Словесность

[ Оглавление ]








КНИГИ В ИНТЕРНЕТЕ


     
П
О
И
С
К

Словесность




СУТКИ


В ночь с девятнадцатого на двадцатое Галимов проиграл Кастету в "очко" три штуки гринов. Проиграл на слово - с собой такой суммы у Галимова не было.

- Смотри, чтоб через сутки, - бросил Кастет, тасуя карты. - А то сам знаешь - из-под земли найду.

- Конечно, - угодливо пробормотал Галимов и попытался улыбнуться. Улыбка почти получилась и, когда он выходил, ему показалось, что никто не заподозрил правды. Денег у Галимова не было. Но, хотя во рту у него и пересохло немного от взгляда Кастета, он не очень волновался и, ввалившись в свою конуру, завалился спать. Утром позвонит Серому и займет у него бабки. Серый всегда его выручал. Серый - человек.

Спал Галимов недолго и плохо, раза три просыпался от ощущения, словно кто-то толкает его в бок. Окончательно очнувшись около десяти, он выматюкался, почесал пятерней взъерошенную голову, попил на кухне воды из чайника, сделал другие мелкие дела и стал звонить Серому. Но ни хата, ни мобилка не отвечали. Галимов удивился - обычно в это время Серый и баба его еще дрыхли. Ладно, через полчаса еще перезвонит. Пожрав, Галимов снова взялся за телефон. Но Серый не отзывался.

Галимов начал нервничать. Что-то было не так, а он больше всего ненавидел неясность. Ладно, дома может никого не быть, но почему Серый не отвечает по мобилке? Он хотел еще немного подождать, но не смог, сорвался и поехал к Серому. Ему срочно нужны были бабки. Кастет не шутит. Если он не отдаст долг через сутки, его убьют.

Серый жил на окраине, в обычном сером многоэтажном доме. Когда Галимов подошел к подъезду, у входа стояла кучка бабок в платках. Галимов не обратил на них внимания, вошел в дом, поднялся на второй этаж и остановился перед дверью Серого. Он так спешил, что, как последний лох, не заметил очевидного и нажал кнопку звонка. И только спустя минуту он увидел, что дверь опечатана.

Галимов не поверил своим глазам и потрогал сургучные печати рукой, потрогал веревочку, вздрогнул и опрометью бросился вниз.

- Эй, бабки, где Серый, а? Почему шестая квартира опечатана, а?

- Арестовали его, - ответил высокий старушечий голос. - И жену его тоже.

- Когда?! - заорал Галимов.

-Вчера вечером.

- ........!!! - выругался он, толкнул ближайшую бабку так, что она чуть не свалилась и быстро пошел прочь. Ему вдруг стало жарко, кровь прилила к его лицу. Отойдя довольно далеко, он вспомнил, что не спросил подробностей, хотел было вернуться, но плюнул. Главное, что Серого повязали. Подробности он узнает потом - если доживет до потом. А чтобы дожить, он должен до двух часов ночи достать три штуки баксов.

Он вдруг мгновенно обозлился на себя: зачем спал? Так у него было бы еще пять часов, и, может, к этому моменту у него уже были б деньги. Конечно, надо злиться на Серого, но не выходит. Он не виноват. И сообщить ему было некому, раз жену тоже взяли.

Все, Серый отпал. Значит, надо идти к Рустаму. Правда, он должен Рустаму, но делать нечего. Он объяснит. Рустам должен ему занять. У него просто нет выхода. Он напишет расписку, поклянется, что угодно пообещает.

Галимов хотел сперва позвонить Рустаму, но передумал. Нечего звонить. Рустам всегда в своем клубе, он и ночует там.

Рустам и впрямь сидел в своем кабинете. При виде Галимова выражение его лица не изменилось, так что тот не смог понять, рад его приходу Рустам или наоборот. После слов приветствия он замолчал, и так молча сидел и перебирал янтарные четки. Ждал, что скажет гость.

- Серого взяли, - сказал Галимов. - Вчера. Я еще не знаю всего.

- Жаль Серого, - покачал черной головой Рустам. - Правильный мужик. Я его уважал. Узнаешь, что и как - расскажешь.

- Ага, - охотно согласился Галимов. - Конечно... О чем речь. А ты как, Рустам?

- Все в руках аллаха, - без всякой интонации ответил Рустам и внимательно взглянул на гостя. - Ты что-то бледный, Галимов.

- У меня проблемы, Рустамчик.

- А я думал, ты долг принес.

- Я принесу. Ты ж меня знаешь. Я тебе всегда возвращал.

- Ты что-то бледный, Галимов, - тем же тоном сказал Рустам. - Опять играешь?

- Да. - Галимов набрал полную грудь воздуха и выдохнул: - Я проигрался, Рустам. Мне нужны деньги.

Рустам молчал, перебирая четки.

- Я проиграл Кастету на слово три тыщи гринов. Ты знаешь Кастета. Он меня пришьет, если не отдам. А я на мели сейчас, понимаешь? Если я не отдам до двух ночи долг, меня убьют.

Рустам молчал.

- Ты ж знаешь, как у меня сейчас. Мне и обратиться не к кому. Витек в СИЗО. Серого взяли. Дела не идут. У меня и ста баксов нет. Займи мне, прошу тебя. Я отдам. Весь долг отдам сразу.

Галимов истощил весь свой запас слов и, задыхаясь, замолк. Он чувствовал, что сказал не так, надо было как-то иначе, но он не смог найти других слов. Да и так все было понятно. Чего Рустам молчит? Почему он молчит?

- Зачем играл, если денег нет? - равнодушно спросил Рустам, не глядя на Галимова и перебирая четки.

Галимов не ответил. Что отвечать? Сердце сильно билось, словно перепил чефира. Чего эта сука Рустам тянет?

- Так как же, Рустамчик... - начал он искательным тоном, когда молчание стало невыносимым, и тут же замолк, увидев глаза Рустама: все понял.

- Иди, Галимов, меня дела ждут. И не приходи без долга.

Галимов тяжело поднялся с кресла. Он уже знал, что здесь денег не достанет, но не мог уйти, не сделав последней попытки:

- Рустам, я жизнью клянусь...Я...

- Не клянись. Ты уже мертвец.

Выйдя из клуба, он глянул на часы: половина второго! Эта сука украла у него полтора часа! Осталось двенадцать с половиной часов, чтобы найти бабки. Где угодно. Любой ценой. Проклятые три куска, тем более ненавистные, что он держал в руках куда большие деньги, и от них не зависела его жизнь.

Он остановил тачку, сказал водиле ехать домой. Дома сгреб все ценное, что можно было превратить в бабки. Плохо, что ценного осталось немного. Еще неделю назад у него была толстая золотая цепь, турецкого золота, но очень толстая, и перстень с тремя мелкими бриллиантами. Все проиграл. Карты, будь они неладны. У одного - водка, у другого - наркота, у третьего - бабы, а у него все деньги выжимают карты. Сколько раз обещал себе завязать.

- Господи, - громко сказал Галимов, стоя у стола, на котором было рассыпано немногочисленное уцелевшее барахло, - если удастся выскочить - завяжу.

И, верный данному слову, он принялся прикидывать. Тонкая цепка - реально не больше тридцати баксов. Два обручальных кольца - фигня, четвертак. Жемчужное ожерелье. Черт его знает, никогда не разбирался в бабских побрякушках. Ну, пусть двадцать. Нет, тридцать. Две пары часов, одни старинные, это баксов двести, не меньше. Новые "Сейко" не больше четвертака, и то неизвестно, возьмет ли Скоб. Царская монета. Пятнадцать. Фигня. Максимум - триста двадцать, а ему надо ровно три.

Наличные. Семьдесят баксов.

Техника. Видак почти новый, баксов двести пятьдесят, но Скоб не возьмет. Может, кому другому? Ящик дешевый, старый, давно хотел менять. Стиральная машина-малютка. Кому она нужна? Кофеварка. Может, еще чайник продать? Нет, у него крыша едет. Есть же видеокамера, новая, "Филлипс", это четыреста баксов как минимум, как же он забыл? Фотоаппарат. Дерьмо, но хоть 20 баксов он стоит? Норковая ушанка. Носил одну зиму. Ну, пусть тридцать. Она стоит тридцать, но кто даст?

Он считал и пересчитывал по несколько раз, и всякий раз ему казалось, что он ошибся, что на самом деле выходит чуть больше. Но нет, все верно. Тысяча двадцать плюс семьдесят наличными. Тысяча девяносто. Остались две сто и одиннадцать часов. Хотя какая на... тысяча девяносто? Это вещи еще должны превратиться в бабки.

Сперва он решил пристроить видеокамеру. Побрякушки Скоб возьмет в любом случае, а вот камеру надо пристроить. Галимов начал обзванивать людей, но, как назло, многих не было, а тем, кого застал, камера была не нужна, и видак тоже, и норковая шапка. Многие смеялись над Галимовым, и он в бешенстве бросал трубку, потом снова звонил, набирая, нервничал, путал цифры номера, попадал не туда, матюкал случайных людей. Он обычно так себя не вел, особенно неприятно было, когда по ошибочному номеру трубку снимала женщина, но он не мог пояснить этим лохам, что у него нет времени на вежливость. Он потратил час на бесполезные звонки, ничего не продав. В итоге сунул побрякушки в карман, технику и шапку в большую сумку и поехал к Скобу, хотя и знал, что тот не возьмет ни видак, ни камеру.

За золото Скоб дал двести баксов, и под залог техники после получасового препирательства, ругани и угроз занял еще триста. Понял, живодер, что Галимова припекло. А может, он уже все знает.

- Что, тоже думаешь, что я покойник? Не дождешься. Я еще этой камерой твои похороны снимать буду, - бросил Галимов, выходя, и хлопнул дверью. Но эта последняя вспышка истощила его силы. Он вдруг почувствовал слабость. И тут ему стало страшно по-настоящему.

Та вера в свою звезду, которая вела его по жизни и которая не оставляла его еще час назад, вдруг исчезла. Словно солнце скрылось и он увидел тусклый, мрачный мир. Не Скоб был тому причиной, хотя, конечно, он рассчитывал выйти с другой суммой в кармане. Но еще по дороге к Скобу он придумал на случай неудачи тысячу планов и вдруг все они растаяли. Осталась тоска и отчетливое предчувствие, что денег ему не добыть.

Галимов сплюнул, зашел в ближайшую забегаловку, взял сто грамм водки, потом еще. Водка не опьянила его, но немного успокоила. Нервы - фигня, нельзя отчаиваться, рано опускать руки. Еще есть время. У него есть еще целых девять часов.

Надо позвонить Марине. Она должна помочь. Мало он на нее тратил? Они плохо расстались, но теперь это ничего не значит.

- Марина, нам надо поговорить, - сказал он, услышав знакомый голос.

- О чем?

- Не телефонный разговор. Я сейчас приеду.

- Не стоит.

- Марина, это очень серьезно. Очень!

- Я не открою дверь, Вадим. Все закончилось.

- Марина, погоди! Мне нужны срочно деньги.

- Это твои проблемы.

Вот так, и нажала кнопку. Сука! Но он все равно поехал к ней, и потратил полчаса только для того, чтобы какой-то хмырь сбросил его с лестницы. Он мог бы порезать его, но сейчас было не до того. Деньги, где взять деньги?

У Марининого дома стояли дорогие иномарки. Знать бы, какая хмыря. Блестят, суки, в тонированных стеклах отражается его взъерошенная рожа. Каждая тачка стоит не меньше двадцати кусков, а ему надо всего три, даже две с половиной! Угнать бы, но он никогда этим не занимался. Не, ничего не выйдет. Надо занять, надо искать, надо звонить всем, чьи номера у него записаны. Пусть по кускам, но он соберет эти деньги.

С шести до десяти он метался, как безумный, по городу, находя старых, подзабытых корешей и изумляя своим появлением случайных знакомых, прося, требуя, умоляя, обещая, клянясь, угрожая. Женька Карп занял ему двести баксов, вывернул все карманы. Гвоздь давно торчал на героине, и сам не знал, где взять на очередную дозу. Вообще занимали мало, и Галимову все мерещилось, что это потому, что все чувствуют его обреченность. И он ненавидел их за это.

К десяти вечера он набрал всего девятьсот баксов. Идти было больше некуда. Но почему? Почему он обречен? Кто его приговорил? Кто решил, что он, Вадик Галимов, умрет сегодня ночью, а все эти суки будут жить? Он будет гнить в земле, а все они будут есть, пить и наслаждаться? Например, вот этот толстый лох в дорогом плаще, медленно идущий ему навстречу. Рожа красная, холеная, видно, выпил, и решил прогуляться пешком. Или он идет домой с автостоянки? Плевать, у него должны быть деньги! Деньги, которые его спасут.

Галимов вынул из кармана нож, раскрыл его одним щелчком, очень быстро подошел к толстому лоху так близко, что ощутил его несвежее дыхание, и коротким резким движением воткнул нож в его живот. Ничего, не сдохнет, живот толстый, он даже не прорезал ему весь слой сала. Лох тотчас начал оседать, взмахивая руками, Галимов едва удержал его на ногах. Где у него бабки? Нащупав во внутреннем кармане плаща бумажник, Галимов сначала задрожал от радости, потом - от только что сделанного. Он никогда так не поступал. Но сейчас дело идет о его, Галимова, жизни.

Галимов отпустил лоха, со стоном упавшего на землю, и тотчас раскрыл бумажник, благо вокруг никого не было. Он ожидал найти минимум тыщу баксов. Но в бумажнике, кожаном, дорогом, была всего лишь сотня гривень.

"Он бабки держит на кредитке!" - осенило Галимова, он швырнул бумажник и кинулся к пытавшему встать лоху.

- Где кредитка?

- У меня нет... - проскулил тот. - В бумажнике все деньги...

- Врешь, сука! - Галимов судорожными нервными движениями начал обыскивать толстого лоха, из брюха которого брызгала кровь. Это было противно, Галимов сразу испачкал руки, и опасно - каждую минуту мог кто-то появиться. Но Галимов забыл обо всем, кроме одного: он должен через три с половиной часа отдать Кастету три тыщи баксов.

У жирного не оказалось ничего, ни кредитки, ни даже золотой цепи.

- Сука, мне нужны деньги! Где они? Меня убьют, понимаешь? - он так отчаянно тряс жирного, словно надеялся вытрясти эти баксы из его брюха.

- Я понимаю, - бормотал жирный слабеющим голосом. -Я с удовольствием, но у меня нет...

Он тоже думал только о том, как спасти свою жизнь, утекающую вместе с кровью из разрезанного живота.

- Меня убьют! Слушай, я прошу тебя, мне нужны две штуки, понимаешь? - на глазах Галимова выступили слезы, он полностью сошел с резьбы и уже действительно не понимал, почему этот толстяк не может отдать ему две штуки. Ведь жизнь дороже, неужели он не соображает?

Вдруг раненому человеку показалось, что ему пришла счастливая мысль и он спасен.

- У меня есть деньги дома... - пролепетал он чужим, слабым голосом. - Хочешь, пойдем, тут недалеко...

В первую секунду Галимов ощутил прилив радости, но тут же среагировал инстинкт самосохранения и его охватило отчаяние, мгновенно сменившееся ненавистью. Этот подонок хочет заманить его и сдать ментам, его, и без того обреченного, его, который так его просил, унижался перед ним! Ему его поганые деньги дороже его, Галимова, жизни!

- Так сдохни первым, сука, сдохни, тварь поганая! - заорал Галимов и резанул с размаху по брюху, еще раз, еще раз, резать тугое брюхо было тяжело, к тому же жирный дергался, а ему все хотелось одновременно резать и пинать гада ногами, но отчего-то не получалось. Резал он толстого недолго и дорезать не успел: послышались чьи-то голоса, шли какие-то люди, пришлось смываться.

Окончательно он опомнился в туалете какого-то кабака, где долго отмывал руки от крови куском розового, приятно пахнущего мыла. Когда руки стали совершенно чистыми, он зачем-то умылся, вытер лицо бумажным полотенцем и подумал, что надо поесть. Он с утра ничего не ел.

Галимов заказал невысокой вертлявой официантке с распутной рожицей отбивную с картошкой фри, салат из моркови по-корейски и коньяк и кофе с кусочком шоколадного торта. Любил сладкое. Заказ долго не несли, но его уже не волновало, что он теряет бесценное время. Галимов со странным интересом рассматривал ресторанный зал, людей в нем, картины на стенах, словно человек, много отсидевший и вышедший сегодня утром, и с тем же напряженным вниманием вслушивался в слова песен.

От еды он размяк, и одновременно приободрился. Пошли какие-то новые мысли, вдруг стало трудно поверить, что его убьют из-за каких-то трех тысяч. Ну что такое для Кастета три куска? И какой смысл его убивать? С живого можно хоть что-то содрать, а что мертвяк? И вообще, как можно лишить жизни здорового, молодого тридцатилетнего мужика из-за какого-то долга? И почему сутки, кто установил этот закон? Кто вообще устанавливает правила? И почему не отдать долг западло? А если у него просто нет сейчас денег? Что, Кастет беременная баба, ждать не может? От этого сравнения Галимов рассмеялся, и отчаяние стало отступать.

Да, закон устарел. Теперь никто не живет по старым законам. Теперь другое время, а Кастет не просек, не просек, не просек. А он, Галимов, сделает иначе. Он расплатится с официанткой (ну где ж эта шлюха?!), вернется домой, заберет ксиву и быстро-быстро свалит из города куда глаза глядят. На первое время бабки есть, а там видно будет.

Галимов вцепился в мысль о побеге, и она показалась ему спасительной - совсем как его жертве показалась спасительной мысль пригласить грабителя домой. И чем дольше Галимов думал, тем сильней становилась долгожданная гостья надежда.

Главное - выбраться незамеченным. Тогда он кинет всех так, как всю жизнь кидали его. И плевать, что бежать, не заплатив долг - западло. Он ни в чем не виноват, ему просто не шла карта. Вот не шла и не шла, не шла вчера и позавчера, и неделю назад, и он уже устал от этого, он устал от унижений, проигрышей, своих неудач и чужих успехов, и хоть он знает, что мир бардак, а люди б..., но ведь когда-то же карта должна пойти и ему? Или нет?

Ровно в час ночи он вышел, крадучись, из своего подъезда с небольшой сумкой через плечо, быстрым шагом дошел по пустынным улицам до бензозаправки, где ему наконец повезло так, как только могло повезти: только что заправился тяжелый трейлер, ехавший на юг, и водила согласился взять его с собой за пятьдесят баксов. Там, в пропахшем потом салоне, умостившись на продавленном сиденье, Галимов наконец смог расслабиться, а когда машина покинула город и покатила по трассе, он поверил почти до конца, что спасен. Это только на словах Кастет его из-под земли достанет. А на деле как его вычислят, где найдут, если он сам еще не решил, где остановится? Фиг найдут. Кастет уже обделался. Уже два, уже половина третьего, а он живой. Живой! И долг не отдал. Он живой, и будет жить еще долго. И с картами (я ж пообещал, Господи, спасибо!) завязал навсегда. К утру Галимов, сморенный предыдущим днем, даже задремал, и видел во сне что-то хорошее.

Убили Галимова через два дня, и опять ему повезло: он умер сразу, не мучился.




© Елена Шерман, 2002-2024.
© Сетевая Словесность, 2002-2024.





Словесность