НЕИЗВЕСТНЫЕ ЗВЕЗДЫ
1.
И дивлюсь я подвалам подлинным, где мучают младенцев, чтобы впредь не рождались. Голос, как из консервной банки, острый, как консервный нож, как когда открывают вазы, детский лай, как будто лечат собаку, ручки да ножки, аккуратно откладываемые на циркулярке... И вот уже птицы летят за хлебом и за вином, низко, горизонтально.
"Ай-йяй-йяй!" - плакал младенец. Входила быстрая ледяная пила. И я, как в немом кино, отрезала, раня фонтанами. Через час голова, омытая в уксусе и вине, - упаковывалась в коробку. Через два - я уже мерзла на рынке, на рыбьем ветру, вся голая под. Я стояла босая на искрах белого снега, как на мелких-мелких роскошных иглах. И ветер морозный задувал. И вдоль голых моих - казнил.
Меня спрашивали:
- Сколько лет?
Ладонью сопротивляясь вившемуся вокруг укусу зимнего овода.
Сажая в машину, подсаживая под меховое.
Каждый раз дорога получалась длинная, с кашлем. Разыгрывалось грудное, разрывалось все ниже и ниже, доходило до крестца. Уже рвался пожар, подъедая легкие изнутри.
Так я горела в огне и на этот раз, погружалась все глубже и глубже. Мне говорили:
- Скоро приедем.
Нажимали на газ. Мотор ныл. Машина шла плотно и скоро. В широкой целлулоидной коробке перекатывалась, издавая глухой звук, голова.
Приехали уже поздно. В прожекторах фар иней ядовито сиял на ветвях. Я попыталась вздохнуть глубоко, вздохнуть открыто, с легкими настежь. Но наждачный сияющий воздух разрывал, как рвут тонкие надувные шары. Хотелось плакать, глядя на ледяные деревья.
Горячие руки уже снимали с меня ненужную шубу, уже несли с этажа на этаж. Мимо ненужных коридоров, мимо одноразовых комнат, где толпились в красных рубашках, где жались в черных пиджаках. Где в глубине играли на раскладных мясистых гармошках, а за столами наливали из огромных похабных бутылей... Где дико и пьяно хохотало.
Я обнаружила себя уже на низком - в синий цветочек - диванчике. Вокруг сгрудилась плотно целая толпа. Дымили папиросами, дышали перегаром. Нетрезвые, злобные, мерзкие рожи. Тыкали указательным пальцем в лицо мне, хлопали по щекам.
Захохотали:
- Очнулась!
Рядом кто-то лежал. Черная кровь смешивалась с сизыми волосами. И вяз, безнадежно вяз в слипшихся бороздах зимний овод.
- Надуть!
- Запустить!
- Га-га-га!
- Го-го-го!
И принесли прозрачные трубки.
И уже всовывали в ноздри мне, в рот, в заднее из отверстий. Деловито заклеивали скотчем. Заводили компрессор. И - подавали газ.
Шуршало горячее, сжатое. Бежало и расправляло. Шипело и расширялось сухим.
Так накачивали и накачивали. Так, наконец, раздули, перенесли к окну.
Как на резиновой распертой перчатке, как на желтом, шарообразном, глюкозном, обозначилось отныне, словно нарисованное, мое лицо. И, как рукава на детском пальто, торчали непродутые в лимфах маленькие мои руки и ноги.
И уже кричали:
- Гондолу!
Мотор продолжал тарахтеть. Морозный игольчатый воздух снаружи - горячий шипастый шар изнутри.
Мерзавцы приспосабливали к моему животу кожаную сумку. Скрепляли узкими и тугими ремнями. Ремни врезались в плоть живота...
2.
По зимним полям, едва угадывая дорогу подслеповатыми фарами, мчался автобус. Днем дорога была белая, кое-где с грязцой от выхлопных газов, оседавших и пачкавших. А ночью - желтая. Мне казалось - автобус шевелит усами снопы своих подслеповатых фар. Но теперь он ехал скорее неторопливо.
"Как лыжник, уставший за день и не очень-то поспешающий к ужину", - думала я.
Мне стало грустно от своей судьбы, я хотела для людей счастья. Только нерожденные - не умирают. Да и какой смысл в созревании? Под животом я держала маленькую кожаную гондолу. "Слава богу, что вырвалась. Как мне удалось убежать?" На дне этой чертовой гондолы я нащупала письмо. Текст оказался на неизвестном языке. Я же знала только русский, да и то кое-как, без глаголов почти. В открытое окно давно уже ломился напор тяжелого снежного воздуха, он как будто раздувал салон. И теперь автобус был больше похож на пододеяльник. Я выглянула в окно. Вдали светилась одноэтажная деревня. Огни дрожали в темноте, как сияющие жуки, и медленно, неотвратимо приближались.
На скользкой площади автобус резко затормозил. От тормозов зажатых тяжелую машину понесло, как на коньках, и она врезалась в длинное серое здание школы.
Содрогнувшись от удара, стена здания лопнула. И в класс въехала белесая от штукатурки морда автобуса. Шофер погиб. Пассажиры спали. Я дрожала от ужаса.
- Почему ты опаздываешь? - строго спросила учительница.
На плоской груди ее была приколота золотая эмблема. Высокий мохнатый орел сжимал в когтях голову младенца.
- Я не хотела...
- Где письмо?!
3.
Я ничего не хочу приукрашивать. И логос мой по-прежнему точен. Я должен найти. С одной оговоркой - насколько это возможно. Ведь многое здесь зависит не от меня. Я всего лишь анализирую обстановку и принимаю решения. Исходя из? Ничего абсолютного в мире нет. Слишком часто мы ловим себя в ловушки абстракций. А лучше бы ориентироваться на местности... Со своим неверием в себя... С фантастической уверенностью, что все будет в порядке.
Я должен найти свою дочь! Эти мерзавцы - и они еще посмели привесить ей на живот какую-то дурацкую кожаную гондолу!
Вот она, сияющая вершина логики. Потому что надувают только дураков. И только дураки не могут понять. А я понимаю. Я знаю, как я действую и как нахожу силы. Просто надо быть точным и ясным в своих глаголах. И совпадать со своим изначальным решением.
Вот почему я не стал спрашивать, где здесь школа, а спросил наоборот - где здесь магазин? Разыграть перед самим собой святую невинность. А иначе, зачем действовать? Действие должно быть чистым, как нож циркулярки.
На магазин мне указала девочка, и я погладил ее по голове. Я не мог удержаться. Но, слава богу, никто не заметил. Да она и не могла бы крикнуть, не было повода.
Учительница была уже, конечно, на месте. Мялась возле кассового аппарата. Делала вид, что выбирает между жвачкой и булочкой. И внимательно наблюдала за мной.
- Вы все - дураки! - закричал я, заходя в магазин.
Никто, разумеется, не прореагировал. Никто не услышал или сделал вид, что не услышал. Только продавщица откровенно зевнула. Открылся и закрылся большой рот, блеснула золотая коронка.
- Я была уверена, - благодарно сказала учительница.
- Знаю.
- Я прочитала письмо.
Я пожал плечами, как будто ничего не понял. Я предпочитал сделать вид, что мы не знакомы.
- Думаете, не найдем? - спросила она.
- Не уверен, но все же.
- Хотите попробовать?
- Я не виноват.
- Вы слишком уверены в себе.
Я не смотрел в ее сторону и в то же время чувствовал, что она внимательно меня разглядывает. Как будто хочет угадать, клюну я или не клюну.
Что-то в этом во всем было подозрительное. Я гнал от себя дурные мысли. Но чтобы не потеряться, согласился. Я решил ничему не придавать значения. Мало ли что и кому кажется. В какие-то моменты надо оставаться на острие игры.
У заднего входа уже стоял автомобиль. Я сел. Шофер в черных очках хлопнул дверью. Щелкнуло что-то. И машина тронулась.
Мне все больше становилось не по себе.
Через пять минут мы подъехали к школе.
- Вы зря волнуетесь, - ласково сказала учительница.
У входной двери стояли два ученика в серых зимних плащах. Они быстро отбросили сигареты, словно бы испытывали к ним омерзение, и приготовились войти нам вслед. Я на секунду замешкался - стоит ли?
- Ну не будьте же таким слабаком, - весело заворковала учительница.
И, энергично взявшись мне под руки, все втроем они буквально потащили меня к двери.
4.
Ничего неизлечимого,
Ничего непреднамеренного.
Никаких циркулярок,
Никаких пил.
Никакого автобуса,
Никакой деревни.
Никакой дочери,
Никакой учительницы.
Никакого отца.
Без бутербродов, булочек и жевательных резинок.
Без чулок и строгого черного костюма.
Без эмблемы с орлом.
Без гондолы.
Меня сразу поместили на последнюю ступень. Я страдал. Но все никак не получалось. Я мучился и легкими, и горлом. Рядом поставили треугольное ведро. Я давился. Мешали спазмы.
И вдруг опять появилась учительница.
- Наклонись над самым, - сказала она.
Почему она не исчезла после отрицаний? Несмотря на все усилия моей мысли, на мою новую, яркую логику?
Я наклонился к самому ведру, нащупал сбоку рычаг.
- Нажми.
Я нажал.
В груди завибрировало и загудело. Как будто какие-то газы расширялись, собираясь со свистом разорвать сопло.
- В первое положение.
Я перевел рычаг.
Что-то заклокотало.
И как будто раздвинулись железные фермы.
Что-то пошло.
- Давай-давай, - злорадно улыбнулась учительница.
Я выпрямился и запрокинул голову. Раскрыл рот.
- Попалась, мерзавка! - захохотала она.
Два ученика быстро вошли в класс. Скинув серые плащи, они уже аккуратно, по локоть, засучивали рукава. Лица их были искажены злобой. В открытую дверь еще двое затаскивали...
"Циркулярку", - догадалась я.
Я почти потеряла сознание.
- Вот так-то, - строго наклонилась надо мной учительница.
Далеко внизу оставалась кровать Земли.
В лицо мне уже дышали неизвестные звезды.
© Андрей Бычков, 2018-2024.
© Сетевая Словесность, публикация, 2018-2024.
Орфография и пунктуация авторские.
| НОВИНКИ "СЕТЕВОЙ СЛОВЕСНОСТИ" |
|
 |
| Айдар Сахибзадинов. Жена [Мы прожили вместе 26 лет при разнице в возрасте 23 года. Было тяжело отвыкать. Я был убит горем. Ничего подобного не ожидал. Я верил ей, она была всегда...] Владимир Алейников. Пуговица [Воспоминания о Михаиле Шемякине. / ... тогда, много лет назад, в коммунальной шемякинской комнате, я смотрел на Мишу внимательно – и понимал...] Татьяна Горохова. "Один язык останется со мною..." ["Я – человек, зачарованный языком" – так однажды сказал о себе поэт, прозаик и переводчик, ученый-лингвист, доктор философии, преподаватель, человек пишущий...] Андрей Высокосов. Любимая женщина механика Гаврилы Принципа [я был когда-то пионер-герой / но умер в прошлой жизни навсегда / портрет мой кое-где у нас порой / ещё висит я там как фарада...] Елена Севрюгина. На совсем другой стороне реки [где-то там на совсем другой стороне реки / в глубине холодной чужой планеты / ходят всеми забытые лодки и моряки / управляют ветрами бросают на...] Джон Бердетт. Поехавший на Восток. [Теперь даже мои враги говорят, что я более таец, чем сами тайцы, и, если в среднем возрасте я страдаю от отвращения к себе... – что ж, у меня все еще...] Вячеслав Харченко. Ни о чём и обо всём [В детстве папа наказывал, ставя в угол. Угол был страшный, угол был в кладовке, там не было окна, но был диван. В углу можно было поспать на диване, поэтому...] Владимир Спектор. Четыре рецензии [О пьесе Леонида Подольского "Четырехугольник" и книгах стихотворений Валентина Нервина, Светланы Паниной и Елены Чёрной.] Анастасия Фомичёва. Будем знакомы! [Вечер, организованный арт-проектом "Бегемот Внутри" и посвященный творчеству поэта Ильи Бокштейна (1937-1999), прошел в Культурном центре академика Д...] Светлана Максимова. Между дыханьем ребёнка и Бога... [Не отзывайся... Смейся... Безответствуй... / Мне всё равно, как это отзовётся... / Ведь я люблю таким глубинным детством, / Какими были на Руси...] Анна Аликевич. Тайный сад [Порой я думаю ты где все так же как всегда / Здесь время медленно идет цветенье холода / То время кислого вина то горечи хлебов / И Ариадна и луна...] |
| X |
Титульная страница
Публикации: | Специальные проекты:Авторские проекты: |
