ОХОТА НА МАЯКОВСКОГО
Через болото шли долго.
Отрывисто и печально вскрикивала невидимая птица, названия которой городской Иннокентий, конечно, не знал и знать не мог. Под сапогами глухо чавкало. Вообще же стояла тишина - звенящая всюду, кроме болота; здесь она была мертвая.
Корней шагал первым, как неприятный вездеход. Широкая, чуть ссутуленная спина размеренно покачивалась. Каждый шаг его выглядел окончательным и будто ставил на чем-то точку. Или он что-то бесповоротно, с солидным чувством давил. Вязаная шапочка срослась с черепом, штаны на заду были черные, мокрые, уже не совсем брезентовые, а сложные, преображенные водами, почвами, выделениями, испарениями. Чуть подпрыгивало ружье.
Высокие бурые травы шуршали почти неслышно.
Рощица уже ощутимо приблизилась, когда Иннокентий остановился передохнуть. Корней же прошел еще сколько-то, прежде чем обернулся.
- Спекся? - шевельнулись узкие губы на глиняном квадратном лице.
Иннокентий лишь сдул упавшую на глаз русую челку. Потом остервенело хлопнул себя по шее, но комар уже снялся и отлетел.
- Маяковский-то вон где еще, - неопределенно показал Корней.
- В роще?
- Нет, дальше. Он ельник любит, где сырость и темнота.
Шмыгнув носом, Иннокентий решительно зашагал вперед. Он спешил поскорее добраться до суши, там можно будет присесть. Корней зашлепал сзади, дыша, как конь. Роща была жиденькая - березки, осинки; она уже облетала. Окруженный свежестью, Иннокентий все же изрядно взопрел.
Птица кричала все дальше.
- А это кто? - спросил он. За разговором время быстрее идет.
- А, - пренебрежительно отмахнулся Корней. - То поэтесса. Их много на болоте. Тоскуют, все кого-то зовут. А перелетных уже и нет. Нам они ни к чему. Маяковского взять - вот это да. Это было бы славно.
- Какой он? - Иннокентий отчаянно отбивался от комаров.
- Матерый, сука. Пригнувшись, шастает, и больше бочком. Глядит искоса, волком, руки болтаются, ноги не гнет.
На пригорке они присели. Иннокентий сдернул рюкзак, вынул бутылку с водой, жадно присосался. Корней смотрел на него насмешливо, но дружески. У деревенских с горожанами и не бывает иначе. Описано не раз. Только кем? Не Маяковским точно.
- Кто тут еще водится? - спросил, напившись, Иннокентий.
- Да все.
- Набоков?
- Это птица Сирин который? Не, перевелся. Его за границей добывают.
- Шостакович? - Иннокентий сказал это наобум. Так, в голову пришло.
- Он же композитор, - удивился Корней. - В наших лесах такие не водятся. Их больше на севере промышляют, поближе к тундре.
Он помолчал.
- Толстой вот бывает, - вспомнил. - В позапрошлом году заломал одного из наших. Тот его поднял рогатиной - да куда там, с рогатиной на Толстого! Тут картечь требуется. Тсс!
Корней быстро приложил палец к губам. Иннокентий замер. Снова запел комар, но он перестал слышать. Мелькнуло черненькое. Шелестя фалдами фрака, мимо пробежал маленький Пушкин.
Бесшумно сняв ружье, Корней молниеносно прицелился и уложил его первым выстрелом.
- Дробь, - пояснил он степенно.
- Схожу принесу?
- Да пусть лежит, - махнул рукой Корней. - Твари тоже питаться надо. Тот же Толстой убоину любит. Достоевский. Лермонтов.
Теперь притихли оба. Утренний туман растворялся, осеннее солнце собиралось с силами, чтобы к полудню припечь. В пожилой листве зашелестел ветер, и где-то далеко что-то коротко скрипнуло, словно умерло, но осталось стоять.
- А Маяковского чем, тоже картечью? - заговорил Иннокентий снова.
Корней чуть откинулся и сунул корявую лапу в бездонный карман. Когда вынул, на ладони лежал револьвер. Он показался трогательно маленьким.
- Маяковского лучше этим. И надо целиться промеж глаз. Если не убьешь, а подранишь - беги. Куда угодно: лезь на дерево, бросайся в омут, что хошь. Спасайся, короче. И обязательно петляй - он по прямой бежит, дороги не разбирает.
- У меня ж нет револьвера, - оробел Иннокентий.
- На, бери, - равнодушно пожал покатыми плечами Корней и протянул ладонь. - Только у меня он один. Будешь сам разбираться с Маяковским.
- Да не, давай лучше ты. Я вообще в первый раз.
Не говоря ни слова, Корней вернул оружие в карман. Иннокентий машинально ощупал патронташ. При полной амуниции он, как любой новичок, уже невольно воображал себя бывалым охотником. Это получалось нечаянно, он и сам понимал, что ни на что не годен, но на выходе из избы все-таки задержался, все-таки посмотрелся в зеркало - древнее, потемневшее, с резным украшением в виде филина и явно из чьей-то берлоги.
Корней встал. Прошелся по опушке, вороша сапогом веточки и палую листву. Коротко свистнул.
- Глянь!
Иннокентий подошел, посмотрел на черные катыши.
- Есенин, - сказал Корней. - У него по осени гон. Да и по весне. Это он территорию метит. Чуковский еще так же делает. Редкая личность, я только однажды добыл. Да ты его видел, в сенях голова прибита. Это вообще необычная фигура.
- Почему?
- Потому что не только зверь, но и гриб. Растение. Он еще переводчик. А переводчики - грибы.
- Съедобные хоть?
- Не знаю. - Корней оглушительно высморкался и утерся рукавом. - Мы их не берем, поганых много. Ягоды вот собираем - всяких редакторов, корректоров.
- Они и у нас растут, - улыбнулся Иннокентий. - Даже по зиме. Одни красные, как рябина, а другие белые. Эти вроде бы ядовитые. Но стоят, не осыпаются! Вокруг уже голое все, декабрь или январь, а им хоть бы что.
- Ладно, идем. - Корней затоптал цигарку, поддернул штаны и снялся с места.
Роща кончилась быстро. Началась просека, а сразу за нею зачернел неприветливый ельник. Присутствие Маяковского обозначилось сразу, как только в него вошли.
- Видишь, содрана кора? - прошептал Корней, мгновенно подобравшись. - Он здесь терся. А вон там - смотри, куда показываю - сбросил рога.
Ели здесь были могучие и стояли плотно, почти не оставляя места подлеску. Несло перегноем. И старческого скрипа звучало больше, а где-то долбил дерево, наверно, дятел - но может быть, кто-нибудь из плеяды пролетарских поэтов. Ни ягод, ни грибов видно не было. Местами рос папоротник, тянулась еле видная, серебряная паутина серебряного века. Изнеженный Иннокентий только и смахивал ее с раскрасневшегося, потного лица.
Они углубились в чащу и пошли медленно, стараясь неслышно переступать через поваленные стволы и настороженно посматривая по сторонам. Корней немного оскалился. Взгляд сделался острым, глаза собрались в кучку. Повисла слюна, которая медленно налилась увесистой каплей. Иннокентий держал наготове карабин. Так прошло полчаса. Наконец, Корней остановился и прислушался.
- Может, мы его спугнули? - шепнул Иннокентий. - Когда стреляли Пушкина.
- Он на ухо тугой, Маяковский-то, - таким же шепотом ответил Корней. - Зато у него первостатейный нюх...
Хрустнул сучок.
Корней стремительно повернулся.
- Вон он, блядь, пошел! - крикнул он, выхватывая револьвер. - Вон-вон-вон!
Иннокентий увидел рослую фигуру в вязанной, до колен кофте. Голые ноги, голый череп, огромные запавшие глаза. Длинные, нескладные руки болтались, как у обезьяны. Маяковский не стал убегать. Иноходью прокравшись шагах в двадцати, он сделал стойку, немного постоял и двинулся на незваных гостей.
Корней - охотник тертый, но непривычный к Маяковскому - проворонил момент.
Последние метры Маяковский преодолел прыжком. Иннокентий прикрылся локтем, и прокуренные зубы вонзились ему в предплечье. Он отпрянул, вырвался, споткнулся, опрокинулся навзничь.
Маяковский расправил плечи. Глотнул. Изо рта стекла струйка крови.
Он прорычал:
- Хорошо!
- На хуй, на хуй, сука!
Корней влепил ему пулю аккурат между глаз.
Маяковский рухнул на сгнивший ствол, и тот рассыпался в труху. Иннокентий стоял на коленях и баюкал пострадавшую руку.
Минут через десять, уже перевязанный, он немного успокоился.
- Повезло нам, - качал головой Корней. - А чего ты хотел? Вы, городские, их только на картинках видите! А мы их бьем, как старики завещали...
- И куда его теперь? - плаксиво спросил Иннокентий. - Шкуру снять?
- Да на кой она мне. Вот челюсть... - Корней извлек из-за пояса топорик. - Челюсть знатная.
Нагнувшись, он парой ударов вырубил челюсть и сунул ее в подсумок.
- Укусил, сволочь, - со страхом проговорил Иннокентий, все глубже осознавая случившееся.
- Ну, укусил, великое дело.
- Говорили, у него сифилис. Тот же Чуковский сказал.
- Ничего. - Корней выпрямился и спрятал топорик. Шапочка издала чмокающий звук: он снял ее. Вытер ею лицо. - Чай, не бешенство. Бабка пошепчет, и нет твоего сифилиса. Прямо сейчас и сходим.
май 2018
© Алексей Смирнов, 2018-2024.
© Сетевая Словесность, публикация, 2018-2024.
Орфография и пунктуация авторские.
| НОВИНКИ "СЕТЕВОЙ СЛОВЕСНОСТИ" |
|
 |
| Айдар Сахибзадинов. Жена [Мы прожили вместе 26 лет при разнице в возрасте 23 года. Было тяжело отвыкать. Я был убит горем. Ничего подобного не ожидал. Я верил ей, она была всегда...] Владимир Алейников. Пуговица [Воспоминания о Михаиле Шемякине. / ... тогда, много лет назад, в коммунальной шемякинской комнате, я смотрел на Мишу внимательно – и понимал...] Татьяна Горохова. "Один язык останется со мною..." ["Я – человек, зачарованный языком" – так однажды сказал о себе поэт, прозаик и переводчик, ученый-лингвист, доктор философии, преподаватель, человек пишущий...] Андрей Высокосов. Любимая женщина механика Гаврилы Принципа [я был когда-то пионер-герой / но умер в прошлой жизни навсегда / портрет мой кое-где у нас порой / ещё висит я там как фарада...] Елена Севрюгина. На совсем другой стороне реки [где-то там на совсем другой стороне реки / в глубине холодной чужой планеты / ходят всеми забытые лодки и моряки / управляют ветрами бросают на...] Джон Бердетт. Поехавший на Восток. [Теперь даже мои враги говорят, что я более таец, чем сами тайцы, и, если в среднем возрасте я страдаю от отвращения к себе... – что ж, у меня все еще...] Вячеслав Харченко. Ни о чём и обо всём [В детстве папа наказывал, ставя в угол. Угол был страшный, угол был в кладовке, там не было окна, но был диван. В углу можно было поспать на диване, поэтому...] Владимир Спектор. Четыре рецензии [О пьесе Леонида Подольского "Четырехугольник" и книгах стихотворений Валентина Нервина, Светланы Паниной и Елены Чёрной.] Анастасия Фомичёва. Будем знакомы! [Вечер, организованный арт-проектом "Бегемот Внутри" и посвященный творчеству поэта Ильи Бокштейна (1937-1999), прошел в Культурном центре академика Д...] Светлана Максимова. Между дыханьем ребёнка и Бога... [Не отзывайся... Смейся... Безответствуй... / Мне всё равно, как это отзовётся... / Ведь я люблю таким глубинным детством, / Какими были на Руси...] Анна Аликевич. Тайный сад [Порой я думаю ты где все так же как всегда / Здесь время медленно идет цветенье холода / То время кислого вина то горечи хлебов / И Ариадна и луна...] |
| X |
Титульная страница
Публикации: | Специальные проекты:Авторские проекты: |
