Словесность

[ Оглавление ]








КНИГИ В ИНТЕРНЕТЕ


Наши проекты

Обратная связь

   
П
О
И
С
К

Словесность




СПАСИБО,  НЕТ


Каждое утро, около половины девятого, его можно было застать в молочном баре на пересечении Западной авеню и бульвара Рейгана. Заказ повторялся из утра в утро и не отличался разнообразием - милк-шейк с кусочком вишневого пирога, вернее кейка, теплого, пахнущего полиэтиленом, но все же чуть более аппетитного, чем тот, что предлагали в "Макдоналдсе" напротив. Молочный бар отнюдь не ломился от желающих в нем позавтракать; как правило, всегда можно было найти местечко по душе. Андрей обычно садился за низкий столик на двоих, предназначенный, по-видимому, для парочек 12-летних шестиклассников из соседней школы; не спеша раскрывал "Фресно Пост", ждал, пока бармен, начинающий седеть мексиканец, подойдет к нему со своим "чего изволите". Получив коктейль, он тут же сворачивал "Фресно Пост", торопливо, в несколько глотков осушал пластиковый стакан с эмблемой заведения, вгрызался зубами в кейк. У него никогда не было мелочи, чтобы расплатиться; обычно он давал двадцати- или даже пятидесятидолларовую банкноту, которую бармен каждый раз внимательно изучал. На второй или третий раз Андрей понял - не от подозрительности, лишь из желания не обидеть клиента, перепутав одну банкноту с другой. Здесь редко расплачивались наличными, и вполне нетрудно было начать забывать, как они выглядят, подобно тому, как забыты люди, изображенные на этих денежных знаках. Действительно, лучший способ подтвердить, что кто-то принадлежит истории- поместить его на деньгах, думал Андрей, направляясь из бара по бульвару Рейгана в сторону супермаркета. То, что принадлежит истории, обычно нисколько не волнует людей, в отличие от денежных знаков; в этом смысле упорство советских финансистов, разместивших Ленина едва ли не на всех купюрах, может быть рассмотрено едва ли не как антисоветский акт. Никакая история не заботит людей, кроме их собственной, да и та, пожалуй, не служит ни для чего, кроме оправдания своей слабости или проблем. Интересный был бы подарок женщине- напечатать деньги с ее портретом. "Эта шуба, дорогая, стоит десять тысяч тебя" - "Какой ты щедрый!"

При первом своем посещении супермаркета Андрею стоило немалого труда найти вход, вернее, проход к этому сияющему фиолетовым огнем вместилищу всего-что-можно-купить-за-деньги. Огромный комплекс супермаркета казался или неумелой поделкой внеземных цивилизаций, грудой космического мусора, не потерявшего гениальной простоты и изящества линий, свойственной всему на далекой планете неведомых захватчиков, однако неумолимо выброшенного на обочину за ненадобностью, или огромным рекламным щитом, возвысившимся над стоянкой тысяч автомобилей. В нем было мало от храма какой-нибудь современной религии; скорее, он напоминал заброшенное святилище давно ушедшей цивилизации. Только обойдя едва ли не двухкилометровое в периметре здание, рискуя быть сбитым подъезжающими и отъезжающими автомобилями, Андрей наконец углядел пешеходный мостик через море машин. Гибкая лента транспортера доставила его прямо к дверям. В тот день, да и во все последующие, он был, вероятно, единственным посетителем супермаркета, пришедшим в него пешком. Впрочем, Америка- страна совершенной демократии, предполагающей уважение к правам меньшинств; если еще находятся в мире чудаки, не пользующиеся автотранспортом и расплачивающиеся наличными - их выбор тоже следует уважать. Необходимо создать им комфортные условия существования, чтобы они не чувствовали себя подавленными диктатом большинства.

Андрею не требовалось ничего покупать в супермаркете. По правде говоря, ему не нужен был и завтрак в молочном баре, поскольку гостиница, в которой он остановился, предлагала полный пансион. Андрей снял одноместный номер, с телевизором, мини-баром и, естественно, кондиционером, ради которого, собственно, и пришлось раскошелиться, стоимостью 120 долларов в сутки. Деньги он внес за месяц вперед, но не для того, чтобы вызвать к себе какое-то уважение (ранг гостиницы был таков, что останавливающимся в ней уважение не полагалось; обычно в ней останавливались коммивояжеры из других штатов, которых черт зачем-то заносил в Фресно; около трети номеров стабильно снимали на несколько часов местные юнцы, секс в автомобилях давно вышел из моды). Завтрак, думал Андрей, в сущности, всего лишь пародия на те ритуалы, которыми любят окружать себя старики; в пользу этой гипотезы свидетельствовала и покупка абсолютно пустой "Пост" каждое утро; в газете не было даже телефонов проституток. Супермаркет же был нужен по несколько другой причине - на втором этаже в левом крыле здания находилось Интернет-кафе.

Входя в сияющие двери гиперрынка, Андрей каждый раз боролся с почти дьявольским искушением направиться прямиком в ослепительно-белый зал, полный полок с продуктами и тихой музыки из разряда Romantic collection, под которую почти тридцать лет назад его школьные друзья в тесных кухнях прижимались к школьным подружкам. Андрей чувствовал прилив ностальгической нежности, даже не из-за музыки, а просто при взгляде на эти бесконечные ряды полок, холодильников и прилавков с разноцветными продавцами в синей униформе (квота здесь была такой - на 5 латиносов приходилось трое белых и двое негров, причем менеджер, как правило, был азиатом, словом, расовая структура населения штата копировалась довольно справедливо). Хотелось бы назвать этот прилив "необъяснимым", увы, Андрей слишком хорошо знал причину. Поднимаясь на узком, медленном эскалаторе на второй этаж, уже свысока озирая великолепие рукотворного рая, вернее, одного из многочисленных райков, в изобилии разбросанных по Америке, Андрей вдруг вспомнил свою первую поездку на Запад.

Их, группу школьников, прилетевших на пять каникулярных дней в Лондон, поселили в каком-то пансионе недалеко от вокзала Виктория. В пансионе не было горячей воды; в соседнем крыле жили африканские проповедники из числа Свидетелей Иеговы, собравшиеся на ежегодную конференцию по обмену миссионерским опытом. Групповые экскурсии Андрей не запомнил; позже, бывая в Лондоне, он никак не мог сориентироваться в простейших вещах, разобраться в схеме метро; коллеги подтрунивали над его рассеянностью. Однако он навсегда запомнил момент, когда едва ли не впервые остался в этом городе один- отстав от группы, на вокзале Виктория. Сейчас, по прошествии 25 лет, он, пожалуй, не смог бы описать географических характеристик того пространства, где он находился, все, что подсказывала память, были лишь прилагательные, процесс вспоминания о Лондоне походил на игру в "ассоциации". Так, Андрей помнил белый цвет, помнил книжный магазин со сладковатым запахом газет, оранжевыми гроздьями Gazzetta della Sport, машинкой для считывания штрих-кодов, помнил небольшой загончик, где ничего нельзя было купить, кроме жвачки, пива, презервативов и "Сникерсов", Андрей приобрел именно этот последний. Вспомнилась и цена- 33 пенса. Штука состояла в том, что загончик тоже был устроен по типу супермаркета и поразил Андрея не меньше, чем посещение музея Тюссо. Это был, наверное, 1993 год, в Москве стреляли, почему-то вспоминались старые свитера, изрисованные шариковыми ручками парты, вонь в школьном туалете. Это был его образ России; образ Запада, отложившийся в его сознании, был совсем иным и еще много лет мешал нормально воспринимать все усиливающуюся критику со стороны интеллектуалов в адрес "общества потребления".

Еще несколько лет назад, на одной из конференций в Вене, вернее, уже после ее окончания, в баре, Андрей сцепился с итальянским историком-коммунистом. "Мы живем здесь как в могиле", - жаловался коммунист, - "Европа сгнила изнутри, у нее не осталось ничего, ничего, что она могла бы дать миру. Культура окончательно стала лишь разновидностью шоу-бизнеса, Моцарт - это аттракцион для туристов, приезжающих в этот город, а Рафаэль- персонаж мультфильма". Итальянец долго жаловался на капиталистов и американцев и предрекал скорый окончательный крах западной цивилизации. "Мы верили в вас - в Россию. Но вы вначале извратили и скомпрометировали марксизм своими безумными имперскими экспериментами, а затем так легко попались на удочку капитализма... У мира больше нет надежды, если Россия не проснется. У нее еще есть шанс, в отличие от Запада", - с пафосом завершил свою речь итальянец и торопливо сделал несколько глотков темного пива. Больше всего Андрея поразила тогда не собственно речь итальянца - левые убеждения которого были известны в научных кругах - а то, с каким сосредоточенным вниманием, кивая головами, как угодливые журналисты, слушали его остальные европейцы, собравшиеся за столом, как левые, так и правые, как традиционалисты, так и приверженцы радикально новых методов исторических исследований. Это имидж интеллектуала - понял Андрей позже. Интеллектуал вечно недоволен жизнью; у него, как правило, много денег; большинство потребителей детской порнографии - интеллектуалы. С ними не стоит спорить, они отпустят пару филиппик в адрес общества потребления, затем отправятся в супермаркет и посредством мобильного телефона будут консультироваться с женой, сколько рулонов туалетной бумаги купить на неделю - два или все же три, учитывая, что на уик-энд приедет погостить тетушка Анна. В тот же момент Андрей счел должным ответить. "Значит, Вы живете как в могиле?" - переспросил он. Итальянец, по-видимому, уже забыл об употребленной им метафоре, однако кивнул. "Как заживо погребенные, или как трупы?" - поинтересовался Андрей. "Кто-то уже умер, кто-то до сих пор жив, но испытывает ужасные страдания, видя непоправимое уничтожение культуры" - немного косноязычно ответил коммунист; он и вправду не слишком хорошо владел английским. "Тогда - что Вы понимаете под культурой?" - спросил Андрей, вызвав ропот за столом. Впрочем, тут же за соседним столиком загорланили какую-то песню, давшую Андрею еще один аргумент. "Является ли эта песня фактом культуры? Является ли это пиво фактом культуры, и если да, почему ресторан Макдоналдс не может являться фактом культуры?"

"Он, безусловно, является фактом культуры, - вступил в разговор некий швед, - и в своем роде весьма интересным, во всяком случае, заслуживающим внимание со стороны представителей нашей науки. Однако мы сейчас не занимаемся определением понятия культуры, мы оплакиваем, по-видимому, безвозвратно уходящую от нас европейскую культуру". Вот как, подумал Андрей, тут, оказывается, поминки. Как в анекдоте - "хоронили тещу, порвали два баяна". "А не кажется ли вам, что культура - лишь мирское отражение определенной религии?" Итальянец замялся; он не мог верить в Бога. "С тех пор как христианство перестало быть определяющим духовным течением в Европе, культура Европы не могла существовать, так, как прежде. Теперь несколько вопросов, - Андрей перегнулся через стол и стал едва ли не кричать в ухо итальянцу, отчасти чтобы перекричать пьяных певцов, но более - почувствовав вдруг странный, редкий прилив жестокости и злости, разом вдруг ощутив, как фальшиво вдруг звучит разговор о культуре в этом грязном кабаке, посреди беснующегося от сытости города. - Вы поддерживаете отделение церкви от школы? Вы поддерживаете избирательное право для женщин? Вы поддерживаете легализацию абортов? Вы поддерживаете незарегистрированное партнерство? Вы поддерживаете эвтаназию? Вы поддерживаете все эти психоделические штучки-дрючки всех этих хиппи-блядунов, которые, кто не сторчался, и есть сейчас те самые буржуи, которых Вы так ненавидите? Вы поддерживаете, наконец, тезис о том, что Бога нет? А ведь если его нет, то Ваш Рафаэль имеет такую же ценность, как рисунки в детском уголке "Макдоналдса", последние даже приятнее, потому что чтобы любоваться ими, достаточно купить Хэппи-милл или вишневый пирожок, а Рафаэля если где и выставляют, то только в пуленепробиваемом стекле!"

В последующей дискуссии Андрей не участвовал, он не дождался и ответов итальянца, которые, впрочем, не могли быть иными, кроме положительных. В тот день вечерним поездом в Вену приезжала Наташа; это была их последняя встреча. Направляясь пешком на вокзал по почти вымершим улицам бывшей столицы Дунайской империи, Андрей уже начинал ругать себя за внезапную вспышку в баре - обидел незлого человека, приобрел репутацию реакционера, а главное - сказал не то, что хотел. Ну при чем здесь эвтаназия? Речь-то шла о другом.

Если бы сейчас нужно было объяснить итальянцу причину своего неприятия его суждений, Андрей, пожалуй, не нашел бы ничего лучше, чем обратиться к простому факту - Россия в течение почти 80 лет являлось государством, культура которого развивалась во многом на основании совсем иных принципов, чем Запада... Хотя нет. Это слишком искусственно, а если уж называть вещи своими именами - просто лживо. Речь, в сущности, идет о простой зависти деревенского паренька городскому братцу. Тот совсем ненамного старше и в чем-то даже глупее, но родители позволяют ему гулять допоздна, и совсем не только с мальчишками, пить пиво, кататься на мопеде, а самое главное - в городе есть кино и кафе-мороженое. Все эти столь обрыдшие европейским интеллектуалам предприятия быстрого питания, боевики категории "Б", хит-парады, виски "Джонни Уокер", мультиплексы, реклама прокладок "Олвэйз" и шампуня "Пантин", сеть аптек "36,6", война между "Колой" и "Пепси", презервативы "Сико", бульварное чтиво, "Таймсы", мексиканские сериалы, разноцветные карточки в телефонных будках, компьютерная приставка "Геймбой"... Хотя ее в начале 90-х еще не было... Вся эта пестрая семейка развлечений и облегчений жизни, в конечном итоге становящаяся главным ее содержанием, определяющим, как в любом тексте, смысл - к которой европейцы привыкли уже в 50-х годах, а начали привыкать (тогда кое-что из перечисленного просто скрывалось под другими именами) гораздо раньше - была практически незнакома и уж точно недоступна населению СССР. Прежде чем пресытиться, нужно насытиться... Нет, даже не так. Если для европейца все это - мейнстрим, то есть главное содержание его жизни (скажем, культурного пространства, его окружающего), из которого загнавший сам себя в тупик интеллектуал ищет выхода, то для жителя СССР это - блаженная альтернатива постылому "совку", иллюзия счастья, непременно ждущего каждого - начнем "жить как на Западе", как только станем "нормальной страной". Андрей прекрасно помнил эти пропагандистские словосочетания эпохи поздней перестройки; он и сам им верил, впервые побывав в "Макдоналдсе" на Пушкинской и получив от родителей в подарок компьютер "Синклер Зет-Икс Спектрум", на котором можно было программировать, используя язык "Бейсик". Культурный шок, пережитый русскими в конце 20-го века, был столь силен, что, несмотря на все более заметное выравнивание уровней жизни России и Запада, пока еще рано было говорить об общей для простолюдинов и интеллектуалов культурной парадигме. Проклясть общество потребления было бы для Андрея равнозначно проклятию собственной юности с ее мечтами и наивными надеждами; в общем, она стоила того, чтобы быть проклятой - за исключением нескольких моментов, о которых Андрей, где бы он не находился, всегда вспоминал со щемящей тоской и любовью.

Интернет-кафе, в сущности, вовсе не было кафе; вероятно, оно, как и все тут, именовалось клубом, но от клуба в нем было столь же мало, сколь и от кафе. Напитков тут не предлагали, зато не запрещали распивать принесенные с собой. Приносили в основном колу, а также что-то энергетическое. Еще очень давно, в Европе, приходя в университетский интернет-клуб и ожидая своей очереди, Андрей открыл странное чувство, которое рождают у него эти пространства связи с всемирной паутиной. Огромная комната, светлая деревянная мебель, тихое жужжание кондишена и компьютерных вентиляторов, перебиваемое ударами сотен пальцев о клавиши. Нестройный и априори несбалансированный хор этих мягких пластмассовых нажатий сливался в удивительную музыку, которую можно бы было назвать песней без слов, если б слова не проступали на экранах компьютеров в виде разномастных мессэджей. Кроме этих звуков, в комнате не было ничего; Андрей стоял в благоговейном молчании. Люди напряженно всматривались в тихо мерцающие экраны; изредка мелькали разноцветные картинки, но основным, что интересовало людей, были все же строки из букв. Впрочем, значили ли что-нибудь эти буквы, рождающиеся путем нажатия на клавиши, Андрей не знал; по выражениям лиц трудно было догадаться, кто пишет любовное послание, кто реферат, кто просто чатится, лишь изредка проскальзывающие порнокартинки были легко узнаваемы. Люди вставали, собирали вещи, уходили, ожидавшие занимали их места, так же напряженно всматриваясь в экран, начинали щелкать по клавишам; оторвать их от компьютера мог лишь звонок мобильника. Непосвященному это может показаться страшным ритуалом, пугающим и завораживающим, как все необъяснимое, - думал Андрей. Только в отличие от обрядов, например, аборигенов Гвинеи, этот проходит в сосредоточенном молчании. Зато синхронная музыка десятков клавиатур вполне может сойти за духовную, не хуже гимнов "Аум Синрике". Если понимать Церковь как мистическое тело всех людей на земле, то, безусловно, лучшей метафорой ее в наше время является Сеть.

Здесь, в Америке, все было проще, почтовыми программами уже никто не интересовался, предпочитая общаться посредством СМС, добрая половина компьютеров стояла пуста, по огромному залу кафе были изредка разбросаны интернетчики, в основном подростки-латиноамериканцы. Андрей выбрал свой любимый компьютер, под номером 13, подергал мышкой, чтобы оживить экран; тот тускло заблестел нежно-голубым светом. Только открыв "Эксплорер", Андрей сообразил, что, в сущности, сегодня ему ничего не надо от Интернета; все, что было нужно, он выяснил в прошедшие дни; по правде говоря, для этого хватило бы нескольких минут. Интернет был сегодня лишь одним из соблазнов - очередным, если вспомнить о супермаркете. Ладно, пусть сегодняшний день будет днем соблазнов; в конце концов, если верить сказкам, все через это проходили, даже получалась неплохая литература, Джатаки, поединки Будды Гаутамы с Марой, притчи о царе Нагов. Можно представить это как не соблазн, а как ритуал, размышлял Андрей, набивая длинный пароль у входа в свой ящик, такое объяснение потянет; возможно, для осуществления задуманного необходимо было войти строго определенное число раз в Интернет, пусть данный сеанс как раз и будет наполнением этого магического числа. Два письма, пришедших за сутки, оказались спамом, в одном предлагалось ответить на анкету о мобильных телефонах, во втором Андрея приглашали на заседание какого-то ученого совета по защите диссертации на тему "Циклы турецкой истории". Можно было хотя бы раскрыть "Газету.Ру", узнать о погоде в Москве, последних перестановках в правительстве, в конце концов, фотографии Красной площади. Естественно, не раскрыл. Людям свойственна охота к перемене мест, неизбежно меняются и адреса, мобильность человека в современном обществе постоянно возрастает; Андрей и сам ощутил это на себе, побывав на более или менее долгосрочных стажировках, наверное, в десятках университетов; впрочем, та мобильность, которой мы можем воспользоваться в виртуальной реальности, вряд ли может быть достижима в мире географических координат; смена электронного адреса может быть осуществлена посредством нажатия трех-четырех клавиш с пометкой "Да", вводом логина и дважды - пароля, т.е. в случае быстрого Интернета (а здесь, в Америке, Андрей не встречал медленного), можно уложиться в 20 секунд. Наташа дала ему свой адрес два года назад; сколько секунд содержится в календарном годе, Андрей не знал, это его немного напрягало - упрек его эрудированности и начинающей ветшать памяти. В любом случае, Наташа могла за эти два года сменить свой адрес явно более миллиона раз; этого числа - миллион - было достаточно, чтобы задуматься о том, что письмо, может статься, и не будет доставлено адресату; по правде, для провала доставки сообщения достаточно было, чтобы Наташа за эти два года поменяла адрес всего единожды. Ведущие провайдеры - Андрей знал это - нередко контролируют переписку своих клиентов, по сообщению "Си-Би-Эс", при помощи этого в начале года даже была раскрыта некая крупная группа наркоторговцев, "угрожавшая национальной безопасности Соединенных Штатов". Разумеется, ни в одном СМИ не появилось в ответ на это сообщение измышлений о том, что нарушение Первой поправки, возможно, еще больше угрожает национальной безопасности; Первая поправка была столь же абстрактным понятием, неприменимым в практической жизни, как и национальная безопасность; зато из нее получался недурной кадр в боевиках, в том месте, где преступник ссылается на Билль о правах перед лицом героя; он еще не знает, что герой превыше всего ценит справедливость. Андрей примерно представлял себе, как они это делают - вероятно, по ключевым словам. Трудно себе представить, чтобы колумбийцы использовали в своей переписке слово "кокаин", однако, возможно, ФБР-овские хакеры натренированы и на дешифровку сленговых обозначений наркотиков. Как бы то ни было, Андрей, составляя сообщение, по возможности избежал слов, могущих навести ревнителей безопасности на раздумья, в частности слова "встреча"; некоторую уверенность придавало и то, что писал он по-русски, хотя и латинскими буквами.

Другим препятствием было опасение, что Наташин муж примет присланное письмо за спам, поколебавшись, Андрей вписал в сабжект for Natalya, возможно, это могло выглядеть несколько странно - посылать письмо на ящик субъекту с обозначением "для этого же субъекта", но, во-первых, Андрей предполагал, что в Наташиной семье существует традиция совместного просмотра содержимого личных ящиков, во-вторых, странным это не выглядело, ибо видеть это, кроме Андрея, мог только Бог, а Бога теперь не было.

В 9:38 письмо было отправлено по адресу natta@yandex.ru, в Москве 9:38 вечера вчерашнего дня, совсем неудобное время для доставки писем - вполне может начаться сеанс вечерней проверки ящиков - поэтому Андрей отсрочил время доставки на 4 часа. Хотмэйл выдал подтверждение. За компьютер напротив бухнулся грузный негр; на экране мелькнули белые задницы. Андрей встал, шаркнул стулом. Нащупал стрелкой курсора крестик, закрыл окно. Не оглядываясь, направился к стойке. Он провел в Сети 12 минут. Порывшись в кармане, протянул молчаливому служителю дайм. Немного подташнивало. Возможно, излучение от компьютеров сегодня было особенно сильным.

Пустынные коридоры развлекательного центра своим бесполезным блеском чем-то напоминали торговый комплекс "Охотный ряд" на Манежной площади в Москве; десятка два лет назад Андрей иногда заходил в этот комплекс в поисках туалета. В Америке общественный туалет найти намного легче, чем в России, что, впрочем, вполне логично; забота о потреблении порождает и заботу о выделении, по числу кладбищ старых автомобилей и заброшенной бытовой техники с Америкой могла бы сравниться только Япония, в которой Андрей не был. На десяток клубов, разместившихся на втором этаже здания супермаркета, приходилось пять дверей с надписью WC, Андрей зашел в одну из них. В определенных обстоятельствах даже акт мочеиспускания может быть приравнен к ритуальным; дети, чтобы унизить своего товарища, мочатся на его вещи, а нередко и на него самого. Под потолком мягко вращалась крошечная камера, Андрей только сейчас заметил ее. Должно быть, борьба с детской проституцией или торговлей наркотиками; вероятнее всего, и то и другое. Интересно, кто осуществляет контроль, по каким профессиональным критериям проводят отбор конкурентов и, главное, как называется эта профессия? Наверное, полицейский - утешал себя Андрей, вытирая руки салфеткой.

В городе Москве, откуда Андрей прилетел в Соединенные Штаты, общественные туалеты имеются далеко не во всех магазинах, там же, где они есть, как в "Охотном ряду", они, как правило, платные. Единственным местом, где бесплатная уборная имеется наверняка, является закусочная "Макдоналдс", этот факт прочно укоренен в мозгу большинства москвичей. Впрочем, случается, что даже в "Макдоналдсе" наступают перебои с туалетной бумагой; возможно, ее воруют предприимчивые клиенты. В Америке туалетная бумага имеется в каждом общественном туалете.

"В Америке скоро сортиры будут из золота", - убеждал Андрея таксист, везший его две недели назад в аэропорт "Шереметьево". Андрей не попросил таксиста проехать мимо Большого театра, Манежной площади и Румянцевской библиотеки, как это сделал один умиравший актер, навсегда переезжая в больницу. Он даже не стал заказывать такси, а, выйдя на проспект, все еще именовавшийся Ленинградским, поднял руку (так, по старой привычке, до сих пор делают многие москвичи, желая куда-либо добраться, минуя общественный транспорт). Дорога от того места, где Андрей сел в "Шкоду-Фольксваген", до международного аэропорта "Шереметьево-3", занимала около 20 минут, Андрей знал это и надеялся, что водитель окажется не слишком разговорчив. Поначалу так и было; шофер насупленно вел машину, Андрей старался не смотреть по сторонам, сосредоточившись на переживании чистого ощущения скорости. Был воскресный вечер; по встречным полосам возвращались в город дачники, угрюмые усталые водители в пыльных переполненных машинах. "Куда летите?" - спросил шофер. Андрей назвал. "Мало вещей с собой взяли", - констатировал водитель. "Французы говорят - не бери с собой много вещей, бери много денег", - улыбнулся Андрей. "Ага, - обрадовался водитель, - значит в отпуск, отдыхать!" "Да нет, по работе". Так водитель наконец выяснил профессию и должность Андрея, впрочем, без указания специализации; таксисту и того хватило, что его пассажир ученый. "Ах, уче-е-ный... Наука, вообще говоря, шагнула, конечно, шагнула. Особенно у них там. Им бабки девать некуда, скоро, говорят, в Америке сортиры из золота делать начнут". Свернули на Международное шоссе; вечерело, дорога окутывалась печальной синей дымкой, болота по обочинам дышали тайной и холодом. Если бы Америка была так же близка к Москве, как, допустим, Питер, Андрей, наверное, поехал бы на поезде, выкупив все купе, всматривался бы в заоконную темень, синие огоньки станций, предрассветные туманы исчезающих деревень. Отогнал эту мысль. Самолет куда лучше. Самолеты не лгут, очень верно показывая расстояние - даже не своим пластилиновым полетом, а всем торжественным ритуалом регистрации, контролей и посадки. "Вот они и дают бабки на науку... А наши у них воруют, - усмехнулся драйвер. - Верно я говорю?" "В общем, так и происходит", - ответил Андрей.

Потом водитель вдруг перешел к проблемам биологии. "Изучают, изучают... - жаловался он, - а лекарства от рака так и нет. И от СПИДа нет. Все не поймешь что, клонирование туда, клонирование сюда, овцы какие-то... А люди как мухи мрут". Подъезжали; мелькнули огни "Новотеля". Ладно, пусть в его памяти я останусь биологом. Такой безобидный грешок. "Вез биолога на симпозиум в Штаты". "А Вы слышали, - сказал Андрей, - что в Калифорнии начали замораживать людей?" Почему именно в Калифорнии, Андрей не знал; по всем Штатам уже было запущено более 60 "Ковчегов вечности", как пафосно назывались холодильники с телами ожидающих воскресения. "А, это с жиру бесятся. Буржуи, как говорится", - убежденно ответил водитель. "Ну, не такие уж буржуи, - возразил Андрей, - сейчас это стоит около 100 тысяч долларов. Это для Америки где-то средняя годовая зарплата, у нас обычные похороны, по-моему, столько стоят".

Сколько стоят похороны, Андрей не знал; последние похороны, в которых он участвовал, состоялись больше 30 лет назад, когда умерла его мама. С пришедшими развлекать и утешать его школьными товарищами Андрей почему-то тоже говорил о биологии. Вот скоро третье тысячелетие, - рассуждал Антон, - должно же что-то случится, что перевернет судьбу человечества! Например, какое-нибудь открытие в биологии! Лекарство против СПИДа! - Почему и 14-летнего тогда пацана, и нынешнего 60-летнего водителя одинаково интересовало лекарство против СПИДа, Андрей не мог объяснить, вероятно, свою роль играл пиар, приклеивший СПИДу обидную кличку "Чумы двадцатого века", между тем уже два десятилетия количество инфицированных в мире оставалось стабильным. Вероятно, Антон заговорил о биологии, чтобы подбодрить Андрея примерно таким способом: "Жизнь продолжается, старик!" Спору нет, биология действительно сделала шаг вперед. Прорыв должен наступить - думал теперь Андрей - пожалуй. не в биологии, а в танатологии.

"Все равно. Сто штук баксов, чтоб тебя заморозили, как какого-нибудь хека ("мороженый хек" - словосочетание, сорокалетнему поколению Андрея еще известное, водитель употребил ссылку на него, еще более повышая градус доверительности между двумя уроженцами СССР). Я когда помру, попрошу дочку, пусть меня, как говорится, закопает под березкой... И чтоб соловей пел... Так по-нашему будет, как говорится, по-православному".

- Ну, а если биологи научатся делать людей бессмертными и оживят этих, замороженных? - спросил Андрей.

- Не научатся. Не может быть человек бессмертным. Все помирают. И мать моя, царство ей небесное, померла, и я помру. Главное - что? Чтоб след после себя оставить, чтоб дети наши лучше жили, и чтоб особо не мучиться.

"Не хочешь мучиться - выпей барбитала пару упаковок", - чуть было не порекомендовал таксисту Андрей. Сдержался - вдруг воспримет всерьез. Подъехали в тишине. Небо в желтых огнях фонарей, перекрещенное линиями прожекторов, бивших с наблюдательных мачт, казалось совсем синим, будто океанская вода на глубине 300 метров. Андрей дал водителю две тысячи рублей, с дипломатом в руке поспешил в здание. Холодало. "Он, наверное, добрый человек", - размышлял Андрей, - "даже удивительно, как он живет в Москве, да еще имеет такую машину. Непонятно только, чего он хочет от биологов? Зачем лекарство от СПИДа, если все помрут?" Разговор с таксистом его немного расстроил; он даже обратился на чужую стойку регистрации. Вежливая девушка назвала ему правильные координаты. На таможне Андрей предъявил два экземпляра справки Центробанка, с гербовой печатью и подписью зам. начальника управления девизовых операций. Вызывали начальника смены; консультировались. Справку признали подлинной. "А карточку не хотите завести? - поинтересовался начальник смены, единственный, кому 120 тысяч долларов не показались такими уж большими деньгами. - Все-таки наличными такую сумму мы могли бы и задержать..." Андрей улыбнулся в ответ. Состоятельные люди всегда поймут друг друга. Начальник пожал ему руку, пожелал мягкой посадки в Нью-Йорке и успешного отдыха в Америке.

Иммиграционный служащий в аэропорту Кеннеди, в свою очередь, широким жестом пригласил Андрея на гостеприимную землю Совершенной демократии и не забыл пожелать скорейшего возвращения на Родину. Андрей не стал жаловать на землю; первым же самолетом, купив билет прямо в аэропорту, он вылетел в Сакраменто, откуда ночным автобусом отправился в Фресно. Автобус приехал в 8:10, и уже в 8:30 Андрей пил свой первый милк-шейк в молочном баре.




***

В традиционных культурах ритуал играет роль посредничества между мифом и повседневной реальностью; с одной стороны, четкое следование ритуальным канонам есть попытка повторения прекрасного прошлого в хмуром и негостеприимном настоящем, с другой - знак верности заветам отцов, соблюдавших эти законы куда более неукоснительно, чем мы, за что добившиеся высокой милости богов. Возможно, дух племен, еще совсем недавно населявших эти пропитанные жаждой края, действовал на Андрея так, что каждый день, проведенный во Фресно, был похож на предыдущие. За посещением Интернета обычно следовала короткая прогулка по бульварам к гостинице, обед (официанты уже научились узнавать его и при его появлении убирали со стола пепельницу), обычно что-нибудь с дарами моря, затем, когда жара становилась особенно нестерпимой - рассеянное переключение телеканалов в номере, перелистывание журналов вроде "Пипл", то ли забытых предыдущими постояльцами, то ли предусмотрительно подсунутыми солидному гостю, изучение телефонной книги - первый некто господин А, вероятно китаец, последняя Anna Zywquart. Пару раз он открывал имеющуюся в номере Библию, кто-то с мясом вырвал последние страницы с картами древней Галилеи, очевидно, перепутав их с картой штата; отсутствовали и последние стихи Откровения Иоанна Богослова. Все заканчивалось на видении какого-то города с 24-мя воротами. "Ну и что, думал Андрей, можно смастерить и 32 ворот, и 64". Не в первый раз Андрей удивился абстрактности обещаний, даваемых Библией христианам; много говорилось о каких-то агнцах и висячих садах, но ничего - о том, каков будет в раю секс и как будет выглядеть умершая 30 лет назад тетка Луиза - уродливой, одышливой и горбатой или ясной девушкой с заплетенным в волосы цветочком, как на довоенных фотографиях в семейном альбоме? В этом смысле и буддизм с его светлым небытием, и ислам с текущими реками, плодами и сладкими девушками обещали человеку куда больше. Еще один аргумент в пользу христианства.

Вечером Андрей обычно заходил в "Макдоналдс", наблюдал за счастливым досугом средне-бедных негритянских семей: мамы пеленают малышей, отцы, шумно чавкая, поедают сэндвичи, салатные листья летят на пол, подростки-служители носятся со шваброй, менеджер-пуэрториканец зевает. Сон приходил к Андрею очень скоро; он был черным и холодным.

Лишь однажды Андрей отступал от этого графика; вторым отступлением от канонов был сегодняшний день, и тоже после посещения супермаркета. Выйдя из развлекательного комплекса, Андрей направился не по бульвару в сторону своего отеля, а к одной из автостоянок, разбросанных вокруг супермаркета. Эта стоянка была дешевле остальных, факторами, понижающими цену, являлось ее открытое положение (привилегированные машино-места были скрыты под землю), а также полное отсутствие автоматизации - поднимал шлагбаум и принимал деньги пожилой усатый мулат, в кабинке которого не было даже компьютера. Андрей поначалу думал, что нет и кондишна, и проникся к мулату уважением; нет, в этот раз он понял, что кондишн имеется. Часть припаркованных на стоянке автомобилей, в основном раздолбанных "Тойот" выпуска середины 90--х годов, не отправленных в утиль только потому, что расходы на их утилизацию превысили бы рыночную стоимость, предназначались для дачи напрокат. Услуга, не слишком-то пользующаяся популярностью в современных Штатах; Андрею повезло с Фресно, в этом городишке время будто остановилось 25 лет назад, однажды Андрей даже видел на местном телеканале клип Майкла Джексона. Андрей воспользовался этой услугой неделю назад, после знакомства с реальной картой Калифорнии, по правде говоря, совсем мало напоминающей Галилею; это и был первый случай нарушения графика. Мулат с тех пор не успел поменяться, "Тойоту" тоже никто не тронул. Андрей заплатил 80 долларов, подписал бумагу, что обязуется вернуть автомобиль в целости и сохранности в течение 24 часов и не выезжать на нем за пределы штата". Его удивило, что никто не заинтересовался его правами; впрочем, сообразил он, американца куда более бы удивило, если бы его попросили предъявить права. Не иначе, мулат принял Андрея за коренного WASP, редкую птицу в этих краях. Если учесть, что английским Андрей владел лучше сторожа автомобилей, это представлялось вполне реальным.




***

Выезжать за пределы штата Андрей не собирался ни сейчас, ни неделю назад. Раздумья над картой привели его к тому, что ехать следует - если вообще куда-то следует - не на восток, а на Запад, где границу штата составляет не линия на карте, а Великий океан.

Автомагистрали в Соединенных Штатах пронумерованы; пересечения дорог снабжены многоуровневыми развязками; обилие дорожных знаков, указателей и ориентиров не позволяет, даже желая того, сбиться с пути, а скорость 55 миль в час, с вполне естественным для этих мест превышением лимита еще миль на 30, достаточно велика, чтобы не заснуть за рулем. Андрей выехал из города по шоссе № 99, минут через 15 уже поворачивал на № 132. Возможно, именно шоссе № 132 и было тем самым Великим Западным Путем, по которому стремилось к Океану поколение битников; Андрей не видел на дороге никаких намеков на ее прошлое, голосующих бородачей с плетеными бутылками вина, "На дороге". Рекламные щиты нависали над пустыней, как грифы над полем битвы; разноцветные металлические капли автомобилей только скорость спасала от расплавления, растворения в рыжем безводном мороке. Кондишн в машине работал исправно; Андрей пожалел, что не мог выбрать "Жигули". В чем-то несовершенна и Совершенная демократия, ни за какие деньги он не нашел бы в этом городе старых "Жигулей".

С каждым километром пути прибавлялось придорожных кафешек, рекламных щитов, цветов и запахов, развязок дорог. Мелькнула пара постов дорожной полиции, Андрей сбавил скорость. Встречные трейлеры гудели, Андрею чудились за рулем массивные чернокожие шоферюги в бейсболках, с жирными гамбургерами в руках. Синева указателей напоминала о скором завершении пути. Вот он, этот истончающийся мир, вот как выглядит приближение к Краю - думал Андрей, сворачивая на табличку "Big Sur". Грязно-красные камни, в воздухе запах бензина. В трейлерах жарят овощи. Гостиница "Калифорния", туалет и душ на этаже. Добро пожаловать! Возможно, в 59-м году все было по-другому, но у Андрея не было возможности вспомнить и желания придумать.

Можно было придумать себе какую угодно эмоцию от встречи с Океаном, созерцания с мыса Сур начала огромного пространства, отделяющего Запад от остального, вряд ли существующего мира - ужас, гордость или всепонимающее молчание. Андрей до сих пор не научился управлять своими эмоциями; он почувствовал грусть и тревогу, но и то и другое в малых дозах; пожалуй, можно сказать, что он почувствовал беспокойство. Ему предшествовал короткий миг радости- от того, что окрестности Биг Сур, мистического места поздних 50-х, где в небе до сих пор зияет дыра от астральных полетов, не успели превратить в национальный парк. Андрей сумел проехать, свернув от Биг Сур на Север, около 5 километров, когда вдруг увидел под собой Океан. Океан был похож на серый, лениво кипящий бульон; белые гребешки волн напоминали пенку, всплывающую на поверхность бульона от мяса. Андрей посмотрел на небо - день был солнечным, хоть и дымчатым, но цвет волн от этого не изменился, они оставались серыми, под выцветше-голубым небом. Почему то вспомнилась фраза о Духе Божием, носившемся над водами; должно быть, тот, кто это написал, представлял себе воды именно так; над ними носились чайки. Скала мыса Сур была пустынна, Андрей вышел из машины, ожидая увидеть хоть пластиковые банки, если не более весомые следы человеческого присутствия. Не было ничего. Почему-то именно этот факт, отсутствие человека в этом неоднократно воспетым как сакральное месте полностью отбил у Андрея охоту к философским раздумьям; хватило бы бензину на обратный путь. Андрей посмотрел еще раз на вареный океан, пока грусть не сменилась тревогой, не успели ли исчезнуть за время его пути сюда все люди в мире, не остались ли на Земле всего две стихии- скала Сур, беспощадная в своей материалистичности, и океан, скованный собственной серостью, но освобождающий от иллюзий? Должно быть, в этом месте все же есть что-то метафизическое,- думал Андрей, заводя машину и разворачиваясь. В сторону океана он больше не смотрел; избегал на всем протяжении пути до Биг Сур и зеркала заднего вида. Так удалось избежать фиксации последнего кадра с океаном в своей памяти; воспоминания теперь были ни к чему.

В традиционных сообществах из всех ритуальных актов, пронизывающих целый годовой цикл, наибольшее внимание уделяется так называемым обрядам перехода; их иерархия, порядок осуществления и каноны структурированы наиболее четко. Андрей, несмотря на свои ученые степени и 25-летний исследовательский опыт, как любой человек, не смог полностью избавиться от подсознательной, или теневой, памяти об обрядах перехода, сопровождавших его детство, будь то прием в один из самых поздних советских годов в пионерскую организацию, переезды из города в город или празднества по случаю окончания занятий в школе, так называемый "последний звонок". Одним из ритуалов, свято соблюдавшихся Андреем в детстве (год отказа от исполнения его Андрей вспомнить не мог, как мало кто помнит день, когда он перестал верить в Деда Мороза), был связан с переходом в новый возраст. Вечером перед днем рождения, в час заката, он подолгу глядел в окно, наблюдая медленное, неумолимое угасание, запоминая движения деревьев, цвет каждого отдельного листика, который он мог заметить, считая меняющие цвет полоски облаков на темнеющем небе. Подобный взгляд с перспективы девятого этажа гораздо более соответствовал чуду смены эпох, чем непосредственное соприкосновение с этой застывшей на пороге перехода природой. Впоследствии, с замедлением хода времени и вполне закономерной потерей интереса к празднику собственного дня рождения, более заметную роль в личной мифологии Андрея стали играть ритуалы, связанные с пространством. Уезжая откуда-нибудь, он в последний день прощался со всеми местами, которые успел полюбить; если путешествие туда и обратно совершалось по железной дороге, Андрей по пути туда запоминал ориентиры на пути и выискивал их взглядом на обратной дороге, встреча со знакомыми ориентирами наполняли его душу спокойствием и просветленным умиротворением. Ведя машину от Биг Сур обратно в Фресно, по той же выжженной дороге, по какой он приехал на свидание с пустым океаном, Андрей вдруг понял, что не помнит ни одного ориентира; законы последовательности расположения кафе, указателей и щитов ускользнули от него, пустыня на сотни километров вокруг была одинаково безжизненной, падала с удалением от Края только цена бензина, и та лишь на несколько центов.

Андрей остановился на заправке, но заправляться не стал; по правде говоря, он и не совсем владел технологией - в России машину Андрей не водил. Купив колы и гамбургер (2 доллара 20 центов), он расположился в узкой полоске тени, отбрасываемой трейлером, за грязным пластмассовым столиком. За столиком напротив медленно поедали какие-то лепешки потные мексиканцы. Они напоминали торговцев наркотиками из боевиков класса "Б"; вероятнее всего, они ими и были. Фургон мексиканцев стоял неподалеку, время от времени из него вылезала беременная женщина и сварливым голосом что-то кричала мужикам; те не реагировали. Фургон, очевидно, тоже был снабжен кондишном, поскольку беременная выглядела вполне сносно. Впрочем, ее кавалеры, будто нарочно усевшиеся на самом солнцепеке, тоже не плавились; в конце концов, чего дались они мне, подумал Андрей, дожевывая гамбургер, у них в Мексике, должно быть, еще жарче. Не оборачиваясь, Андрей прошел к "Тойоте"; оставшиеся 60 миль пути он проделал за 45 минут, нигде не останавливаясь.

Месяц назад - ровно за 31 день до своей поездки к океану - Андрей улетал в Москву из Праги. В городе, который принято называть перекрестком культур, уже давно не было никакой другой культуры, кроме той самой, о которой с горечью говорил коммунист-итальянец; однако именно там Андрей вдруг в последний раз почувствовал призыв старого детского ритуала- прощания на пороге перехода. Совершенно неосознанно, гуляя в предвечерние часы, в одиночестве, просто потому, что надо бы себя чем-то занять (члены группы ломились на классические концерты в Клементинум, завлекаемые Моцартами-неграми в камзолах и париках, после концертов отправлялись в туристическую пивную "У Чаши", чтобы обмыть катарсис), он вдруг останавливал себя на дороге, в опасной близости от какого-то места с 25-летней историей знакомства. Город не изменил своих форм; через молодую листву деревьев сада Кинских по-прежнему проблескивала серебряными каплями река, отражая веселые очертания набережной; под памятникам Махи по-прежнему читали стихи о "Первом Мая - часе любви", птицы гонялись друг за другом в тихой заводи у моста Легионов, привлекая фотовспышки; обмануться было легко и даже как-то естественно. Андрей останавливался, чтобы выпить пива; трамваи все так же звенели под окнами, туристы следовали за разноцветными зонтиками, почему-то особенно много японцев. В этом городе все было близко; достаточно дождаться трамвая, номер маршрута, конечно же, не изменился за те 22 года, что Андрей не был здесь, тоже составная часть имиджа города, где умеют заботиться о прошлом, поскольку настоящим и будущим туристов сюда не завлечь, - проехать 7 или 8 остановок, не более 15 минут, и убедиться, что и там ничего не изменилось.

На Ольшанском кладбище все так же служил Саша, его университетский товарищ. Саша ухаживал за могилами власовцев, погибших во время пражского восстания, сражаясь против эсэсовцев. По радио "Свобода" выступали историки; клеймили советских братьев-оккупантов; передача перемежалась трансляцией концерта из Нью-Йорка. Андрей принес бутылку моравского вина, купленную в супермаркете "Юлиус Мейнл" у метро "Флора"; в супермаркете не изменилось ничего, даже расположение полок, только ассортимент как-то оскудел; на самом деле буржуазному человеку вовсе не нужны 40 сортов колбасы, ими он прикрывается в полемике с коммунистом; достаточно трех, рекламируемых по ТВ. "Когда Бог будет строить свою новую землю, возьмет ли он туда этот город?" - спрашивал Андрей. "Мы не можем знать, только верить и надеяться", - с улыбкой отвечал Саша. "Надеяться, что возьмет или что не возьмет? А если не возьмет, и кому-то из праведников станет без него скучно?" - "Значит, специально для этого праведника он воссоздаст этот город во всех деталях". "И с людьми?" - "И с людьми". "А если эти люди грешники?" - Саша не отвечал, улыбался, медленно пил вино; он верил в свой ответ. Андрей и не ждал этого ответа; он вообще жалел, что заехал сюда, что приехал в этот город.

- Саша, - спросил он, - зачем человеку хранить память о прошлом?

- Память о доброте - помогает жить. Память о горе - ...

- А если не о доброте и не о горе? Если просто - о дереве? О запахе воздуха, расположении волн? О комках пыли под кроватью? Я очень хорошо помню одну сосну, на 124-м километре дороги от Питера к Петрозаводску; она, должно быть, и сейчас там стоит, вряд ли кто-то стал бы рубить лес вблизи железной дороги. Объясни мне с точки зрения Бога, зачем мне помнить эту сосну?

- Мы не можем ни знать Его замыслов, ни даже делать предположений об их смысле, - подумав, ответил Саша, - можно лишь благодарить за то, что он дает нам возможность видеть, чувствовать, помнить. Может быть, по твоим воспоминанием Он создаст для тебя именно тот Рай, о котором ты мечтаешь - важно лишь не отказываться от него. Сейчас многие нарочно отказываются от Вечной Жизни... Саша помолчал. - По-моему, лучше жить, как говорится, как все, ходить на работу, смотреть ящик, водочку пить в меру, по выходным с детьми в зоопарк, и в церковь даже не ходить, чем изображать из себя мятущуюся душу, шарахаться туда-сюда, искать смысл жизни, чтобы в конце концов убедить себя в какой-нибудь ереси и потерять надежду на Спасение.

- Неинтересно, - сказал Андрей, - ты рассуждаешь, как проповедник. Такой, знаешь, прогрессивный, не ортодокс. Будто хочешь меня привлечь в лоно своей религии.

- В конце концов, это забота каждого православного - проповедовать Слово Божье, - мягко ответил могильщик. - Просто хочу тебе сказать, прежде чем соберешься делать то, что задумал, поразмысли еще раз. Хотя Церковь и запрещает, я молюсь за самоубийц, за тех же вон власовцев. Только что мои молитвы в сравнении с их решительным "нет"? Подумай, зачем тебе нужно лишать самого себя последней надежды?

- С чего ты взял, что я собираюсь...

- Видно все, Андрей, - покачал головой Саша.

- Нет, Саш, - грустно ответил Андрей, - я не собираюсь убивать себя.

Стемнело; Млечный Путь дрожал над могильными крестами. Саша проводил Андрея до кладбищенской ограды; Андрей вновь поймал себя на мысли, что вглядывается в черты лица старого друга, будто стремясь их получше запомнить. Из-за поворота вывернул трамвай, его пятиугольная форма напоминала гроб; Андрей вспомнил название остановки - "Между кладбищами". Отсюда ехать было куда как дольше, чем с Малой Страны, где мысль об этом впервые явилась Андрею - около 36 минут. Через 33 минуты (вечером трамваи в Праге ходят быстрее, чем днем, и нередко опережают расписание) Андрей был на другом конце города. Пройдя мимо зарешеченного киоска и тускло подсвеченной синим фонариком гипсовой фигурки балерины, он остановился у увитой плющом стены монастырского сада. Вдали, на холме, мигала красными огоньками радиовышка. Листья деревьев чуть-чуть шелестели, перебивая звон тишины. Отсюда были видны освещенные окна первого и второго корпусов общежития, того самого, где 23 года назад они провели с Наташей их единственную ночь. Андрей не ждал никакого чуда; он приехал и сюда тоже, чтобы лишь попрощаться. Прощаться было не с кем и не с чем, Андрей не смог найти в темноте своих окон, еще глупее было бы в ночи мешать развлекаться студентам и искать кровать; вернее всего, матрацы давно сгнили на свалке, а каркас украл какой-нибудь ушлый бомж. Андрей постоял под окнами и отправился на ночном трамвае обратно.




***

Несмотря на то, что автомобилей в Соединенных Штатах в несколько раз больше, чем в России, на улицах американских городов практически не бывает пробок. Андрей рассчитывал, что доберется до пункта назначения через 15 минут после начала поездки. Ровно 12 минут спустя Андрей выехал на Окружной хайвэй. Справа возвышалось здание, похожее на толстую космическую ракету, одинокое в каменисто-асфальтовой пустыне. С рекламных щитов лилась кока-кола; мелькнул серебристыми буквами призыв купить очередной "Пентиум". "Почему они не рекламируют себя?" - Андрей свернул с Окружности на прямую, покрытую черным асфальтом пустынную дорогу; ракетообразный белый дом теперь находился прямо по курсу. Белый цвет был мягким и матовым, возможно, с небольшим оттенком желтого; палящее солнце не отражалось от его белизны, а, напротив, растворялось в ней, будто помогая зданию ласково светиться. "Наверное, существует какая-нибудь этическая комиссия. В газетах можно рекламировать все что угодно, человек свободен читать эту газету или нет. А рекламный щит - вот он. Его все видят. В том числе дети до 12 лет и беременные женщины". "Тойота" ворвалась на огороженную территорию. Никакого шлагбаума не было; по обеим сторонам дороги вдруг возник трехметровой высоты железный забор с надписью "частная собственность", недвусмысленно намекая на отсутствие с данного момента права свернуть. Вряд ли, впрочем, кто-либо сюда подъезжавший, пользовался этим правом - думал Андрей, чуть сбавляя скорость, - здание вдруг напомнило ему не ракету, а айсберг (хотя - как это напомнило? - он в своей жизни не видел ни того, ни другого - будем считать - наверстывание упущенного, то ничего, то сразу всё), вдруг у него есть подводная часть?

Шлагбаум все-таки обнаружился, Андрею пришлось остановиться перед молодцеватым парнем в белом мундире и галстуке. "Добро пожаловать, сэр!" - парень нажал несколько клавиш на своем лэптопе, очевидно, записал номер. Андрей взглянул на часы. Прошло 14 минут 40 секунд.

План объекта Андрей видел в Интернете, поэтому без особого трепета отнесся и к просторным пустынным лифтам, и к гулким зеркальным коридорам, и к постоянному вежливому сопровождению вмонтированных в стены динамиков, указывающему, сколько поворотов осталось сделать до цели. "Все очень разумно", - думал Андрей, - "отвлечь человека имитацией азартной игры. Своего рода Квейк. Или институт времени из фильма "Гостья из будущего". Кто про что вспомнит. Наверняка этот кабинет на самом деле в трех шагах от входной двери. Дешевые спецэффекты".




***

В кафе было холодно и душно; официанты подчеркнуто вежливы; пианист исполнял грустные баллады. Выбиваясь из сил, администрация старалась реконструировать дух старины, за столиком наискосок напудренная старуха в парике даже писала что-то на салфетках, Андрей надеялся, что не Гари Поттера. Подали горячий яблочный штрудель и венский кофе, который в этом городе, естественно, именовался как-то по-другому. Они сидели друг напротив друга и молчали, два грустных успешных человека. Наташа два раза (именно два раза, а не пару раз) подняла взгляд от своей тарелки и долго смотрела на Андрея, будто стараясь записать его лицо и фигуру себе куда-то на жесткий диск. Говорили мало и неуютно, все больше о детях (Наташиных, у Андрея их не было), квартирах (эти были у обоих), карьерах (у Андрея сложилась чуть удачнее - все-таки доктор наук, признанный во всем мире профессионал, но и у Наташи в общем ничего - ведет переводы на правительственном уровне, публикуется в "Иностранке"). Доля новой информации с момента их последней встречи оказалась чудовищно малой - ну, дети расстались с няней и пошли в школу; новая ученая степень; муж сменил машину; умер отец. Ворвавшаяся было группа американцев притушила голоса и чинно расположилась за столиком у двери. Официант в бабочке лениво кивал им, принимая заказ. И эти подсели на старую Европу; наверное, для них это настоящая старая Европа, даже разговаривать стали тихо, боятся спугнуть. Андрей расплатился. Наташа жила в гостинице на соседней улице; она и кафе это выбрала, чтобы не возвращаться издалека. Шел дождь, машины мягко шелестели, от фар струился мягкий желтый свет. Двадцать три года назад все было точно так же. Они были моложе - на двадцать три года; машины были старше; свет фар чуть менее ярким. Они целовались под дождем, несколько раз останавливаясь по пути от остановки к общежитию. Зачем все-таки нужна память? - думал Андрей, идя рядом с Наташей под дождем к отелю. "Как ты думаешь, рай есть?" - спросил он ее у самых дверей. Двадцать три года назад - он вспомнил - он не задавал ей таких вопросов; должно быть, Адам тоже не спрашивал об этом Еву. По Наташиному лицу текли конечно же не слезы - всего лишь струи дождя. Он еще раз убедился в безукоризненности ее косметики и вкуса вообще. "Конечно", - ответила она. "А я туда попаду?" - спросил Андрей. "Конечно", - ответила она. "А в раю - жизнь вечная и счастливая?" - спросил Андрей. "Конечно", - ответила она и улыбнулась. "Андрюш, мы можем встретиться и завтра", - прочитал Андрей ее улыбку. Завтра встретиться они не могли; место встречи было намечено другим. "А если двое праведников любили одну и ту же..." Андрей запнулся; Наташа не перебивала. Провела рукой по волосам, стряхнув капли дождя. Облизала губы. Странно, кругом вода, а губы пересохли. "Кто в раю будет, так сказать, с ней?" - продолжил Андрей. "Праведницу или грешницу?" - уточнила Наташа. Глупый вопрос. "Праведницу, конечно", - улыбнулся на этот раз Андрей. Он знал, что видит ее в последний раз, и старался не смотреть на лицо. Складки платья, цвет, сумочка на бедре, палец с изящным кольцом. "Андрей... Не надо, пожалуйста". Конечно, не буду. Прости. Дурак. Спишемся. Созвонимся. Увидимся. Удачи. Из-за стеклянной двери выполз сонный швейцар, чуть не свалил пальму в кадке. Андрей отступил на шаг, чтобы Наташа вдруг не принялась совершать глупости. Кивнул, желая спокойной ночи. Все-таки не удержался и посмотрел на лицо. Капельки воды, подсвеченные отсветами вывески отеля, сверкали как бриллианты. Нет - не на волосы - на лицо. Она не плакала. "Спокойной ночи", - сказала она. По-немецки, Андрей так и не понял, то ли ему, то ли швейцару. Gute nacht. Как она вошла в двери и исчезла, он не видел. Потом все-таки обернулся, и ее конечно уже не было.




***

Кабинет не поразил Андрея ничем; он видел много таких на родине в учреждениях средней руки, старательно маскировавших собственную несостоятельность дешевым пафосом. Пиджак директора лет 30 назад сочли бы молодежным и вряд ли позволили носить в серьезной конторе даже клерку. Впрочем, директор был, разумеется, не генеральным; то, что общаться придется с вице- по продажам, Андрей знал из Интернета заранее, это уберегло его от шока. Вице оказался седеющим мужчиной лет 50, во всяком случае, печать озабоченной серьезности на его устах выглядела вполне естественно. Кондишн мягко дребезжал. Стройная секретарша в темном наряде предложила Андрею кофе. Без сливок, без сахара. Андрей подозревал, что кофе окажется Maxwell house, не самый лучший вкус на губах в начале путешествия. На журнальном столике были разбросаны рекламные буклеты компании "Золотая лестница", стыдливо прикрытые "Пиплом" и "Ньюсвиками". Даже в собственной конторе не могут не врать, - с горечью подумал Андрей, усевшись в кресло и взяв почитать "Ньюсвик". Вице по продажам медлил; странно, вряд ли ему впервые приходилось сталкиваться с такой ситуацией, вероятно, это была хорошо изученная роль. Часы показывали начало двенадцатого. Секретарша принесла кофе, Андрей хотел поблагодарить ее, но не успел, та стремительно скрылась в дверях.

Вице тяжело оторвался от бумаг и поднял глаза на Андрея. Веки его чуть-чуть подрагивали, паутинка в уголках глаз указывала на некую изможденность. "Еще лет пять - и он сядет в мое кресло", - подумал Андрей. Вице, должно быть, и сам знал это. Каждый на самом деле знает свою судьбу, - в затянувшейся паузе успел подумать Андрей, - просто не хватает мужества или совести в этом себе признаться. Вот сейчас он начнет говорить, что у меня ошибки в документах, что они не могут меня принять без заседания этической комиссии, что я должен пройти освидетельствование на вменяемость, что мне нужна справка из посольства. Мне нужно будет доказать, что я не из ФБР.

Слова вице, последовавшие за этим, вдруг напомнили Андрею паспортные столы времен обмена паспортов, сургучовые ОВИРы с непреклонными лейтенантками в зеленых юбках, воздух унижения, четко связанный в памяти с зелеными коридорами и грязной половой тряпкой. Этот кабинет был ухоженнее и глаже; взятку придется давать все равно. Сумев отказаться от чувства боли, Андрей преодолел и чувство унижения; разговор он вел с позиции силы.

Принесли два экземпляра контракта. Названия активного лекарственного средства Андрей не понял, явившийся врач объяснил ему. Нечто с действием барбитурата, но без побочных эффектов. "Ловко продумано, - отметил Андрей, - заслуживает медали Конгресса за борьбу с наркотиками".

Сумма оказалась даже ниже, чем Андрей первоначально рассчитывал; вероятно, из-за выбора им какого-то "серебряного" страхового покрытия вместо "золотого" или "платинового". Врач размашисто расписался в акте о признании Клиента практически здоровым; к акту присовокупили и подпись окружного судьи. Что завизировал судья, Андрей читать не стал (вице не очень-то настаивал; его и самого тяготила эта черная месса, виденная уже не единожды). Врач объяснил, что судья признал Андрея дееспособным. Без справки из посольства, по-видимому, решили обойтись; очередной факт признания России второсортной страной. Вице протянул Андрею бумаги на подпись. Андрей медленно, старательно надавливая на ручку, расписался; затем положил большие пальцы на мягкую подушечку. Через несколько секунд картинка с отпечатками его пальцев оказалась на экране; принтер выплюнул какой-то длинный номер со штрих-кодом. Первые цифры были 4 6, что развеселило Андрея - экспортный товар по демпинговым ценам. Одну бумажку с номером наклеили на титульный лист Дела, вторую на правое запястье Андрея, так, что она скрыла следы 22-летней давности порезов. Придают товарный вид, - опять усмехнулся Андрей.

Вице по продажам выпрямился. Врач заложил руки за спину и встал между Андреем и дверью. "Чтоб не убежал, наверное", - мелькнуло в голове. Андрей вернулся к столику, отхлебнул остывшего кофе. Врач поежился.

- Как следует из Вашего заявления, Вы предпочитаете начать исполнение условий контракта немедленно? - спросил вице-президент.

- Да, - не отрываясь от кофе, ответил Андрей. Помолчав, добавил: - Как можно скорее.

Вице чуть заметно пожал плечами. - Ханс, - обратился он к врачу, - проводите, пожалуйста, господина Андрея в Зал приема. Я позвоню Найдеру, скажу, чтобы начали готовиться.

- Кто отвественный? - спросил врач.

- Миссис Хэллиуэй. Найдер ей поможет... Мистер Андрей! - чуть изменившимся голосом позвал вдруг вице.

Андрей, вертя в руках чашку с по-прежнему недопитым кофе (он оказался слишком крепким; впрочем, как раз то, что надо), подошел к столу. Под стеклом он вдруг заметил фотографию полной блондинки с собачкой на руках и почему-то подумал, что жена не знает о профессии своего мужа. Хотя, по последним данным, 37% населения США поддерживают эксперименты "Золотой лестницы" и им подобных, эта дама вряд ли из их числа; должно быть, она даже ходит в церковь. Фото под стеклом - должно быть, чтобы лучше заучить ее черты; в будущей жизни им не встретиться.

- Мистер, - понизив голос, проговорил вице-президент (Андрей знал, что все разговоры в этом кабинете фиксируются самописцами, поэтому не удивился, что сквозь его сердце прошла тугая волна неприязни), - Вы вообще-то отдаете себе отчет в том, что именно Вы только что у нас... ммм... заказали? Мы ведь не можем Вам ничего гарантировать, и даже через несколько сотен...

- Я подписал контракт, - почти грубо прервал менеджера Андрей, - в котором не менее 5 раз жирным шрифтом были разъяснены мои права, обязанности и риски. Если Вас не убеждает это, подумайте, каким образом я попал в Вашу контору, если на всем протяжении Западного фриуэя нет ни одного рекламного объявления о ее существовании? Если Вы думаете, что я перепутал ее с супермаркетом, смею Вас заверить, что Вы заблуждаетесь. Сейчас я прошу от Вас всего лишь исполнить Ваши обязательства по контракту...

Вице, не дослушав, кивнул доктору. Тот жестом пригласил Андрея следовать за собой. Они сделали несколько шагов к двери. Андрей обернулся. Вице провожал его взглядом. Ханс открыл дверь, Андрей медленно переступил порог, доктор проследовал за ним, закрывая дверь.

- До свидания, - услышал Андрей голос вице-президента из-за закрытой двери.

Больше всего Андрей опасался, что путь отсюда до Зала приема окажется столь же запутанным и нарядно-виртуальным, как дорога от входа конторы к кабинету вице; узнав от врача, что следует лишь спуститься на лифте и пройти несколько метров по коридору, Андрей почти обрадовался. Собственно, спускаться или подниматься, было все равно; не совсем понятно лишь, какая разница, где устраивать склад, а где офисы; и для того и для другого одинаково подходят как верхние этажи, так и разные уровни подвала. Если в основе размещения операционных и склада под землей лежит некий стыд, размышлял Андрей, то работа тех, кто сидит в офисах, много постыдней. А что, имею право их ругать, клиент всегда прав.

Лифт подъехал; внутренним убранством он ничем не отличался от используемых в офисах прочих средне-крупных компаний.

- Сколько человек уже воспользовались Вашими услугами? - спросил Андрей.

- Более 55 тысяч, - печально ответил Ханс.

- Места хватает? - поинтересовался Андрей.

- Пока да. Спрос растет, и сейчас мы строим еще 2 центра - во Флориде и в Денвере, - голосом рекламного агента поделился информацией доктор.

- Кто такая миссис Хэллоуэй?

Ханс не ответил; имеет право, подумал Андрей - они уже подходили к сияющим дверям Зала приема.

Все заняло не более 10 минут. Андрей переоделся; это было неизбежно, он сделал это с закрытыми глазами, чтобы даже подсознательно избежать ритуала прощания с частями своего тела. Стены, в отличие от директорского кабинета, были выложены белым кафелем; вполне в духе процедурных поликлинических кабинетов; не хватает ширмы и автоклава для кипячения шприцов. Откуда-то появился полицейский; очевидно, тоже переодетый сотрудник Центра - решил Андрей, уж передо мной-то могли бы не ломать комедии. Ханс куда-то исчез; вероятнее всего, он-то как раз и не был никаким доктором, вместо него появился мужичонка с залысиной, в белом халате и дорогих очках; господин Найдер. Люди то приходили, то уходили, наконец, Андрей уловил момент, когда они остались втроем с полицейским и Найдером. Тот, чуть помедлив, нажал кнопку интеркома.

- Мистер Андрей, через несколько минут начнется исполнение Центром "Золотая лестница" условий заключенного с Вами контракта, - заговорил Найдер. -Вам известно, что договор заключен на неопределенный срок, но Вами оплачено лишь первые 120 лет пребывания в Центре; последующие годы, буде таковые случатся, будут оплачены Вами дополнительно (Андрею показалось, что полицейский зевнул, вероятнее всего, чтобы скрыть усмешку) после наступления обстоятельств, позволивших бы выполнить вторую часть заключенного сегодня контракта, каковые обстоятельства, а именно - научно обоснованная возможность достижения и сохранения человеческим организмом состояния личного бессмертия - как Вам известно, до сих пор не были достигнуты, но, по Вашему убеждению, зафиксированному в контракте, могут быть достигнуты в обозримом будущем...

- Можно покороче? - взмолился Андрей. Полицейский уже откровенно покатывался со смеху.

- Если у Вас нет возражений к началу процедуры исполнения контракта, прошу Вас принять во внимание информацию, что Вам будет сделана инъекция сильнодействующего седативного средства, которая позволит произвести основную часть операции безболезненно. Действие средства начнется через 3-5 минут после инъекции. Прошу вас это учесть.

Андрей кивнул.

- Сестра Макхью, - обратился Найдер к интеркому, - прошу Вас.

Дверь тут же отворилась, вошел человек в белой маске с небольшой коробочкой в руках.

- Мистер Андрей, Вы имеете право в течение четырех минут выступить с заявлением. По условиям подписанного вами контракта, Ваше заявление может быть использовано Центром в рекламных целях, - сказал Найдер и посмотрел на часы.

- Спасибо, нет, - быстро ответил Андрей.

Найдер вопросительно посмотрел на него; во взгляде доктора мелькнуло нечто осмысленное. Андрей отвернулся к полицейскому, тот барабанил пальцами по стене; должно быть, волновался; не так часто приходится убивать людей. Андрей знал, что минута это долгий срок, но чтобы четыре минуты тянулись столько, он ожидать никак не мог. Сестра застыла со своим сверткам в руках, очевидно, она не могла по здешним правилам им шуршать, чтобы не мешать потоку мыслей клиента.

- Можно мне выйти в коридор? - спросил Андрей.

Полицейский с готовностью вскочил и так же без слов открыл дверь комнаты. Андрей вышел; коп проследовал за ним. Вместо коридора Андрей попал в узкую камеру без дверей и окон, с ослепительно белым светом. Двери, конечно же, здесь были; Андрей входил через них в кабинет; должно быть, с началом процедуры они задраивались. Испортил последнее слово, - почти разозлился на себя Андрей. Так бы действительно звучало как рекламный слоган: "Спасибо, нет". Лучше придумать невозможно. Хотя, впрочем, и тот вариант, что случился, весьма неплох.

Андрей вдруг понял, что архитектура здания, вполне могшего обойтись тремя комнатами разного размера, выполняет вовсе не функциональную, а тоже ритуально-символическую роль. Должно быть, сюда не проникает взгляд Бога. В Писании сказано, что Бог всеведущ; однако же о том, что происходит здесь, Он не должен знать. Невозможно поверить, что молитвы отсюда могут быть услышаны Господом. Последним словом Андрея могла быть только молитва; признание в любви он бы не позволил использовать в рекламных целях. Но молиться в пустоту было бесполезно; кроме того, эту молитву Андрей уже произнес.

Около месяца назад, в Праге, он вдруг приехал вечером в Рузыньский аэропорт. На следующий день ему предстояло улетать отсюда же в Москву; смысл приезда был- то ли купить билет, то ли проставить дату. Покончив с формальностями, Андрей вышел на пустынную смотровую террасу и несколько минут наблюдал за взлетами и посадками небесных огней. Потом вспомнил, как провожал тогда Наташу. Тогда все еще было возможным, и он не знал, что в Москве ее уже ждет будущий муж. Потом вдруг вспомнил об их последней встрече в Вене и неоконченном разговоре. Самолеты врывались в небо, прощально мигали огнями, направляясь в фантастические города, которые он никогда больше не должен был увидеть. Он вспомнил о Боге и сказал ему, что не хочет подкидывать ему головоломку выбора, что отпускает в рай Наташу с ее семьей, что сделает все, чтобы больше с ней не встретиться нигде и никогда, и если самоубийству как смертному греху доверять нельзя - можно ведь по истечении срока наказания и внять мольбам праведников о прощении, - то лучше попытаться разойтись по разным реальностям. Что-то подобное он хотел написать и сегодня утром, в письме, которое все равно не дойдет до Наташи; но написал все-таки другое.

Полицейский открыл дверь, приглашая Андрея обратно в комнату; тот помедлил, чуть испугавшись детских воспоминаний об уколах. В центре комнаты стояла сестра, в ее руках бился серебряный шприц. Андрей вдруг почувствовал, как игла отделяется от мокрой пробирки и, набирая скорость, мчится навстречу его сердцу. Боли не было; Андрей не успел ничего понять. Голос Свыше в ушах заглушил истошный вопль сестры Макхью: мертвое тело Андрея рухнуло на пол прямо к ее ногам.


Москва, июль-сентябрь 2001  




© Александр Бобраков-Тимошкин, 2001-2024.
© Сетевая Словесность, 2002-2024.





Словесность