УШИ ПОД ХРЕНОМ
Наталье Погодиной
- Вам интересно мое мнение? Оно очевидно: апофеоз маразма.
Так высказался прозаик Глебовченко, давно причисленный к сонму литературных зубров. До зубра он не дотягивал сложением - скорее, вычитался из себя самого, взамен же рогов заточил отменные зубы. Впрочем, что до словесности, то ее зубры в прочем и не нуждаются.
- Да кто же спорит, - поморщился прозаик Ильин.
Глебовченко взвился:
- Ну так и что? Оно и будет продолжаться, любая глупость, которую придумает Правление?
- Да вы ее и придумали, - добродушно напомнил Финкельман.
- Ну так это же было в буфете, - прорычал Глебовченко. - Под очищенную! Вы, Финкельман, под нее тоже, небось, сплошные шедевры рожаете?
Грузный Финкельман усмехнулся. Все его шедевры остались в прошлом, и с некоторых пор он пил очищенную просто так.
Собрание накалилось. Новость, собственно говоря, заключалась в том, что некто - теперь, как неожиданно выяснилось, Михай Милаич Глебовченко - предложил устраивать творческие вечера для читателей, которым прочитанное не нравится.
Литератор Мухарев обрадовался настолько, что взревел:
- Да! И квоты! Квоты на каждого! Иной собирает по десять бенефисов за десять же дней! Дело надо исправить! И каждого, всех обязать единожды в году отчитаться.... Выступить перед теми, кому его писанина не по душе. А то понятное дело! нагонят друзей и попутчиков, жен и детей, декламируют и наслаждаются.
Про Глебовченко тогда забыли, а нынче вспомнили.
- Ваша идея, Михай Милаич?
Прозаик съежился в кресле. Зубы у него уже успели втянуться так далеко, что заломило в глазах.
- Ну, и пойдете у нас, как принято выражаться в судебной среде, паровозом. Одно выступление в год, с вас и начнем. Авторское чтение перед группой недоброжелателей.
- Но зачем?
- Да затем, - вмешалась секретарша, всем ведавшая и правившая, - что это пиар. Наш дом литературного творчества дышит на ладан. Вам показать отчетность?
Дородная поэтесса Ладонникова задышала:
- Я честно не понимаю, зачем приглашать тех, кому не нравится. Не нравится - не читай!
Секретарша погрозила ей пальцем:
- Нет! Вот им-то, может быть, и хочется приехать и выступить, а возможности нет! Они-то и нуждаются в трибуне!
Дело решилось. Литературному дому отчаянно недоставало усиленных связей с общественностью. Квоту ужесточили - по одному разгрому в сезон. Разрешили группу поддержки.
Мухарев крикнул:
- Не больше одного рыла на пятьдесят гостей!
- Да так и бывает...
- Это когда наоборот! Когда все рукоплещут, а вдруг приходит урод...
Обсудили рекламу. Финкельман пообещал телевидение.
Запретили помидоры и яйца.
Долго спорили, звать ли критиков. Постановили обтекаемо - уведомлять. Желающие найдутся. От участия домочадцев, естественно, отказались. И от присутствия прочих писателей и поэтов - тоже. Никто не хотел оказаться застигнутым в намечавшемся зале - потом же не подадут руки. Вот соболезновать на фуршет, которого никто не собирался отменять - это сколько угодно. Фуршет обсуждали особенно увлеченно, рассудив, что угощение соблазнит и дополнительно подстегнет недовольных читателей.
...Дальше началась угрюмая пьянка, на случай которой в прихожей специально висела доска объявлений с телефоном такси. Кеглем тот намного превосходил все остальные нужные телефоны.
Ильин кривлялся:
- Ваш билетик первый, Михай Милаич! Книжечка-то уже сколько годиков как вышла?
Глебовченко остервенело затягивался в толстый шарф.
Ильин тасовал колоду карт - случалось баловаться после разборов, и даже, помимо бильярда, стояли столы.
- Выпала тебе, Михай Милаич, дальняя дорога...
- А я и прочту! - запальчиво огрызнулся Глебовченко. - Личные письма поклонников. Вот и выйдет очень славно.
- И поклонниц, - подхватил тот. - Главное - поклонниц. Тогда и жену приводи, черт с тобой...
...Литературное чтение состоялось через полтора месяца.
Время года не то поменялось, не то сохранилось, кто его разберет - на берегах-то Невы. Если что и стало теплее, то вещи. Накрапывал дождь, повсюду воцарилась гадость. По скверной погоде обошлись без афиши. Она и не понадобилась, народ прибывал хорошо. Публика рассаживалась в зале намного гуще, чем на обычных поэтических и прозаических чтениях.
Секретарша, хлопотавшая в банкетном зале, удивлялась:
- Неожиданный наплыв!
- Так это наши пустили слух, не понимаете? - Поэтесса Якина отложила разделочный нож. - Давились от хохота, обзванивали знакомых.
Стол уже ломился от яств, бутыли стояли строем. Посреди изготовилась к бою пятилитровая бутыль шотландского виски, поставленная в лафет. Коронным блюдом были объявлены свиные уши под хреном, доставленные из дорогого ресторана. Это были всем ушам уши. Их готовили четыре часа; приправили медом, хреном, тыквой, сметаной и чесноком. Добавили гвоздику и горошки, а сами уши обваляли в сухарях и потушили.
Банкетный зал был строго засекречен, и зрители сюда не допускались - до поры.
Правда, вошел Мухарев.
- Человек шестьдесят! - объявил он восторженно. - Аншлаг! Когда такое было?
- А вы-то, Андрей Николаевич, решились все-таки? Приехали?
- Так уши под хреном! Да я здесь посижу, я в зал не сяду.
...Тем временем из того самого зала уже донеслись первые одобрительные хлопки. И первые свистки. Там и вправду творилось неописуемое. Помещение, обычно вмещавшее человек пятнадцать немощных душ, любителей лирики отношений, было заполнено под завязку. На столе, возглавляемые микрофоном, сиротливо лежали книги Глебовченко. Тощие, в синих бумажных обложках, все они были озаглавлены лаконично: "Былое".
Из публики воскликнул какой-то дурак:
- А думы? Былое есть, а думы куда подевались?
- Да их не хватило...
- Их не было никогда...
- Плагиат, между прочим, тоже учитывайте...
- Нет! Теперь это называется постмодерном!
В простой читающей публике, явившейся с улицы, обозначалась глубокая и странная осведомленность в первоисточниках и направлениях.
Многие разглядывали задумчивые писательские портреты, украшавшие стены.
- Который тут юбиляр?
- Да кто его знает. Не на виду, знаете ли. И не на слуху.
- Наверное, вон тот, который воздух рубит ладонью...
- Нет, слишком молодой. Лучше этот, в очках, с подбородком в горсти...
- Грустный какой...
- Так о былом вспоминает...
Тут за стол взошел высоченный дебелый тип, выдернул микрофон и объявил вечер открытым. Каланча объяснил, что лично писатель Глебовченко прибудет с минуты на минуту, а покамест он примет удар на себя. Великан широко улыбнулся и пригласил задавать вопросы.
С последнего ряда крикнули:
- А почитайте нам что-нибудь!
- С удовольствием.
Великан подцепил "Былое", надел очки:
- "Наташа, обогащенная семимесячным животом, сидела на лестничном подоконнике. Глаза ее сузились в блаженные щелочки. Жених стоял на коленях, упершись лбом в лоно, так как подозревал, что ему туда тоже нужно, на переделку, но лоно уже было занято постояльцем - столь же несовершенным, как выяснилось потом. Все надо переделывать вовремя. По лестнице плыл предсвадебный сиреневый туман, в котором угадывалась летучая версия Агдама..."
Чтение прервалось, к сцене прорвался какой-то потрепанный мужичок с авоськой.
- Погодите, - язык у него слегка заплетался. - Вот вы - писатели. Вот вы о чем, собственно, пишете? Такой у меня вопрос.
Декламатор растерялся.
- Выведите его! - крикнул кто-то. - Он же пьяный.
Но в эту секунду распахнулась дверь, и вошли литературные критики - все на подбор, как один, отмеченные бородами и животами; похожие друг на друга сильнее братьев; их было семь богатырей, и самый лютый вышагивал первым: в засаленной гриве седых волос.
- Вот и мы! Вот и мы! Приносим извинения...
Страшный предводитель отпихнул мужичка, сдернул со стола синее "Былое".
- Читаем наугад, - объявил он. - "Он так завыл, что я даже вытянулся в струну. Поднялся я на седьмой этаж.. А он все воет внизу. Я уж обед умял, а он так и воет. Я выгрузился на балкон с книжкой, сел на скамеечку, поглядываю вниз. И там этот юноша катается на ступенях лестницы, что супротив моего дома. Была там такая лестница, сбоку, с видом на набережную Невы. Орет и обеими руками зажимает яйца."
Лютый критик отложил книжку, выдержал паузу.
- Кто орет и зажимает яйца, позвольте спросить? А? - Критик обвел притихший зал маленькими глазками. - Вид на набережную Невы? Это он орет?
Он отшвырнул "Былое".
- Я вам так скажу, господа, - заговорил предводитель. - Это никакая не литература. Четыре "я" в одном абзаце. Это записи на заборе, в лифте - не знаю. В женской версии это обычно бывает банно-прачечная проза. Она же - любовная. Я думаю, что мы сейчас проведем здесь короткую разъяснительную работу...
Но здесь уже все поняли, что критик где-то успел крепко выпить. Однако товарищи-критики сомкнулись стеной, и вскоре семь тучных пожрали семь тощих. Ровно столько экземпляров "Былого" было выложено на стол.
- Извольте, вот образчик каламбура: "Бадаламенти бодал ментов - просто ангел!"...
Критики гремели, и книги в их руках казались партитурами.
- "Оперативное вмешательство на кармане"!
- А вот и поэзия - почти! "Сантабарбара мелкого блядства"!
- "Эпоха борьбы за трезвости. Без пяти рублей два".
Порка длилась сорок минут.
После такого исчерпывающего разбора собранию не осталось иного выхода, как перейти в банкетный зал к обещанному фуршету.
Там-то уже давно толпились взволнованные, изнемогавшие писатели и поэты.
- Ну же, ну? Как прошло?
- Да нормально, - лютый критик шагнул к столу, метя вилкой в ухо под хреном.
Секретарша, усиленная поэтессой Якиной, срывала голос:
- Друзья - наливайте же, наливайте! Давайте скорее, от сложных радостей - к простым... Каждый обслуживает себя сам...
Руки, клешни потянулись за ветчинными ломтями и языками. Хлынули жидкости.
Упитанного великана, открывшего вечер, притиснул к стене старичок:
- Ну вот нужны же такие мероприятия, согласитесь?
Старичок оказался пробивной.
- Конечно, отчего бы и нет...
- Но вот я, обычный читатель, дорвался до вас - так вы мне скажите все же, зачем вы все это написали?
Великан взмолился:
- Да я вообще ничего этого не писал! Я сразу же объявил!
Дед расстроился:
- Было шумно, я не расслышал. И далеко сидел. А где же тогда писатель Глебовченко?
- Да он нажрался вмертвую еще за час до начала! Явился первым. Его положили в подсобку, он там сейчас лежит и спит.
- А вы тогда кто?
- Я приглашенный тамада, всего-навсего. Дублер. Между прочим, фотограф и тамада - самые востребованные творческие профессии на рынке труда.
октябрь 2011
© Алексей Смирнов, 2011-2024.
© Сетевая Словесность, публикация, 2012-2024.
| НОВИНКИ "СЕТЕВОЙ СЛОВЕСНОСТИ" |
|
 |
| Айдар Сахибзадинов. Жена [Мы прожили вместе 26 лет при разнице в возрасте 23 года. Было тяжело отвыкать. Я был убит горем. Ничего подобного не ожидал. Я верил ей, она была всегда...] Владимир Алейников. Пуговица [Воспоминания о Михаиле Шемякине. / ... тогда, много лет назад, в коммунальной шемякинской комнате, я смотрел на Мишу внимательно – и понимал...] Татьяна Горохова. "Один язык останется со мною..." ["Я – человек, зачарованный языком" – так однажды сказал о себе поэт, прозаик и переводчик, ученый-лингвист, доктор философии, преподаватель, человек пишущий...] Андрей Высокосов. Любимая женщина механика Гаврилы Принципа [я был когда-то пионер-герой / но умер в прошлой жизни навсегда / портрет мой кое-где у нас порой / ещё висит я там как фарада...] Елена Севрюгина. На совсем другой стороне реки [где-то там на совсем другой стороне реки / в глубине холодной чужой планеты / ходят всеми забытые лодки и моряки / управляют ветрами бросают на...] Джон Бердетт. Поехавший на Восток. [Теперь даже мои враги говорят, что я более таец, чем сами тайцы, и, если в среднем возрасте я страдаю от отвращения к себе... – что ж, у меня все еще...] Вячеслав Харченко. Ни о чём и обо всём [В детстве папа наказывал, ставя в угол. Угол был страшный, угол был в кладовке, там не было окна, но был диван. В углу можно было поспать на диване, поэтому...] Владимир Спектор. Четыре рецензии [О пьесе Леонида Подольского "Четырехугольник" и книгах стихотворений Валентина Нервина, Светланы Паниной и Елены Чёрной.] Анастасия Фомичёва. Будем знакомы! [Вечер, организованный арт-проектом "Бегемот Внутри" и посвященный творчеству поэта Ильи Бокштейна (1937-1999), прошел в Культурном центре академика Д...] Светлана Максимова. Между дыханьем ребёнка и Бога... [Не отзывайся... Смейся... Безответствуй... / Мне всё равно, как это отзовётся... / Ведь я люблю таким глубинным детством, / Какими были на Руси...] Анна Аликевич. Тайный сад [Порой я думаю ты где все так же как всегда / Здесь время медленно идет цветенье холода / То время кислого вина то горечи хлебов / И Ариадна и луна...] |
| X |
Титульная страница
Публикации: | Специальные проекты:Авторские проекты: |
