Словесность

[ Оглавление ]








КНИГИ В ИНТЕРНЕТЕ


     
П
О
И
С
К

Словесность





В  НАЙДЕННОМ  НАЙТИ

Записки без прописки


Мы против литературы вымысла, именуемой беллетристикой, мы - за примат литературы факта.

Полная конкретизация литературы!

Долой бесплотность, беспредметность, абстракцию! Все вещи именуются собственными именами и научно классифицируются!

Мы - злейшие враги номинализма, мы - за именованность!


Н.Ф.Чужак, ЛЕФ, 1928 год. 


II


Жуткая зима заканчивалась.

Я снова решил что-нибудь написать.

Поначалу глупости, вроде "...если наша жизнь - школа, и школа эта, - как ни глянь, - институт смерти, то люди, с которыми ты проводил время за одной партой, играл в морской бой, в ножички, в классики-поддавки, в "письки-жопки" за гаражами, верёвкой в биллиард, в шахматы по переписке, хлебал "могилу" из одного "шлемака", гнал пургу с кафедры, дрался или курил втихаря на переменках - все они твои одноклассники..." лезли в голову, весьма прозрачные, особенно очевидные с тех пор, как после долгого перерыва я наладил весьма неустойчивую dialup-связь с миром.

Мода в интернете такая началась, на однокласников-то!..

Но ведь некоторые из них оставались на второй год, а?

Я, похоже, остался на третий, чтобы не вступать в контакт ни с каким прошлым. Это я зря, конечно. Ведь одноклассников таким образом стало ещё больше. Но мои ровесники очень давно перестали меня интересовать. Ещё в школе. Вон они! идут навстречу: постаревшие одноклассницы и толстые однокласники, держа в руках dvd с home-video вместо учебников и книжек.

Нафиг бы надо...

А память?!

Память - друг или враг моего сюжета?

Фу. Лучше не думать об этом.

Именно поэтому, - "Фу", будучи жанром китайской литературы, существовавшим до начала 20 века и представлявшим из себя панегирические сочинения, написанные неравностопным стихом с прозаическими вставками, прославляющие государя, могущество страны и отличавшимися цветистостью языка и стиля - пускай жанр Фу станет пытаться быть мною возрождён.

Ведь на рубеже средневековья Фу утратили придворный характер; появились "малые" лирические Фу, воспевавшие простого человека, обыкновенные предметы и явления.

А также Фу были формой лирического размышления.

Пускай.

Пускай теперь будет - "Фульетон".

А то эти "танкеточники", с ихними "двестроки-шестьслогов" уже достали. Никакого спасу от них нет!

    Танкетки
    грязи не...

Фу, застрял...

Короче:

    Мойте руки
    перед

И зад. Далее - везде.

    Время - "тик-так":
    Тактик

Время покажет. Живучесть этого жанра.

Или:

    Гори, гори!..
    Ясно?

На чём я остановился...

    Рукописи
    гаснут

Вот же зараза же. А ведь же предупреждал же меня ЖЖ...

Значит, же... жуткая зима заканчивалась.

Было всё: секс в маленьком городе, голод и холод, страх и ненависть, две психушки подряд, вкус победы, немного счастья авансом и нелепая смерть на электрическом хуе далёкой подружки.

Зима была такой долгой, что в ней уместилось даже лето.

Мне и вправду везло.

Нелюбимой, но долгожданной (потому что неизбежной) весной, в первой декаде запоздалого марта я отправился на свой дачный участок, поглядеть - всё ли на месте.

Всё ли в порядке?

Бомжей в России стало как будто меньше, но выжившие превратились в профессионалов. Например, бомжи могли утащить здоровенный бак для холодной воды из нержавеющей стали, который стоял в бане. Бак был мне дорог, как память об отце. Батя любил попариться. И я это дело уважаю.

Сижу, бывало, и парюсь.

И где бы я взял новый бак? Наверное, тоже пришлось бы украсть.

А ещё бомжи могли найти спрятанный сельхозинвентарь. Совсем нехорошо. Чем бы я возделывал землю? Да-да! - в поте лица своего ел свой хлеб свой. Картофель, точнее. Сначала редис. Зелёный лук сперва.

В худшем случае, я мог прийти на пепелище. В лучшем - бомжи могли напакостить, не найдя чего украсть. Насрать на стол в домике, например. Они всё могли, эти всемогущие бомжи.

Я без перекура ломился в крутую гору и думал всякие мысли про бомжей. Ведь я тоже бомж. Пятнадцать лет как... Срок. Столько я мог бы отсидеть за несколько непреднамеренных убийств в состоянии аффекта. Без отягчающих. Но я промотал этот срок почти на воле. Профукал, - считают некоторые.

Интересно, много ли молодых людей знает сегодня о том, что эта аббревиатура с омерзительным фонетическим привкусом образовалась из четырёх казённых слов - "Без Определённого Места Жительства"?

Например, знают ли об этом подростки из моего подъезда?

Или смешная девушка из пресслужбы местного УВД, где я уже третий год пытаюсь получить новый паспорт?

Сейчас вообще много бомжей развелось. Нет, не на городских вокзалах, помойках и в подвалах. На других этажах социума. В пентхаузах "сulture-multure", например. Там тепло. Кормят и денег дают. Больше всего бомжей пригрелось, конечно, на телевидении. Очень многие в журналистику подались. Даже в кино и в театре я часто встречаю бомжей. Что касается литературы, так там их всегда хватало. Места много. Никто друг друга особенно не кушает. Хотят, конечно. Но не кушают. Раньше кушали. А теперь каждый имеет свой маленький гешефт. Благодаря развитию мультимудия. Или я ошибаюсь. Но - корпоративная этика! Но - великие традиции!?. Да хуй на них, да?.. В "сontemporary art", говорят, очень приятно ночевать, если повезёт. Если вовремя подберут, чтобы пьяный не замёрз. В шоу-бизе, наверное, лафа для бродяг! Но там - люди с зубами. Блатные, на... Чуть что - под шконку загонят. А ещё в политике всегда есть свои бомжики. Вот где нет бомжей - так это, наверное, в спорте. Спорт - это мекка нацистов. Правда, остаются ещё сомнительные космонавты с временной пропиской на орбите...

Такова бомжизнь. Всюду она, всю-уду!

"Бомж", "бомжара", "бомжик", "бомжиха", "бомжатник", "бомжовый", "бомжистый", "бомжовский", "бомжеватый", "бомжаристый", "бомжанутый", "бомжевать" и даже "бомжировать"...

Я пру в гору и уныло горжусь: "бомж" - это наше.

Это наше "ничего".

Период перестроечного новояза.

История, едри её в затылок.

"Бомж" - это что-то грязное, вонючее, пьяное, лохматое, небритое, живое.

Есть ли смысл скрывать, что мне доводилось бывать и таким.

Поэтому мне больше по душе слово "бродяга".

Но "бродяга", как "босота" и "братва", в сознании людей бывалых прочно ассоциируются с местами заключения, где "бомж" - всегда "чёрт".

Ну, а чёрт - известно, он везде "чёрт".

Даже в этом провинциальном раю.

Я, конечно, не ангел. Но "бич" и "бродяга" мне больше по душе.

Бич или "бичкомор".

Бывший Интеллигентный Человек.

Или - Будущий?!.

Однако, по ещё одной из версий, бич - это матрос, опоздавший на корабль, не имеющий денег и проживающий за счёт других. Очевидно, происходит от английского "beach " - берег. Вернее, пляж.

Нет, пускай я буду "странник". Или "пилигрим". "Миннезингер"? Тогда уж "мейстерзингер". Фастнахтшпиль. Отвратительно. "Бард" ещё скажи, на радость крёстной мамаше... Прога "unispell" в программе вёрстки предлагает мне синонимы: "подзаборник", "скиталец", "шатун".

Нет, ребята, всё не так.

Решено - я бич.

Коротко и ясно - БИЧ.

Бич общества.

Как бичом по яйцам.

Однако, "beach "... Слишком уж созвучно с "bitch" - это ещё и "сука". Сука, пляж. Вот здесь сложнее... Сука. Сука. Сука.

"Сука, блядь, заебался жить в этой такой-то стране..." Из анекдота. Про собачку. Которая потерялась во времена заборного спама начала девяностых.

Сейчас, вроде бы, жизнь налаживается. По радио недавно слышал.

"Да чё тут придумывать? Чужак я..."

Ветер в лицо. Я иду.

Совсем недавно я написал свой первый рассказ. Сейчас, кажется, пишу следующий. Но пока что свой лучший - не первый и не второй, рассказ-то, я не написал, а записал - на магнитную плёнку, ещё очень давно. Я и мой товарищ Пегас обитали в то время под одной крышей в одном из безликих домов в районе Просвета. Вместе с нами жили и трудились два узбека - под прикрытием фирмы "Фрукты-Овощи". Это было в восьми трамвайных остановках от метро Проспект Просвещения в Ленинграде, если кто не знает, что такое "Просвет". В начале девяностых там было особенно беспросветно. Наша контора торговала редкозёмами и минералами, типа бирюзы и молочного цвета камня - кохалонга, и ещё чёрт-те чем. КАМАЗами? КАМАЗами сахара, наверное, как и все в то весёлое время... Впрочем, весьма неудачно.

В тот вечер по "положняковой", городской то есть, радиоточке передавали самую известную симфонию Чайковского, догадайтесь, какую. Классическая музыка в те дни искала свой новый путь к моей загнанной душе, будя воспоминания из позднего детства. Экспрессия не находила выхода, я метался по крохотной кухне, пока на глаза мне не попался кассетник "Весна". У него был встроенный микрофон. Я поставил его на холодильник - поближе к динамику, нажал на "запись" и произнёс: "Ансамбль "Фрукты-Овощи" представляет!", после чего решил приготовить себе омлет из яичного порошка и сухого молока. Время было такое. Гуманитарно-порошковое. Я отдавал себе отчёт, что звуки, сопровождающие этот процесс, тоже останутся на плёнке, и поэтому всё кулинарное шоу повиновалось ритму музыки: вовремя дребезжал старый холодильник "ЗИЛ", взбивался эмалированный омлет, шипело конопляное масло на сковороде...

Хуяк!!!

Дверь в квартиру распахнулась и в комнаты ворвался наряд ОМОНа в масках с криками: "Руки в гору, суки!!!" и прочими, - так орёт только ОМОН. Это у них называется чем-то вроде "морального шумового подавления", что ли. Сразу напугать человека своим неприличным поведением, чтобы он обделался со страху. Обделаться я не успел, потому что по глупости прыщавых лет не сообразил испугаться. "Колющие, режущие, наркотики, огнестрельное оружие?!!" - грозно кричат мне в затылок и я врубаюсь, что мой омлет готов. "Газ выключите, кто-нибудь!" Омлет выключили. Чайковский вздохнул последними аккордами. ОМОН ошибся дверью, дурачьё.

Не умел я в то время читать знаков судьбы, иначе бы в тот же вечер я свалил к себе на Ваську, прочь из этой квартиры, где в прихожей стояла сумка, набитая контейнерами со стронцием, находящемся в периоде полураспада, но канающего среди "бандитов" за аналог "красной ртути", полотняным мешочком фальшивых резиновых печатей на все случаи жизни и кучей поддельных документов. И впридачу ко всему, в подъезде, в распредщитке над дверью нашей квартиры лежало несколько килограммов опия-сырца. Чистейшего. Сам пробовал.

Потом я нашёл эту плёнку, и включил в одной весёлой компании. Мы собрались, как у костра, вокруг горячей папиросы. И застучали паровозы, совсем, совсем как поезда: вдохнуть и выдохнуть... Вдохнуть. И мысли в голове как ртуть: невы друзья нам пива запах однажды привезли с собой, и сразу потекли на запад тверская дмитровка страстной... ...да ладно - говорят - на север... ...а масло-холст твою етить?!. ...здесь я зарёкся слово "never" на лад любой произносить... - о! с чем сравнить мне сочный "пшык" китайской зажигалкой пиво!... Реклам глаза и улиц шик... ...мне азиатского разлива... Оранжевого цвета куртки всё тех же дворников-татар и в антикварных переулках мемориальный тротуар... Все присутствующие без труда сориентировались в сюжете, только невидимый омлет потребовал комментариев, а один звукач с Ленфильма попросил переписать.

Да, к чему это я?.. Заначка. Черновик. Может, когда-нибудь, раскачаю сопутствующие истории. Стоит, стоит пробить эту тему. Через женский чулок. Отжать. Выкурить центряк.

Тоже ведь - одноклассники, мать их...

Двойка мне, пока что. И записка к родителям.

И вообще - сожжём этот дневник на перемене, в школьном тубзике, если не продолжим придерживаться едва наметившегося сюжета. Вырвем пару нумерованых страниц...



Итак, лиловым мартовским утром я ступаю по толстому, но хрупкому и блестящему насту с похмельной опаской, как по тонкому льду. Часто поскальзываюсь, и с притворным сокрушением восклицаю: "Бомже мой!"

Моя избушка стоит на горе. Поднимаясь туда, я вижу на снегу остатки широкой охотничьей лыжни и грязные пятна собачьих следов. Похоже, нынче не я первым навещаю наш дачный посёлок.

Иногда пенопластовый наст не выдерживает, и я по самые яйца проваливаюсь в зернистый снег. Зима была ещё и снежной. Зима была такой снежной, что в ней уместилось даже лето. И Малая Пурга. Дойдя до знакомого старого дуба, я с удовольствием отмечаю, что одышки у меня почти нет: несмотря на частые "заплывы" этой зимой, в перерывах между ними я изнурял себя тренировками. Интеллектуальные чередовал с физическими. Если в школе я подтягивался на перекладине два раза, то сейчас - двадцать два, да ещё и с "уголком". Деградирую или всё ещё расту? Нет ответа.

Добравшись до маленькой веранды и обретя под ногами надёжную опору, я потопал по доскам, уже оттаявшим на солнечной стороне, отряхнулся, выковырял скрюченными указательными пальцами колючий снег из запятников ботинок, подышал в кулаки, медленно закурил и замер на крыльце, оглядываясь вокруг.

Ти.

Ши.

На.

Надо отлить. Горячая урина охотно сверлит наст, парит. Цвет белый. Почти. Печень работает хорошо. Да и вообще - всё хорошо... Пока всё хорошо. "Поглаживая пыльный корешок... В уютной раковине..." - вдруг доходит до меня смысл стихов, прочитанных недавно.

Определённо, март: долина ещё по-зимнему бела, но небеса на горизонте уже пузырятся чем-то невнятным, иссиня-сизым, тревожным, собираются - будет вам разгулялово! Островки тайги в дальней дымке уже засветились, как намокший уральский камень малахит.

Настоящий март. Но я не верю. Всё ещё не верю, что эта зима уходит навсегда.

И - запах, запах...

Но - чу!

Синяя тень пробежала сквозь голый малинник и скрылась.

Волки?! Они тут бывают. И лисы. На зайцев охотятся. А зайцы жрут здесь яблонь кору, падлы...

Да ладно. Это всего лишь молодая овчарка. Немец. Собак я люблю. Лишь бы не бешеная.

- Уксус, Уксус! Ком цу мир! Ком хир аус!

А вдруг - бешеная? Укусит ещё. "Уксусит".

- Уксус! Где ты? Фью-фью!..

"Уксус" - так я кличу собак без определённого места жительства. Так их называл один поэт, нынче мёртвый. Метко. Наверное, из-за запаха. Знаете, как пахнут бродячие собаки? Вот именно. Слово прижилось и перешло в мой словарный запас по наследству, от вдовы поэта. Однако, не будем отвлекаться. От сюжета, что ли. Ещё успеем.

Пёс опять выглянул из-за угла сарая, вытянул морду вперёд, покосился на меня и недоверчиво потянул воздух.

- Иди ко мне, иди сюда, иди, чего дам...

- Дак ты это... Ты мне это лутче чё-нить дай...

Услышал я позади себя хриплый голос.



...Я остался без российского гражданства ещё в пору первой чеченской войны, но во время второй кавказской заварухи я снова жил в Москве и занимался всякой прекрасной половозрелой жизнью: любил девушку-умницу, обильно и весело пил с живыми в ту пору друзьями, копил деньги на жильё, без особых раздумий брался за любую казённую писанину, клал с большим прибором на военную цензуру, носил дорогую обувь, катался на лыжах, хорошо стригся и пользовался мужской косметикой. Бомжевал.

Однажды одной известной культурной газете понадобилась серия статей и репортажей "про войну" с уклоном в социальную терминологию сомнительного диагноза "чеченский синдром" для рубрики "Общество". Уже и не помню, кто из знакомых журнализов сосватал мне эту "шабашку", но в одно февральское утро я очутился в пятом военном клиническом госпитале ВВС, в подмосковном Красногорске, куда на днях прибыл очередной груз...

Назовём его грузом "2000".

Ага, для символичности.

"Груз" прибыл - с пылу, с жару. Свежак, прямо с поля боя. У меня к тому времени был уже большой опыт общения с участниками самых разных сражений. Я знал, что выйдет из этой встречи. Мне заранее было немного стыдно перед бойцами. Особенно перед ранеными. Как будто это я их туда посылал. Как будто бы это я вместо них не вышел к заветному мосту. Ложное чувство вины: добросовестный швейцарец Жан Жак Бебель подсчитал, что за последние пять с половиной тысяч лет люди жили в мире не более трёхсот. Таким образом, война - это нормальное состояние человечества. Но всё же я вооружился солдатской флягой с вонючим бесланским спиртом. Ну да, да... Чтобы шары свои залить, притвориться наглым и циничным, как и подобает настоящему журналюге. Вооружился я диктофоном и фотографом - крупной, спокойной женщиной Ольгой Фёдоровной - профессионалом, прошедшим огонь и воду.

Или, скорее, это она мной "вооружилась".

Мы бродили из палаты в палату. Я уже втихаря отхлебнул из фляги, заел "стиморолом" и теперь тыкался по больничным койкам с микрофоном в рукаве и диктофоном за пазухой - наугад, приглядывал подходящую жертву. Казалось бы... Спрашивай любого - парни только ночью из войны.

Но я знаю, что большинство из них сейчас будет отмалчиваться.

И причина этого молчания тоже ясна.

Мне повезло. В одной из палат я нашёл то, что мне было нужно: ещё не отошедшего от наркоза пацана-срочника, прошлогоднего школьника с только что ампутированными ногами. Он-то мне и выболтал всю "военную тайну" очередной бездарной "зачистки"... Сквозь слёзы, как на духу.

Путаясь в показаниях и соплях, солдатик уже заканчивал свой душерзадирающий монолог, когда краем глаза я засёк, как в палату входят его соседи. Они сразу стали недовольны.

- Митёк! Ты чо, на...? Ты чо это тут буровишь-то, а? Ты чо, думаешь, они правду напишут?.. Прославиться хочешь? Чтобы мама плакала? Газету в твоей деревне показывала?

- Товарищ сержант...

- Отставить! Ништя-я-к... Кастет, ты ли чо ли?

"Кастет"... Это... Это меня только на школьном дворе так звали... Забыв выключить диктофон, я поглядел на сержанта. Или на то, что от него осталось? Фигура с забинтованной головой обращалась ко мне. Я видел только глаза и рот.

- Дак не смотри ты так, на... Всё равно, на, щас не узнаешь... Здорово, зёма! Держи краба...

По говорку-то я слышу - наш. "Островитянин". И улыбается...

Я привстал и пожал солдату руку.

- У, бля, осторожней, на!..

- Ой, извини... Те. Я тебя знаю, что ли?

- Дак чо... В школе вместе учились, на... Это я, Корень.

Я стал медленно соображать... В палату вбежал санитар:

- Сержант Корепанов! Ты где, бля, всё время шляешься, нахуй? Почему я всё время, бля, должен, бля, тебя искать, нахуй? Шагом марш, нахуй, на перевязку, бля! Заебали уже...

- Дак погоди ты, прапор, на... Ты чо, в натуре? Поля не видишь? Курил я... Я тут зёму встретил! Во - журналист, на...

- Да ну?!. - мимолётно удивился медслужбы прапорщик. - Ладно, потом попиздите... Доктор тебя одного ждать будет?.. Бегом в перевязочную!

У дверей Корень оглянулся:

- Ну ланна, на... Кастет. Увидимся, на. Дак ты чо, от армии-то откосил, ли чо ли?..

И снова лыбится, гад...



Однажды я тоже захотел пойти на войну.

После очередного судьбоносного поворота, я оказался в грязном кювете и счёл выбранный путь неудачным. Скользкая дорожка. Забуксовал... Я тогда плотно сел. И, впридачу ко всему, обнаружил, что делать мне в этой жизни совершенно нечего. Это потом я как-то уцепился за обочину, выбрался, но в ту пору, вместо скучного суицида, я решил искать упоения в бою.

Упоения... Или хотя бы смерти.

Опыт классиков звал меня на Кавказ.

В военкомате по месту приписки мне хмуро покивали на личное дело перечёркнутое красной полосой - судим. Моря мне точно не видать. А стройбат к тому времени отменили.

- Ну, судим... Ну и что?! Так это же ещё лучше! - пробовал я доказать толстобрюхому хохлу-военкому, маршалу интендантских войск. - Возьмите меня! Я слабый, но выносливый! У меня и разряды есть: по альпинизму и спортивному ориентированию. И стрелять я умею - вот же грамота в деле! И со зверьками разными быстро нахожу язык... Охота на лис, опять же. Я знаю как убить человека спичкой! Да возьмите хоть поваром! Возьмите, не пожале...

- Нэ положено. А как это - спичкой?..

"Так я тебе и сказал, гнида тыловая..."

И мне снова пришлось довольствоваться всякой дрянью: ведомственными многотиражками, пьяными драками на побережье в день получки, мелким кидаловом, легальной торговлей наркотиками - предсказуемой игрой в ящик.

В то время я ещё не понимал, но теперь подсознательный алгоритм моих действий мне предельно ясен: стать дезертиром. Бежать на войну, - бежать от своих преступлений, от собственной глупости и трусости, бежать туда, где после первого боя все твои прошлые грехи вдруг сразу станут мелкими и никчемными, как деноминированные деньги.

Алгоритм из учебника информатики за девятый класс.

Если-То-Иначе-Всё.



...Повидаться с сержантом Корепановым у нас в тот день не получилось. За мной пришла фотографиня Ольга Фёдоровна вместе с завотделением - полковником медслужбы Дроздецким, с которым они были знакомы ещё "по прошлой Чечне".

- Ну что, Костик? Буквы-то есть? А у меня картинки готовы. Тогда давай, поехали. Полковник в гости приглашает. Нам ещё насчёт "чеченского синдрома" нужно... Основная же тема. В следующий-то номер успеем поставить?..

В машине я спросил у полковника:

- А этот у вас, сержант Корепанов, он - с чем? С ожогами, что ли?

- Контрактник? Шубутной-то этот? Корепанов, да. Он же с первым самолётом, неделю назад... Ничего серьёзного. Сквозное пулевое, куда-то там... В мягкие ткани. Лёгкая контузия. А лицо... Осколками бетона посекло. Так, слегка. Глаза, слава богу, целы. Ничего серьезного. До свадьбы заживёт. Он тут нас уже всех достал! Вчера пьянку устроил. А гражданским срочникам - дембельский аккорд. Кстати, к "отваге" на днях представлен...

Корепанов... Корень, значит. Помню. Как не помнить. Тесен мир. Ух, как тесен!.. Ещё как помню. Только имя стёрлось. То ли Вадька, то ли Эдька...

"От армии откосил..."

Сказал бы я ему, мудиле грешному, от чего я "откосил"...

Кстати, мир-то - велик.

Это жизнь наша так тесна порой.

Впервые подумал я тогда.

И мы поехали домой к военврачу полковнику Дроздецкому, пить водку и смотреть кровавые фотографии с операционных столов горячих точек полевых госпиталей всего мира.



..."Уксус" приветливо заворчал и заулыбался, как умеют улыбаться собаки. Я оглянулся и увидел рыжебородого детину в засаленом полушубке и валенках с калошами, с брезентовой котомкой в руках. Он ухмыльнулся, широко шагнул ко мне и протянул руку.

- Ништя-ак! Здорово, Кастет. Дак ты чо-то не меняшься совсем, ли чо ли... Держи краба, на... Ты чо, на побывку, или как?..

После нынешней безумной зимовки я уже ничему не удивлялся. И только моё подсознание тревожно отметило в лице, в мимике Корня что-то знакомое и неладное... Потустороннее. Почти преступное.

- Здорово, Корень... Твоя псина? Испугала меня... Как зовут-то? Ты чего здесь, вообще... Шароёбишься-то?.. Война закончилась?

- Кому война... У тя есь чо-нить? Ну, курево?..

Из кармана я достал "беломор", бутылку с зелёным чаем и бутерброд с яйцом - из рукава.



Бутерброд "Дорожный" с яйцом я делаю так: одно или два-три-четыре яйца жарятся на скорвордке со сливочным маслом. От буханки хлеба, не поперёк, а вдоль, отрезаются два нетолстых ломтя. Готовая яичница укладывается по формату кусков, равномерно распределяется на хлебе, посыпается солью, перцем, луком, зеленью, аджикой, горчицей, томатной пастой, тёртым сыром, рыбой-колбасой... Что есть в запасах, тем и посыпается. Тогда можно вообще без яичницы... Всё это накрывается вторым куском хлеба, которым предварительно нужно собрать остатки масла со сковородки. Упаковывается в фольгу.



- Ништя-ак...

Корень присел на крыльцо и вцепился бородой в бутерброд, а я равнодушно подумал: "встреча!".



...Я уже давно заметил, что в этом мире время для разных возрастов течёт по каким-то другим, недоступным до поры заоконным законам.

Однажды мы не виделись с моей матерью несколько лет. Когда я приехал её навестить, она устроила мне выволочку за то, что я потерял ключ от квартиры. Словно я обронил его во дворе, где всё это время гулял. И припозднился домой. Да-да - за майскими жуками ходил... На здешнее стрельбище. (А ключи в моём детстве нам вешали на шею, вместо крестика.)

Хотя... Не надо было так кричать, мама.

Я и сам долгое время сильно досадовал на эту пропажу. Вещь была, так сказать, "намоленная". Ведь ключ от родного гнезда был своего рода амулетом, талисманом... И был он не одинок среди потерь.

Во-первых, ключ был на кольце, которое раньше венчало большой медный колокол, объявляющий перемены в школе, номер которой я предпочёл поскорее забыть.

Никчемная память, но основной, как ни верти, предмет.

Далее.

На кольцо был посажен, и уже давно наматывал невидимые километры моих грехов маленький подшипник - как память о том времени, когда я работал на заводе.

Завод я любил. Завод был круче, чем школа, во много, во много раз. На заводе я научился делать выкидные ножи, пить чифир и спирт "ёлочка" под карамель "дунькина радость", играть в покер костяшками домино, сделанном своими руками из листового аллюминия на фрезерном, токарном и сверлильном станках, стрелять в яблочко из винтовки ТОЗ, мастерить кипятильники из чего угодно и воровать. Всё это пригодилось мне в жизни гораздо больше, чем скучные алгебра и гармония. А грамотность у меня врождённая. Если есть такая. Какая-никакая.

Также, среди остальных ключей на кольце висела избретённая мною универсальная отмычка, подходившая ко многим советским (английским) дверным замкам, ключ-нож от квартиры на улице Чайковского в Питере, трёхгранный "ключ проводника", а также гитарный четырёхгранник.

Одним из ценных экспонатов в этом братстве был никелированный золингеновский пушер в форме маленькой гитары, принадлежавший раньше ленинградскому графу и художнику Борису Евгеньевичу Энгельгардту. Взял с тумбочки, "на память". (Простите, дядя Боря.)

Всё это барахло отмёл у меня весёлый обкуренный цирик во время шмона в "собачнике" учреждения № 45\1.

...Так. Зачем я сюда пришёл-то? Всё, вроде бы, в порядке... На первый взгляд. Надо снега в бак накидать, вот что. За этим, в первую очередь.

Я достал из тайника ключи и открыл сарайчик, где нашёл широкую фанерную лопату. По оттаявшей кромке земли вдоль сарая прошёл к баку, наступил на кирпичи, приподнялся и увидел на дне бака мутную линзу льда и прошлогодний листопад. Вовремя. Снег на участке уже сел под первым солнцем - что надо. Иглу можно построить. Нужно построить! А то сноровку потеряю. А то вдруг - война? Я оглянулся на Корня и снова неприязненно подумал: "Какая-то... Нездоровая хуйня... Может, "чеченский синдром", по версии полковника Дроздецкого?.." Корень трепал по холке жующего "уксуса". А мне сейчас нужно сделать стратегический запас воды, которая понадобится во время посевной. Да и для первой бани тоже. И я стал нарезать кубы снега, таскать и закидывать их в бак. Быстро упарился. Снял телогрейку.

Корень сидел на крыльце, голова его была откинута назад, и он, натурально, "втыкал".

Я подошёл к нему.

Бля-а-а... Точняк. Его же кумарит! Погасшая папироса торчала в уголку рта, глазные яблоки закатывались, обнаруживая в щелку между веками желтоватый белок. Вот с-сука, везде одно и тоже... Везде, блядь, эта хуйня, везде, куда бы жизнь меня не забросила. Зла у меня уже нет на это зло. Только молитва.

- Корень? Ты чё это? Кумаришь никак?..

- Чо? Дак не... Это я так... Устал просто...

- Кому ты пиздишь?!.

- Да ланна... Ещё недельку-две, на, а потом, на, - ништяк всё бует. У тя с "головой" как? Может, есь? Мне бы щас крепкого, дак это...

- Не знаю я. Сейчас, позырим.

Я открыл избушку, которая на зиму закрывалась лишь на согнутый гвоздик. И здесь порядок. Обошлось без гостей. На полках стояли прошлогодние жестяные банки. Я все перетряхнул. Нашёл немного кофе, почему-то вперемешку с чаем, сахар, соль. Окаменевшие крекеры. Поллитровую банку малинового варенья...

Вдруг Корень закричал с веранды:

- Слышь, Кастет, а президента-то выбрали?!.

- Выбрали. В прошлые выходные.

- А кем... То есь - кого выбрали-то?

- Корень, ты чё, совсем уже?.. Ты где был? Пиво пил?

- Дак я тут, на... С прошлого года, считай. С октября, на. Или августа. Решил перекумариться, короче... Совсем было ништяк, на... Да тут... Подгон сделали... Короче... Кого выбрали-то?..

- Медведева.

- Какого Медведева?

- Ну... Был там один Медведев... Молодой мужик.

- А-а-а... А я дак думал, этому ещё... Третий срок, дадут, на...

"Срок дадут"...

- У меня тут приёмник-то есь, на, дак батарейки сдохли... Медведева, значит. А дак этот-то щас кто стал?

"Приёмник-преемник"...

- Премьер-министром.

- Премьер-мини-и-истр... Ну, дак я так и знал...

"Знал он... Политтехнолог хуев".

Не люблю я наркоманов. А кто их любит?.. И во мне с каждой минутой раскручивлась тугая ржавая пружина раздразжения и неприязни к дружку моего детства. Но одновременно я вспоминал и свои непростые деньки. И тех людей, которые помогали мне выбраться из этого говна. Или хотя бы пытались это сделать. Всем спасибо, все свободны! А, может... Хотя я и сам сейчас на то-онкой ниточке вишу. От запоя до запоя. Зато не торчу! Любимая отмазка наркоманов. И алкашей: "Зато не бухаю!" Бычий кайф... Любой кайф - бычий, если ты бык, по жизни-то. А ведь вся эта тема давно началась... Полтора с лишним века назад, когда с лёгкой подачи англичанина Де Куинси вся просвещённая Европа стала пытаться лечить алкоголизм с помощью опиатов...

Я вышел на веранду, где Корень бубнил своё:

- Ништя-а-к... То, на, ни одного президента, а тут сразу двое, на... А они потом поменяются, да?..

- Корень... Тебя чё, пробило? Со мной за политику попиздеть?.. Ты лучше расскажи, как ты тут... Сам-то... Я, честно, охуеваю над тобой. Ты чё, всю зиму здесь проторчал?

- Нашёл чо-нить? Заварка есть? Ништя-а-к... Дак пофиг... Ещё лучше, что с кофе. Лишь бы вставляло. Цитрамона бы мне ещё... Дак айда ко мне! У меня там печка, тепло... Чайку запарим, потрещим, на. Ты лопату эту свою возьми с собой, я потом приду, бак тебе закидаю. Всё равно мне тут делать нехуй...

Корень тяжеловато, с кряхтением встал, подхватил глухо брякнувшую железом и стеклом котомку, присвистнул: - Перец! Айда домой! Перец у меня хоро-о-ший пёс... Пар-родистый... Прикинь, у бомжей отбил! Шашлык из тобика хотели сделать... Перец-немец-колбаса... Слушай, а у тебя почитать, может, тут есь чё-нить?

Я вернулся в домик и уставился на этажерку.

Томик Расула Гамзатова, "Как закалялась сталь", Евангелие с комментариями, сборник стихов "МестоИмениЯ", Лия Феофилова "Скульптура из пепла" (роскошный альбом!), подшивка журналов "Техника - молодёжи" за 1978 год, "Iзбранное" Алексъ Омовъ (Пиесы). А это что? Ага. Том седьмой, "Имя Глагольное". Да уж. На любой вкус. Я выбрал, кое-что.



Дача Корня стояла на соседней улице и оказалась не чета моей избушке. Новодел, силикатный кирпич, кованая железная оградка. Только окна маловаты. Крепость, в миниатюре.

- Корень, ты чё... Чё такие бойницы-то у тебя, в натуре? Вместо окон. Как, блин, амбразуры...

- Дак мне все говорят... А мне дак - прикольно. В журнале увидел. Финском. Снаружи - один в один, на. В прошлом ещё годе отстроился.

- На "боевые", что ли?

- В бою... В гробу я видел эти "боевые"... Я же тогда, после госпиталя-то, снова в Москве остался, на. Взводный наш, болшевский пацан, с работой помог. Ну, по-первосте... Я сперва в "рэкетные" войска, попал, на... Потом охранял... Кое-кого. Стрелял немножко, немножко воровал... Даже в "Тишину", на, приседал, ненадолго... Дак я ж тебе звонил! Не помнишь, что ли?..

Корень, и в самом деле, разыскал меня в Москве. Однажды ночью позвонил, сказал, что надо где-то перенайтовать, да ещё и с братвой... У меня в тот момент ситуация на личном фронте менялась каждый час, и я ему отказал. А потом мы почти случайно встретились, оба сильно "вдетые", в одном полу-"блямурном" кабаке на окраине Москвы, где было не до разговоров...

Вспомнил я.

- В "рэкетные", говоришь?.. Сам придумал? Корень, ты не в обиде?.. Ну, что в тот раз...

- Дак забудь ты уже. На обидчивых... Воду льют. Я же понял тогда, что из-за бабы... Всё ништяк, на. Проходи. Калитку закрой. Видишь, теперь, какая хуйня творится, на?..

Осевший снег с жёлтыми пятнами вокруг крыльца был усыпан пузырьками из под перцовки, боярышника и оранжевыми коробочками - индивидуальными медицинскими аптечками из военных запасов. Я думал, таких уже нет...

- Ну дак да, да... Думал, на, съеду тихонечко, на промике. Бомжи со свалки подогнали. Почти целый ящик, прикинь? Один фиг, на синьке выхожу... Да-а-а... Ну, вот, отстроился, значит. Заторчал немножко. Решил сюда свалить, перекумарить. Вот и живу тут, всю зиму, на, щитай, больше. Электричества нет. А чо? Тепло дак. Керосин, фонарик, радио... Сеструха попервости заходила, строила меня. Сейчас перестала, она бухих не любит. Теперь - вот, сам на сам, металл сдаю, на, да чо да... Батареек сможешь мне подогнать? Пальчиковых...

Минуя тесные тёмные сени, мы зашли в переднюю, небольшую комнатушку, кухню-прихожую... Мастерскую? Верстак у стенки, над ним висит новенький перфоратор, рубанок BOSH, неплохой электролобзик... И тут я понимаю, что Корень ещё не совсем пропащий. Конченый наркет давно бы уже всё это хозяйство проторчал... Может, ещё и проторчит... Тьфу-тьфу, конечно. Дверь, ведущая в основное жильё была заколочена большим листом оргалита. В комнате стоял густой запашок аптеки, псины и солдатского пота. Было жарко натоплено и очки у меня сразу запотели.

В комнатухе стоит печка. Не какая-нибудь там "буржуйка", а настоящая русская печь, с системой поддувал, плитой с чугунными загнетками, и даже полати есть. Видимо она обогревает весь дом, образуя уютный закут в углу, где у небольшого окна стоит топчан, под потолком раскачивается керосиновая лампа, а в изголовье, рядом с иконой Николая Чудотворца висит на гвоздике приёмник "Турист". Корень вытряхивает содержимое своего баула на одеяло. Из брезента посыпались аптечные пузырьки, консервы, две буханки черняги, блок каких-то фильтровых "ультра-слимс"...

- Ого, кучеряво живёшь, Корешок...

- Дак есь маненько... Книжки на верстак положи... Металл нынче сдал. А курево это, безмазовое, на... Мерина встретил. Помнишь Мерина? Он теперь в супермаркете охранником шестерит, на. Подошёл к нему с вопросом, короче... Ну, типа, попрыгай. Нащщёт мелочи. Мелочи у него не оказалось... Вынес, чо попало. А так-то... Я в город - не-е-ет... Не появляюсь. Шоферня городская, на свалку, чо надо, привозит. Чо надо, то и привозит... По бартеру, значит. За цветмет, на. В городе-то цветмет дороже. Дак и нельзя мне щас в посёлке... Там же в каждом подъезде банчат. Я всем должен. Нет ширева, и не надо. Ну, есь ещё маненько, пизжу. Токо делиться не буду! Ты же чистый, я вижу, на. Не то что в тот раз... Чухался, как этот... Я ж заметил. Да! Там в аптечках этих, тарен есь, остался. Тебе надо? А то сопляки на посёлке приклываются... Я один раз тут попробовал, на. Сдуру полтюбика сожрал. Вроде не цепляет. Ну, я догнался. Очнулся, на, - в бане сижу, на полке... Темень, на улице - минус тридцать, а я - в поту весь, и сушняк - дикий! За помповуху держусь, аж пальцы свело... А за окошком чехи орут: "Аллях акбар! Аллях акбар! Вылязий, сиржант! Или ущи нам свои отдавай, тогда живым будишь!" Я трясусь, весь мокрый, на, тельник - хоть выжимай, короче - край... И сушняк - дикий! Потом, на, вертушка пришла, вроде, выкосила их всех... До утра летали над Берёзовкой, народ спасали, потому что цунами было... А потом вызывает меня министр Иванов, на, и говорит, типа, буквально: "Сударь! От вашего боя зависит престиж России на международной спортивной арене, на..." И всё такое, на... И в Китае, значит, пришлось мне махаться с самим Костей Дзю, потому как он к французам переметнулся, типа... Он мне ка-а-к въебал и... И... И тут я снова в бане. Чую - угораю, ей-богу. А дверь открыть не могу. Не могу, и всё. Вижу - "калаш", в тазике почему-то лежит, вместе с вениками, значит, прямо в кипятке, запаривается... Горячий, сука, я его никак ухватить не могу, докрасна раскалился, прикинь? И сушняк, на, - дикий! А тренер мой - Сашка Пушкин, прапорщик с "афгана", ну, ты его знаешь, дверь открывает, от себя надо было, и говорит мне: "Да брось ты нахуй эту канитель, одевайся уже, поехали к блядям, на Минку..." Ну, мы хату там снимали...

Не переставая гнать всю эту пургу, Корень засучивает штанину и вкалывает себе в икру тюбик промедола. И ещё один. И ещё...

- Всё, на... Последние. Осталось... Два. Вот так я и стал верить в Бога. На войне не верил, на... Дак тут поверил. Токо, видимо, есь ишо какой-то другой бох. Хоть крышу мне и правильно повернуло, на, и с пьянкой я полегше стал, щас перекумарю вот... Всё равно есь. Какой-то другой бох. Курева-то бери. Пару пачек. Чо ты этот "беломор" садишь... Бухнуть будешь?




* * *


В следующий раз я отправился в сад на красную пасхальную седьмицу.

Уже вовсю припекало. Но снег за городом таять не спешил. Особенно в садах. Некоторые нетерпеливые "частники" ещё растерянно, но уже деловито бродили по участкам около своих домов. Все они пробовали что-нибудь поджечь, отпилить или покрасить.

Вот и я - первым делом заглянул в бак.

Бля, обманул Корень! Наркоман несчастный. Пустой бак. Только льдина на дне изо всех сил оттаивает. Почему это? Не мог он... А кран? Я потрогал. Кран закрыт. Я оглядываю бак со всех сторон и вижу течь. Рядом со сварочным швом. Капает вовсю. Я посмотрел вокруг. Сугробы расступились, но снега ещё можно набрать... Ща-з-з, исправим. Я иду в избушку за инструментами и кумекаю, как заделать дыру. Достаю нож, выстругиваю деревянный клин, осторожно вбиваю его. Дыра становится больше, из неё течёт ещё сильнее. С палец. Старый бак, ржавый. Куба на три - давление, мля... Надо вот что делать: брать болт с гайкой, две шайбы и кусок резины. Два куска. Чтобы с обеих сторон. Залазить в бак, ставить заплату - внутри, завинчивать - снаружи. Это самый лучший способ. Но это потом, когда-нибудь. Осенью. А сейчас я вырезаю кусок юфти из старого сапожного голенища, обёртываю им деревянный клин, смазываю резиновым клеем и осторожно вколачиваю в дырку. Сидит плотно. Для пущей надёжности поджигаю полиэтилен и размазываю, слоями, расплавленную пластмассу по краям пробоины.

Сойдёт?

Там видно будет...

Пойду, к Корню зайду. Лопату заберу. У меня с собой есть пяток крашеных яиц, лук, хлеб, поллитра перцовки.



Уксус... То есть, Перец выбежал мне навстречу, приветливо полаял. Я потрогал его, из вежливости, за вонючую холку. Понюхал руку. Вытер о снег. Какой-то незлой он у него... Молодой ещё. Доверчивый. Или узнал меня?

Корень с рубанком в руках что-то мастерил на крыльце.

- О! Кастет... Ништяк. Хорошо, что пришёл! Я тут как раз баньку решил... Воды натопил. Как раз! Надо, надо уже... Побриться уже хочу. Ты людей-то постригать умеешь?.. Здорово! А я тут...

Я вижу Корня и радуюсь. Я вижу улыбку в его бороде, и радуюсь. Я всегда очень радуюсь, когда вижу, что человек выходит победителем в этой бессмысленной борьбе. Это заведомо неравная и очень подлая борьба. И победа - очень редкое зрелище. Потому что никто не виноват в этой тупой войне, кроме тебя. Потому что и воевать-то не обязательно. Достаточно через полчаса оказаться на окраине Южной гавани и... Всё будет хорошо! Конец мучениям - сладкий плен, милость победителя, тёплое и уютное дерьмо... А эта победа - для избранных. Таких мало: с электричеством в глазах, вернувшихся к жизни. Я сам эту фигню прохавал. Здесь мало силы воли. Здесь нужна воля силы. Это не у каждого. Нет, не хвастаюсь. Чем тут хвастаться? Порожняками дней, безвозвратно ушедших в бесконечные ночи? Кошмарным галлюцинозом, судорогами, блевотиной с кровью, поносом и вязками на больничной шконке? Капельницами с натрием хлором, глюкозой и гемодезом вместо крови?..

Короче, я рад, да и всё тут.

Корень тоже рад. Суетлив, на грани истерики. Я ловлю его бегающий взгляд, внимательно смотрю в зрачки, но не вижу ничего, кроме выражения боли, осторожной, едва скрытой, ежеминутной боязни возвращения недавних мучений. Под глазами у него тёмные круги. Он здорово осунулся и похудел. А ещё его одолевает нервная болтливость. Первая стадия ремиссии, надо полагать. Нужно общаться. Ладно, послушаем, что он тут будет мне втирать... Таблетки, видать, действуют. Хорошее лекарство. Для себя берёг. Через неделю, если дурить не начнёт, станет совсем молодцом. Но, в общем, бухнуть ему уже можно...

Хуёвый, конечно, из меня нарколог.

- ...Ну, Кастет, как сам-то? Сеструха приходила, да. За лекарство спасибо. За батарейки. А таблетки хорошие... Токо из рук всё валится и башка кружится... Ты чо "беломор" всё время куришь? Бак я тебе накидал, лопату забери...

- Ага... Накидал. Дырка там, в баке. Заглянул, а там пусто. Вытекло всё. Ну, я заделал, как мог. Ладно. Давай лопату, пойду я, покидаю, а потом...

- Дак айда! Помогу. Трубу я уже закрыл. Веники запарил. Как раз управимся... Перец! Сиди здесь, охраняй!

По дороге Корень вдруг спрашивает:

- Дак ты сам-то щас, чем ваще?..

- В смысле?..

- Ну, приехал-то... Надолго, видать? А работаешь где?

Хорошо. Интересуется. Выздоравливает. Соврать ему про какую-нибудь "мужскую" работу? Шиномонтаж, к примеру. Рассказывать правду - получится долго, непонятно и лживо. Медленно и неправильно будет укладываться у него в мозгу. Рассказать ему, что я сижу по четырнадцать часов в сутки за компьютером и пишу учебник для студентов Государственного Университета Управления на тему "Теория и практика концертного менеджмента в российской музыкальной индустрии", который обещает стать бестселлером?

"Выёбывается опять..." - подумает Корень.

- Да я это... Подрабатываю. Переплётчиком. Книги переплетаю.

"И реставрирую ещё!" - хотел я добавить, но не стал.

- И чо, нормально выходит?

- На "беломор" хватает...

- А на начинку уже нет, да?.. - засмеялся Корень.

Я стал нарезать лезвием лопаты голубые рафинадные кубы слежавшегося фирна, а Корень - таскать их к баку и закидывать внутрь. Перец, несмотря на приказ хозяина, увязался за нами. Теперь он путается под ногами, резвится и смеётся - от удовольствия, купаясь в чистом зернистом снегу.

- Ай, малядес! Давай, Перчик, мойся, мойся... А то от вас с хозяином уже бомжами пахнет...

- Ну, да... В окопах иногда и не так пахнет. Или было дело, в подвале мы до-олго сидели, вши, блохи... Крыс ели. А тебе-то, Кастет, откуда знать, как бомжами пахнет? Статью, небось, про них писал?

- Я тебе, Корешок, потом как-нибудь расскажу, ладно?..

Уф, припекает. Я раздеваюсь до футболки.

Корень разглядывает днище бака.

- А чо ты тут хуйню какую-то налепил? Думаешь, держать будет? Тут заплату надо, изнутри, болтом...

- Слушай, Корень... Без сопливых. Пока так. Я нормально сделал. Ну, ты пригляди, если что... Ладно, харе. Хватит. Засухи, вроде, не обещали. На поливку хватит... Пошли, разговеемся? Пасха всё же. У меня есть, маленько...

- Не, сначала в баню. Давай, сперва пострижёшь меня. У меня ножницы острые. Расчёска. Станки, блин. Да всё есь... Даже полотенца. Сеструха сегодня приходила. Видит - я, вроде как, поправляюсь... Шибко удивилась. Она ведь тоже... Она сама на "черняшке" три года сидела, пока её хахаля не посадили. А она родила недавно... Мусор вот вчера убрал, сжёг сёдни... Ништя-а-ак...

Я слушаю Корня, киваю.

Корень оживлённо трясёт бородой, рассказывает, по ходу, смешную историю, как они у "чехов" водку на анашу меняли. Ну, это все рассказывают... Я замечаю, что из его лексикона пропало лукавое междометие "на". Или мне, попросту, надоело его здесь определять. Перестал его слышать.

Тёплый ветерок доносит горький и тревожный запах весеннего пала, птицы орут, паровичок простучал по железке и томительно свистнул, шифер стреляет в дачных кострах, сосед протарахтел на мотоцикле с коляской, какие-то доски привёз...

Ништя-а-к...



После бани мы сидим с Корнем на его веранде и, вроде бы, блаженствуем. Перед нами не очень хитрая закуска - сало, яйца, чёрный хлеб, килька в томате, лук, соль, бутыль перцовки. Вдруг я вижу на столе здоровую финку с ручкой, набранной из разноцветного плексигласа. Беру её в руки...

- Корень! Неужто?..

- Ну дак да... Твоя ж работа. Сталь у неё хорошая, да? Пружинная, забыл уже марку, "эр шестнадцать", что ли... Помнишь, как рессору плющили?

Я разглядываю свою давнюю поделку. Мы же тогда совсем сопляками были... Я даже документы подменил, чтобы только на завод попасть. Брали только с четырнадцати. Ну и клинок! А рукоятка-то какая смешная! Тюремно-пролетарский дизайн. В лучших традициях. Статья голимая за такой финарь светит. Помню, старался... Мастер меня по всему заводу гонял, а я спешил - практика на заводе заканчивалась. Один из первых моих ножей. Пыхтел над ним, - хотел, чтобы он впивался из любого положения при броске. Уже всерьёз подумывал над инженерным решением: как высверлить лезвие, чтобы залить туда ртуть. И сталь знатная - пружинная, из разбитой под прессом автомобильной рессоры. Сейчас бы несколько ломтей этой стали! Теперь-то я знаю, как должен выглядеть клинок...

- Давай сюда, сальца подрежу...

Я протягиваю ему тяжёлую финку рукояткой вперёд и разливаю по кружкам остатки перцовки.

Корень побрился. Я постриг его, как сумел. Сейчас мелкие неровные шрамы на его лице слегка сочатся кровью. Он чистокровный вотяк, с круглым лицом, высокими скулами и плоским носом, сломаным в какой-то передряге и приобретшим крутую горбинку. После бани и парикмахерских процедур сержант Корепанов оказался худым, но здоровым и жилистым мужиком с рыжим ёжиком на лысеющей со лба голове. "Центурион! Типичный центурион!" - думаю я. Наёмник, хули... Пока его я парил, то видел на его теле изрядное количество шрамов. И дурацкую татуировку - чернильную мишень в области сердца. Ему, точно, "не мать родна" была, как некоторым. Вроде меня.

- Ну, давай, Корешок, накатим, в честь праздничка... Христос Воскресе! Корень!

Корень меня не слышит. Он смотрит в долину, где на глазах набухают и собираются зеленеть букли ивняка, похожие на кочанчики брюссельской капусты и ковыряет финкой в зубах. Розовый рубец от уголка голубого глаза бежит к порванному уху.

- Корень! Иисус! Воскрес!

Корень вынимает финку изо рта, непонимающе глядит на меня и говорит:

- Ну?.. И что ты предлагаешь?..



...- Хорошо, но мало!.. - Корень тяжело вздохнул и поглядел на стол слегка осоловевшими глазами. - У тебя ещё есь чо-нить?..

Я помотал головой. Я тоже чувствовал нешуточный "недогон". До сих пор во многих случаях я не могу сказать себе наоборот: "Мало, но - хорошо!" Видимо, здоровье позволяет... Догнаться ещё, бухнуть как следует, - хотелось яростно. Кто знает, тот поймёт.

- Корень, неужто у тебя-то ничего нету?

Корень молчал и кумекал там что-то себе...

Я подумал, что нужно сейчас попрощаться, пойти плотно пообедать и, может быть, лечь поспать. И всё пройдёт. Но выпить ещё хотелось. И мужская солидарность держала: всё пропьём, на... Но флот - не опозорим! И - в такой денёк! Да после бани!

Надо.

Надо.

Надо.

Солнце лупит, говна тают, птички чирикают.

Пасха, опять же...

Корень крякнул.

- Ладно, Кастет. Пошли, поможешь. А то я что-то ослаб нынче... Токо рюкзак свой возьми.



Рюкзак у меня - что надо рюкзак. Единственная, пожалуй, материальная вещь, которую я "нажил" за долгое время странствий, столичной работы и невнятной семейной жизни. Рюкзак - американский, станковый, образца семидесятых, видимо, годов. Выглядит он достаточно нелепо, но грозно. Он тяжёлый, потому что станок у него - явно не дюралевый или титановый. У рюкзака есть два больших боковых кармана, которые лучше не занимать, иначе получается "неформат" - трудно будет протиснуться в двери автобуса, лифта, сложно с ним и в поездах, не то что с современными "трубами". Я ценю этот рюкзак за преданность. Я знаю, что рюкзак меня не бросит, не подведёт меня. Он сшит из пуленепробиваемого брезента. У него карман на пузе, два крамана на клапане - внутри и снаружи, и ещё один - потайной. Несмотря на свою громоздкость, рюкзак очень удобно лежит на спине - благодаря мудро сконструированному станку: тяжесть равномерно распределяется между плечами и поясницей. Мы уже много видели с ним, с этим рюкзаком. И ему - хоть бы хрен! У него днище из толстой телячьей кожи оранжевого цвета и несколько дополнительных крепких ремней с воронёными пряжками для принайтовки непредвиденного груза. Если рюкзак разложить вместе с дополнительными модулями, он легко превращается в палатку, раскладушку или шезлонг. Объём рюкзаков исчисляют литрами. Не знаю, сколько в моём. Я ещё ни разу не набивал его полностью.

Ещё будет время, думаю я.

А место уже есть.



- Давай, грузи...

Корень стоит на карачках около своего топчана и вытаскивает из-под него: огромный сплющенный самовар; изувеченную медную лампаду; несколько змеевиков от самогонного аппарата; обрезки аллюминиевого профиля; мотки разнокалиберной проволоки; увесистый бронзовый пестик...

- Корень! А ступка есть? Я бы взял...

- Ты грузи давай... Нету ступки. Так, значит... Пойдём щас в одно место, ну, ты знаешь... На свалку пойдём. Давно, небось, на свалке-то не бывал?..

Давно... В детстве мы часто ходили на городскую свалку. В моём детстве это было одним из главных развлечений среди дворовой пацанвы. На свалке можно было найти всё. Туда свозили разный хлам со всех промышленных предприятий города-завода, в том числе и оружейных цехов. Каких только замечательных вещей мы там не находили! Например - шептало одиночного огня...

- А помнишь, Корень, как нашли целую коробку новых пальчиковых батареек и не знали, куда их девать?

- Ну. Куда их... Фонарики-то только на квадратных... Ты с нами тогда был?.. А цветмета тогда скоко было, помнишь? Никому нахуй не нужен был... Только дядя Боря-ебанутый с четвёртого этажа, собирал его, куда-то девал... Цветмет, да ещё бутылки брал. Видел, какой дом он себе построил? Я тебе покажу... Он же на "кирпичиках" работал, каждый день уносил с собой пару-тройку кирпичей... И так тридцать лет...

- А помнишь, как "увеличиток" нашли целую кучу, из цеха оптики? Вы с Ваньтеем их потом в школе по пятаку продавали...

- А помнишь, пробки? Как в пробки играли?..

О-о-о! Игра в пробки. Об этом нужно написать: кто и когда ещё вспомнит про эту игру?

Разноцветные пробки, гулко звенящие в твоём кармане. Это были пробки от флаконов с парфюмерией. Были самые невзрачные, из разноцветной пластмассы, а не капроновые, как сейчас; пробки из-под тройного одеколона или шипра, - "простушки". Были поважнее - позолоченые "короли", "вильнюсы", - пробки, как я теперь понимаю, - от прибалтийских духов и одеколонов.

Внутрь пробки, для пущей увесистости, забивался пластилин.

Перед началом сражения соперники выбирали из своей армии равноценные по рангу пробки и расходились между собой шагов на десять. Бросался жребий - "кто первый бьёт". Пробка ставилась на пол, зажималась между ступнями, и совершался прыжок, с целью сбить своей пробкой пробку противника. Выигранная в результате серии прыжков пробка переходила в собственность победителя.

Я тоже немного увлекался этой игрой. Бывало так напрыгаешься за день, что вечером пресс болит. Но читать книжки мне больше нравилось. Уже в то время я предпочитал уютные неподвижные игры в прокуренном воздухе отцовской библиотеки...

Но пробки! Была эта незамысловатая игра, почему-то, под запретом. Пробки могли прийти конфисковывать прямо на урок, завуч или даже директор школы. Был "чёрный" пробочный рынок, в выходные, за школой. У некоторых пацанов были целые полиэтиленовые мешки с этими пробками. В пробки играли с утра до вечера: в школе на переменах, после школы, вечером во дворе, в подъездах, если была плохая погода... Пробки свинчивались со всего домашнего парфюма под угрозой выволочки. Пробки воровали, находили, продавали. Из-за пробок дрались. Пробками менялись. В школьном буфете, ребята победнее, - самые, как правило, азартные и умелые игроки, могли за те же пробки вышустрить у однокласников пирожок с повидлом, котлету, стакан компота...

Поэтому на свалку ходили ещё и за пробками.

Среди наших воспоминаний я даже забыл про довольно-таки тяжёлый рюкзак за спиной. Мы шли с Корнем по раскисшей дороге вдоль поля, по направлению к свалке. И продолжали взахлёб, перебивая друг друга, вспоминать наше детство.



...Несколько лет назад я зашёл к одному своему товарищу, бывшему филологу, а в то время - директору небольшого московского интернет-клуба. Мы тихонько попивали за стойкой администратора двенадцатилетний "Chivas Regal", приятель мой скептически поглядывал в зал, где с десяток тинейджеров, прогуливая уроки, обречённо рубились в "doom" и прочую виртуальщину. И наша, поначалу деловая беседа, как-то незаметно свернула на игрушки нашего детства. Оно было у нас разным. Василий был коренном москвичом, а я - коренным островитянином (при условии, что остров - это земля без берега), и вдруг Вася, порывшись в бумагах на рабочем столе, протянул мне листочек с распечаткой некого текста: "Вот, почитай. Светка, жена моя, где-то в сети нарыла... По-моему, тут всё по чесноку и без лишних соплей, всё верно сказано..."

Я с детства привык машинально уважать безымянные апокрифы на целлюлозных носителях, и этот листочек у меня сохранился.

Вот он, этот текст, целиком, как есть.



"...Невероятно, но мы выжили! Если вы были ребенком в 60-е, 70-е или 80-е, оглядываясь назад, трудно поверить, что нам удалось дожить до сегодняшнего дня. В детстве мы ездили на машинах без ремней и подушек безопасности. Поездка на телеге, запряженной лошадью, в теплый летний день была несказанным удовольствием. Наши кроватки были раскрашены яркими красками с высоким содержанием свинца. Не было секретных крышек на пузырьках с лекарствами, двери часто не запирались, а шкафы не запирались никогда. Мы пили воду из колонки на углу, а не из пластиковых бутылок. Никому не могло придти в голову кататься на велике в шлеме. Ужас. Часами мы мастерили тележки и самокаты из досок и подшипников со свалки, а когда впервые неслись с горы, вспоминали, что забыли приделать тормоза. После того, как мы въезжали в колючие кусты несколько раз, мы разбирались с этой проблемой. Мы уходили из дома утром и играли весь день, возвращаясь тогда, когда зажигались уличные фонари, там, где они были. Целый день никто не мог узнать, где мы. Мобильных телефонов не было! Трудно представить. Мы резали руки и ноги, ломали кости и выбивали зубы, и никто ни на кого не подавал в суд. Бывало всякое. Виноваты были только мы и никто другой. Помните? Мы дрались до крови и ходили в синяках, привыкая не обращать на это внимания. Мы ели пирожные, мороженое, пили лимонад, но никто от этого не толстел, потому что мы все время носились и играли. Из одной бутылки пили несколько человек, и никто от этого не умер. У нас не было игровых приставок, компьютеров, 165 каналов спутникового телевидения, компакт-дисков, сотовых телефонов, интернета, мы неслись смотреть мультфильм всей толпой в ближайший дом, ведь видиков тоже не было! Зато у нас были друзья. Мы выходили из дома и находили их. Мы катались на великах, пускали спички по весенним ручьям, сидели на лавочке, на заборе или в школьном дворе и болтали о чем хотели. Когда нам был кто-то нужен, мы стучались в дверь, звонили в звонок или просто заходили и виделись с ними. Помните? Без спросу! Сами! Одни в этом жестоком и опасном мире! Без охраны, как мы вообще выжили? Мы придумывали игры с палками и консервными банками, мы воровали яблоки в садах и ели вишни с косточками, и косточки не прорастали у нас в животе. Каждый хоть раз записался на футбол, хоккей или волейбол, но не все попали в команду. Те кто не попали, научились справляться с разочарованием. Некоторые ученики не были так сообразительны, как остальные, поэтому они оставались на второй год. Контрольные и экзамены не подразделялись на 10 уровней, и оценки включали 5 баллов теоретически, и 3 балла на самом деле. На переменах мы обливали друг друга водой из старых многоразовых шприцов! Наши поступки были нашими собственными. Мы были готовы к последствиям. Прятаться было не за кого. Понятия о том, что можно откупиться от ментов или откосить от армии, практически не существовало. Родители тех лет обычно принимали сторону закона, можете себе представить!? Это поколение породило огромное количество людей, которые могут рисковать, решать проблемы и создавать нечто, чего до этого не было, просто не существовало. У нас была свобода выбора, право на риск и неудачу, ответственность, и мы как-то просто научились пользоваться всем этим. Если вы один из этого поколения, я вас поздравляю. Нам повезло, что наше детство и юность закончились до того, как правительство купило у молодежи свободу взамен за ролики, мобилы, фабрику звезд и классные сухарики... С их общего согласия... Для их же собственного блага..."



Браво! И - спасибо. Если автор отзовётся, я буду только рад.

Бутылка "Chivas Regal"" - с меня.



...Мы с Корнем ещё много чего вспомнили. Как ходили за майскими жуками. Это тоже была охота, и даже промысел. Орава пацанов с отцовскими сачками для рыбы тащилась на старое городское стрельбище на "вечерний лёт"... Те хрущи, Poliphilla, что мы отлавливали сотнями, предполагали массу сезонных забав. Жук, посаженый в спичечный коробок вместе с берёзовым листком так скрашивал томительные весенние уроки! Ведь он, предшественник, хе-хе, тамагочи, он был живой, он там - ш у р ш а л... Особым шиком считалось умение привязать к ножке жука лёгкую нейлоновую нитку и выпустить его прямо на уроке - полетать по классу. А чей жук крупнее? Жук в спичечном коробке тоже мог принести прибыль. За пять копеек его можно было впарить какому-нибудь сопливому богачу. Вспомнили мы и о том, что скоро пойдёт берёзовый сок и не собраться ли нам... Нет, не собраться... О том, что мы ели и пили в детстве. Как высасывали из жёлтых вербных почек первую сладость. Как запросто лакомились кислыми, с приятной горчинкой еловыми почками, лесным щавелем, диким чесноком и дикой редькой, стебли которой так здоровски чистились длинными завитками кожуры. Мы, как зверьки, знали какие-то сладкие съедобные корни, названия которых сейчас и не припомнить, а на поле, по которому мы сейчас тащимся, в нашем детстве сажали попеременно, а то и вперемежку - кукурузу, горох и подсолнухи, а сейчас оно заросло цикорием и полынью...

- А нынешние-то? Всякую китайскую дрянь химическую в ярких бумажках жрут из ларьков...

Подытожил Корень.

А ещё я вспомнил, но промолчал: о раннем мучительном пробуждении под звуки гимна; о холодных сквозняках в тёмных школьных коридорах; вздорных учителях; о вечнотушёной капусте с мерзким названием "бигос" в плохо отмытых жестяных мисках, которую нам давали на обед в школьной столовой (словно намёк на будущие тюремные харчи); несмываемую рыжую глину на синем школьном сукне полувоенного покроя; одинаковые чёрные резиновые сапоги, толпящиеяся у дверей класса, "вторую обувь" в нищенских мешочках...

...Так или иначе, за такими вот благочестивыми беседами мы с Корнем вышли на финишную прямую, которая представляла из себя известный в здешних краях тракт имени Чайковского. Плохо асфальтированное шоссе спускалось с холма и проходило мимо городской свалки, которая уже не дымила вонючим запахом, как в детстве, и даже была обнесена бетонным забором. Солнце разжарило вовсю, мы шли по краю встречки и уворачивались от мутного водянистого марева прущих на скорости вонючих КАМАЗов и большегрузов. Рабочий день был в разгаре.

- Корень... Ты ноги-то поднимай, слышь? Чё ты шаркаешь-то... Грязь же брызгает...

Корень угрюмо молчал.

- Да ладно, Корень, чё ты... Хуёво тебе?

- Ну. Накрывает иногда...

- Терпи, хули. И думать забудь... Щас догонимся, пожрём хорошо. А завтра ещё раз в парную... И послезавтра. Выгоняй это говно. Колёса-то остались ещё?..

- Ну...

Не доходя до въезда на свалку, на обочине дороги остановился тюнингованный изо всех сил мерседес ГАИ с ментовскими мигалками. Из машины вышла элегантная женская фигурка в коротком плаще, поглядела на заднее колесо, пнула его и с беспомощным видом стала оглядываться по сторонам. Проезжающие мимо с обеих сторон дороги водилы притормаживали, но не останавливались, а один дальнобой на пустой фуре ехидно подбибикнул и, втопив сотку, помчался с горы дальше - на следующий впереди холм. Рельеф местности, плохая дорога, что делать, - свалка, зона риска, всякая дрянь здесь так и сыпется из говновозов на трассу...



...От чтения книжки меня отвлёк шум за окном. Необычный был шум. Но знакомый. Как слуховая галлюцинация во время приступа "делириум тременс". Или как тихая музыка с некоторых альбомов "The Rezidents". Этот шум был как одна и та же одинокая волна набегавшая на берег, на раковины ушей, и, волна за волной, составляющая это самое - ПРИБОЙ.

Так оно, обычно, и "прибивает".

Во время "прихода".

Что-то я увлёкся. Не об этом я хотел.

Я вышел на балкон. Заодно и покурить.

Внизу стояли человек пятьдесят детей и гомонили, что есть силы. Моя мама, тридцать с лишним лет отдавшая дошкольному воспитанию, наверняка сказала бы сейчас, что скоро пойдёт дождь. Она и меня научила этой примете, такой же верной, как воробьи, купающиеся в пыли. А дети, на мой дилетантский слух, издавали децибеллы такой силы, что на город вот-вот должно было обрушиться торнадо. Когда я вижу детей в таком количестве, я всегда вспоминаю фразу Хармса: "Дети - цветы жизни. Но сликом уж они отвратительны, особенно когда пляшут..."

Среди детишек металась женщина в форме, с мегафоном в руках и призывала их к порядку. Вскоре приехали машины ДПС, скорая помощь, спецназ. Изредка взвизгивали милицейские сирены. Но даже им не удавалось перекрыть детский гомон. Мероприятие называлось "Месячник безопасности на дорогах города и области".

Через несколько минут внизу началось представление.

Из "гаишного" мерседеса вылезли Чебурашка, крокодил Гена и старуха Шапокляк. Они изображали участников дорожного движения. Дети испуганно примолкли. Особенно активно двигалась старуха Шапокляк. Она была одета во всё чёрное, но её гардероб оживляла яркая лакированная сумочка красного цвета. Крокодил был нормальный, зелёный. Только костюм Чебурашки, вопреки светофорной логике, был синий.

В движениях старухи Шапокляк что-то показалось мне знакомым... Я сходил в комнату за биноклем. Присмотревшись, я узнал свою одноклассницу Верку Широбокову. В школе она усердно занималась в ТЮЗе и тайно мечтала стать великой актрисой. Особенно ей удавалась роль старух. В постановке одной грузинской сказки она гениально заламывала воздетые к небу руки и восклицала: "Вай мэ ушам моим!"

Спустя полчаса я вышел за папиросами. В магазинчике стояли Чебурашка и крокодил Гена. Они держали свои головы под мышками и покупали пиво. Чебурашка говорил Гене:

- Прячь сразу в рукав! Вера Санна увидит, распиздится...

- Что это мы здесь придумываем, а?!. Ну-ка, марш в машину!

Я обернулся и увидел старуху Шапокляк, но уже в форме майора милиции. Он продолжала "строить" Чебурашку и Гену...

- Так. Переоденьтесь. Потом. Дуйте в типографию за агитацией, и чтоб по всем школам центрального района... Костя, ты?..

- Привет, Вера... Александровна. Вернее, здравия желаю, товарищ майор...

Ласково-ласково улыбалась мне Верка. Щурилась - она умела! - одними зрачками. Умелый грим и умный макияж, она почти не изменилась... Верка была первой в моей жизни, кто позволил тискать свои маленькие девичьи грудки во время наших свиданий. "У тебя руки замёрзли? Погрей их там..." Дошло до того, что однажды, через несколько месяцев, Верка дала разрешиться этой тянущей боли внизу живота, терзающей меня после этих сладких изнурительных встреч. Правда, целку я ей так и не сломал. Надо было. Но не сломал...

- Ну-ну?.. Рассказывай... Повидаться приехал? Давай, рассказывай... Где ты сейчас? В Москве? В Питере? Женат? Дети есть?..

Верка сыпала вопросами и вопросиками, а я стоял и улыбался. Хвастаться мне было нечем.

- Ну ладно... Мне сейчас некогда... Видишь, работа... У тебя домашний телефон?.. Тот же?.. Я позвоню, позвоню... Увидимся!

Она взяла с прилавка фляжку коньяка, сдачу и обернулась на выходе, послав мне воздушный поцелуй.

Но тем же вечером я ушёл в очередной "рейс".



...- Корень! Ты только не ржи. Знаешь, кто это, кажись? Кончай ты лыбиться, как придурок... Это Верка Широбокова, помнишь такую? Училась с нами в тринадцатой. Она ментовка сейчас, гаишница. Подходить будем?

- Да ну, не пизди... Верка давно на материк, говорят, уехала, замуж вышла, двое пацанов... Ну дак всё равно. Айда! Подойдём. Поможем барышне...

Интересно, - подумал я, - на что у Корня сейчас встал? На тачку, до которых он большой охотник, или на Верку? Бабу ему сейчас бы не помешало. Это здорово оттягивает на кумарах... Никакой водки не надо. Во бля! Какой я заботливый доктор. Да я и сам сейчас какой угодно лярве вдул бы. А лучше на клык, чтобы не морочиться... А в том, что это была именно Верка, по мере нашего приближения к "мерсу", я сомневался всё меньше...

Конечно. Это была она. В модном кожаном плаще и сапожках, по крайней мере, долларов за семьсот. Я в этом деле разбираюсь. В руках Верка теребила незажённую сигарету. Наконец, она соизволила обратить на нас внимание и бросить:

- Мужики! Колёсико переобуйте мне, а? А то мои долбоёбы из Каменки не спешат ехать... А мне вот пачкаться не хочется. И хоть бы один пидор остановился! Ну, не любят нас, грешных... Я денег дам.

Ни хуя себе она... Уверенная какая! Не узнала, конечно. Немудрено: выглядим мы с Корнем как заправские бродяги. Или колхозники. Валенки с калошами, невразумительный кореневский зипун и мой полузековский лантух... Я подтолкнул Корня локтем и подмигнул ему.

- Какой базар! А как расплатишься, хозяюшка? Мы ведь люди занятые, подневольные, голодные... Минетом не отделаешься, нас ещё и похмелить нужно, накормить и спать уложить...

- Ты чо, Кастет... Да это же Верка! - выпучив глаза, хрипло зашептал Корень.

Верка метнулась к полураспахнутой двери машины...

Вот, блин... Влипнём ещё из-за меня. Сейчас по рации стукнет, дура...

- Товарищ майор Широбокова! Не признали? Верка!

Верка с рацией в руке высунулась из окна.

- Костя... Ты мудак... Ты вот всегда был вот такой вот мудак... Чуть не испугал... А у меня между прочим и табельное имеется... Шмальнула бы промеж ног не задумаваясь! Ты откуда такой? А это что за хуй с горы? Женька... Женька Корепанов! Ты же в плену... В Чечне без вести пропал!..

Значит, Корень у нас - "Женька". А я и забыл. Всё Корень, да Корень... А Верка помнит. И про плен Корень мне что-то ничего не рассказывал...

- Ладно! - сказал я. - Извини, Вер... Запаску я тебе перекину, базару нет. А с тебя тогда - вечер встречи одноклассников, блин... На любой территории. По твоему выбору. Давай домкрат, баллонник где?

Мне, ни разу не сидевшему за рулём машины, всегда было приятно похвастаться своей причастностью к шофёрскому братству - умением и сноровкой перекидывать колёса. Однажды мой питерский дружбан, Денис Китаев, устроил меня в мастерскую шиномонтажа на Выборжском шосее, близ п\о Чёрная речка. В самый что ни на есть "рыбный", осенне-зимний сезон. Дениска быстро обучил меня почти всем нехитрым премудростям шинки. И теперь я умел бортовать колёса на шиномонтажном станке, латать камеры и бескамерки, вкручивать специальным шилом оранжевые жгутики, делать балансировку, оперируя свинцовыми грузиками... Заработок неплохой. Работа грязная, но я не белоручка, да и лишнее ремесло в жизни никогда не помешает. Но в ту пору меня особенно радовали хитрожопые финны, которые за пару сотен марок и гарантированное молчание, регулярно просили закатать в ихние покрышки небольшие брикеты с неизвестным содержимым...

Стоп, кадр. Увлёкся, да. "Ретардировал". Денис и сам обещал мне написать об этом периоде нашей и своей жизни. Он даже название придумал. "Чёрные сопли шинщика", во как! Где ты, Денис Китаев? Отзовись! Напиши мне, дружище, если наткнёшся на эти строчки. Привет Кате и Даниле (большой уже подросток?), я вспоминаю про вас с Катей и нежно грущу... Думаю, увидимся через пару лет, покурим. Ура?



...Я накачал в переобутую запаску 2.8 (не мало, Денис?..), с шофёрским понтом попинал по колесу и победно оглянулся на Верку с Корнем. Ну-у... Я так не играю... Уже спелись. Эти двое нисколько не обращали на меня внимания и вовсю ворковали. Верка жеманно выламывала ножку в тупоносом, в стиле "милитари", сапожке, клонила голову набок и поминутно заправляла за ухо чёлку рыжих волос, слегка дотрагиваясь до шеи... Знаю я эти штучки. Увели девушку. Прямо из стойла увели...

- Эй, голуби!

Даже не слышат... Я подошёл к своему рюкзаку, взвалил его на плечи и только тогда Верка повернулась ко мне, а Корень... Корень спёкся.

- Ой, спасибо, Костик... Дай я тебя поцелую... А мы тут, значит, так решили... Мне сейчас нужно до Каменки, до переезда сгонять. У меня там небольшое дэтэпэ, потом долбоёбов своих вздрючить, чтобы не наглели на посту, а то мне тут народ уже жалуется... А вечером... Вечером я вас с Женькой жду...

И умчалась.

Корень подошёл ко мне с улыбкой до ушей и потрогал лямку рюкзака.

- Давай понесу.

- Да ладно... Чё тут осталось-то... Ну, Корешок?.. Как тебе майор Широбокова? Самый смак, да, баба? Да ещё при такой-то должности... Спёкся, да?

- Бляписдес... Борзая какая стала. Она ещё и разведённая. Голодная, наверное, сучка... Мне чё-то даже бухать расхотелось... Ну чё, пойдём сегодня пялить её? Она подружку позовёт...

- Фу, Евбений, какой вы грубый... Там видно будет. Пойдём, конечно... Нужно сначала с этим барахлом разобраться, да? Давай, рули, я ведь не знаю, что да как...

Мы уже подошли к самому въезду на территорию свалки. Корень пролез под шлагбаум и постучал в окно небольшой сторожки. Через пару секунд он поманил меня рукой.

- Давай, Кастет. Выгружаемся.

- Давай уж... Тут сам давай. Я нёс, а ты тут сам...

Я снял с плеч рюкзак и поставил его на широкую лавку, стоящую под окном. Корень начал развязывать брезентовые ремни. Оглянувшись вокруг - чайки над грудами мусора, допотопный бульдозер, прессующий отходы, стайка пирующих неподалёку бомжей, хилый лесок на обочине, - я снова повернулся к окошку. За ним шевелились какие-то тени, а одно из стёкол закрывала картонка с надписями чёрным маркером.

"Цвитмет за 1 кг: алумини - 25; мед - 59; ниржа - 36; брунза - 83; латун - 43; чирмет - от 100 кг па дагавароности от 2 р. за 1 кг"

"Уважай Кавказ, посети нас" - подумал я, и не ошибся: на крыльцо вышел молодцеватый абрек в чёрной кожаной куртке с допотопным безменом в руках и сверкнул ослепительными родолевыми зубами:

- Здарова, музыки!

Корень вытаскивал из рюкзака наш "цвитмет" и складывал на крыльцо к ногам абрека... И только я подумал о том, о чём сейчас может думать сержант Корепанов, как Женька повернулся ко мне и с присвистом прошептал: - Когда-нить я ему бошку отрежу... И он это знает. Прикинь, да? Только на его земле, штобы, значит, по закону всё было...



...Всё. Харе. Мне стало здесь скучно. Аффтар устал от грубой реалистичности повествования. От его жанровой предсказуемости. Я мог бы и дальше тянуть колючую проволоку этого незамысловатого сюжета. Без напряжения. К тому же и придумывать-то ничего не нужно. Вспоминай, да записывай. Таланту хватило бы. Ну, да. Ну, встреча. Ну, одноклассников. Ру. Таких разных. Ментовка, солдат и бомж. Смешно?.. Ни хуя смешного. "Не смешно, не про войну", - как мы в детстве говорили. И вообще - меня давно зовёт третья часть этой книги.

Да, кстати, за металл мы выручили 732 рубля. И вместо спирта купили шампанского. Не будучи беллетристом-порнографом, я опасаюсь далее наговорить всевозможных скабрезностей. В следующий раз, ладно? Подучусь сперва. И не из ложной даже богобоязненности, не стану я описывать в подробностях этот пасхальный вечер. Однако, чтобы уж совсем никого, в том числе и себя не разочаровывать, то вкратце набросаю...

Денёк этот выдался долгим. Полуночная встреча с майором Широбоковой состоялась. Сержант Корепанов пришёл в парадном кителе, на котором, между дрочим, кроме двух медалей "За отвагу" и ордена "Красной Звезды", висела ещё и медалька "За оборону Белого дома". Было всё. Группен-секс, садо-мазо, ролевые игры, где я - в качестве военнопленного с кляпом веркиных трусиков во рту. Сначала играли в два смычка, потом на огонёк завернул ещё один одноклассник - фрезеровщик, в натуре, с молодой женой, было много марихуаны и водки "Калашников"... Всё, что пригрезится вам - то и было. Сходите-ка лучше на подходящий сайт, а мне жаль букв на порнографичекие кляксы в духе роршаха, фанни хилл, ххх и Ko... Могу лишь добавить, что мои герои ещё мелькнут на экране, в своём слегка декоративном виде.



А сам автор, в самый разгар этой оргии, неожиданно ушёл в монастырь...




ЗОЛОТО, ЛАДАН И СМИРНУ

Начальнику хора


+ + +

"Если хотите дружить со мною, вместе грабить дьявола, то мне нужны смелые люди, которые будут служить Господу! Мы будем грабить, обирать Дьявола, отнимать у него богатства, а его богатство - это души человеческие. Я буду молиться за вас..."

Бывший вор в законе по кличке "Москва".



+ + +

На лице нашего молодого пастора Алексея навсегда застыла героиновая улыбка-гримаса.

После крещения Святым Духом, вся душевная энергия наркомана, направленная раньше на поиски героина, всё его изысканнейшее витиеватейшее враньё ради очередной дозы кайфа, устремлены теперь на прославление Господа и стяжание Духа Святого, на проповедь и толкование Библии.

И лучшие, самые истовые и убедительные, самые талантливые проповедники получаются из бывших "винтовых" и героинщиков.

Наркоманы сублимируют в религии.

"Святым Духом "вмазанные"...

Не "вмазанные", но - "помазанные" - торопливо поправляет меня пастор, когда я шутливо делюсь с ним своими наблюдениями.



+ + +

- У нас там пастор упал.

- Как это "пастор упал"?

- Ну, запил.



+ + +

Нет, я стал смиренным. Но всё-таки местная публика (большинство из которых - бывшие бродяги, уголовники и алкоголики) иногда сильно раздразжают. Больше половины отсидело. Ладно хоть не сквернословят.

Ну-ну...

А пасторы?

Протестантские пасторы и служители рангом повыше, скажем - епископы, меня, ей Богу, умиляют. Продвинутая братва! Почти все ездят на иномарках, носят на поясах мобильники последней модели, и в свободную минуту открывают ноутбук.

Но протестантские "алиллуйчики" ихние...

Буквально, слышу: "Как дела, брат?" - "Всё алиллуйно, брат!"

Про некоторых я прямо думаю: "В тюрьме - в тюрьму играли. Теперь, кажется, в Церкви в Бога играют..."

Отличаются узколобостью мышления, отсутствием образования, пристрастием к религиозной схоластике. Нередко граничащей с суесловием. Не сказать - словоблудием.



...Ой, злословлю...

Сокруши меня, Господи!



+ + +

Вот, прочёл у некоего преподобного Уильяма Макдональда, примиряющее: "Бог любит сломанные предметы и сокрушённых людей".

Религиозная литература здесь, в основном, переводная. Американские проповедники. Книжки напечатаны на Западной Украине и в Питере. Баптисты, "пятидесятники" и протестанты - родные братья. Православные для них, конечно, не "седьмая вода", но что-то вроде "паршивой овцы". Мне, всё же, наша православная, усыпанная золотом, пропахшая ладаном, бомжами, нищими, старушками и воском, тёмная и мрачная церковь - как-то ближе по духу...



+ + +

Каждое утро, в шесть утра - молитва. Прославление Господа начинается с пения псалмов под электрогитару и клавишные. (Как всё-таки много театра в религиозных обрядах!) Затем следует речь пастора или служителя, обращённая, по-преимуществу, к делам насущным дня сегодняшнего. К примеру: "Помолимся, братья, за нашу прихожанку Зульфию Ахмедовну Муллахметову! Пускай сегодня власть придержащие (помолимся и за них!) не чинят ей препятствий в получении справки по инвалидности и новых досок для строительства дома!" Затем все становятся в круг, и вслух, по очереди произносят свою молитву.

Я придумал себе несколько строк, которые вставляю каждый раз между обязательными...

- Господи! Дай мне дар иносказания, чтобы нести и проповедовать Слово Твоё среди книжников и фарисеев!

Привёз "духовную контрабанду". Кафку ("Превращение"), Веничку Ерофеева ("Оставьте мою душу в покое" и, конечно, "Москва-Петушки"), ренановскую "Жизнь Иисуса", томик Ницше...

Но читать всё равно некогда. Земляные работы.



+ + +

Сдуру привёз пацанам... Братьям, то есть, - романчик Пауло Коэльо "Пятая Гора". Помнится, одно время в центре Москвы все билборды были забиты его рекламой.

"Фублянах" - как говорят "падонки". Но не "галимый", конечно... Евангелие для богатых. Да-да. Именно такая вот религия-light для сытых нуворишей и светской публики, которым лень (а то, ведь бывает, и "западло" или "стыдно"!) Библию изучать...

Недаром Коэльо так любят читать, под предлогом "культурки похавать", интеллигентные водопроводчики и скучающие домохозяйки-героинщицы. Видел я таких...

    Только раз, и то - с похмелья,
    Смог прочесть роман Коэльо...


+ + +

За церковью, в развалинах, в зарослях клёнов собираются местные подростки. Строят "штабик". Играют с мобильными телефонами, курят, плюются и сквернословят. Немедленно подружился. "Дядя Костя..." Просят научить играть на гитаре. Принесли гитару, фанерную "лопату", новые струны. Поставил, настроил. Нарисовал им в школьной тетрадке в клетку несколько аккордов. Три "блатных". Как мне когда-то рисовали во дворе.

А что, про Иисуса им рассказывать? Так они ж от меня разбегутся!

Ладно хоть не сквернословят. Отучил. По крайней мере, при мне.



+ + +

    Посей мысль - пожнёшь поступок.
    Посей поступок - пожнёшь привычку.
    Посей привычку - пожнёшь характер.
    Посей характер - пожнёшь судьбу.

О как!



+ + +

    Когда б я целый мир отдал,
    То дар мой был бы слишком мал.
    Что ж за любовь Твою я дам?
    Господь! Я твой всецело сам.

Isaak Wotts



+ + +

По воскресеньям молимся весь день.

После совместного богослужения и прославления с сёстрами, у которых община в посёлке Малая Пурга (Удмуртия, бывшие язычники), возвращаемся из Пурги в Агрыз (уже Татарстан, мусульмане), на мощном духовном подъёме: "...Да мы их всех тут сейчас "разисламим" и "отъевангелизируем"!"

После второго служения в Агрызе, мы с Кириллом идём к пастору. "Алексей! Отпусти в город. Хотим ещё! Догнаться... Немного не хватило! К братьям во Христе, православным, в церковь зайдём... И... это... дай немного мелочи, пару свечек купим, поставим..."

"Ну... Сходите. А вот свечки - это уже нельзя, братья... Это - уже от лукавого. И не вздумайте там идолам поклоняться!"

На иконы, то бишь, молиться...



+ + +

Мансур.

Семидесятилетний (!), прожженный наркоман-опиушник. Два года назад, зимой, братья подобрали его в городе, на трубах теплотрассы. Татарин. Очень похож на старого воробья. Стреляного, ессно. Хриплый голос с блатным прононсом, даже в молитве. Отдал "хозяину" около тридцатки. Как жив, непонятно. Как, наверное, наркет в законе Берроуз, доживший до восьмидесяти с гаком. "Джанковые клетки обновляются"...

В первые дни пробовал надо мной прикалываться. "Чё, Костя, ломает?" С постели Мансур почти не встаёт - сломано бедро. Когда я стал в общине за повара, мы почти подружились. Иногда вытаскиваю его во двор, "подышать". То есть - тайком покурить.

Курить здесь строго запрещено, под угрозой исключения.

И чифирить нельзя.

Мансур настолько старый уголовник (карманник, везёт мне на карманников!) что ещё говорит не "чифир", а "чихирь".

"А-а-а... Костя, ты чихирь как йад сварил!"

"Яд" - это похвала. Значит, чифир удался.

Начали писать Евангелие от Мансура: "В Начале было тихо" и "Не сотвори себе кумара".



+ + +

Бренчал псалмы на гитаре, да бегал курить за церковь.

Тайком чифирил, видел передачу "Дом 2" и при этом вслух издевался над рабами божьими. Тайно посещал синагогу. Был выгнан из общины за курение, невоздержанность в речах и спонтанное пьянство.

Устал притворяться, что не верю, но верую.



Окончание: В Найденном Найти, Записки без прописки - Часть III

В Найденном Найти. Сборник рассказов




© Егор Чужак, 2005-2024.
© Сетевая Словесность, 2009-2024.




Словесность