второй пилот, наклонившись слегка вперед, перебирая передними лапами. Вытянуть рычаг и заглушить двигатель. Продолжительное кудахтание, свистящие лопасти становятся видимыми, замедляются затем молчание.


Ветер ударяется в кабину, качает самолет. Ветреннее чем я думал. Порывистый. Распрямляющий короткую траву на поле, перемежающийся как дыханием по ежику прически. Лиловые астры на обочине кивают головками. Открываю боковое окошко, кладу локоть. Запах влажной земли полон гниения и новизны. Внезапные воспоминания только приносятся запахом. Все еще тянет острым запахом старого навоза из грязного сарая. Все неустойчиво в это время года.


Поворачиваюсь к Джасперу.


Добро пожаловать в Старый Добрый Кока-Сити. Еще одно Прибытие-Во-Время и отличное приземление от экипажа Дворняжка Эйр. Пожалуйста оставайтесь на своих местах пока самолет полностью не прекратит свое движение. Будьте осторожны поднимая кабинное стекло.


Джаспер снисходительно бросает в мою сторону один взгляд, неодобрительно, и продолжает смотреть впереди себя, брови нахмурены как у какого-нибудь хорошего напарника-пилота. Ему не нравятся шутки во время работы. Он знает мы направляемся к грузовику поэтому он наблюдает за грузовиком уже за двадцать ярдов до него.


Потом он рычит. Коротко. Низкий рык отчего задирается кожа над его верхними клыками.


Окей мы полностью прекратили движение. Над головой нет стекла. Не будь таким занудой. Вот ведь.


Рычание становится тише, продолжается. Загривок дыбится, шерсть на неровностях позади гладкой натянутой кожи. Глаза заострились на прицепе грузовика. Мои волосы, невидимые волосы на задней стороне моей шеи, напряглись и вздыбились. Слежу за направлением его глаз. Защелка белого цвета на заднем прицепе свисает с выцветшей красной двери. Полоса черного цвета между ними. Дверями. Правая приоткрыта. Слегка. Запах доносится с севера к югу по дороге. К нам.


Не отрывая своих глаз от грузовика я достаю свою винтовку. Она стоит вертикально, мушкой вверх пристегнута к передней левой стороне сиденья Джаспера. Рядом с ней автоматический пистолет. Большим пальцем снимаю застежку и вытягиваю винтовку. Привет Бангли.


Окей, парень. Молодец.


Шепчу, осторожнее.


Окей, п’шли.


Нет смысла говорить ему чтобы оставался в самолете. Он не будет ни за что. Ни за что при этом. Не хочу чтобы он потянул себе что-нибудь выпрыгивая. Я открываю свою дверь. Две ступеньки, стойка до земли, полуоборачиваюсь и забираю его одной рукой, правая, и опускаю его на дорогу, его когти шкрябают по покрытию.


Окей. Чужой.


Он знает. Проживал такое. Слишком много раз.


Мы в шестидесяти футах может пятьдесят пять. Я летаю с пристегнутой винтовкой потому что слишком трудно заниматься ею в полете. Выдвигаю приклад Бангли сделал его мне таким. Палец на предохранитель. Переключаю на одиночными. Ветер стихает на короткое время, теплый в наши лица, уклоняется слегка к востоку неся смешанные запахи, земля, цветы, даже похоже на соль. Морская. Как далеко? Девятьсот миль по крайней мере. Я прислушиваюсь. Один лишь ветер влетает в мое левое ухо. Рычание Джаспера не прекратилось. Я делаю шаг. Жду. Еще шаг. Пустельга перелетает справа налево, невысоко, сутулым, быстрым перелетом. Еще шаг. Мы проходим половину дистанции и останавливаемся. Сгибаюсь и передвигаюсь на одном колене. Как можно ниже, не переходя на ползанье. Ползти лучше всего но ползком трудно передвигаться быстро. Как сейчас, если они выстрелят из прицепа, я уверен они выстрелят повыше.


Рык моего голоса пугает меня.


Вы мертвецы.


Ветер.


Вы мертвецы. Станете стрелять и точно убью.


Джаспер рычит. Солнце греет мою левую сторону лица.


Вы как рыбка в банке. Слышите! Станете сражаться и это будет последней минутой вашей жизни. Выбрасывайте свое оружие выходите. ВЫХОДИТЕ! Руки чтобы я видел. Если сделаете так, так как я говорю вам ничего не будет. Даю слово.


Ветер. Солнце. Птица. Я раздумываю. Так ли? Ничего не будет. Я не уверен. Что бы ни случится здесь я намерен жить.


Тридваодин - ОКЕЙ УМРЕТЕ!


Я прицеливаюсь. Я знаю последние коробки позади стоят до крыши прицепа. Треть пустая. Хватит места чтобы не попасть по бутылкам и банкам, скорее всего. Два выстрела поверх...


Подожди. Звон металла, царапанье. Рука держащая монтировку вылезает в отверстие.


Металлический прут, кисть, предплечье.


Брось! Брось! Брось!


Бросает. Со звоном ударяется о дорогу.


ВЫХОДИ, руки чтобы я видел.


Большие кисти. С грязными волосами. Торчат из отверстия словно бандит решил показать кукольное представление. Предплечья в голубой зимней куртке слишком короткой для его рук, запачканная но неношенная. Дверь открывается шире. Угловатая большая голова, светлые космы волос, камуфляжная охотничья шляпа. Спутанная борода. Огромный человек ступает на задний бампер, осторожно не поворачиваясь спиной.


Там еще двое.


Хриплый выкрик, голос весит полтонны гравия. Моргает глядя на солнце.


Самолет. Где ты раздобыл летающий самолет? Черт возьми.


Заткнись *****. Скажи им. Тоже. Руки вперед.


Бейсбольная бита, кисти, руки в промасленном длиннополом плаще, еще один ублюдок спускается вниз. Длинные волосы в толстой косе понитэйла, бегающие глаза: мое лицо, винтовка, пес, канава. Хочет дернуть. Рычание Джаспера становится еще ниже.


У тебя там нет пуль. Во всем мире кончились ***** пули. Слышал тоже Кертис? Зовет кого-то позади себя. Притоптывает к западу. Один шаг другой.


Капитан Летун думает что перестреляет нас. Глаза бегают: винтовка и канава.


Уже бы сделал. Да он бы сделал. Хочет поболтать он.


Я размышляю: Пока он только говорит.


Выходи Кертис. Пойдет. Мужик на колене в тридцати футах, винтовка но без пуль.


Он который ближе всего теперь в трех футах от частично открытой двери. Я целюсь с двумя открытыми глазами. Всегда. Преимущество. Я могу видеть дверь. Я чувствую как натягивается вечер словно скручивающийся провод. Космы называют меня как координаты для стрелка. Жара. Жара от яростной злости поднимается к моему горлу, яростная и чистая как горючее. Мой палец на гладком холодном изгибе курка.


Дверь распахивается. Открывается. Тень. Темнота втягивается внутрь занавесью, влетает свет, яркий, освещает человека в движении, натягивает лук и прицеливается. Я стреляю. Дважды. Стрела ломается дырой в воздухе, злой всхлип высасывания тонкий и во все стороны, человек падает назад, лук звенит по металлическому полу, передняя стена Коки рассыпается и разливается. Молчание. Один Доктор Пеппер выкатывается на дорогу.


Двое на дороге полусогнуты и застывшие, руки рефлексивно закрывают головы. Твидл Дам и Твидл Ди.


Банка Доктора Пеппера катится, останавливается возле сапога Понитэйла. Струйка крови капает из прицепа на дорогу куда упала вначале банка.


Посмотри что наделали. Я ору. Вы ***** тупое отребье. Все испортили. Возможно двадцать коробок.


Моя грудь, дыхание, вибрирует от адреналина и ярости.


Убил вашего тоже. Какая ***** замечательная попытка.


Они замерли, накрывшись руками, полусогнутые. Самый возможный жалкий вид перед смертью. Ждут смерти. Винтовка уже нацелена на Космы, палец уже лежит на курке. Тяжелое дыхание. Я успокаиваю свое дыхание. Я убью их.


***** пытались убить меня. Из-за Коки. Ну. Не то чтобы на каждый день. Двадцать четыре в упаковке, один раз в месяц. Я привожу с собой. Одна неделя проходит без - специально придумано чтобы еще раз полететь за угощеньем. Для меня и. На хер Бангли. Знаешь ведь. Садишься у семей со Спрайтом как бог.


Один скулит, блондин. Не просят пощады..


Должен убить их. Оставишь и они опустошат грузовик, спрячут все по канавам, в лесозащитной, не будет месячного угощения. Совсем малого. Малого настолько что хочется вернуться. Плюс к тому они пытались меня убить.


Космы становится на колени, закрывает свои глаза большими кистями как сделал бы ребенок играя в прятки и плачет. Понитэйл обхватывает свою голову предплечиями наблюдая за мной в очевидном ужасе, наполовину сморщившись, дрожа, готовясь к выстрелу.


Встань.


Кончай скорее! кричит Космы.


Встань. Я тебя не убью.


Слова как жидкий азот. Мгновение полной замороженности.


Что вы сделаете вытащите своего приятеля в канаву и ни одного слова, ни одного ***** слова пока мой пес будет есть.


Образы сталкиваются, противоречат в их обрезанных ужасом сознаниях. В их собственных жизнях, облегчению невозможно поверить, ужас кормежки пса. Водоворот мыслей, встречных другу другу как два флага в аэропорту от противоположных ветров. Они оба начинают дрожать. Очень сильно.


Я повторяю. Вас не застрелю. Как сами сказали я бы уже сделал это. Точно бы сделал.


Руки опущены вниз следят за мной. Убить из-за Коки. Не из-за чего-то нужного, не из-за богатства. Как раньше могли убить из-за бриллиантов, из-за нефти. Нет. Сегодня нет.


Вытащите своего приятеля в канаву и потом выгрузите двадцать коробок, пятнадцать Коки, пять Спрайта, и о да еще две Доктора Пеппера, вы погрузите их в самолет спокойно и аккуратно и затем я залезу к себе и улечу. А вам останется остальное. Потому что тут я ничего не могу сделать. Как только поднимусь. Если только не убью вас. Чего не сделаю. Слишком много. Хватит. Давайте.


Пустельга над полем. Ветер в короткой траве, солнце почти над Водоразделом. Птица будет летать и охотиться до самых сумерек. Парить и падать, парить и падать. В своем маленьком шлеме оперения, парить без устали, шнырять в воздухе. Охотиться на мышей и полевок.


Я чувствую себя плохо. Хочется вытошнить на дорогу но не буду. Плохо от того что защищаю всякое такое что приходится защищать.



*

Они погрузили банки. Они притащили своего брателлу в канаву и я свистнул один раз, отвернулся. Они тащили по четыре коробки за раз, прошло быстро. Я сказал им куда погрузить. У Понитэйла свесилось наружу длинное ожерелье из сморщенных кусков кожи когда он наклонился. Оба они пахли смертью.


Ты все равно мертвец, проворчал Понитэйл, проходя мимо меня с грузом.


Что сказал?


Ниче. Кряхтя под коробками грузя их в самолет.


Ты что ***** сказал?


Он повернулся, пошел. Я остановил его стволом винтовки.


Что там такое о мертвеце?


Ткнул его стволом в ребра жестко. Он охнул.


А-рабы. Ты нас можешь убить а А-рабы убьют тебя.


Какие там А-рабы?


Мы слыхали. В Пуэбло. По радио. А-рабы. Они здесь. Или сюда идут. Убить нас всех.


Он сплюнул. Рядом с моим ботинком.


Это что? Тычок.


Что что?


Это. Твое ожерелье.


Он выпрямился, сглотнул слюну. Его глаза золотисто-зеленые в свете солнца. Насмехаются.


Дырки. Бабские. Засушенные дырки.


Я нажал курок. Разорвало напополам. Даже не думая. Оставил его в корчах на дороге, с кишками наружу. Другой, Космы уронил свои коробки и побежал. На юг. На юг между двумя зелеными полями. Из-под островов облаков выплеснул розовый цвет на неуклюже застывшую фигуру превратившуюся в прицельную точку.



*

Пытаешься сделать правильно. Вмешиваются обстоятельства. Что я буду делать с двадцатью коробками Коки? Подарю их Бангли?




V

Когда я рассказал Бангли о встрече у грузовика с Кокой он вытащил баночку жевательного табака из своей жилетки, новую, и провел своим острым ногтем большого пальца вокруг крышки и открыл ее. Запах дошел до меня, сильная соленая вонь как от тронутого лопатой компоста. Он затолкал щепоть в нижнюю челюсть, отошел назад на пару шагов и сплюнул через ангарную дверь, еще один успех в одомашнивании человека.


Спасибо.


***** Хиг, когда я узнал что здесь будет твоя кухня и место для расслабухи, конечно ж *****.


Он откинулся назад к спинке стула я поставил для него у двери. Чтобы он мог говорить и поворачиваться и сплевывать. От откинулся, полу-привстал, выпрямленные ноги, руки скрещены, так полностью и не сев.


Значит ты дал им шанс для жизни.


Повернулся, плюнул.


Ты ж прям был как бойскаут.


Смотрит на меня. Мне кажется его минеральные глаза когда двигаются взглядом издают скрежетание словно при копке гравия.


Готов был распрощаться с важным источником кофеина. Не говоря уж о газировке. Не так много газировки в наших жизнях, Хиг. Пузырьками нас не назовешь. Искристыми.


Не удержался от улыбки глядя на него. Он повернулся, сплюнул.


Ты же своей жизнью рисковал. Дважды. Не, трижды. Как сказать трижды если четыре раза? Я даже счет потерял.


Он вытащил руку из своего скрещения на груди и прищурил глаза, зашевелил губами, начал считать. У него была трехдневная щетина, серая щетка будто из пластмассы. Махнул рукой.


Давай посмотрим: первая ошибка когда не присмотрел место где ты не попадешь в груз и сзади чтоб никого. Ты сказал мне что прицеп на две трети пустой. Ну. Много ж места. И много шансов что соратники сготовились вместе и прячутся за дверью. Много боеприпасов. Все равно прочистил бы их. У того с луком никогда ничего бы не вышло.


Покачал головой. Нерадостно.


Во-вторых: когда тот начал говорить с тем за дверью и прямо выдал твои координаты. Нацелил его на тебя, Хиг. Дал стрелку угол и расстояние. За одну вещь я могу их признать смелыми если они точно знали что погибнут в любом случае и решили отчаянным способом спастись. В смысле, они точно знали что погибнут от кого-то но только не от рук старины Хига. Они на это не рассчитывали. От Хига который очень старается попасть в райские небеса.


Сплюнул.


И они решили, Значит мы грохнем этого *****, а ты говоришь что их сразу же заметил. Тогда и надо было сделать парочку выстрелов. Минимум три. Убить первого снаружи, быстро-быстро, который был поближе к обочине где он бы мог спрятаться за угол прицепа, затем следующего, затем того который явно прятался позади в прицепе чтобы убить тебя. Банг-банг-банг.


Сплюнул.


Не-е. Только не старина Хиг. Всегда поражаешь меня. Ты ждешь пока распахнется дверь и ты увидишь как кто-то натягивает лук, и ты ждешь как он спускает тетиву потому что он может охотится на фазанов или еще чего-то там и совсем не думает о твоей ***** заднице...


Не так.


Он же стрельнул в тебя?


Нет смысла спорить с ним. Я откидываюсь назад на моей скамье, скрестив свои руки на груди. Стыдно было. Это я могу признать.


Окей ты шлепнул того. Самый правильный поступок за все утро. А сколько коробок испортил? Если бы только сел у стороны как настоящий тактик, мда. Ну ладно. Его шлепнул. Угрозы нет. Те двое большие ссыкуны и застыли, не решили ни атаковать ни бежать.


Покачал головой.


Они не воспользовались Хиг последним золотым шансом. Ты даже понял. Сделали из себя прекрасные мишени. Буквально умоляли тебя покончить с ними.


Сплюнул. Поднял за козырек пропотевшую в пятнах камуфляжного цвета кепку и почесал свой скальп. Одел кепку. Прямая ухмылка поперек лица.


Но нет. Мы еще сделаем свою жизнь опаснее. Мы дадим им целый прицеп содовой из-за их переживаний. И ты, Хиг, ты никогда не говорил что это полуприцеп. Мы бы могли его привезти сюда в любое время. Я бы всегда нашел место на каком-нибудь складе. Никогда даже не спросил меня.


Повернулся, сплюнул. Оставался полуотвернувшись глядя на солнце на другом конце аэропорта.


Повернулся назад.


Ну, тебе решать. Ты нашел. Уставился на меня.


Где мы остановились? А да. Я говорю они пытались изо всех сил убить нас, значит и нам надо изо всех сил. Отблагодарить. Дать им всю Коку. Один большой приз. Похоже. Значит мы дадим его им, но сначала мы дадим им другой шанс убить нас. Мы заставим их загрузить нас с нашим маленьким призом, и приблизиться настолько, ты можешь толкать их винтовкой, их таких здоровых и шустрых, отличная возможность для другой атаки. Один ты, двое их, ситуация не под контролем, ни на чуточку, грузят, разгружают, две постоянно двигающиеся цели, постоянно меняют угол, не ограничил их никак, даже не связал их вместе. Как вечеринка на работе, да, Хиг? Ну.


Сплюнул.


Ну, может тебе повезло как никогда. Потому что может это не было сделано ***** по-умному, но ты счастливчик Хиг. Я скажу так черт побери и есть. Потому что они тебе данные дали. Просто так. Совсем ***** без всяких вопросов. Ни под каким давлением. От Хига. У нас есть на А-рабов.


Сейчас он выругался по-настоящему. Себе под нос. Сейчас он не повернулся, он сплюнул на пол ангара.


У нас есть на А-рабов а что ты делаешь? Ты рвешь его напополам. Вот ТОГДА ты его рвешь. Наконец врубаешься он не такой бойскаут как ты, а ты его хладнокровно на тот. Прежде чем он смог рассказать о какой ***** он тебе говорил. Самый первые данные о возможном настоящем госте, я говорю о госте с ***** мускулами, о возможном чертовом вторжении, и ты рвешь разговор. Потому что ты открыл, ой какое открытие, что он насилует и убивает как всякий другой выживший в этой чертовой стране. ***** херня. Какой ужас. Черт побери.


Он по-настоящему был зол. Его шея, лицо стали красными. Вена на его лбу пульсировала. Я чувствовал жар на моем лице. Он прав. Так я думал. Когда я оступлюсь и меня убьют в один прекрасный день только потому что я слишком мягок. Так ведь? Стоит же жить еще один день? Как говорит Бангли? Ну, я же ученик. Все еще. Аколит Школы Бангли. Живя здесь. И не самый лучший. Все еще.


Молодец, сказал он. Доброй охоты.


Встал, выпрямил спину, вышел.


Ну, вышло все не так уж хорошо. Я сел у грузовика чтобы принести Бангли угощение. Думал о нем. Хэх. Он даже не взял Коку ни бутылки. Он не возьмет когда нас не будет. Я знал его. Он мог следить за нашим сном в прицел ночного видения но он никогда бы не тронул ничего в ангаре. Часть его Кодекса. Кока-Кола теперь испорчена. Испорчена некомпетентностью. И какой ценой. Даже то что я уцелел живым-невредимым все равно есть цена. Говоря цифрами более ничем. Для Бангли, мы столько раз совершаем ***** ошибки прежде чем захлопнется пасть, значит и эта схватка у грузовика записывается в мою графу которая как ни крути теперь и его графа. Вот из-за чего он так разошелся. Он не хотел проиграть из-за ошибок какого-то болвана.


Я надул мои щеки и выдохнул. Мысль: В горах должно быть хорошо. Хорошо туда подняться. Подышать свежим воздухом. Мысль: Странно. Всего один человек за исключением семей на сотню квадратных миль вокруг и все равно мне нужен свежий воздух.




VI

Мы идем быстро в темноте. Я и Джаспер, сани скрипят позади. Холодно. Хорошо и холодно. Высокие звезды раскинулись сетью по темноте, нет луны, идешь под Млечным Путем как будто в глубокой реке. Никогда не дойдешь до другой стороны. Никогда не получится.


Ссора с Бангли все еще жива. А сейчас одно лишь наше дыхание. Зимний жир. Ощущаю его моими ногами. Хорошо идти, идти быстро.


Я тяну сани поводью в правой руке затем меняю руку. Вещи в санях, винтовка тоже. В этот раз. Спасибо Бангли, на мне пистолет, пластиковый Глок почти невесом. Кажется что много вокруг выживших, много движения, не знаю почему.


Прохожу башню, остается справа. Прохожу Место без никакого содрогания. Мысли приходят с ритмом быстрых шагов. Привыкни к убийству как ты можешь привыкнуть к виду козла в дверях. Дядя Пит. С его бутылкой и сигаретами и историями. Как жил на яхте с Луисой. Как жили в траулере на Аляске. Как будто жизнь на плаву убедит кого-угодно хоть в чем. Никогда не нравилось виски, он сказал мне. Но я пью потому что в нем столько историй.


Мертвые козлы умножаются. Ты можешь утащить его куда-нибудь подальше в поле, но память ты утаскиваешь далеко к солнцу и к надеждам разрезает на части. Высушивает до нечто крошащегося и неимеющего запаха.


Мы идем. Мы в получасе от первого подъема, от первых деревьев. У ночи нет никакой весомости: тьма невесома сейчас в своей имманентности проходит словно олень готовый к прыжку. Утренний свет всего лишь мысль о том что случится. Недвижно и тихо, высокие звезды, нет ветра.


Я думаю о племенах Прерии, тех живших здесь, проходивших. Юты Арапахо Шайенны. Команчи доходили до сюда, Сиу проходили и охотились и устраивали налеты, Кайова, иногда Апачи. Когда я был мальчиком я читал о войнах и налетах между ними и все время удивлялся почему кто-то мог воевать в такой огромной стране. Почему земля стала территорией которую надо было разделить. Ладно. Бангли и я нас всего двое и иногда наших ресурсов на базе становится довольно мало. Не от того что у нас не хватает еды, сырья, одеял. Идеологически. Идеология вот что раздирает страны. Раздирало, в прошедшем времени. Что из себя представляют страны? Кто остался тот все еще воюет, собирает под себя что найдет. Может собираются вместе как я и Бангли.


И мы все еще разделены, все еще трещины в нашем союзе. Из-за принципов. Его: Виновен пока... да пока да все время. Сперва стреляй потом спрашивай. Виновен, затем мертв. Против чего? Мой: Пусть гость живет на минуту дольше пока они не смогут показать себя какие они люди? Потому что они всегда покажут себя. А что Бангли сказал в самом начале: Никогда никогда не вступай в переговоры. Ты начинаешь переговоры о своей смерти.


Я против него. Последуешь за верой Бангли до самого конца и получишь унылое одиночество. Каждый за себя, даже в смерти, и ты вступаешь в полнейшее одиночество. Ты и вселенная. Холодные звезды. Как эти которые тают, молчат а мы идем. Поверишь в возможность соединения и ты получишь что-то еще. Потрепанный комбинезон все еще развевается на флагштоке. Попроси помощи и получишь ее. Улыбка прилетевшая с другого конца грязного двора, взмах рукой. И рассвет становится не таким одиноким.


Мы философы, а, Джаспер?


Он счастлив просто нашим походом. Вместе. Он знает куда мы направляемся.



*

Следуем тропой у ручья вверх. Тропой протоптанной еще до наших походов, до Арапахо, еще до Шайеннов. Оленем и лосем, толсторогим бараном. Койотами охотившимся на них. Пумами. Волками. Еще волками. Может горными бизонами. Иногда медведями гриззли, но чаще всего они держатся подальше от троп, даже троп диких животных.


Мы входим и выходим из тополиной рощи от нее становится еще темнее. Заросли ивы. Вверх по травянистому склону сейчас бесцветному, в короткий каменистый каньон с эхом брызгающейся воды. Затем картиночный лес, запах задолго до деревьев, запах несется течением воды: сильная нота ваниллы, как в магазине сладостей. Живые. Сани царапают по вылезшим наружу корням, по камням. Кучки оленьего помета давно высохшие. Я останавливаюсь, снимаю с себя упряжь и обнимаю большое дерево, стоя во фризе сладкого шалфея еще более бесцветного чем сама ночь, то здесь то там между деревьев, тоже с запахом более тонким. Обнимаю толстую шершавую кору, нос упирается в трещину ствола, вдыхаю сильный запах ваниллы словно из бутылочки кухонной специи, резкий древесный и сладкий как от ирисок. Так пахло когда мы входили в магазины сладостей точно так же. Там подростки в фартуках с трудом пытались набрать мороженое полной ложкой из контейнеров. Казалось было очень трудно для них. Зачем надо было хранить таким холодным? Тоненькие девушки сдували свои волосы с лица и каждый конус из вафли сердил их. Ромовый вкус с изюмом был моим самым любимым. Фисташковый для Мелиссы. Или любой с кусками твердой карамели. Но особенно обожал со вкусом ирисок и с фруктами. Слюни текут в моем рту у основания дерева. Сейчас бы убил за тот вкус, без преувеличения, честно.


Джаспер терпит. Он садится, затем ложится. В прошлые годы он убежал бы вперед и выныривал бы с флангов, обежав вокруг, пересекая взад-вперед нашу тропу, следуя своему носу, за дичью, неудержимый, а теперь он доволен что не спешит. И я тоже. Мы никуда не торопимся. Довольно много запасенной еды в аэропорту и Бангли протянет без меня несколько дней, хотя я надеюсь он не будет слишком спокоен. Всегда беспокоюсь когда мы уходим в горы что ему понравится так оставаться. В одиночку. Хотя он довольно сообразителен, слишком хороший тактик чтобы понимать его шансы со временем сильно ухудшатся. К тому же, он не фермер. Джаспер был со мной таким уже много раз и вежливо не показывает своего стыдливого смущения. Обнимать дерево, бормотать. Сегодня ночью - все еще ночь, хоть и на исходе - я не скажу ни слова, потому что я буду следить за собой и я всегда презирал сентиментальность, может из-за того что слишком знаком с этим. Но дерево сейчас пахнет слаще всего в нашем мире и оно пахнет прошлым.


Яблоки когда-то были одним из самых сладких вещей. В Северной Америке. Вот почему их так любили, вот почему школьники оставляли их на столах своих самых уважаемых учителей. Мед и яблоки. Патока. Кленовый сахар в северных лесах. Сахарная палочка на Рождество. Воображаемые танцы засахаренных фруктов. Иногда под осень возвращаясь с патрулирования мы садились в яблочных садах Лонгмонта. Акры и акры яблоней, различных сортов я не упомню всех их названий, большинство деревьев высохли, все еще живые истоньшились, с новыми побегами, словно возвращались в дикую природу, плоды в следах от укусов и клювов, испещеренные червями и гусеницами, но все еще сладкие. Еще слаще чем раньше. Все что оставалось в них из того что было накоплено в них стало еще более концентрированным из-за их полной и опасной свободы.


Я глубоко вдыхаю, руки обхватывают ствол, ладонями к грубой поверхности каким-то образом более теплая чем воздух, пальцы держатся за чешую вельвета коры почти с таким же влечением, с тем же чувством встречи как если бы они держались за округлости женщины.


Эти маленькие как назвать? Радости жизни. Удовольствия. А запах всегда это запах и воспоминания, не знаю почему.


Мы поднимаемся по берегу ручья сереющей серостью просачивается между высокими останками деревьев, жук-короед убил лес, ветки без иголок, опустевшие мертвые руки.


Мне не нравится бывать здесь. В мертвом лесу. Начал умирать большими кусками двадцать лет тому назад. Мы карабкаемся. Становимся на каменистую отмель, круглая галька похожа на яйца. Отдохнуть, попить воды, затем продолжить. Вверх до пихт и елей все еще пахнущие и частые с густой темнотой между них.


Джаспер. П’шли. Ты лентяй. Плохо чувствуешь?


Пробегаю пальцами по его толстой короткой шерсти, по волнистой гряде его спины, к коже его шеи и зарываюсь ими туда. Зарываюсь. Ему нравится это. Откидывает назад голову открывая шею. Возьму в следующий раз аспирин. У нас тонны аспирина. Бангли говорит мы должны принимать его каждый день чтобы не заболеть болезнью Альцхаймера.


И тогда мы не позабудем за каким ***** мы здесь! кричит он, так весело как только у него может получиться.


И тогда ты не забудешь. Похоже для тебя это важнее чем для меня, Хиг. Помнить всякую херню. Ешь чертов аспирин.


Бангли по-своему проницателен, есть нечто судейское в его характере.


Мы отдыхаем. Я сижу на валуне у пруда а Джаспер лежит у моих ног. Делает так когда ему нездоровится. Наступает утро, серость уступает цвету. Потихоньку. Мы отдыхаем пока не показывается солнце сквозь фильтр деревьев с, клянусь, легким гулом как от настраиваемой струны банджо. Ручей отвечает, бурлением и бормотанием.


В прошлую осень я видел следы лося. Они шли от темной пихты, отпечатанные в иле когда мелел ручей летом, и терялись на гладких пыльных камнях гравия. Одна. Большая лосиха. Привидение. Их всех не должно было быть.


Пронзительный крик. Зимородок. Иногда зимородок присоединяется к нашей компании. Распевает веселые песни верх по ручью. Его ныряющий полет напоминает мне о телефонных проводах освобожденных от льда, такой же аркой и вновь и вновь и вновь. Он вскарабкивается на омертвевший ствол у ручья, кричит, слетает. Говорит нам, так похоже, двигаться. Еще несколько миль. Может одинок, без никакой компании. Время от времени появляется оляпка на камне у края воды. Может раз в году мы видим хищную скопу.


Нам нравятся птицы, да ведь Джасп?


Он открывает на секунду глаза, не поднимает головы с моих ботинок. Если я скажу что-нибудь еще, я знаю его очень хорошо: он поднимет свою голову чтобы посмотреть на меня и проверить если есть что-то касаемое его, может я спрашиваю у него какого-то совета и он проницательно задержит свой взгляд на моем лице пока не поймет что происходит, или нет ничего, поэтому я ничего не говорю. Пусть он отдыхает.



*

Мы встаем и продолжаем идти. Восхождение здесь круто, между валунами бастиона холмов.


В полдень мы пересекаем старую скоростную дорогу между штатами. Даже не поднимаемся на поверхность, проходим сквозь ребристый водосток под ней, сейчас сухой после того как ручей ушел в сторону. Пусто здесь. Я вспоминаю Иону и кита. Раньше кричал и пел чтобы услышать гулкое эхо но больше так не делаю.


Джасперу не нравилось.


Мы переходим дорогу и идем вдоль ручья. Я поджидаю пока Джаспер догонит меня. Задние лапы кажутся негибкими, его дыхание учащено, задыхается. Первый долгий поход в этот год, он скорее всего потерял форму как и я, с зимним жирком.



*

Два волка. Две вереницы следов к и от грязи у края воды, быстро двигались. Джаспер обследует их. Минуту. Дыбится шерсть но скоро он теряет интерес. Похоже более занят поспешая за мной словно все внимание переключено на его ходьбу.



*

Где-то похоже около двух часов, я решил передохнуть. Мы никуда не торопимся. Мы все еще в нескольких милях внизу от того где я нашел следы но это ничего.


Могут быть где-угодно там наверху, да ведь Джаспер?


Я вытащил чехол с удочкой из саней и он сразу понял что работа официально на сегодня закончена.



*

Неглубокая впадина после небольших камней, навроде рифов. Упавшее дерево поверх течения. Еще не каньон, но с живыми деревьями, голубая пихта и норвежская, дугласия, стройные вблизи, на ветвях натянуты ветви испанского мха раскачиваются под ветром. Сколько лет мху спрашиваю я себя. Он сухой и легкий при касании, почти рассыпается, но на деревьях он раскачивается словно печальное ожерелье.


Я собираю и натягиваю удочку а Джаспер лежит на плоском камне и наблюдает за мной. Только он загорает на солнце и он наблюдает за мной с пятна теплого света, его тень падает на булыжники и округляется в гальку словно прозрачная вода. Стебли прошлогоднего коровяка качаются как невесомые свечки. В том же свете я вижу рой малюсенькой мошкары похожее на туманное облако.


Я снимаю ботинки и штаны, надеваю легкую, с липкой подошвой обувь которая у меня уже много лет. Когда стирается резиновая подошва у меня есть еще такая же обувь. В последний полет на парковку у обувного магазина я взял пять пар моего размера. Не такие легкие, но пойдет. Где-то три года длятся и должно хватить надолго-надолго. Что не представишь. Такая картина не помещается в мою голову. Умножить года и разделить на желание жить довольно фальшивая бухгалтерия. Пока будем держаться за этот ручеек. Привяжем новый шнур и пушистую мушку, и подуем на удачу. Забросим и еще раз и если нам повезет то ночь от этого станет еще лучше.


И поужинаем. Я хотел прокричать об этом Джасперу но он спал и он знает это слово и сразу заведется поэтому я не закричу ему пока не поймаю рыбу. Первая всегда достается ему.



*

Я рыбачил несколько часов. Забрасывал и забрасывал снова и снова. Я прошел к началу изгиба и попытался там в мелкой воде которая стала серебряной от солнца ушедшего к началу ручья. Течение было серебряным с черными прядями, как ртуть и нефть. Затем солнце перешло за хребет и поместило нас в холодную тень и вода отражала только чистое небо и я снова мог видеть камни в мелководье. Зеленые камни и вода голубые там где пробегали морщины у рифов. Каким-то образом Джаспер знает даже в своем сне когда я прохожу больше чем нужно шагов и тогда он встает и следует за мной и сворачивается клубком на песке между камнями в пятидесяти ярдах впереди меня. Я добавил шнура с крючком и подвесил к нему фазанье перо с бусинками и поймал четырех больших карпов за несколько минут. Я прошелся по воде нахлыстом, верхние прилипалы проплывали мимо, и вдруг удочка встала, едва вздрогнула, едва-едва, даже не тычок, и тут я понял карп ощупывал губами мою нимфу и я дернул и зацепил его. Они сражались не так доблестно как форель а с угрюмым упорством словно мул упершись всеми копытами. Они не уходили вверх по течению или забирались под ветки упавшего дерева, они просто отказывались поддаваться и надо было попотеть что никак не назовешь весельем, но теперь трудно было найти где-нибудь веселье и я стал уважать их за их стоицизм. Бесстрастное сопротивление перед поглощаемой их вселенной.


Как мы.


И когда я взял толстяка двумя руками и треснул его головой о камень я сказал Спасибо приятель зная как должно быть чувствуется когда совсем не готов к такому.


Я свистнул. Джаспер может почти глухой но что-то в свисте щекочет его голову глубже чем просто звук и он выпрямился и встал слегка качаясь и встряхнулся и побежал довольный вверх по течению и я дал ему первую рыбу которая весила почти семь фунтов. Я отделил филе, дал ему две полосы серого мяса, голову и хвост, и выбросил кости назад в ручей. Следующую пойманную мной я разделал и промыл и в желудке ее было полно мух и парочка мелких рачков.


Уже поздно. Я рыбачил весь полдень и течение было холодным где оно толкалось о мои колени и бедра да только мои ноги давно стали бесчувственными от такого вида мертвенной теплоты. Начинало холодать. Я поймал пятую рыбу, поменьше, вычистил ее и провел палку с крюком сквозь живот и прицепил ее вместе с остальными на бечевку. Повесить их потом в сарае. Размял мои ноги чтобы разогналась в них кровь. Солнце ушло, ручей начал светиться в ранних сумерках. Каким я почувствовал себя? Счастливым. Мы не думали ни о чем да только о ручье, да только об ужине, да только о лагере на ночь чуть повыше по ручью у песчаной отмели где мне нравилось останавливаться. Я натянул мои штаны, сел на камень и одел ботинки. Джаспер ожил после рыбы, следил за мной с открытой пастью, улыбаясь потому что он знал мы не шли никуда далеко и будет еще парочка рыб, в этот раз сваренные и посоленные.


Окей, тронулись.


Мы обошли заросли ивы и ольхи еще не покрывшиеся листвой и нашли тропу сквозь зеленые живые почтенного возраста ели, кора почти становится оранжевого цвета когда они стареют, и мы нашли наше кострище в песке в нескольких ярдах от воды и ровное место для сна под одним из старых деревьев.


Я принес несколько сухих сучьев из леса поблизости за нашим лагерем и разбил их и положил на постель сухого испанского мха и быстро зажег костер. Чтобы мы согрелись. Сучья были сухими и полными смолы и начали шипеть и стрелять искрами похоже на местную песню подпевая ровному бормотанию ручья и ветру в высоких кронах. Темнота уже пришла в лес, она заполнила маленький каньон словно медленный прилив, и языки пламени делали ее глубже а небо все еще было светлым от прозрачной синевы и я увидел две звезды.


Джаспер был тоже счастлив. Он свернулся поближе к огню против ветра и против дыма и положил свою голову на лапы и смотрел как готовилась наша рыба на легкой с длинной ручкой сковородке которая похоже была сделана сотню лет тому назад. Ручка была обернута в слой блестящей жести чтобы распределять жар и на ней стоял штамп Симпсон и Сыновья Полевая Утварь. Сто лет тому назад когда пастухи гнали свои стада вверх в горы на лето покупая у Лесной Службы сезонный пропуск и обустраивали свои походные лагеря, возвращаясь назад под осень как поется в ковбойских песнях. Те обветренные всадники так же проводили свое время у таких же костров. Чего они никак не могли представить себе. Нас, как мы жарим нашу рыбу здесь с карпом и разбрызгивая во все стороны масло. Брызги и шипение, треск сучьев, языки пламени в колеблющемся ветре, тот же самый ветер несет холод с высоких склонов и проскальзывает сквозь ветки деревьев будто привидение давних спусков серферов.


Джаспер садится в позу сфинкса и смотрит на меня очень близко. Его момент. Я солю самую большую рыбу, кладу ее на гладкий камень и выдергиваю скелет с хвоста, открываю застежкой костей.


Provecho.


Он вскакивает, виляет хвостом, впервые за весь день, и поглощает свой ужин издавая тихий рокот.


Я протягиваю шнур от большого дерева стоящего на страже нашего лагеря к молодой ольхе и вывешиваю поверх нейлоновое покрывало чтобы укрыться от росы.


Я готовлю рыбу для себя и потом наклоняюсь к воде у камней и пью воду и обмываю мое лицо. В гладкой темноте между камнями с еле заметным течением пробегает водомерка и дрожат несколько звезд.


Я раскладываю нашу постель под деревом и ложусь. Вновь встаю, развязываю два угла покрывала и закладываю их под дерево. Нас немного оросит росой да только мне все равно, мы можем высушить что-угодно утром у костра. Сегодня ночью я хочу видеть небо. Вновь ложусь и Джаспер шатаясь подходит ко мне словно на ходулях, как во время похода днем, и вылизывает все мое лицо пока я не начинаю смеяться и отворачиваюсь от него. Затем он устраивается у моей спины в его любимую позу и вздыхает. Мы слушаем ветер в вышине, воду в низине. Я кладу руки под голову и смотрю как наливается светом Ковш. Я чувствую себя чище. Чище и лучше.



*

Наутро я просыпаюсь замерзшим. Спальный мешок и Джаспер покрыты инеем. И моя шерстяная шапка. Может и не самая лучшая идея была спать без покрывала. Ничего, мы зажжем огонь через минуту.


Ты должно быть совсем состарился, парень. Иди-ка. Я взялся за конец его одеяла чтобы окутать его поплотнее. Он тяжелый, недвижный. Застывает, с каждым утром.


Давай, приятель, так лучше. Пока не зажгу костер. Давай.


Он игнорирует меня. Я натягиваю на него одеяло глажу его ухо. Рука останавливается. Его ухо холодно. Я провожу рукой по его морде, тру его глаза.


Джаспер, что с тобой? Тру и тру. Тру и тяну за загривок.


Эй, эй.


Тяну за шерсть на шее. Эй, проснись.


Я толкаю его чтобы сел и накрываю его, грудью на его спину, и покрываю собой.


Эй, он в порядке. Просто еще спит.


Спит.


Я прижал его, замершего в спящей позе, поближе к себе и положил одеяло на него и сам лег на спину. Я дышу. Я должен был заметить. Как тяжело было ему когда он шел. Слезы которых не было вчера полилилсь. Прорвали дамбу и полились.


И что я теперь буду делать? Зажгу костер через несколько минут.


Джаспер. Братишка. Сердце мое.


Я зажгу костер. Положу дрова на мох и зажгу. Я приготовлю последние две рыбы. Я съем одну. Я.



*

Мы шли вместе.

А теперь ты будешь тропой

Я пойду я пойду

По тебе.



*

Целый день я не делал ничего. Я лишь добавлял дров костру. Я оставил его в его одеяле завернутый и удобно устроенный один лишь нос торчит наружу. Этот его вид там я не хочу потерять для себя.


Он лишь один такой. Этот его вид. Который. Завтра я. Я не знаю.




Продолжение: КНИГА ВТОРАЯ

Оглавление





© Peter Heller, 2012-2024.
© Алексей Егоров, перевод, 2013-2024.
© Сетевая Словесность, публикация, 2013-2024.




Словесность