Жизнь моя тяжела и мучительна, я не нашел в
ней, сколько ни искал, мало-мальски надежного источника радости.
Пробил час, когда все наконец заткнулись, перестали
тискать фуфло и заботиться о соблюдении приличий. Необратимость
ситуации была очевидна хотя бы по отсутствию обязательных, казалось
бы, патрулей в усиленном варианте. Ничто никого не волновало.
ARRIVAL - прибытие - вот слово, которое преследовало меня, когда
я слушал последние новости по радио и ТВ. Телевизор - я держал
его включенным сутки напролет - тихо шипел бельмом. Еще вчера
он показывал скрипачей и виолончелистов с утра до поздней ночи,
и каждые полчаса это музицирование прерывалось официальным сообщением.
На экран выскакивала таблица и человеческим голосом извещала о
предстоящем контакте. Не было ни весело, ни грустно - скорее безразлично,
так как апатия хранила от неизбежного и вполне понятного жутковатого
чувства, которое усиливалось необъяснимым молчанием насчет всякого
рода убежищ, припасов и эвакуаций. Отсутствовала даже видимость
активности, соразмерной предстоящим событиям, как не сообщалась
и никакая информация об их сути. Постепенно мы пришли к выводу,
что наступивший ступор говорит о потере контроля и неведении власть
предержащих. Не усматривалось ни единой зацепки для дальнейшего
словоблудия и вранья.
Я сидел у окна и глядел, как спешит по бульвару
какой-то Колобов. Передо мной - на рассказе"Завтра конец
света"- был раскрытБрэдбери, и я его не читал, так как знал
почти наизусть. В нем описывалось поведение людей в последний
день, и вели они себя спокойно, буднично, с чувством гордого достоинства
занимаясь обычными делами. Собственно, уверенности в том, что
рассказ предугадывает день сегодняшний, я не чувствовал. Все выглядело
очень на то похожим, но окончательно утверждать было рано. Вряд
ли можно сказать, что во мне жил интерес к чему бы то ни было,
но чем-то следовало заняться, и я делал вид, будто испытываю желание
сопоставить поступки героев рассказа с поступками моих земляков.
Будет ли паника? Потекут ли безумные толпы в метро, сами не зная,
что именно рассчитывают там пересидеть? Убегут ли в дикий разгул,
возьмут ли в осаду церкви? Может быть, значительная их часть повыпрыгивает
из окон или нажрется колес. Может быть, потоки беженцев устремятся
в леса и поля, ища укрытия вне города. А возможно, все и впрямь,
за немногими исключениями, последуют примеру вымышленных Брэдбери
горожан, о которых большинство из них так ни разу и не прочло.
Вчера, к обеду, небо наполнилось бессчетными
дисками, залившими окрестности лимонным светом. Наверно, это тарелки.
Идеально круглые, больше бесцветные, чем белые, без иллюминаторов
и люков, неподвижные и бесшумные. Народ высыпал из домов и долго
глазел в ожидании дальнейшего, но ничего необычного не состоялось,
и улицы постепенно опустели. Пришла ночь, и город стал походить
на высохший подсвеченный аквариум.
Мне, конечно, было не до сна - как и многим.
Ни с кем не хотелось общаться, и знакомые тоже - я подозревал
- отгородились от соседей, замкнулись и думают о своем, пораженные
внезапным аутизмом. Было бы глупо не освежить в памяти строки
Апокалипсиса, что я и сделал, однако не встретил по ходу чтения
ничего похожего на стоявшее перед глазами. Под утро меня все-таки
сморило, а разбудил более или менее ритмичный стук, доносившийся
с лестницы. Этот стук вызывался шваброй с намотанной тряпкой при
соприкосновении со стеной - он не раз раздражал меня в воскресные
утренние часы, когда мне мечталось поспать законным сном, а тупица-дворничиха
ни свет ни заря затевала протирку ступеней - почему-то всегда
в выходной. Но сегодня был будний день, в который лестницы никогда
не мыли. Я лежал не шевелясь и слушал. Никакого желания выглянуть
и посмотреть, что происходит, я не ощущал. Я убеждал себя, что
это именно дворничиха, безропотно покорная судьбе, совершает свой
бессмысленный труд.
И я промаялся до самого вечера - сидел у окна,
листая книги, заваривал чай, нисколько не удивляясь, что газ продолжает
поступать и электричество тоже подается исправно. Болотное мерцание
приобрело с восходом солнца изумрудный оттенок, но в наступающих
сумерках потускнело и теперь ничем не отличалось от того, что
мы видели накануне. Я взялся за трубку и набрал номер С. Ответила
соседка-старушка, слегка уже пригубившая трупного детства - ответила,
что С. забрали вчера с милицией, опечатали дверь и очень спешили.
Я, не слушая старушку дальше, объявил конец связи и задумался.
Оказывается, страх никуда не исчезал, он просто временно скрылся
за общей деревянностью, и вот фонтаном ударил вверх, затопляя
сознание этаж за этажом.
Я не придавал особенного значения сообщениям
С. Мы никогда с ним не водили дружбу, но время от времени виделись.
С. являлся, как принято таких именовать, контактером, поддерживал
отношения с космосом и потому изрядно хлебнул горя. Ему пришлось
много где побывать, однако с каждым новым дурдомом он только укреплялся
и совершенствовался. Его отчеты о путешествиях во сне завораживали.
Он рассказывал охотно, подробно, описывал множество деталей, сочинить
которые казалось безнадежным делом. Несмотря на все это я не слишком
ему доверял - не потому, что считал его доклады болезнью - наоборот.
Мой взгляд на вещи всегда предполагал наличие запредельных тайн,
но я ни на миг не сомневался, что за подавляющим числом откровений
запросто могут стоять злонамеренные, шкодные сущности, которые
хоть и выше нашего понимания, но бесконечно малы в иерархии небесных
сил. И я старался не соблазниться разменной монетой - не из страха
перед ревнивым Абсолютом, но в силу гордого желания обладать им.
Теперь получалось, что полицейские знатоки паранормального
наблюдали за С. с неусыпным вниманием и имели причины серьезно
отнестись к его свидетельствам - в отличие от меня. Похищение
С. я расценил как знак отчаяния со стороны сильных мира сего,
потерявших всякую надежду и хватающихся за последнюю возможность
хоть как-то угнездиться в том неизвестном, что надвигалось.
Я заходил к нему около недели назад, когда страх
и тревога еще воспринимались как естественная реакция на события
и новизна кошмара пока не превратила их в ничтожные рефлексии,
которые плохо согласуются с величием Прибытия. Я застал его дома: С.
ел из жестянки пшенную кашу, сваренную на воде, и запивал сладким
кипятком. Между прочим, он совсем не бедствовал, будучи членом
редакций нескольких эзотерических, мистических и откровенно нездоровых
изданий. На мой вопрос о его мнении насчет текущих событий он
ответил с несвойственной ему значительностью. "Домировой
порядок Фу-си, - молвил С. без всяких вступлений, - предполагает
последовательное порождение друг другом семи сущностей - неба,
ветра, воды, горы, земли, грома, огня, водоема. Таков ход вещей
и явлений в согласии с правилами девятки и шестерки. Это небесный
порядок, положенный потенциально. Законы, обеспечивающие гармонию
и стабильность, продолжают действовать и в нашем мире. Но здесь
распределение сил нарушено, здесь царит порядок Вэнь-вана, где,
в частности, вода порождается не ветром, а небом, где ветру предшествует
гром, и так далее. Меня удостоили знания, что небесный порядок
Фу-си будет скоро восстановлен". После таких слов легко объяснить
мою настойчивость, едва не переросшую в прямую агрессию, ибо все,
что мне было известно по данному вопросу, сводилось к общим рассуждениям
о равновесии между Инь и Ян. Но на все попытки выяснить, "кто",
"как", "откуда"и "когда" C. отвечал
молчанием. Мне не удалось установить, рад ли он сам услышанному,
огорчен ли - С. как-то очень быстро оскудел эмоционально и своей
отрешенностью уподобился вычислительной машине, которой задали
работу и она не проронит ни звука, пока не закончит.
Кожа моя покрылась мурашками, но я, не успев
еще утратить жадность до информации, вобрал в себя чуть позже,
забыв о гордости, чрезмерное количество самонадеянных, фантастических
гипотез из самых грязных источников. Наиболее претенциозны и безапелляционны
были, разумеется, газетенки низкого пошиба. Все проглоченное не
смогло усвоиться, а только смешалось в несъедобный, безвкусный
калейдоскоп. И вот он осыпался битым стеклом, являя сжавшемуся
в комок сознанию сообщение С., отмахнуться от которого мне теперь
было не так-то легко.
Меня угнетало главное:неужто наконец до меня
доберутся? Ведь на протяжении всей жизни я окружал ядро своей
личности кислотными рвами и проволокой под током в тысячу вольт,
возводил сторожевые башни и выставлял развеселые рекламные щиты.
Я приобрел универсальную устойчивость к возможным наружным переменам,
владел искусством неспешно абстрагироваться в укрытие, резиновая
оболочка которого пружинила, отражая внешние удары. Я достаточно
благосклонно отнесся к христианским доктринам, поскольку они обещали
сохранность глубинной сути и даже не исключали преображения ее
в нечто большее. Никакие невзгоды и горести материального существования
не могли затронуть основу основ. Это был каторжный труд - выстроить
и укрепить оборону. Она должна была казаться извне вполне жизнеспособным
и не внушающим подозрений образованием, а потому мне стоило отчаянных
усилий оживить оболочку и наделить ее некоторыми свойствами подлинной
личности, с мясом вырывая из сердцевины маскировочные клочья и
посылая их в потемкинские деревни на периферию. Но порядок Фу-си
- что за этим кроется? Ведь я не стану возражать, когда поменяются
местами желчная печень и хрустящие морозные легкие. С перспективой
рано или поздно распрощаться с ними навсегда я давно смирился.
Но куда будет смещаться из окна сердца жизненный дух шень, и много
ли из своих качеств он сохранит в новом обиталище? И что если
самому явлению шень окажется нечего делать в обновленной структуре?
А как же иначе, думал я дальше. Кто сказал,
что можно совершенно безнаказанно оставить за собой сорок тысяч
окурков, десять тысяч пробитых трамвайных билетов, миллион отпечатков
пальцев, отметиться в пяти библиотеках, расписаться в четырех
протоколах- и все это в конце концов сойдет с рук? Как будто
этакий шлейф может остаться без последствий! До чего же я был
самонадеян, не встречая достойного противодействия.
Страх растекался. Я в волнении бегал по комнате,
изо рта и подмышек пахло маринадом. Я вспоминал каждую мелочь,
имеющую отношение к С., и полотно окрашивалось во все более зловещие
краски. В памяти мелькали сцены бесчисленных путешествий - если
С. не галлюцинировал, то повидал он, спору нет, немало. Он рассказывал,
что был свидетелем тому, как доблестный Иисус Навин осаждал стены
Иерихона, описывал, как, выйдя из тела, мчался эфирным призраком
по туманным ночным улицам викторианского Лондона, рисовал малодоступные
пониманию, сумбурные картины миров, неизвестно где расположенных
и непонятно кем заселенных. На фоне подобного буйства сверхъестественного
тем правдоподобнее звучал сухой отчет о целях и задачах Прибытия.
Мне виделась одна-единственная, и то не стопроцентно
надежная возможность уберечься. Эстетика самоликвидации всегда
казалась мне чуждой, поскольку вера сулила куда более заманчивые
вещи. Но нынче я рисковал быть уязвленным в самые глубины "я",
и ничего не желал сильнее, чем сохранить способность полностью
распорядиться дарованной крупицей бытия. Перестройка в порядок
Фу-си грозила видоизменить мое существо в такой степени, что конечный
продукт может не оценить значения наступивших перемен. Эту опасность
я чувствовал волосками на шее, вставшими дыбом;я болезненно переживал
ощущение внутренней неустойчивости - вплоть до химической неуверенности
в жизни.
И тут, нарушив бег моих мыслей, включился звук.
От испуга я присел, потом на полусогнутых бросился к окну. Лимонное
сияние слабо пульсировало в такт ритмичным, заполняющим все пространство
аккордам сродни электронным. Звук расходился толчками, и я, несведущий
в нотах, мог бы передать его приблизительно так:сперва четырежды,
с ударением на первый слог шло "та-та, та-та, та-та, та-та",
и вслед за этим - то же самое, но более низко, басом;в целом все
смахивало на вступление к какой-нибудь современной мелодии. Решив
с перепугу: "началось! ", я как-то очень скоро догадался,
что просто пошел обратный отсчет. Нас оповещали, что вопреки чьим-то
возможным щенячьим надеждам все состоится.
Не было смысла находиться дома: - это сделалось
ясно даже ногам, которые поспешно вынесли меня на улицу. Но, убегая,
я успел захватить и спрятать в карман пиджака весь свой запас
седуксена. Снаружи просвеченная пыльная зелень объяла меня со
всех сторон и попыталась навязать ритм своей пульсации моему сердцу,
но я злобно, истерично хихикнул и в полузабытье начал бить ногой
по тротуару, словно копытцем, возбуждая ток крови.
Диски никуда не делись и даже будто бы немного
снизились, порождая в сознании ассоциативный ряд с участием операционных
ламп. В остальном они не претерпели изменений, хотя в какой-то
момент я был готов поставить под сомнение их материальность. Народ
снова заполнил тротуар; все стояли почти не двигаясь, с видом обреченным
и завороженным. Единственный человек, который быстро куда-то шел,
глядя в землю, оставлял гнетущее впечатление. Кто-то шепотом,
с упреком призвал его остановиться. "Пошел к дьяволу",
- бросил тот, не оборачиваясь, и продолжал путь.
Гудящая музыка мерно наваливалась и отступала.
"Ох, мать твою, " - сказал рядом краснолицый
бывалый мужик средних лет.
И мне моментально открылось, что именно сейчас,
сию секунду я распрощаюсь с этим скоплением совиных лиц и предоставлю
им благополучно, быть может, шлепать вывернутыми наизнанку, подобно
смешным лягушкам, спускать с привязи свои электроны и кварки,
меняясь телесно в соответствии с новым уставом - я же успею смыться,
слинять, а может, у меня и не выйдет, может, то зыбкое и незримое,
во что я в скором будущем превращусь, не избежит глобальных метаморфоз,
но здесь уж я не буду властен что-то сделать. Пока же мне горит
зеленый свет (я мрачно улыбнулся нечаянному каламбуру) . Когда-то
раньше, в былой жизни я желал, сам себе в том не сознаваясь, чтобы
все они улетели в ничто, а я замыкал бы процессию. Однако сейчас
мне меньше всего хотелось захватить с собой кого-либо из стоявших
вокруг. Не медля более, я опустил руку в пиджак и начал ломать
острые пластинки, выщелкивая белые горошины. Словно по заказу
- ибо запить было нечем - мой рот наполнился слюной;я глотнул
раз, и другой, и третий. "А вдруг это майя, обман? "-
подумал я с беспокойством, и пальцы - средний и указательный -
воле наперекор потянулись к глотке, но я незаметно топнул и гневным
взглядом заставил руку повиснуть плетью. Меня охватило дурное
предчувствие, что все закрутится, когда таблетки еще не успеют
всосаться, но тут первая мягкая волна омыла полушария мозга, стекая
по глазным яблокам. Я медленно повернул тяжелеющую голову и различил
вдалеке удаляющуюся точку - того самого субъекта, что нарушил
нормы поведения. Внезапно мне ужасно, до одури захотелось узнать,
кто он такой и куда направляется. Я сорвался с места и быстрым
шагом последовал вдогонку, кляня настойчивые волны, превращавшиеся
в прилив. Незнакомец шел очень резво, однако вскорости я уверился,
что все же сумею его нагнать, так как шаг мой вот-вот трансформируется
в полет и сами ноги уже - я не заметил, в который момент- оторвались
от земли.
март 1997
